Текст книги ""Фантастика 2025-178". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Артур Гедеон

Соавторы: Екатерина Насута,Евгений Бергер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 342 (всего у книги 359 страниц)

Глава 2
Счастливый невольник

1

Мать приходила домой, оставляла деньги, обнимала Савву и вновь уходила. Она больше не жила в этом доме. Театр и личная жизнь полностью увели ее от детей. И отец Саввы избегал заходить сюда, зная, что будет лишним для сына и падчерицы. И не мог столкнуться с уже бывшей женой. Сестра и брат жили одни, и впрямь почти как сиротки. Разве что на полном обеспечении. Лилит окончила школу и была на перепутье, все думала, куда податься. Говорила, что хочет стать моделью. Савва много рисовал в это время, и сестра, конечно же, была первой и благодарной его натурщицей. «У тебя талантище, – говорила она. – Ты в своего отца, алкаша, пошел. Способностями, в смысле. Поступай в художественный институт, не прогадаешь». Но отец, прятавшийся от мира в мастерской, узнав о намерениях сына, сказал: «Хочешь стать несчастным – иди в художники. И приготовься мучиться всю оставшуюся жизнь».

Как-то мать зашла проведать детей. В первую и в десятую очередь Савву, конечно. И вновь сказала лишнего. Случилось это роковым образом, нелепо и гадко, после чего их надтреснутый мир окончательно развалился. Мать привезла продуктов и попутно спросила:

– Лилит здесь?

Та была в своей комнате, но заранее наказала не выдавать ее. Она увидела мать, выходящую с сумками из «Победы», дорогой машины, в окно, и спряталась в их с Саввой комнате. Не хотела здороваться с матерью.

– Ее нет, – ответил Савва.

– Опять шляется где ни попадя?

– Я за ней не слежу, – насупился сын.

– Вот что я скажу. Если бы твоя сестра решила стать актрисой, а еще бы в кино пошла, она бы стала примой. Артистизма ей не занимать. И в меня пошла, и в своего отца поляка, актерчика, будь он неладен. Но не бывать ей такой. Даже если сильно захочет, – усмехнулась мать. – Бедовая она, еще хуже меня, стопроцентная шалава. Порченая тварь, прости меня Господи. Может, я и плохая мать, но я – трудоголик. Всю себя посвятила искусству. Судьба у меня такая. Что до Лильки, все, к чему она прикасается, в конце концов погибает. Как тот ее парнишка. Как его звали, Витек, что ли? – поморщилась она.

– Какой Витек?

– Который из-за нее с крыши бросился – и разбился насмерть. Не слышал об этом? – удивилась мать.

– Я об этом ничего не знаю, – опешил Савва.

– Ну, теперь знаешь. В лепешку, бедняга. Вот так об нее все будут расшибаться. А ты держись от нее подальше. Я бы ее отселила в другую квартиру, да она тут прописана, не вырвешь как сорняк.

Савву переворачивало оттого, что Лилит сейчас слышит, как мать беспощадно поливает ее. А еще вырвется из комнаты – и тогда начнется.

– Она твоя дочь, мама, зачем ты так?

– Увы, Савва, так сложились обстоятельства. Держись от нее подальше, вот тебе материнский совет. Если бы повернуть время вспять, я бы того поляка проклятущего отшила бы, да поздно. Что сделано, то сделано. – Она тяжело вздохнула, немного несмело, чувствуя свою вину, открыла объятия. – Иди сюда, милый.

Савва не устоял – утонул в ней. Как же крепко она его прижала в эти мгновения! Как будто, как лягушонка, раздавить хотела.

– А может быть, останешься? – ни с того ни с сего, не подумав, ляпнул он. – Хотя бы на эту ночь?

– Милый… – Она отрицательно покачала головой. – Никак…

– Ну, хотя бы на часок, посидим, чаю попьем?

– Я бы осталась, но мне надо в театр. У нас еще репетиция. Я сегодня танцую танго. Моя героиня танцует. Знаешь, как пьеса называется? «Две жены Адама».

– А у него разве не одна жена была? Ева?

– А вот и нет, милый. Первой женой была, не поверишь, Лилит. Непокорная, злая, самовлюбленная. Никого не напоминает?

Савва хотел дерзнуть и спросить: «Тебя?»

– Адам от нее отказался, кстати, – добавила мать. – Не сдюжил, бедолага.

– А ты кого играешь? – спросил Савва.

– Ее играю, милый. Лилит, – усмехнулась она. – Добродетельных героинь играть скучно, а вот таких змей, как Лилит, самое то. Для меня, по крайней мере. Ладно, полечу, меня машина ждет. На премьеру обязательно приглашу.

Она горячо и звонко поцеловала его в щеку и ушла. А он остался с двумя авоськами в коридоре переварить услышанное. Дверь в их комнату открылась, вышла Лилит. Вальяжно привалилась к косяку, как она умела это делать, скрестила руки на груди.

– Ну что, купила тебя мамочка разговорами?

– Ты все слышала?

– До единого слова.

«Останься, мамочка, на ночь. Ах нет? Ну тогда чайку попьем. Опять нет? Да что же это такое… А ты точно моя мамочка?»

– Вы обе хороши, кстати.

– А ты подумал, куда бы я делась, если бы она оттаяла и осталась? Сидела бы как мышь в нашей комнате? В шкафу бы змейкой свернулась?

– Прости, у меня вырвалось.

– Да, да. – Она отвалилась от косяка. Яркие зеленые глаза уже заволакивало пеленой гнева. Но не к нему был обращен этот гнев. – Значит, я бедовая шалава? Порченая тварь? Кто я там еще, исчадие ада?

– Этого она не сказала.

– Правда? Ну спасибо ей. А могла бы не церемониться.

– Кто такой этот Витек?

– Какой Витек?

– Ты знаешь – ты все слышала.

Это напоминание разом остудило сестру – Лилит нервно пожала плечами:

– Так, ухажер был.

– Он правда бросился с крыши и разбился? Из-за тебя?

– Откуда я знала, что он такой дурак?! – взорвалась она. – Что выполнит обещание?!

– Так он обещал спрыгнуть?

– Да, обещал. Сказал: «Люблю тебя! Но если ты меня не любишь – я брошусь с крыши». Я не поверила. Решила: шутит дурачок. Да и не любила я его – и так ему и сказала. Чего мне врать-то? С какой стати? «Хочешь прыгать, – говорю, – прыгай». А он взаправду бросился и разбился. Теперь мне с этим жить. Ничего – справлюсь как-нибудь.

– А почему ты мне об этом не рассказала?

Лилит вскинула брови:

– А почему я должна была тебе об этом рассказывать?

– Ну просто, я же твой… – Он осекся.

– Брат?

– Да.

– Вот поэтому и не рассказала. Чтобы ты не мучился и голову себе лишним не забивал. Был дурачок – нет дурачка. И хватит об этом. Ну какая же она стерва, – покачала головой Лилит.

– Кто?

– Кто-кто? Наша матушка, заступница и распутница.

– Не говори так.

– Почему не говорить? Если это правда?

Савва отрицательно замотал головой:

– Неправда.

– Еще какая правда. Знаешь, как она репетирует? Как она танго танцует, знаешь?

– Как?

– Каком кверху, как говорил один мой старший приятель, вот как.

– Хватит, а? Тебе не мерзко?

– Мерзко, когда я думаю о ней. – Лилит хитро прищурилась: – Любишь ее?

– Конечно, она же моя мать.

– И что с того? Она и моя мать тоже. Но я ее ненавижу.

– Это плохо, Лиля, неправильно.

– Но так есть. Она не только меня бросила, но и тебя. Куда она сейчас понеслась? Проговорила с тобой пять минут – и деру дала.

– В театр.

– Ну разумеется, куда же еще? У нее же танго. Ладно, вечером я тебе кое-что покажу.

– Что покажешь?

– Дождись вечера. А пока что свари нам макароны и пожарь яичницу. Я проголодалась. Не сваришь и не пожаришь – тебя съем на ужин, братец Саввушка.

– Куда мы идем? – спросил он поздним вечером, когда они шагали через городской центр.

– Посмотреть на одно представление.

– На какое?

– Сейчас узнаешь. Может быть, даже что-то увидишь.

Было уже темно. Скупо горели окна в домах. В одном из дворов звучала переливами гитара. Лилит завернула в ближайшую арку, он за ней, и оба оказались в мрачном и темном колодце.

– Знатный дом, кстати, – сказала Лилит. – Тут режиссеры и композиторы проживают. И прочие деятели культуры. Звезды театра и филармонии. Нам вон на ту пожарную лестницу, – кивнула она на дальнюю стену.

– Зачем?

– Надо.

– Да зачем надо-то? Чего ты крутишь?

– Ты хочешь что-то понять в этой жизни или нет? Или дурачком решил прожить? Слушай старшую сестру – набирайся ума.

– Мы какую-то гадость сейчас делаем, да? – возмутился Савва.

– Вся жизнь – одна большая гадость.

– Ответь, – потребовал он.

– Не отвечу, но обижусь, – предупредила Лилит. – Будешь завтракать, обедать и ужинать в гордом одиночестве. Честное слово. Да что ты за парень такой, что боишься на пожарку залезть?! – теперь уже со всем пылом возмутилась она.

– Да не боюсь я!

– Тогда лезь!

– Ладно, полезли, – сдался он.

Он обреченно вздохнул. Чего сопротивляться? Если Лилит чего-то хотела получить, она это получала. От парней, от брата. От кого угодно. Только не от матери. От той она хотела любви, но так и не дождалась подарка.

Сестра кивнула на лестницу, доходившую им до колен.

– Лезь первый, а то будешь мне под юбку заглядывать.

– Да не буду я заглядывать, – возмутился Савва.

– Будешь-будешь, – кивнула она. – Лезь, говорю. А я за тобой.

– А докуда лезть-то?

– Видишь два окна слева, у стены, едва горят?

– Ну, вижу.

– До их уровня.

– Зачем?

– Сказала надо – значит, надо.

Савва поднялся на пару метров, Лилит ловко поспевала за ним. Через полминуты они, как две обезьянки, висели на одной лестнице.

– Ой, а у меня театральный бинокль с собой оказался, – нарочито наигранно сказала Лилит. – Подарок матушки, заступницы и распутницы. Мелочь, а приятно. Виднее будет. Это все Гоша для меня устроил. Он тот ищейка. Проследил путь заслуженной актрисы Жанны Стрельцовой от работы до нового дома.

– До какого нового дома?

– А почему, ты думаешь, мать не живет с тобой под одной крышей? Почему, ты думаешь, она бросила тебя, как и меня когда-то? И почему она не пригласила тебя пожить с ней? Ладно – я. Порченая тварь. Почему тебя не позвала?

– О чем ты?

– Да все о том же. О репетиции. О продолжении сцены.

– Я хочу спуститься, – потребовал Савва.

Лилит отрицательно покачала головой:

– Я тебе не дам.

– Как это?

– А так, вначале надо будет сбить меня с лестницы. Как грушу. Только бей крепче, если что, – приторно улыбнулась она. – Я стойкая.

– Ты меня злишь, Лиля.

– Я тебя учу уму-разуму, Саввушка. – Она нацелилась биноклем на окно. – Значит, я шалава, да? Значит, это я все гублю? А вы, матушка, трудоголик, да? О! Каждый день как по часам. Иди сюда – смотри!

– Не буду, – запротестовал Савва.

– Говорю: смотри! – Она впихнула в его руки бинокль. – Это ты меня злишь, братец! Упрямством и глупостью!

– И что там?

– А ты смотри, смотри. Там аттракцион. Репетиция нового спектакля на квартире у главного дирижера филармонии, народного артиста СССР Вадима Вадимовича Окунева. Да смотри же, не будь тряпкой. Так приспичило, что даже рубашку снять не успел. Умеет актриса работать!

Но ему и самому теперь хотелось увидеть это. И он увидел. Сцену в приглушенном свете огромного ночника в форме слона, гордо стоявшего на тумбе. Действие разворачивалось на большом кожаном диване главного дирижера. Крупный косматый мужчина в рубашке, но без штанов лежал в объятиях женщины, которая оплела его голыми руками и ногами. Впрочем, она тоже не сняла платье, только задрала его повыше.

– Надеюсь, у них утюг-то есть, – усмехнулась Лилит. – А то ведь изомнутся все, как мочалки будут.

Космач интенсивно дергался на полуобнаженной даме, но и та лихо помогала ему. Савве вдруг стало нестерпимо гадко и мерзко. Это не тетю Зою на кухне увидеть в плену мужских рук. Тут похуже! Особенно жутко было видеть, как женщина накручивала бедрами под косматым мужчиной. Какие петли делала под ним.

– Это не мама, – покачал головой Савва.

– Это наша мама. Будь спокоен. У нее сейчас репетиция по расписанию. У нее сейчас танго, как она сказала. Разве плох танец? И так каждый божий день.

– Это не она – я не вижу лица.

И только он сказал это, как женщина вынырнула из-за косм мужчины, повернулась лицом в сторону окна. Но она сейчас ничего не видела – она исполняла свое танго с закрытыми глазами. Может быть, от удовольствия, а может быть, чтобы не видеть озверевшее от страсти лицо дирижера, нависшего над ней. И хотя в кабинете был полумрак, невозможно было перепутать ни ее черты, ни черные волосы, разметавшиеся в стороны. Савве хотелось сбежать, но и смотреть хотелось тоже. Так иногда притягивает взгляд изощренное уродство, от которого нельзя отвести глаз.

– Смотри-смотри, она хороша в своем деле, – усмехнулась Лилит. – Уж я-то знаю.

– Откуда?

– Оттуда.

Мысль, что Лилит проделывает то же самое со своими парнями, еще больнее уколола его. Но он проглотил и эту пилюлю. Сейчас ему просто не хотелось жить. Куда он ни наступал, его везде ожидал капкан – из таких вот петель бедрами, из жадных рук, из предательства. Ему вдруг захотелось отпустить свои руки и свалиться с этой лестницы вниз. И про все забыть. Но до асфальта было всего два метра, он бы просто ушибся, получил бы сотрясение мозга, может быть, сломал бы руку или ногу и стал бы еще смешнее и нелепее. Поэтому оставалось закрыть глаза или смотреть в окно – и он смотрел…

Брат и сестра, затаив дыхание, он – с горечью и отчаянием, она – с ненавистью и злорадством, дождались окончания бурной сцены, страстного танго, и только тогда Лилит мрачно спросила:

– Ты доволен?

Савва молчал.

– Доволен, спрашиваю?

Он упрямо молчал.

– Ты не должна была приводить меня сюда. Не имела права.

– Еще как должна. И еще как имела. Тебя выбросили вон, как и меня. И чтобы ты не скулил и не мямлил, я должна была привести тебя сюда. Загнать на эту лестницу.

– Ну и ладно. Загнала. Получила свое?

– Да, получила. Можем постучаться к ним, кстати. Хочешь?

– Куда постучаться? В окно?

– Не в окно, дурачок. В квартиру.

– Зачем?

– Попросимся жить к матушке. Скажем: «Мммааатушка-заступница, – проблеяла Лилит, – возьми нас к себе ночеваааать!»

– Не смешно.

– Это ты угадал, братец Саввушка. Или скажем вахтеру: у нас тут маму силой удерживают. Косматый мужчина. Вызывайте милицию. Вот смеху-то будет, а?

– Совсем не смешно.

– Давай сюда бинокль – спускаемся. Хорошего понемножку. Домой хочу.

Через полчаса они входили в квартиру. Время было около полуночи.

– Готовь закуску, – сказала сестра.

– Какую закуску?

– Огурцы, помидоры, что есть в холодильнике. Остатки макарон. Мы ведь не все слопали? Кабачковую икру.

Сама она поставила в коридоре табурет, вспорхнула, пошарила на антресоли и выудила оттуда бутылку коньяка и пачку папирос.

– Мамочкины запасы, – спрыгнув, сказала Лилит. – Очень своевременно, кстати. Армянский коньяк «Арарат», говорят, лучше не бывает, и папиросы «Герцеговина Флор».

– Ты курить будешь? – нахмурился Савва.

– Я с четырнадцати лет курю – парни научили. Аромат нравится. И кажусь старше. Да-да-да, я такая. Гуляю с парнями, пью вино и курю папиросы. И мне это нравится. И вообще – в такой жизни есть шарм. Знаешь это слово?

– Знаю. Мерзко это.

Она снисходительно усмехнулась:

– Потому что ты еще зеленый. Вот поэтому и мерзко. Доставай бокальчики – небольшие. А я найду мундштук и пепельницу. И закуски выкладывай. Сыр нарежь. Ты сегодня прощаешься с юностью и глупостью. Благодаря мне, братец Саввушка.

Савва стал покорно выкладывать огурцы и помидоры в тарелку, резать хлеб и сыр. Лилит отыскала среди своей нехитрой косметики в ящике мундштук, вскрыла черную пачку папирос «Герцеговина Флор» с золотой окантовкой и печатью, где сияла мелкая надпись «Ява». Вытащила папиросу, деловито продула ее, аккуратно вставила в мундштук. Звонко, как кастаньетой, тряхнула большим коробком спичек. Все это получалось у нее красиво и ладно, так, словно она уже делала это много-много раз. Савва понимал, что, видимо, так оно и было. Но ее слова, оброненные на пожарной лестнице, об их матери: «Она хороша в своем деле, уж я-то знаю», – заставляли его возмущенное сердце выпрыгивать из груди. Хуже была только картина, которую он увидел: эти выплясывающие голые бедра женщины под косматым чудовищем, этим дирижером, ее сладострастное выражение лица. Даже думать о том, что это была их мать и что он это видел – было оскорбительно и страшно. Хуже всего то, что он знал наверняка: эта сцена останется с ним на всю оставшуюся жизнь. Она никогда не уйдет из памяти, как утром рассеивается в первых впечатлениях нового дня самый эмоциональный и яркий сон.

– О чем задумался? – чиркнув спичкой, спросила Лилит.

Она прикурила. Затянулась, выдохнула дым тонкой струйкой в сторону.

– Говори.

Дым сразу коснулся ноздрей Саввы, подкрался, защекотал, заколол. Захотелось чихать и кашлять.

– Так, ни о чем…

– О маманьке о нашей? О заступнице-распутнице? – Лилит была сметливой и все понимала. – О том, как она извивалась под этим дирижером, да?

– Хватит, хватит. – Сжав зубы, ее брат готов был взорваться.

– Ладно, Саввушка, ладно. – Она примирительно накрыла его руку своей белой, как у всех рыжих, сильной и красивой рукой. – Хорошо. – Погладила его, потянулась к юноше, провела ладонью по его щеке. – Коньяк откроешь или мне самой?

– Открою.

– А ты умеешь?

– Смогу.

Он откупорил бутылку, взглянул на сестру.

– Чего смотришь? – улыбнулась она. – Наливай нам обоим.

– Ты уверена?

– Директора школы тут, кажется, нет. Или?.. – Она театрально огляделась. – И в помине нет. И комсорга тоже нет. Так кого стесняться?

– Ладно, – не без охоты сдался он.

Савва налил им коньяка по половине бокальчика. Выдохнув очередной раз дым, Лилит взяла свой.

– Бери, милый.

Савва тоже взял.

– Ну что, братец, за эту развеселую ночь? – Она потянулась к нему с улыбкой и вновь накрыла его руку своей. – Еще одну ночь вдвоем?

– За ночь вдвоем, – кивнул он.

– Пей до дна, – наказала она.

Они выпили. Савва задохнулся, долго не мог отдышаться, но сестра плеснула ему чая, потом дала огурец. Он выпил и закусил. И еще долго морщился. Удар в голову настиг почти сразу, и тело загорелось тотчас же. Все однажды случается впервые. Это было ощущение эйфории, полета. Его даже повело. Хотелось взмахнуть крыльями и полететь.

– Только не вставай, посиди, – раздавив окурок в пепельнице, потребовала Лилит. – Сейчас первая волна пройдет, и все будет хорошо. И поешь, самое главное.

Аппетит проснулся у обоих сразу. Они съели макароны, половину огурцов, полбуханки хлеба. Выпили еще по полбокальчика коньяка. В голове у Саввы вовсю шумело. Но он был счастлив. Лилит смеялась, рассказывая о том, как первый раз удила рыбу с друзьями и зацепила своего приятеля за мягкое место, да еще рванула удочку, как потом все бегали вокруг бедняги до самого обеда, пытаясь вытащить крючок. А кто-то предложил несчастного отправить в ту же уху.

Ее смех прошел совсем неожиданно. Она смущенно улыбнулась брату и сказала:

– Прости меня.

– За что?

– За то, что ты сегодня увидел. Я дура и не должна была тебя вести туда. Но что сделано, то сделано. Назад ничего не вернешь. Я виновата перед тобой. Я была зла на нее – и тогда, и теперь, и завтра буду зла. – Она вновь сжала его руку. – Что мне сделать, чтобы загладить вину? Скажи честно.

– Поцелуй меня, – попросил он.

– Что?

– Поцелуй меня, Лиля, – повторил он.

– Так ты серьезно? Я твоя сестра.

– Все равно поцелуй меня – и будем в расчете.

Его голос, несмотря на коньяк и обычное поведение парнишки на вторых ролях, «младшего братца Саввушки», прозвучал уверенно.

– Я ведь знала, что ты попросишь об этом.

– Знала?

– Это чутье – оно у меня развито как у кошки. Взаправду поцеловать?

– Да, – кивнул он.

– Как целуются взрослые? Как в кино?

– Хватит, – прервал он ее, – целуй.

Лилит смотрела на него с удивлением, потому что прежде его таким не видела. Молодым мужчиной. И она тем более сожалела, что перешла грань. Она встала из-за стола и села к нему на колени.

– Не переживай – я все сделаю как надо.

Она взяла его лицо в ладони и коснулась губами его губ. Она целовала Савву долго, до его головокружения, и у нее самой закружилась голова, потому что в какой-то момент она просто забыла, что это ее младший брат. Когда она оторвалась и заглянула ему в глаза, там бушевали все страсти мира. Лицо Саввы пылало, он еле дышал. Ей было слышно, как колотится его неопытное юное сердце.

– Неужели наша мать права и все, к чему я прикасаюсь, идет прахом? А, Саввушка? Неужели я такая вот злостная разрушительница? Разбивающая сердца. Мучающая мужчин. И получающая от этого удовольствие. Неужели мне на роду такой быть написано?

– Мне этого мало, – прошептал он. – Мало, Лиля…

Она сама взяла его руку и положила на голое колено – и рука юноши несмело заскользила по гладкому плотному бедру.

– Не стесняйся, – сказала она и с улыбкой добавила: – Бери выше… Сожми ляжку, не бойся, так делают все мужчины… Вот так, умничка, да…

Она встала с его колен, взяла его за руку и повела в комнаты, но не в их брато-сестринскую комнатку, похожую на монастырскую келью, а к матери, где была большая двуспальная кровать. Глядя в глаза брату, она прихватила платье и ловко сняла его через голову.

– Чего стоишь? Раздевайся.

Затем сняла бюстгальтер, открыв ему роскошную молодую грудь, которую он, правда, уже видел, подглядывая за ней из-под одеяла. Двигая бедрами, стянула широкие, в кружевах трусы. А вот этого он еще не видел. Но мечтал увидеть всякий раз. Она осталась перед ним обнаженной, гибкой, белокожей, с сильным от природы телом, с кустом рыжих волос между ног.

– Хороша? – спросила она.

– Очень, – кивнул он.

– Я рада, что тебе нравится. Так ты будешь раздеваться или нет? А то ведь передумаю и снова оденусь, – лукаво рассмеялась она. – Давай, я тебе помогу, Саввушка. – Она сама стянула с него рубашку, даже ремень расстегнула сама, потому что его руки толком не слушались. – Дело за малым – это сам.

Савва снял трусы. Он стоял перед ней нагим и дрожал.

– Идем. – Она потянула его к ложу, благо до него было два шага.

– На ее постели? – спросил Савва.

– Плевать мне, ее это постель или нет. И ты тоже наплюй. Тут будет удобно – это главное. Не в твоей же сиротской кроватке нам этим заниматься.

Она улеглась на спину и весело увлекла его за собой, уложила на себя, сама все сделала, обхватила ногами, впилась в его губы. Она не только умеет разрушать, не только! Она способна залечивать раны. И она должна была это сделать, пока ржавчина воспоминаний о том, что ее брат увидел с той пожарной лестницы, не погубила его. Пока он не замучил себя воспоминаниями до смерти. Закрыв глаза, Лилит знала: то, что сейчас произойдет с ним, между ними, что уже происходит, навсегда вытолкнет гадкие воспоминания из его памяти. Но ей и самой оказалось приятно – у мальчишки неплохо выходило для первого раза, очень неплохо…

…Он влюбился в нее десятилетним мальчиком, он обожал ее подростком, он ревновал ее молодым человеком, когда видел с другими парнями, и понимал, что они получают то бесценное, что никогда не достанется ему. Но оказывается, он ошибся. И теперь они лежали обнаженными вместе, едва заморившими червячка, что касалось любви, желания, страсти. Пир был впереди. Но утоление первого голода с ней ни с чем сравнить было нельзя. Такое остается навсегда. Лилит потянулась, извернувшись кошкой, зажмурилась и отчаянно, тоже по-кошачьи, зевнула. Она разлеглась на постели их матери, разбросав руки, а он целовал и целовал ее – губы и шею, плечи и грудь, бедра и живот… В считаные минуты он стал счастливым невольником этой женщины.

И похоже, ей нравились его ласки.

– А ведь мне было хорошо с тобой, – честно призналась она. – Я даже не ожидала.

– Почему? – не понял он.

– Почему? – рассмеялась она. – Да по кочану, Саввушка. Ты мой единокровный младший брат. Представляешь? Узнай кто об этом, тебя бы в интернат отдали, а меня бы в тюрьму посадили за развращение малолетних. Ну, может, не в тюрьму, тебе уже шестнадцать. Но что-нибудь плохое со мной бы точно сделали. Ладно, не бери в голову. – Она потянулась к нему, чмокнула его в губы. – Хочешь еще?

– А ты?

– Я хочу. И кстати. Я тебя другим позам научу. Ну так, ради разнообразия. Много чему научу…

– Давай…

Еще через полчаса на той же постели, тесно и нежно переплетясь с сестрой ногами и руками, Савва спросил:

– Почему тебя назвали Лилит? Почему не Лиля? Я никогда не спрашивал об этом…

– А-а, – усмехнулась она. – У меня тоже есть своя история. Была древняя богиня Лилит. Восточная богиня чувственной любви, разрушительница и поработительница мужских сердец. Что-то вроде того. Это отец поляк настоял, которого я ни разу в жизни не видела. Бегунок. Так его родную бабку-полячку звали. В честь этой бабки Лилит Вотецки меня и назвали. Матушка наша была юной и пошла у него на поводу. Пошутили так. Шутнички. Ну, в деревне-то меня все Лилькой звали, это ясно.

– Тебе подходит, кстати. Я насчет богини-поработительницы.

– Правда, что ли?

– Ага.

Сестра прыснула:

– Ну вот, тогда получите и распишитесь. И нечего меня травить: ты такая, ты сякая, да с дурным характером, да чересчур любвеобильная. Любите такой, какая есть, и баста.

– Я буду.

– Что?

– Любить такой, какая ты есть.

– А-а, ладно, принимается. – Она провела ладонью по его щеке. – Я где-то читала, Савка, что у этой богини Лилит был свой танец.

– Какой танец?

Зеленые глаза рыжеволосой сестры лукаво сверкнули.

– Соблазнения. Там было что-то восточное, под барабаны. И я сама выдумала его. Давно уже. Каждое движение. Однажды я станцевала этот танец перед парнями, правда, в купальнике, на пляже… Они потом на коленках за мной ползали. Честное слово. Руку и сердце предлагали. И много чего еще, о чем не говорят, чему не учат в школе…

– Ты сказала «правда, в купальнике». А как надо?

– Голышом, конечно.

– Станцуй для меня.

– Сейчас?

– Да! Пожалуйста. Я тоже на колени встану.

– Не надо на колени. Я станцую для тебя и так. Вот только «Болеро» Равеля поставлю. – Она быстро повернулась, сбросила ноги с постели и понеслась искать грампластинку. Как соблазнительно светилось ее быстрое тело в сумерках, окутавших комнату! Лилит открыла патефон, включила его, положила пластинку на плотный резиновый диск. Обернулась:

– Ты готов, Саввушка?

Он тоже сел на постели.

– Да.

Игла коснулась винила, пошло шипение, а потом вступили один за другим флейта, кларнет и фагот. А за ним – гобой и труба с флейтой. И обнаженное сильное тело Лилит стало входить в эту удивительную, тягучую, волшебную музыку, и перед завороженным Саввой стало рождаться волшебство…

Танец был долгим, но он и дышать забыл, пока смотрел на свою Лилит, которую уже не просто любил и обожал – теперь он боготворил ее. Глядя на него, разрумянившись, в какой-то момент она прервала долгий танец и в такт музыке, огненно-рыжая, пылающая, двинулась к их постели. И такой вот тигрицей, опасной и влекущей, забралась на постель, а потом и властно опрокинула его, Савву, на спину; сев на юношу сверху, она под музыку, что набирала темп, поплыла на нем, продолжая танец языческой богини…

…Было утро, когда Савва открыл глаза. Он не сразу понял, что произошло. Что он видит. Кого видит. А когда осознал происходящее, тотчас похолодел.

– Лилит, Лилит. – Он подергал ее за плечо.

– Что, милый? – спросила она, сонно открывая глаза.

Но ее брат только молчком кивнул в сторону двери. Говорить Савва просто не мог.

– Да что случилось? Пожар?..

По его лицу Лилит быстро сообразила, что и впрямь случилось что-то сверхординарное. Именно – потоп, пожар, землетрясение. Конец света, одним словом. И тоже быстро обернулась. На пороге своей комнаты, прислонясь спиной к косяку, стояла их мать. Кажется, она и сама плохо понимала, что происходит. А потом что есть силы, будто ее ударили наотмашь и чтобы только не закричать, зажала обеими руками рот. Так они смотрели друг на друга в полном молчании: женщина, родившая двоих детей, брата и сестру, и ее дети, тесно сплетясь голыми на ее кровати. Хуже картины и не придумаешь.

– Не я – ты будь проклята, – сказала актриса Жанна Стрельцова, глядя на ненавистную дочь.

Затем перевела дух, хладнокровно развернулась и поспешно ушла, хлопнув за собой входной дверью.

– Черт. – Лилит ткнулась лицом в подушку. – А мы даже коньяк и сигареты не убрали… Тебя сошлют в Сибирь, Савка, а меня сожгут на костре. Точно говорю…

Мать перестала навещать их – просто забыла о своих детях. Вычеркнула из жизни, как будто и не было. Но и они не подавали признаков жизни. Отстранились ото всех – не существовало для них другого мира. Деньги решили растянуть на как можно большее время – не тратить лишнего, не шиковать. Питаться скромно. Оба догадывались, что от матери подачек уже не будет. Савве было наплевать на это, но Лилит скоро заскучала. И уже через неделю смотрела на молодого паренька, влюбленного в нее по уши, с грустью и сожалением.

Не к такой скромной и однообразной жизни она привыкла. Как экзотический отрезок жизни – да, можно было принять, но не более того. И потом, если существуют женщины, которым нравится постоянство во всем, то ценности Лилит прочно обосновались на самом противоположном конце этих качелей. На другом полюсе.

Только Савва не замечал этого. Ну и подумаешь, сестра капризничала, так она всегда была капризной. И что, если она повышала на него голос? Она всегда могла наорать и оскорбить кого угодно. Такой уродилась, с таким вот характером. Главное, не было еще счастливее поры в жизни Саввы Беспалова: за этот месяц, проведенный с Лилит, он мог и полжизни отдать. За ночи и дни любви. Он получил то, о чем мечтал, и тонул в своей возлюбленной, растворялся в ней, в ее желаниях, в ее влюбленности, в ее прихотях, которые ему казались бесценными и желанными. А еще в ее смехе, природном жизнелюбии и совсем редких слезах. Но что за девушка без слез, даже самая бойкая и жизнерадостная? Все было так, пока он не увидел, как она садится в чью-то «Победу» – роскошный сверкающий автомобиль. Савва как раз подходил к дому, а тут встал как вкопанный. Его как молнией пробило. Тетенька, проходившая мимо, сама остановилась.

– Мальчик, с тобой все в порядке? – озабоченно спросила она.

«Победа» как раз отъезжала от дома – уносила его любовь в неведомые края.

– Я не знаю, – сухо произнес он и поплелся домой.

Он просидел на кухне до трех часов ночи, ничего не ел и не пил, просто тупо ждал и слушал часы.

Лилит вернулась среди ночи, веселая, с шальными глазами, он-то знал, когда у нее так блестят глаза и такой вот взгляд. Напитанная чужими запахами – враждебными, грязными, подлыми.

– Ты чего не спишь? – спросила она так, как будто речь шла о том, посолить суп еще или хватит.

– Ты где была? – спросил он.

– Гуляла, – как ни в чем не бывало ответила сестра.

– Я ждал тебя.

– Ну вот, дождался.

– С кем ты была?

– С кем надо, с тем и была, – вдруг резко ответила она.

Он поднял на нее глаза.

– Я видел тебя, как ты садилась в «Победу».

– Ты следил за мной?

– Нет, случайно.

– И то ладно. – Она зевнула. – Я иду спать.

– Ты изменяла мне?

Лилит усмехнулась, внимательно посмотрела на него, покачала головой. Затем отодвинула табурет и села напротив.

– Послушай, Саввушка. Я не могу тебе изменять. Потому что между нами ничего не было и быть не может.

– Как это? – нахмурился он.

– А так это. В нас течет одна кровь. То, что мы тут устроили на месяцок, весь этот кураж, является противоестественным. У всего этого нет никакого будущего. Меня бросили – и я кинулась в твои объятия. Да и решила помочь тебе избавиться от дурных мыслей. От того, что ты увидел там, в той квартире, как проводит время наша матушка-развратница. Я чувствовала себя виноватой. Только и всего.