Текст книги ""Фантастика 2025-178". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Артур Гедеон

Соавторы: Екатерина Насута,Евгений Бергер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 302 (всего у книги 359 страниц)

Мария рассказывала, как она училась в Мухе на живописном факультете, с Ларкой, чей младший брат как раз и провожал ее.

А потом пришло время показывать работы. Но это оказался альбом в твердом переплете. С прекрасным автопортретом и надписью: «Космос художницы Марии Велесовой».

– Так вы тоже специалист по космосу, – пробормотал он.

– Ага, – улыбнулась она. – И еще какой.

Он раскрыл альбом с роскошными репродукциями на мелованной бумаге. Оказывается, Мария выиграла большой культурный грант, и этот альбом, его издание, и стал венцом реализации проекта. Потрошить упакованные полотна и графику из папки не стоило. Все работы с выставки были опубликованы в альбоме.

Но самое главное, как известно, это содержание! А вот оно не на шутку взволновало путешественника. То, что он увидел в альбоме, было не просто талантливо, выразительно, живописно, в этом звучал особый дар! И не только дар художника, нет! Мария Велесова была портретисткой, но какой!

Он вдруг почувствовал, что понимает характеры людей, которых видит. Что за этими портретами стоят имена, чувства, поступки! Что их глаза и впрямь зеркала их души! Другой, конечно, этого бы не понял и не увидел, у другого, самого понятливого, просто могло бы перехватить дыхание от волнения, но он, назвавшийся миру Родионом Кондратовым, видел и понимал практически все.

– Вы так смотрите, – пробормотала она.

– Как?

– Как никто другой.

Видел и понимал, но открыть этого художнице не мог!

– Я вообще мало похож на других людей, – сказал он. – Но подождите, я хочу увидеть все.

И когда альбом бы просмотрен, он закрыл его и прижал к груди:

– Вы – уникальный художник.

– А я знаю это, – весело ответила она. – Я такая одна на всем белом свете.

– Выпьем за это?

Они чокнулись и выпили.

– Но и вы зритель еще тот, скажу я вам, – закусывая пирожком, сказала она. – Вы как будто хотели завладеть частицей души моих картин.

– Да ладно?

– Правда. Я так почувствовала. И, что самое невероятное, как мне кажется, у вас это получилось. Или я ошибаюсь? Дайте мне альбом, – вдруг попросила она.

Он отдал ей альбом. Она открыла его на странице, которую очень хорошо знала. И показала спутнику:

– Кто это и какова ее судьба?

На фоне спортивного самолета стояла веселая темноволосая девушка с короткой стрижкой, в летной форме, держа под мышкой слева шлем и отдавая честь правой рукой.

– Вы правда хотите этого, Мария?

– Хочу, – кивнула она. – Что с ней стало?

– Это ваша подруга юности, ее зовут Рита, она разбилась на этом самолете где-то год назад.

– Как вы это делаете?

– Это сделал не я – это вы.

– Теперь я буду вас бояться, – сказала молодая художница. – Думаю, космос для вас хобби, а есть другая профессия, о которой вы мне не рассказали, таинственный Родион.

– У вас особый дар, Маша, вы читаете души людей, – попытался оправдаться он, уже пожалев, что взял и так глупо приоткрыл то, что должен был держать за семью замками, – слышите их голоса, эхо и можете запечатлеть это на полотне…

– Но тогда и у вас особый дар. Только его природа мне непонятна.

После этого их разговор был скомкан. Очень скоро на очередной станции к ним подсела пожилая семейная пара, тоже с пирожками и курицей, чаем, громкими разговорами, и беседа между молодыми людьми прервалась, а настроение оказалось напрочь уничтожено. Объясниться им так и не удалось. И оба даже обрадовались, когда наступила ночь и пора было засыпать на своих полках.

Рано утром он открыл глаза – Мария поспешно собиралась.

– Проспала, – сказала она.

Мария жила в большом сибирском городе, и до него оставалось полчаса. Пожилая пара благозвучно храпела, муж выводил широким носом низкие трели, супруга отвечала высокими тонами.

– Я помогу вам вынести вещи, Маша.

– Не надо. Меня встретят. Тем более что здесь поезд стоит полчаса. Вчера я думала сказать вам, Родион, что хочу написать ваш портрет.

– А сегодня?

– Я передумала.

– Почему?

– Я же сказала вам: боюсь. И вас, и себя, – добавила она.

Скоро поезд дал свисток, леса оборвались, и длинная платформа еще одного заснеженного перрона полетела мимо окон, а затем поплыл и сам перрон, и вновь засуетились и пассажиры, и встречающие, и прочие, и только мирно спали на снегу, прижавшись друг к другу, две рыжие собаки.

– А вон и мои, – кивнув за окно, сказала Мария, похлопала в окно и замахала им рукой. – Венька! Игорек! Увидели меня…

Она уже была в красном пальто и белой шапке, с шарфом вокруг шеи. Сумка и папка художника стояли на ее убранной полке.

– Я рад, что есть кому вас встречать.

– Я тоже рада. Мои хорошие друзья.

– Тем более здорово, когда есть хорошие друзья.

– Да.

– И оба влюблены в вас?

Она открыто улыбнулась ему:

– И как вы угадали?

– Элементарно.

– В этом случае я вам полностью верю.

Поезд встал, всех немного тряхнуло. Она вытащила из кармашка красного пальто сложенный в несколько раз листок.

– Что это? – спросил он.

– А ты догадайся – ты же догадливый.

Они как-то мгновенно перешли на ты – потому что нужно было расставаться.

– Твой телефон.

– Все верно. Думала, отдавать – не отдавать. Позвони, если что.

– На обратном пути? Если не брошусь с обрыва в Тихий океан?

– Ага. Если выплывешь.

– Сейчас ты вернешься и что будешь делать?

– Я выспалась – поеду в мастерскую. Венька подбросит. У меня небольшая мастерская в центре города от союза художников. А идей уже полно! Приму душ, сделаю омлет, выпью кофе и буду работать.

– Похвально.

А по вагону уже затопали и те, кто выходил, и те, кто встречал. Два мужских голоса наперебой говорили, ища «рыжую художницу».

– Пока, – уже с сумкой через плечо, сказала Маша. Она подошла к его верхней полке, сжала его руку. Он не удержался и поцеловал ее ладонь. – Потом она шагнула к двери и выглянула наружу: – Я тут, мальчики!

– Пока, – подтянувшись и ложась спиной на подушку, кивнул он. – Может, еще увидимся.

– Может быть, – сказала она.

Но синие глаза ее были печальными, и даже веселые огоньки не спасали. У порога она послала поцелуй одними губами, чтобы не скомпрометировать себя, вышла и закрыла дверь. «Привет, Манька!» – завопили там. «Привет, старушка!» Он не стал выглядывать в окно – было ни к чему. Сосед по верхней полке недовольно заерзал – тут бы утром всласть подрыхнуть, а крики, крики.

Он не подавал вида, но черной тоской залило его сердце. И спустя минут двадцать поезд тронулся, и уже леса за окном потекли быстро, а черная щемящая тоска все никак не проходила. Только новыми волнами заливала его, подкатывая к горлу. Заложив руки за голову, он смотрел в потолок. Что-то забубнила соседка внизу, началась утренняя перекличка с мужем.

Он понял, что один час такого соседства сведет его с ума. Если бы Марии не было, села бы она в другой вагон, если бы не пробилась сюда, к нему, в его непогоду, в его замять, во тьму солнечным лучом, не осветила его сердце, он бы и внимания не обратил на этих соседей, как не обращал внимания на других пассажиров, с кем так щедро делил пятачок пространства и воздух этой дорожной камеры. Но побывав на самом краешке рая, вдохнув ароматов от сада эдемского, он больше не хотел оставаться в аду.

Спрыгнув с полки и надев тапки, он вышел из купе и отправился искать проводницу. Следующая остановка была через два часа, стоянка две минуты, и дальше – к последнему морю. Он перебросил полотенце через плечо и пошел умываться. В туалете, покачиваясь в такт идущему поезду, долго смотрел в зеркало. Лицо с острыми привлекательными чертами он взял с портрета одного католического святого, смуглая кожа была ровная и гладкая, как у юноши, только пара волевых морщинок рассекали ее между бровей, пронзительные глаза, густая шевелюра с яркими седыми прядями. Сейчас это было модно, и не поймешь, твоя эта седина или бутафорская. У него была своя. Он ее заслужил и ничего не хотел менять. Он мог бы позировать для обложек мужских журналов. Он улыбнулся своему отражению: мог бы, но делать этого не стоило.

Через два часа, собранный, он стоял с двумя чемоданами и сумкой через плечо в тамбуре. Маленькая станция, длинный заснеженный домишко с надписью «Боровое». Тут он вышел, направился в кассы, купил билет в обратную сторону, до большого города, но уже на электричку, и через час сел на нее, но уже на другом пути; бросил чемодан и сумку на пустующее кожаное сиденье и рухнул на него сам. Скрутил с купленной в буфете фляжки коньяка крышку, сделал пару глотков, закусил шоколадом… Электричка, весело посвистывая, уже торопливо несла его назад – откуда он только что приехал и куда не мог не вернуться.

2

Он стоял у дверей небольшой художественной мастерской, располагавшейся на первом этаже хрущевки. Все, как она и сказала. Узнать, где живет Мария Велесова, труда не представляло. Но предварительно звонить он не стал. Вдруг она вновь передумает и ответит ему: нет, не приезжай. Ни в коем случае. Он бы не пережил этого. А так он поставит ее перед фактом. Правда, могут быть еще и другие факты, например, что он застанет ее с одним из этих пареньков. Ну да черт с ними. Встретив ее, упустить уже было невозможно. Чемодан и сумку он оставил внизу под лестницей. Не пугать же человека с порога?

Он поглубже вдохнул и позвонил три раза. Дверь открыли довольно быстро.

– Ну, кто что забыл? – спросила она с ходу.

Она стояла в махровом банном халате с полотенцем-тюрбаном на голове, от нее пахло мылом и шампунем, свежестью, влагой и женским теплом. В руке она держала тюбик крема.

– Ты после душа?

– Да.

– От омлета что-нибудь осталось?

– Нет, – покачала она головой. – Я сначала съела с ребятами омлет, а потом отправила их и пошла в душ.

– Я соскучился – сказал он.

– Я так и поняла, – кивнула она. – Проходи.

– Чемоданы. – Он поднял указательный палец. – Сейчас. – Слетал вниз, прихватил чемоданы, вернулся, переступил порог, поставил поклажу в коридоре. – Ну вот, теперь можно закрывать.

Она закрыла дверь и привалилась к ней спиной.

– Это так неожиданно, знаешь. Даже, я бы сказала, дерзко.

– Знаю, – кивнул он. – Я не доехал до Тихого океана. Я сошел на полдороге, на станции «Боровое», пересел на электричку и приехал к тебе.

– Да, – улыбалась она, – вижу. И так бесцеремонно? Без звонка.

– Я побоялся, что ты откажешь мне.

– Верю. И я могла бы.

– Поэтому я решил сделать сюрприз.

– И он удался.

– Иди ко мне.

– Сам иди ко мне.

Он подошел, бесцеремонно зачерпнул ее махровый халат от колен, скомкал его у бедер, потом у ягодиц и целовал ее – в губы, шею, ключицы, плечи, с которых уже спадал халат…

– Это слишком смело, слишком, – шептала она.

– И слишком дерзко…

– Да, и слишком дерзко…

– И бесцеремонно…

– Как ты угадал?..

– Зато так восхитительно, – отвечал он.

А потом поднял ее, обхватившую его ногами и руками, и понес на первое увиденное ложе – на лысый диван художницы, щедро заляпанный красками…

Очень скоро она прошептала:

– Господи, какой ты молодец, что вернулся… Я так хотела этого… Мечтала об этом. Но думала: вряд ли. Этот чудак доберется-таки до Тихого океана и, чего доброго, утопится в нем. – Он уже смеялся ей в плечо, а она, все еще не отпуская его из любовного замка, продолжала: – И так и останется волнующим воспоминанием в моем разыгравшемся воображении. Но чудак оказался вовсе не таким чудаком, а очень даже земным мужчиной, так просто променявшим свою мечту на женщину.

– А вот тут ты не права, – прошептал он ей на ухо. – Моя мечта – ты. Это тебя я искал, за тобой ехал на край света. И вот, нашел…

– Ладно, ответ принимаю. Ну так что, сделать тебе омлет?

– Конечно. Я бы сейчас и поросенка съел. А уж омлет – только облизнуться…

Через полчаса они ели на ее крошечной, но очень милой и уютной кухне. Мария, уже в другом халате, коротком, шелковом, но все еще с тюрбаном на голове, отпивала из бутылки пиво и с улыбкой смотрела на него. А он, тоже отхлебывая пиво, улыбался и смотрел на нее.

– Как все миленько у нас вышло, это же надо, – усмехнулась она. – Прямо как в сказке.

– Верно, как в сказке, – кивнул он.

Она добралась под столом ступней до его колена.

– Классно, что ты приехал.

Он прихватил ее за пятку и пальцы.

– Считаешь, все ли на месте?

– Ага. Ты сказала, что хочешь написать мой портрет. Если предложение еще в силе, милая, я готов позировать тебе.

– Я буду писать твой портрет, Родион.

– Когда?

– Сегодня, сейчас. А я все думала: за что взяться, столько тем! Меня прямо разрывало. И тут – ты, как черт из табакерки.

– Ну спасибо, – усмехнулся он.

Она ловко забрала ногу. Потянулась к нему через стол:

– Я уже чувствую прилив вдохновения. Первое впечатление – оно бывает таким острым. – Мария говорила так, как будто поверяла ему сокровенную тайну. – Если бы мы с тобой провели месяцок вместе, я бы привыкла к тебе, и эффект был бы другой. Я бы рисовала уже не тебя, а мое отношение к тебе, понимаешь?

– Хорошо понимаю.

– Поэтому лучше сразу. А другие портреты можно написать и потом.

– Ты еще волшебнее, чем была в поезде. Хотя куда еще больше? Начнешь с подмалевка?

– Ну, ты знаток нашего дела! Начну с картона и угля, а дальше как пойдет.

После завтрака она подготовила картон – прикнопила его к подрамнику, тот поставила на мольберт, положила рядом коробку с углем. Он пока что ходил и рассматривал ее работы. Потом она усадила его на стул ближе к окну, где больше света, и взялась за дело. Он хотел было заговорить с ней, продолжить застольную беседу, но она только приложила измазанный углем указательный палец к губам и деловито произнесла:

– Тсс!

– Понял.

Через полчаса он вновь решил что-то спросить и вновь услышал: «Тсс!»

– Я думал, это будет веселее, – заметил он.

Но она и тут сказала:

– Молчи. Работаю не только я, но и ты.

Она рисовала его час, еще полчаса и все больше хмурилась…

– Что такое? – наконец спросил он.

– Не знаю, со мной такое первый раз в жизни. Я пытаюсь пробраться к тебе, к твоему сердцу и твоей душе, но у меня не выходит. Внешнее сходство мне поймать пара пустяков, но мне-то нужно большее. Ты же понимаешь?

– Отлично понимаю.

– Иначе зачем стоило бы рисовать?

– Вот именно.

Но легкое беспокойство уже взволновало его. «Мне нужно что-то большее». Но он пока еще не понял, насколько это все серьезно. Просто легкомысленно отнесся к теме…

За полдня она сделала несколько картонов с его портретами, показала ему их, и они понравились ему, но не ей. Потом они пообедали. Затем он вновь увлек ее на диван, и она была не против. Хотя в этот раз она занималась любовью иначе – ее мысли были заняты другим. И она все смотрела и смотрела на его лицо, иногда касалась его руками – так скульптор беззастенчиво трогает свою модель, прощупывая все нюансы, чтобы понять, из чего она слеплена, как лучше уловить ее суть и понять ее внутреннее содержание.

– О чем ты думаешь? – спросил он.

– О ком, – поправила она его. – Я думаю о тебе.

Потом они выпили вина, и она вновь принялась за дело. Но теперь Мария отложила уголь, взяла холст и стала делать эскиз на белом полотне. Затем в ход пошли краски – она взялась за подмалевок.

– Я откину рассудок и буду идти интуитивным путем, – сказал она. – Шажок за шажком…

А он смотрел, с каким вдохновением она работает, и восхищался ею. Но все чаще Мария менялась в лице, по нему словно пробегали короткие судороги, глаза отзывались болью, в них отражалось что-то плохое, то, что сейчас творилось в ее душе. Она будто заболевала прямо у него на глазах!

– Я не верю этому, не верю! – вдруг прошептала она.

Он поздно понял, о чем идет речь. Слишком поздно! Она шарахнулась назад от своего мольберта и вдруг перевела взгляд на него:

– Это не ты! – горячо и страстно прошептала она. – Не твои черты! Не твоя кожа! Не твой возраст! Это другой человек! – что есть силы закричала она, отступила, опрокинув стул за своей спиной. – Только глаза твои! Ты – старый и мерзкий! Ты убийца! Ты готов разрушить весь мир!

Вот когда он подскочил со своего стула и буквально зверем бросился на нее. Бросился так, словно собирался свернуть ей шею. Но вместо этого он схватил ее за виски, сжал ее голову тисками так, что она дернуться не могла, и стал настойчиво повторять:

– Это был сон, Мария! Это был кошмар! Тебе все приснилось! Старик приснился тебе! Его не было! Есть только я, Родион! Твой Родион! Никого не было, кроме меня! А теперь спи! спи! спи!

Ее глаза наполнились слезами и как будто ослепли, и она тотчас обмякла в его руках. Он подхватил ее и отнес на диван. Огляделся. Обошел мольберт и уставился на изображение. На свой портрет. Да! В нем проглядывали другие черты! Другой человек! Тот, которого он оставил далеко за спиной. И о котором не любил вспоминать. И никто бы и никогда не узнал о нем, если бы не Мария и ее пронзительный талант. Никто бы и никогда…

Он не знал, что делать с портретом. Уничтожить его? Но она может и вспомнить. Просто спрятать? Да, пожалуй. Просто спрятать. Он безжалостно облепил его газетной бумагой и вынес в коридор, а потом спустился и спрятал под лестницей. Вернулся, убрал этюдник с красками, на мольберт поставил один из портретов углем.

И стал ждать. Что же он натворил? Зачем ему понадобилось это? Он ехал спокойно на край света, заставив мир забыть о себе. У него все получилось. И вот он сам напомнил о себе миру. Через эту удивительную женщину, художницу. Которую выбрал, как добычу, выследил и напал на нее. Зачем?! Опять из жадности, корысти? Неутолимого желания владеть?

Оставить ее здесь, вот так, собраться и сбежать? Это был бы лучший вариант. Только прихватить портрет из-под лестницы и сжечь его где-нибудь за городом. Или дождаться, пока она очнется, и убедиться, что все в порядке?

Зимнее солнце садилось быстро, за окном уже смеркалось, когда Мария открыла глаза:

– Что со мной было? И кто здесь?

– Это я, Родион, – подходя, заботливо ответил он. – Ты рисовала мой портрет углем, потом сказала: «Кажется, я устала, как же я хочу спать». Легла и уснула как ребенок.

– Правда?

– Да, просто отключилась. – Он нежно поддел кончик ее носа указательным пальцем. – И засопела в две дырочки. Второго спального места на твоем расписном диване не было, так что мне пришлось заняться делом.

– Диван раскладывается, – рассеянно ответила она.

– Ну я же не знал. И потом, я не хотел тебя тревожить.

– Спасибо. А каким делом?

– Я решил сварить суп, пока ты спала.

– Со мной раньше такого не случалось.

– Ну, всегда что-то случается первый раз в жизни.

– Это верно.

– Так что, куриный суп – будешь?

Она улыбнулась:

– Я буду куриный суп. Только голова болит, почему?

– Да мало ли – атмосферное давление, например. Хочешь, я помогу тебе? Я проходил курсы по снятию мигрени. – Он подсел к ней на диван, заботливо взял ее голову в руки и стал большими пальцами массировать виски.

Мария даже закрыла глаза от удовольствия.

– Ну как, лучше?

– Ты знаешь, да.

Он продолжал, только сейчас захватил и надбровные дуги девушки.

– А сейчас?

– Еще лучше. – Она открыла глаза – синие, как и прежде, сияющие глаза. – Вот теперь мне по-настоящему захотелось куриного супа.

– Тогда пошли. – Он протянул ей руку. – Поухаживаю за тобой.

После ужина он выразил желание сходить за хлебом в ближайший супермаркет, но Мария увязалась с ним. Когда он нашел для нее предлог задержаться на десять секунд – сказал, что, кажется, пахнет газом, и спустился первым, то обнаружил, что картины под лестницей нет.

– У тебя глюки, – закрывая дверь, сказала она сверху. – Газом не пахнет. Может, от соседей натянуло?

– Перепроверила – и хорошо, – отозвался он.

Но куда могло деться полотно, облепленное газетой? Кому оно могло понадобиться? Что тут за любители искусства такие, что таскают из-под лестниц чужие полотна?

Они вернулись домой с покупками – еды набрали на неделю. Мяса, овощей, сладостей. Вина!

– Что мы будем делать? – спросил он, когда они лежали под покрывалом на разложенном диване, укрытые старым пледом.

– А ты как думаешь?

– Думаю, мы будем с тобой заниматься любовью с утра до ночи. Ты иногда будешь писать картины…

– Иногда?

– Ну разумеется. Главное – любовь?

– Ага, понятно.

– Деньги у меня есть.

– Хорошо.

– Я буду читать книги. У меня целая библиотека на очереди в телефоне.

– Про космос?

– Не только.

– Ясно, – кивнула Мария.

– Через неделю, когда жратва закончится, мы сможем выбраться на улицу.

– Вино и хлеб закончатся раньше, – заметила она.

– Тоже верно. Будем ходить в театр – я люблю театр, – объявил он.

– Хорошо. В театр так в театр.

– Одним словом, заживем культурной светской жизнью.

– А у меня еще и квартира есть, – тоже открыла она тайну. – Вполне, кстати, милая.

– Прекрасно, но я человек непритязательный, мне бы хватило и твоей мастерской.

– Да, я тоже люблю ее.

– Ты рисуешь, я лежу на диване и читаю. В перерывах мы занимаемся любовью.

– Отлично.

– Потом ты познакомишь меня со своими друзьями.

– Они будут ревновать. – Мария даже головой покачала. – Ой как будут!

– Переживут.

Она задумчиво кивнула:

– Ну да, куда денутся.

– Так мы однажды переживем эту зиму…

– В наших краях, Родион, она длится почти вечно. Мы привыкли к этому затмению больше чем на полгода. Даже не замечаем его.

– Зимой холодно наверху, на ветру, а в снегу, на дне, тепло. А когда рядом горячая рука подруги…

Полулежа, он разлил им вина, чокнулся краешком бокала с ее бокалом:

– За счастье?

– За него.

Они выпили.

– И тебя никто не хватится? – спросила она.

– Я один в этом мире и только сам отвечаю за себя. Так что тебе повезло – назойливых родственников я с собой не притащу. И жадных детей от первых десяти браков тоже.

Она прыснула ему в плечо:

– Ну, слава богу!

– Еще вина?

Мария потянулась к нему и поцеловала в губы:

– Да, милый, еще вина…