Текст книги ""Фантастика 2025-178". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Артур Гедеон

Соавторы: Екатерина Насута,Евгений Бергер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 337 (всего у книги 359 страниц)

Эпилог

С Марией Бестужевой все было хорошо. Как сказал врач: «Пуля прошла рядом с сердцем, чудом не затронув ни одного жизненно важного органа». Когда она после операционного наркоза пришла в себя, Андрею разрешили навестить ее. Его Машенька лежала бледная и несчастная, под капельницей, но в глазах светился яркий огонек жизни.

– Милый, милый Андрей, – когда он склонился над ней и поцеловал в губы, прошептала она. – Как я рада видеть тебя…

Он не знал, что сказать. Его губы предательски дрогнули. Мария улыбнулась очень счастливо. И заговорщицки.

– Что такое? – хмурясь, спросил он.

– Я даже не представляю, что бы делала без тебя, мой Воин Света.

– А ничего бы не делала, дорогая Машенька, – нежно сжав ее пальцы, ответил Крымов. – Я должен был оказаться рядом с тобой – и так оно и случилось. – Крымов поцеловал ее слабую руку. – Аристарх Нелюдов уже сказал: это судьба. Завтра тебя перевезут в областную больницу, я буду рядом. Ты родилась заново, Машенька. Набирайся сил и выздоравливай. Все плохое позади, солнце мое.

В тот день, уходя из больницы, он вспомнил отрывок из прочитанной им рукописи: «…стрела, пущенная прямо ему в сердце, пролетит мимо; дамасская сталь, точно сухая ветка, сломается от удара, едва коснувшись его тела. Враги падут замертво, едва подступятся к нему…» Почти так, думал Андрей Крымов, почти так…

На следующий день Марию Бестужеву доставили из Медведкова в областную больницу на самом берегу Волги. Туда же, в большой город, перекочевал и штаб грозного генерала спецслужб. Крымов половину времени проводил в больнице, вторую делил между дачей показаний и беседами с Егором Кузьмичом, который взялся методично истреблять в номере гостиницы и во время путешествий по городу церковные запасы Растопчуна.

Генерала мало волновала мистическая сторона этого дела. Он не верил в общение с духами. Его интересовали связи Марги с международными террористами, а также с не известной никому ранее «группировкой Кощея Бессмертного», как она фигурировала в деле. История с Небесной картой только запутывала расследование, так что в итоге про нее решили забыть, и все свелось к чистой уголовщине. Ни Растопчины, ни Марга Рубина, ни Крымов и Бестужева не упомянули о своих похождениях в городке Бульмуджуре, это бы только усугубило дело.

Все более или менее встало на свои места, когда обнаружилось, кто такой Кощей Бессмертный.

– Подумать только! – сидя на лавке в больничном парке и поглядывая со склона на Волгу, говорил Егор Кузьмич. – Псих! И кличка-то у него какая оказалась: «Кощей»! Я как в воду смотрел, а, сыщик? – Егор Кузьмич вытащил из кармана куртки фляжку и, поглядев по сторонам, на гулявших в компаниях родственников больных, свинтил крышку и сделал большой глоток. – Тринадцать паспортов, а кто таков на самом деле – неизвестно. Пять побегов только из Кащенко! Хронический шизофреник с манией величия, склонный к насилию. С семидесятых годов его след тянется. А откуда взялся, и неизвестно, – отхлебывая, рассуждал Егор Кузьмич. – Даже органам неведомо. Вот поди и узнай.

– Теперь его запрут так запрут – под семь замков посадят – не вылезет.

– Кто знает, Андрюша…

– О чем ты?

– Пораскинь мозгами: он почему не помер-то с пулей в башке? Силенки еще от предыдущей дозы бессмертия остались. И так ведь можно посмотреть. И главврач помрет, и медперсонал, а старичок-то с манией величия и аппетитами синей акулы останется и вновь деру даст – белый свет удивлять. Удружил визирь ал Аюм и себе, и всему белому свету, хе!

– Не верю и верить в это не хочу, – зло отмахнулся Крымов. – Машу завтра выпишут, возьмем путевки и поедем куда-нибудь далеко-далеко, – мечтательно сказал он.

– Валяй, сыщик. – Егор Кузьмич достал из кармана пачку папирос, тихонько ударил о палец, вытянул один патрон. – Скажи честно, Крымов, а ты серьезно не веришь в это? И об этом не думал? – отправив пачку обратно в карман и крепко сжимая мундштук папиросы, спросил Егор Кузьмич.

– О чем? – уставился на него Крымов.

– Да всё о том же. – Егор Кузьмич чиркнул спичкой и прикурил. – А если все это правда? От которой не отмахнешься, а? Ты – того, она – того. – Он крепко затянулся, сладко выдохнул. – Машенька-то хлебнула от вечной жизни. Несостыковочка у вас, понимаешь! В тысячу лет. Неужто не думал об этом?

– Думал.

– Ну и как?

Андрей Петрович вздохнул:

– И мне ведь жаром руку прострелило, Егор Кузьмич. Обожгло!

– Это когда ты ее ладонь в отпечаток вжимал? Да ладно?!

– Ага.

– Не врешь?

– Да с чего бы? Поначалу-то не понял. Это потом сообразил.

– Дела-а, – покачал головой Добродумов. – И что теперь?

– Поживем – увидим.

– Тоже верно, – очень серьезно нахмурился Егор Кузьмич. – Я тут разузнал, у болезных, там пивко разливное обещали привезти, в двух кварталах отсюда, свежак, – сообщил Добродумов. – У них же пивзаводик тут свой. А пивко здешнее аки мед. Не хуже нашего. Так что я схожу, и на тебя возьму баклажку. А ты жди меня на этой лавке и не уходи никуда.

– Не уйду, – усмехнулся Крымов. – Будь покоен. А от свежего пива я не откажусь. Бери две баклажки на меня. Донесешь?

– Обижаешь, сыщик. – Егор Кузьмич потушил окурок и отправил в урну у края лавки, крякнув, встал и бодрым солдатским шагом отправился по аллее.

Крымов закрыл глаза. Теплая осень с ее бабьим летом, да в этом парке, да с ветром от Волги, – все это было чистым блаженством. Рядом кто-то сел.

– Простите, тут занято, – сонно проговорил сыщик.

– Не думаю, – ответили ему.

Крымов открыл глаза и повернул голову вправо. На том месте, где недавно рассуждал о жизни и смерти Егор Кузьмич Добродумов, сидел совсем другой человек. На Андрея смотрел его куратор – Антон Антонович Долгополов.

– Здравствуйте, Андрей Петрович, – сказал маленький живой старичок в плаще и широкополой фетровой шляпе.

Крымов был удивлен не на шутку:

– Так, не понял? Ну, здравствуйте, господин Профессор. Какими судьбами на этот раз?

– Да вот такими, – сказал тот. – У меня к вам письмо: будьте так любезны – прочтите.

Он вытащил из плаща конверт и протянул его Крымову.

– От кого письмо?

– Не догадываетесь?

– Нет, – покачал головой Крымов и взглянул на конверт, где было красивым почерком написано: «Крымову А. П.».

– Да от кого оно?

– От нее, конечно, – многозначительно вздохнул Долгополов.

– От нее? – нахмурился Крымов. – От Маши?!

– Да, – глядя на асфальт под ногами, кивнул бодрый старичок.

Крымов разорвал конверт, вытащил сложенный вдвое тетрадный листок и развернул его. Послание было коротким:

«Милый, милый Андрей! У меня самой не хватило бы сил сказать это тебе, глядя в глаза. Я бы просто умерла от боли. За тебя, Андрей, и за себя тоже. Потому что расставаться с тобой у меня нет сил. Мне нужно уехать, улететь, растаять. Скрыться. Не навсегда – на время. Такова моя судьба. Мы обязательно увидимся, когда-нибудь – обязательно увидимся. Люблю тебя. Прощай. Твоя Маша».

Он читал и не верил своим глазам, читал и не верил. И ничего не понимал, и то и дело возвращался то к одним строкам этого письма, то к другим. И вновь и вновь перечитывал их.

– Как это понимать, Антон Антонович? – наконец спросил Крымов.

– У каждого своя судьба, Андрей Петрович. Вы можете меня спросить, почему я не вмешался в те события, что произошли в клубе Медведкова? И я вам отвечу: у каждого своя судьба. У одних – погибнуть, у других – жить. И вы захотите спросить, почему я, зная многое наперед, не дал вам подсказок? И я отвечу: каждый человек должен пройти свой путь сам. Преодолеть горы, переплыть моря-океаны. Добраться до звезд. Все – сам. А вы – тем более. Потому что вы – необыкновенный человек. И таким были всегда. Даже тысячи лет назад, когда с царским мечом в руках, возглавляя храбрых ариев, отбивались от варварских дьявольских полчищ и, увы, погибли в том бою. Кстати, ваш Егор Кузьмич не просто так и в этот раз с вами. В той битве тысячи лет назад он был вашей правой рукой, Андрей Петрович. Вот такова судьба.

– В этом я даже не сомневался, – усмехнулся Крымов. – Я про Егора Кузьмича…

Но сейчас видение, нахлынувшее в проклятом Черном Роге, уже было для Андрея Крымова не таким важным. Земля сейчас крутилась вокруг только одного имени. Одного человека. Одной женщины.

– Ее уже нет в больнице, да? Маши? В палате?

– Нет, – покачал головой Долгополов. – Мария Федоровна уехала только что.

– С кем?

– С другими людьми. Кто теперь будет охранять ее. Она бы хотела остаться с вами, зажить жизнью обычной женщины, поверьте мне на слово, но это не ее судьба. И вы должны мне поверить, потому что говорили с ней, узнали ее, поняли, что это за человек, влюбились в нее и влюбили ее в себя. Да, это все так.

– Но почему Мария Федоровна передала именно вам это письмо?

– Возможно, однажды я отвечу вам на этот вопрос. Но не теперь. Впрочем, вы разве знаете более надежного почтальона, чем я? – усмехнулся старичок в плаще и шляпе.

– Да нет, вы лучший в своем роде.

– Вот и я о том же. – Долгополов хлопнул себя по стариковским коленям и встал со скамейки. – Мы каждый день рождаемся заново, и ничто не может повториться. Я же с вами надолго не прощаюсь, Андрей Петрович. Увидимся в штаб-квартире. Я выйду на вас, и уже скоро. Всего вам доброго.

И он шустро зашагал по аллее влево, а по аллее справа издалека сюда торопился другой старик – здоровый и крепкий, как вековой дуб. Егор Кузьмич Добродумов нес два пакета – и в каждом, можно было догадаться, сейчас бились друг о друга пластмассовыми боками как минимум шесть баклажек, а то и все восемь.

– Ну ты как тут без меня? – на подходе осведомился он. – Истомился в ожидании пива-то? – Добродумов поставил пакеты на скамейку. – Пиво ледяное – пакеты аж вспотели. Слушай, я сейчас встретил у той пивнухи капитана, омоновца, из свиты твоего генерала, и знаешь, что он мне сказал? В штабе у них кипеж. Наш Кощей-то утек из больнички.

– Как это – утек?

– А вот так, прямо с дыркой во лбу. Входит к нему санитарка – завтрак принесла, а его нет. И одежды нет. Охрана в коридоре ни сном ни духом. Правда, окно было открыто. А ведь там второй этаж. И Кощею не двадцать лет. Ты не удивлен?

Крымов пожал плечами:

– Чего только не бывает на белом свете, Егор Кузьмич. – Он поймал испытующий взгляд матерого старика. – «Что и не снилось вашим мудрецам». Сам недавно цитировал.

– Ты кислый какой-то? Пивка-то хлебнешь?

– Хлебну, Егор Кузьмич. Ой как хлебну. – Андрей вытащил из кармана пачку «Мальборо» и зажигалку. – Как ты думаешь, есть такие женщины, дом которых – звезды, и если они появляются на земле, среди нас, то лишь на мгновения?

– Да что с тобой, сыщик? – садясь на свое место, нахмурился царевский краевед. – Я тебя оставил здоровым, а теперь ты как под гипнозом. Ну, говори, что случилось?

Но Крымов не отвечал. Егор Кузьмич тоже достал пачку «Беломора». Мужчины прикурили одновременно.

– Мы каждый день рождаемся заново, и ничто не может повториться. – Андрей усмехнулся: – А вот игла-то в сердце останется, и теперь уже навсегда.

– С таким настроением тебе к Маше лучше не соваться, – сказал Добродумов. – Оздоровись-ка пивком, сыщик. Я и воблу, кстати, прихватил.

– Маша уехала, – после глубокой затяжки сказал Крымов.

– Куда уехала?

– Домой, Егор Кузьмич, домой.

– Это куда – домой? Она же из Царева? Нам не вместе возвращаться?

– Нет, – усмехнулся Крымов. – Ее дом совсем в другой сторонке.

– И где же это?

– Думаю, там, где на небосклоне сияют семь удивительных звезд. Где ждет своих сыновей и дочерей созвездие Ориона.

До Егора Кузьмича что-то стало доходить. Неспроста же ему показалось, что Крымов говорил с каким-то мелким типом в плаще и шляпе, который потом быстро смылся.

– И как надолго?

– Надолго.

– Чего ты меня морочишь? Не неделю, на месяц?

Крымов затягивался сигаретой и молчал.

– На год? На два?

Андрей молчал.

– Или… навсегда?

– Поживем – увидим, Егор Кузьмич, – ответил Крымов.

– Дела… – только и пробормотал Добродумов.

Вскинув густую седую бороду, он неторопливо выпустил сизое терпкое облачко дыма. С ним ушло вверх и другое, выпущенное детективом Крымовым. И два облачка потекли ввысь, быстро распадаясь, уходя обрывками к синему небу и холодному солнцу над редкими кленами и отливающей осенним свинцом Волгой.

Артур Гедеон
Лилит. Кукла из вечной тьмы

© Гедеон А., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Пролог

В скромной прибранной комнате срубового дома четко цокали часы. Уверенно, привычно, ладно. За мутным стеклом серебрился потертый циферблат с черными стрелками, и медный маятник привычно качался из стороны в сторону. Этот перестук хозяин дома знал с детства и мальчиком подолгу и завороженно слушал. «Цок-цок, – неторопливо щелкал механизм, – цок-цок…» Он заводил часы каждую неделю, как наказала перед смертью родная бабка Чернуха – деревенская колдунья, знавшая тайные врата из мира живых в мир мертвых. Жрица богини Мары. Если бы он тогда, юнцом, не пришел к ней и не попросил о великом чуде, может быть, и жизнь сложилась иначе. И не было бы того кошмара, в который он сам безоглядно отправил себя. В оковы, в путы, в жалящие вериги. Но он любил со всей юношеской страстью ту женщину, страдал и страшился потерять ее навсегда, потому и выпросил! И выполнил все заветы бабки. Все отчитал у смертного ложа. Все черные молитвы. «Цок-цок, – безучастно чеканил механизм, – цок-цок…» А насчет этих часов бабка Чернуха перед смертью дала наказ: «Ты, Саввушка, заводи их, не забывай, – сказала она. – Пока они ходят, и дом этот жив…»

– Ну что, сокровище ты мое? Вырвалась на волю, похулиганила?

Худой и высокий, в рабочем халате, заляпанном краской, с копной седых волос, он держал в руках удивительной красоты рыжеволосую куклу с яркими зелеными глазами. Такими живыми, какие не у каждого человека бывают. И платье на ней было бордовое с золотом – под стать принцессе. Сам ее сотворил, собственными руками, своей душой, исстрадавшимся сердцем. Горели зеленые глаза и смотрели на него – зло смотрели!

– А теперь опять в шкатулочку пора, так-то. Ну и дура ты, ах, дура, – сокрушенно покачал головой старик. – Все по-своему решила, да? Детектива того, тоже дурака, с ума свела. И еще с пяток богачей-недоумков. Понимаю. С таким-то телом роскошным – подобрала ведь! – и таким норовом. – Говорил он с расстановкой, но монолог его звучал так, будто вел он самый живой диалог. – Дала ты мне его полюбить на старости лет, тело свое, сжалилась, а потом перешагнула через меня, когда я на полу корчился. Помнишь, в той гостинице, в городке нашем? А-я-яй! – У него вырвался сухой смешок. – То, что я у тебя это тело отнял, извини. Нечего было меня ломать. Мучить старика. Потому что иное обещала – и я ждал этого, всю жизнь ждал! – Теперь уже в его глазах вспыхнул гнев. – Душегубствовал ради тебя! И свою душу за тебя продал. А ты, подлюка?! Всегда норовистая была! Еще девчонкой! И лгуньей была! И потаскухой! – Старик зло и весело покачал головой: – Ой, какой ты была потаскухой! – Он прищурил один глаз. – Что говоришь? Ненавидишь меня? Да неужели? Ну и ненавидь, голубка, твоя воля. – Его гнев уходил также быстро. – Теперь с этой ненавистью належишься в шкатулочке – между небом и землей. В саване будешь лежать, как покойница. Только огонек и будет тлеть в твоей груди, – с улыбкой кивнул он, – еще как будет! Ну и пусть себе тлеет, пусть. Ты теперь мучайся – твоя очередь…

На столе была приготовлена старая тонкая скатерка.

– Ложись-ка сюда, – укладывая куклу, проговорил он. – Вот так, поудобнее…

Он нянчился с ней как с малым ребенком, а если бы кто услышал этот странный монолог да потрудился рассмотреть глаза старика, то поскорее отступил бы, шажок за шажком, спиной, и ушел бы восвояси. Все это выглядело чистым безумием, и старик смотрелся сумасшедшим. Он будто хоронил заживо ту, которую любил и ненавидел одновременно.

Впрочем, так оно и было.

Заглянув еще разок в зеленые глаза, старик бережно запеленал куклу в скатерку и оставил на столе. Затем подошел к старинному платяному шкафу, потянулся и достал с его верха большой древний чемодан, перехваченный обручами, с коваными железными углами.

– А вот и твой саркофаг, милая, – усмехнулся старик, положил чемодан на тот же стол, рядышком, и открыл его.

В чемодане была противоударная поролоновая форма. Старик присмотрелся, пошарил рукой и вытащил со дна ключик. Аккуратно поместил в форму завернутую в скатерку куклу.

– Поудобнее ложись, поудобнее, – приговаривал он, устраивая ее так, как заботливая мать укладывает своего ребенка в люльку, а потом еще и одеяло подтыкает под ножки. – Ну вот, девочка, – наконец выговорил он. – Ты и в своей могилке. В пелене и в саркофаге, как египетская принцесса. Ну а теперь прощай, буду заходить к тебе раз в неделю, когда придет пора завести часы бабки Чернухи. Как-никак, а ты в ее комнате, что символично: она тебя вытащила из вечной тьмы, а теперь и сторожить будет.

Он крепко закрыл чемодан, щелкнул замками, запер их ключом, положил тот в карман. Затем из ящика буфета вытащил клубок бельевых веревок и стянул ими чемодан оборотов в десять. И только потом, прихватив легкую ношу, отправил ее обратно на шкаф.

Не оглядываясь, как палач, сделавший свое дело, он вышел из комнаты и запер ее, но уже другим ключом.

«Бабка Чернуха, жрица Мары, стереги ее, – шагая по коридору просторного старинного дома, с улыбкой думал он. – Может быть, до срока, пока я не найду для нее новый сосуд».

Пятьдесят пять лет назад у жрицы богини Мары он попросил вернуть возлюбленную, без которой и жизни не представлял. Она выполнила волю внука. Жена деда Берендея, жреца бога лжи и обмана – Морока. Веселая была у них семья! Колдуны-ведуны, страх наводившие на всю округу.

Он прошел по длинному коридору, оказался в сенях, затем распахнул дверь и вышел на крыльцо, полной грудью вдохнул морозный воздух. Каркали вороны над их садом. Пахло первым снегом и еще отголосками пожухлой осенней листвы. За домом равномерно стучал топор – там кололи дрова.

– Благодать-то какая! – вдохнув поглубже и зажмурившись, пропел старик. – Благодать…

Но от родной крови не уйдешь. И не уйдешь от того дара, который передается с этой кровью по воле верховного владыки – Чернобога. Никому другому не был передан этот дар в семье – только ему. А стало быть, он и должен поступать так, как поступал. И душегубствовал, и лгал людишкам, окружавшим его, но шел вперед. Так истинный естествоиспытатель, невзирая на мораль, грезит будущим великим открытием, живет им и однажды обретает истину. А то, что следовал путями страстей, искал свою сердечную выгоду, – так он все-таки живой человек и подвержен слабостям. Перед Богом каяться он не станет – тот все равно не простит, а вот у своего божества заступничества попросит, когда придет срок, и верит, что Чернобог поможет ему. Спрячет от казни душу его. Не отдаст мстительным и жестоким ангелам.

Старик поежился, растер сухие, но все еще сильные руки.

– Гришаня! – крикнул он и прислушался: топор настойчиво бил и бил. – Гришаня! – еще громче повторил он.

Стук топора смолк.

– Глухарь, – немного презрительно бросил старик.

Из-за дома на тропинку вышел жилистый длиннорукий парень в телогрейке. Подошел к крыльцу. Его хищное лицо и колючий взгляд отталкивали. Такого на дороге встретишь хоть в темную пору, хоть в светлую – обойдешь.

– Чего?

– Чего? Того, – передразнил его длинный старик. – Обед готов, работник? Ты мне щи со свининкой обещал, помнишь?

– Так сварились уже. На плите стоят.

Старик сменил гнев на милость:

– Молодчинка. Тогда мой руки, трудоголик, и к столу приглашай. И наливку нашу поставь крепкую, помянем кой-кого. Тризна у нас сегодня, Гришаня, плакать будем, – неожиданно мрачно рассмеялся старик. – Горючими слезами таки обольемся. Ну все, все, не таращись на меня, в дом иди… А я постою еще пару минут на крылечке, вспомню кой-чего, о чем сердце просит…

Три месяца спустя, в начале марта, недалеко от водонапорной башни на дальней окраине села Зырино остановился внедорожник. Из него вышел молодой бородач в пуховике, шапке-ушанке и темных очках. Оглянувшись по сторонам, перешел пустую сельскую улицу и направился к старинному дому за высоким забором. Открыл калитку и так, будто тут он уже был, и не раз, устремился по укрытой раскисшим снегом тропинке к крыльцу. За домом горел костер, синий дым валил обрывками в весеннее небо. Молодой бородач взбежал по ступеням, еще раз огляделся, вытащил из-за пазухи ствол с глушителем и спрятал руку за спину. Покосился на тропинку слева – никого. Нажал на кнопку звонка.

Быстрые шаги за дверью. Стукнула щеколда, щелкнул замок. Молодой жилистый подмастерье с рожей хорька в рабочем халате, заляпанном охрой, уставился на бородача:

– А где краска?

– В магазине, я так думаю, – весело ответил незнакомец. – А где хозяин этой хаты, Гришаня? Колдун дома?

– Кто там? – громко вопросили из глубины дома. – Краску привезли?

– Не узнал? – снисходительно улыбнулся бородач. – Видать, жить долго буду.

Вот когда исказилась рожа молодого хорька, он рывком сунул руку в карман рабочего халата, выхватил оттуда канцелярский нож, стремительно выехало лезвие, но ему между глаз уже смотрел черный ствол с навинченным глушителем.

– Сука, – только и проговорил подмастерье.

Два коротких выстрела – и Гришаня, захлебнувшись хрипом, отступил и шумно повалился на пол коридора.

– Банки не перебей, Гриша! – настоятельно крикнули из глубины дома.

Бородач оглянулся на молчаливый сад и пустую улицу, переступил порог и закрыл дверь на щеколду. Случайный доставщик краски ему был совсем не нужен. Вытащил из кармана телефон и сделал три снимка убитого. Усмехнулся: у хорька было такое выражение на ощерившейся физиономии, будто он кого-то хотел перед смертью тяпнуть, да покрепче, только не вышло. Бородач прислушался. Кажется, в глубине дома что-то напевали. Доброе и веселое. Совсем детское.

Держа пистолет двумя руками, гость двинулся по хорошо знакомому коридору в сторону мастерской.

– «Мы едем, едем, едем в далекие края, – увлеченно мастеря куклу, напевал старик. – Хорошие соседи, веселые друзья».

Он мастерски клеил из нарезанных листов бумаги папье-маше смешное лицо Петрушки. Сложная техника, доступная только опытным профессионалам. В театре «Лукоморье» с нетерпением ждали новые эскизы его будущих шедевров. Вся мастерская была уставлена и увешана и заготовками, и болванками, и готовыми куклами, и платьями для них.

– «Нам весело живется, мы песенку поем, и в песенке поется о том, как мы живем. – Старику нравилось работать и напевать одновременно. – Тра-та-та! Тра-та-та! Мы везем с собой кота, чижика, собаку, Петьку-забияку, обезьяну, попугая – вот компания какая! Вот, – задиристо выстрелил он рефреном, – компания какая!..» Гришаня, кто там был? – не оборачиваясь, спросил старик. – Должны были краску привезти, они все время опаздывают, – риторически посетовал он. – И что там упало? Слышишь?

– Это Гришаня упал, – ответили за его спиной. – А с краской и впрямь задержка.

Выронив клеевую кисть, старик обернулся на чужой голос.

– «Вот компания какая», – повторил бородатый гость в темных очках последнюю строчку припева. – Ну здравствуйте, Савва Андронович.

Только теперь старик понял, что держит в руках незнакомый бородач. И что направлено на него – дуло пистолета с глушителем.

– Вы?! – дошло до него.

Хозяин дома хотел подскочить, но гость остановил его:

– Сидеть! Место, старый колдун, место.

Старик быстро успокоился. И лихорадочно усмехнулся:

– А вас с бородой не сразу узнаешь.

– Мы живем в удивительном мире – повторений, обманов, ошибок. Все это уже было. Правда, Савва Андронович? Но на этот раз Гришаня вам уже не поможет – он вышел из игры.

– Ну и черт с ним, – зло процедил старик.

– Ответ в вашем духе. Человеческая жизнь всегда была для вас пустяком.

– Она и есть пустяк.

– Не сомневаюсь. Но мы учимся по ходу. И сегодня вы не разведете меня на экскурсию по дому, чтобы я провалился в очередной погреб.

Лицо кукольника исказила язвительная улыбка:

– Как же вам удалось выбраться из моего капкана? Я сделал все, чтобы вас обвинили в смерти Лики Садовниковой, моей Лилит, и навсегда заперли в клетке. Наконец, чтобы этот глупый ревнивый олигарх от вас мокрого места не оставил. И вот вы здесь. Каким образом?

Но бородач только отрицательно покачал головой:

– Не ваше это дело. Кукла, Савва Андронович, мне нужна кукла. Мне нужна Лилит… Та, которую вы забрали у нее, – на этом слове он сделал особое ударение, – у моей Лики. Мне нужен сосуд, который вы наполнили вновь, когда убили ее.

– Лилит не игрушка, господин Крымов. Она – живое существо.

– Поэтому она мне и нужна. Быстро.

– Хорошо, пусть будет по-вашему. Я могу встать?

– Держите руки на виду.

Беспалов поднялся с поднятыми руками, подошел к шкафу.

– Я могу открыть его?

– Одно лишнее движение – и вы мертвы.

– Понимаю.

Старик открыл шкаф, нагнулся и достал огромный куль – что-то обернутое в стеганое одеяло и перевязанное бельевыми веревками.

– Положите на стол и разверните, – приказал гость.

Хозяин дома развязал бельевые веревки, развернул одеяло.

– Вот, смотрите, детектив.

– Отойдите. – Бородач дал отмашку стволом пистолета.

– Как скажете, – отступив, миролюбиво сказал старик.

На одеяле лежала хорошо знакомая гостю зеленоглазая рыжеволосая красавица-кукла. Он осторожно потрогал ее.

– И в ней заключена душа Лилит?

– Да, пока вновь не найдется та, которая понравится ей.

– И она вновь узнает и вас, и меня?

– Разумеется.

– Кажется, у нее сломана рука, – трогая куклу, заметил Крымов.

– Увы, это Гришаня напортачил по дороге. Поэтому я и обернул ее в одеяло. До починки.

Неожиданно Крымов очень решительно покачал головой:

– Нет, это нужно прекратить здесь и сейчас.

– Прекратить что именно?

– Всю эту чертовщину. Больше она ни в кого не переселится – я отпущу ее душу на волю.

– Что это значит – отпустите?

– Я сожгу ее.

– Этого нельзя делать!

– Почему?

– Она уйдет навсегда! Понимаете, навсегда!

– Конечно. Вместе с вами. Только вы вниз, а она вверх. Лилит нашла в себе силы измениться – я увидел это за минуты до ее смерти. – Бородач направил ствол на кукольника. – Ну а вы, жрец Морока, готовы отправиться за своими предками в ад?

– Вы же это не серьезно, да?

– Еще как серьезно.

Кажется, бородач и впрямь не шутил. Голос старика дрогнул:

– Мы можем договориться, Андрей Петрович.

– Я был честным следаком, потом стал хитрым частным детективом, готовым идти на компромиссы с совестью. А теперь превратился в киллера. И все эти превращения прошли не без вашего участия. Все, к чему вы прикасаетесь, в конечном итоге становится черепками.

– Я откуплюсь – я очень богат, – пролепетал старик. – У меня десятки счетов…

– Как сказал мне недавно один олигарх, потерявший любимую женщину: «Их смерть – ваш билет на жизнь». Это о вас и Гришане. И я согласился. Пора отрабатывать заказ.

– Не стоит этого делать… – Хозяин дома замотал седой головой: – Не стоит!..

– Уверен, Лика вас просила именно о том же. Там, в моем номере, в постели?

И без того бледный, старик побелел так, точно его осыпали мукой. Губы дрожали, язык заплетался.

– Детектив Крымов… Андрей Петрович…

– Где я нашел ее, укрытую простыней. Как поломанную куклу…

– Андрей Петрович…

– Это так? Просила?

Беспалов молчал.

– Говори, Кукольник.

– Да, – честно признался тот. – Просила.

И вдруг лицо его исказилось – оно стало страшным и жалким одновременно. В глазах раскаяния не было – только ненависть и страх. Но лютой ненависти пылало больше.

– Будь ты проклят во веки веков, чертов старик, – сказал бородач и направил ствол на его лицо…

Через минуту он сделал три снимка и отправил все шесть по нужному адресу. Что-то чиркнул фломастером на листе бумаги, нашел несколько кнопок. Затем бережно взял со стола куклу и направился с ней в коридор. Там перешагнул через Гришаню, открыл дверь и вышел на крыльцо. Вдохнул поглубже пронзительно свежий и еще морозный мартовский воздух, огляделся. Держа куклу под мышкой, Крымов прикнопил к двери записку: «Краска не нужна – мы уехали», спустился по ступеням и направился через кусты направо, к догорающему костру.

Он долго смотрел в зеленые глаза куклы.

– Пора тебя отпустить на волю, милая. – Губы его непроизвольно задрожали, перехватило горло. – Я буду тосковать о тебе всю свою жизнь.

Крымов бережно положил куклу в огонь. Вспыхнули рыжие волосы, синее платье. В считаные секунды кукла оказалась охвачена огнем. Пластмассовое лицо страшно исказилось и стало плавиться, лопнули один за другим глаза. Едкий химический дым густо потек вверх – детектив даже поморщился и отступил. Тело стало превращаться в бесформенные куски расплавленной пластмассы, оставляя стальной скелет с шарнирами суставов. Несмотря на уродство происходящего, Крымов понимал, что сейчас совершается удивительное таинство: душа женщины, колдовством загнанная в сосуд, навсегда уходит к небесам…