Текст книги ""Фантастика 2025-115". Компиляция. Книги 1-27 (СИ)"

Автор книги: Александра Черчень

Соавторы: Василий Маханенко,Дмитрий Янковский,Юрий Уленгов,Валерий Пылаев,Вячеслав Яковенко,Макс Вальтер,Мария Лунёва,Владимир Кощеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 63 (всего у книги 342 страниц)

– Что это с ним? – запинаясь, прошептал певец. – Может, он хворый? Чего он увязался за нами-то?

Лось не ответил. Даже не шевельнулся, только глядел на луну тупым безразличным взглядом. В глазах ничего не отражалось, а шерсть, наоборот, блестела, словно намазанная жиром, и когда Волк пригляделся, сразу понял, что это не шерсть вовсе, а голая мокрая кожа.

– Да он плешивый весь… – Губы слушались плохо. – Точно хворый. Пойдем-ка отсюда, а то еще подцепим какую заразу.

Он взялся за стремя, и Мара снова стукнула коня пятками, сапоги зачавкали по мелководью, унося их все дальше от середины Звериной Топи.

– Странный лось, – буркнул Ратибор. – Не был бы хворым, я бы его голыми руками… Мяса было бы…

– По-моему, он странный какой-то, – высказала Мара то, в чем каждый боялся признаться. – Есть в нем что-то жутковатое, правда?

– Лось как лось… – передернул плечами Ратибор. – Ну, больной. Что с того? Ты же сама говорила, что хворые и старые звери в этом болоте топятся.

И тут же в его голове две мысли соединились в одну, он отпустил стремя, отступил на шаг и медленно обернулся.

– Постой-ка, – с дрожью в голосе приказал он девушке.

Лось продвинулся вперед еще на десяток шагов, но никто из путников не заметил когда. Теперь зверь глядел на них неотрывно, и все трое с ужасом разглядели в больших лосиных глазах разгорающееся алое пламя.

– Да это же… – коченея от страха, начал Волк. Лось слегка приоткрыл пасть, и в воду звучно

шлепнулась вывалившаяся оттуда лягушка. Вывалилось и еще что-то – полужидкое, темное, но певец разглядывать это не стал.

– Упырь, – подытожил Ратибор.

Он помолчал пару мгновений, а затем выкрикнул во все горло:

– Спасайся кто может!!!

Паники он не терпел, поэтому предпочитал в крайних случаях начинать ее сам.

Последнее, что успели разглядеть все трое перед тем, как пуститься в бегство, были огромные, желтые, кинжаловидные клыки, медленно вылезающие из челюстей травоядной пасти.

Этого хватило всем, даже Ветерок вздыбился и рванул так, что Мара едва удержалась в седле. Лось как будто только этого и ждал – сорвался с места с клокочущим трубным ревом, от которого по воде побежала отчетливая сетка ряби.

Луна светила ярко, настойчиво, весело, рисуя во всем блестящем отражение огненной стрелы, перечеркнувшей дорогу с востока на запад. И если бы она могла видеть, то разглядела бы с недосягаемой высоты три рвущиеся на север точки, оставлявшие на воде след как от разрезающей волны ладьи. А следом за ними одну, явно массивную, бездушно-настойчивую, догоняющую путников с несвойственной живым тварям прытью.

Для лося воды словно не существовало, он мерно и мощно рвал копытами болотное дно, быстро сокращая расстояние до беглецов. Рев от него стоял такой, что, наверное, в Киеве было слышно. В животе у Волка от этого рева задвигались кишки.

– Не уйдем! – задыхаясь от бега, крикнул Ратибор – Надо в разные стороны!

Упрашивать никого не требовалось – Волк отпустил стремя и зигзагами стал уклоняться на запад, спотыкаясь на особо глубоких местах, Мара изо всех сил ударила коня пятками, и Ратибор, не удержавшись за стремя, кувыркнулся в грязную воду. Тут же с тяжелым плеском поднялся, словно выпрыгнувшая из пруда рыба, и что было сил рванул на восток, изредка загребая руками для большей прыти.

Лось пронесся мимо, будто Ратибора и не было, – в тупой упыриной башке больше одной добычи никак не удерживалось, а поскольку Мара не изменила направления, чудище выбрало именно ее. Поняв это, стрелок немного успокоился и прибавил ходу, уходя от опасного места. Оставались, правда, два важных вопроса. Долго ли упырь будет пожирать девку с конем и можно ли за это время успеть уйти на приличное расстояние? Был и еще один, сейчас куда менее важный, – как потом среди болот найти Волка.

Страх настолько заглушил сознание, что за стрелка теперь думал и действовал глубоко сидящий в душе зверь – насмерть перепуганный, дикий, заботящийся только о спасении собственной шкуры. Такого с ним еще не было. Даже какое-то облегчение нахлынуло – все равно против такого огромного упыря биться нет никакого толку. Никто не осудит, еще и героем назовут, если ноги сумеет унести. А если упырь Мару сожрет, то все просто станет на свои места, она ведь и так была в жертву назначена, значит, боги просто решили забрать свое. Леший знает какие боги – белые, черные. Без разницы. Зато не надо будет в любой момент ждать удара в спину, разгадывать недомолвки, растолковывать молчание. Но даже в мгновения наивысшего страха где-то глубоко в душе не успокаивалось и чисто человеческое чувство – совесть. Она не дала Ратибору отбежать и на два десятка шагов, остановила, будто вкопала в липкий придонный ил.

– Води его кругами! – изо всех сил крикнул он девушке. – Он тяжелый, быстро не повернет!

Ветерок, несмотря на дикий испуг, сразу же подчинился впившимся в губы удилам. Роняя хлопья розовой пены, он стал забирать широким кругом к востоку. А вот лося и впрямь начало заносить. По прямой скакать он был молодец, но с поворотом тяжелая безмозглая туша справлялась худо. Копыта оскальзывались. Мара поняла, что малая надежда на спасение у нее теперь есть, и принялась неистово колотить коня пятками. Ветерок поддал, разбрызгивая ногами стоялую воду.

Ратибор понял, что долго коню так не выдержать, – все же тварь живая, а не бездушная нежить. Нужно было переходить к решительным действиям. Он попытался найти взглядом Волка, но искрящиеся лунные блики скрадывали движения, превращая болото в призрачное мерцающее марево. Вот леший… Придется надеяться только на себя.

Правда, в голове не было ни единой, даже самой крошечной ниточки к спасению, даже намека не было, что такая ниточка где-то есть. Казалось, мысли застыли, скованные мерным движением конских и лосиных ног, бушующим плеском и безысходностью отчаянной скачки. Закольцованный ужас, содержащий в середке смерть.

Ратибор даже не сразу понял, что стоит точно в середине образовавшегося пенного круга, упыриными зубами разрывающего пространство на то, «что внутри, и то, что снаружи. Стоит как врытый дубовый столб. Как каменная баба посреди дикой степи. Размеры земного диска съежились для него до размеров очерченного в уме круга, и тут Ратибор понял, что впервые в жизни остался совершенно один. И еще он понял нечто такое, в чем никогда не признался бы себе, если бы не стоял в середине очерченной пеной Вселенной. Он понял, что готов умереть за эту незнакомую девку, даже ни разу ее не коснувшись. Даже если она достанется кому-то другому. Даже если…

Ветерок потерял все силы, споткнулся и кубарем полетел в воду, подняв к луне высокий фонтан брызг. Мара упала чуть дальше, а лось, не сумев сразу остановиться, проскакал еще шагов двадцать, замер и медленно обернулся к жертве.

Девушка еще не успела подняться, когда Ратибор, преодолевая отчаянное сопротивление воды, рванулся к ней, не имея никаких мыслей о том, что делать дальше. Он даже не сразу сообразил, что держит в руке меч. Зачем – непонятно.

Даже с человеческим упырем биться – еще та задача, а уж такую тушу порубить на куски… Просто немыслимо. Глупо. Но ему хотелось стать между Марой и смертью. По крайней мере, умереть раньше нее.

Слева с ржанием встал на ноги Ветерок, Ратибор покрепче перехватил меч и поднял его повыше. В Вирый так в Вирый, к Ящеру, значит, к Ящеру. Семи смертям все равно не бывать.

Первобытный страх достиг в нем какого-то немыслимого предела, за которым уже не страх вовсе, а лишь полное понимание бытия. Чувствовалась каждая мышца в собственном теле, каждая кость, каждый звук кругом. Даже течение мыслей стало ощутимым, и Ратибор понял, что сейчас он смог бы вдесятеро больше, чем без этого страха, поднимающего волосы на затылке. И еще он понял, что сам стал границей между жизнью и смертью. Той гранью, которая и есть Явь.

Вот только даже удесятеренных сил не достало бы против такого врага.

Стрелок подумал, что из-за этого куска тухлятины три меча останутся без новых владельцев – завещать некому. И что толку, если душа перейдет в булат, когда булат этот навсегда врастет в ил, соржавеет и превратится в труху? Это показалось страшнее смерти, и Ратибор вывалился из пьянящего состояния великого страха, снова сменившегося слепым отчаянием.

Конец.

Упырь издал трубный рев и, пуская гнилую слюну, двинулся к замершим жертвам. У Ратибора похолодели руки, и он впервые в жизни без боя опустил меч. Бессмысленно. Упыря не убить ударом меча, его надо рубить в клочья, но даже отрубленное продолжало… Жить? Скорее, двигаться. Имея своей единственной целью убийство.

Жур проснулся внезапно, но сон от яви отличался так мало, что волхв не сразу пришел в себя. Узнавание мира наступало медленно, постепенно. Первое, что он понял, – утро еще не настало. Кожа не ощущала рассветного тепла, где-то совсем рядом ухала ночная птица, а последний сверчок одиноко пел в залитой росой траве. Второе ощущение – спутники рядом. Оба.

Микулка тревожно дышал во сне, Мякша сопел ровно, спокойно, Жур смог представить блуждающую на его губах улыбку. Девки небось снятся, что еще в таком возрасте?

Волхв не стал вставать, наоборот, расслабился, позволяя окружающим силам природыИЗеспрепятствен-но проникнуть в тело. Ветер. Едва заметный, робкий, но по-осеннему холодный, тихонько пробежал по волосам. Трава сквозь одежду ощутилась живой и мягкой, земля источала чуть заметные остатки накопленного летом тепла. Жур начал растворяться в пространстве, чтобы ощутить неощутимое, увидеть невидимое. Он не мог понять, какая тревога заставила его вывалиться из заботливых объятий сна. Он хотел знать. Но чтобы знать, нужно было понять, ощутить всем телом, всем разумом, как делал это не раз.

Высоко в небе, растворяя в желтом свете редкие звезды, висела луна – теперь Жур знал это точно, он даже видел дрожание зыбких глубоких теней. Видеть не мог – ощущал. Всем телом, насквозь пронизанным знанием бытия.

Но в отличие от прочих он видел не только луну, не только черное небо, освещенное холодным светом, но и саму Правь, целостную и понятную, живущую по своим, от века неизменным законам. Легко знать, когда умеешь понять…

Жур видел Явь и видел Навь, как ее отражение в темной воде, он знал пути пролетающих в небе журавлей, летящих в жаркие страны, он мог бы нарисовать на песке сетку ходов, прорытых старым кротом у соседнего дерева. Теперь он даже точно знал, что снится Мякше. Н-да… Раньше ему тоже снилось такое. Давно.

Острое ощущение опасности нахлынуло с новой силой, и теперь стало понятно, почему сон не смог удержать Жура. Немой холодок тревоги будит не хуже шепота в ухо, не хуже, чем холодные брызги дождя, – без глаз невольно начинаешь чувствовать то, к чему зрячие остаются слепы.

Ловить ощущение – это почти то же, что ловить ветер: можно почувствовать, даже понять, но ухватить, рассмотреть дано очень немногим. Жур это мог. Еще пару мгновений назад он уловил направление.

Опасность шла с юга.

Отчетливая тревога пробегала по нарисованному ощущением небу, затмевала звезды, созданные в уме пониманием мира. Жур не просто чувствовал опасность, он видел ее, как зрячие видят тучи, гонимые ветром по разбрызганным звездам, как видят волны, шуршащие в спелой ржи.

Зрячий бы уже давно привстал, чтобы рассмотреть подробности происходящего, но Жур не спешил – знал, что подробности не снаружи, а внутри. Зрячим это понять трудно. Поэтому они ничего и не видят. Он ощущал мир вокруг себя целиком, одновременно, остро, постепенно раздвигая границу ощущений. Иначе никогда бы не смог разобрать причину тревоги.

Ничей разум не может воспринять весь мир целиком, поэтому приходится выбирать. Жур отстроился от Мякшиного сна, от роющего землю крота, от журавлей, от всего бесполезного, что не имело отношения к опасности.

Это дало возможность управлять ощущениями. Жур не торопился проснуться полностью, сохраняя зыбкую невесомость тела и необходимую молчаливость ума, которые и позволяли беспрепятственно чувствовать Правь. Теплая тишина, которая наступила в нем, позволяла отчетливо видеть невидимое и слышать неслышимое за тысячи верст и тысячи лет, ^быть всюду и нигде, всегда и никогда. Сначала в нем раздался чей-то крик, рожденный страхом. Слепая волна ужаса толкнула в сердце, едва не вытолкнув из необходимого покоя, следом он ощутил чье-то сдавленное дыхание, руку, сжавшую меч, резкий запах конского пота и болотного ила. Резкие лунные тени плеснули зигзагами по ряби воды. Топь.

Пропало.

Чей-то ужас был настолько силен, что чуть не Иышиб Жура на поверхность Яви. Он снова отрешлся, растворив в Прави границы тела и ума. Теперь он знал, что это зов о помощи. Знал, что это происходит сейчас где-то на юге. Туда летели журавли. Там болото, из которого торчат полусгнившие стволы деревьев.

Ужас, исходящий оттуда, был настолько силен, что мешал Журу видеть, и он вернулся назад. Теперь, чтобы узнать, где происходит битва и кто кричит, ему надо было подойти к этому месту издали, не совершить ошибки. Жур выбрал высоту. Земля стремительно рванулась вниз и пропала бы в темноте ночи, если бы ночь имела для него хоть какое-то значение.

Цвета для Жура уже давно имели другое значение, чем для способных видеть глазами.

Осенние леса тускло тлели остывающим розовым светом, накопленным опадающей листвой за лето, земля на пашнях дышала тяжелым красноватым оттенком, города и селения выглядели остывающими углями. Не потому, что там горели лучины или костры, а оттого, что люди, сбитые в кучи, согревали землю до красноты. Так видел Жур.

Перед его взором распахнулось пространство от Рипейских гор до Таврики. Немного южнее Киева он заметил постепенно стягивающееся жерло пробоя между Навью и Явью. Это выглядело дырой, но Жур знал, что человеческий разум, даже доведенный до невероятной остроты ощущений, не в состоянии представить щель в триедином пространстве, соединяющую два несовместимых мира. Легче было увидеть дыру в небесах – как отображение объема реальности на плоской холстине художника.

Жерло пробоя стягивалось, похожее на срастающуюся колотую рану, оставляло рубцы, струпья и отголоски вселенского треска миров, сталкивающихся на границе. В проломе полыхало призрачное разноцветное пламя неведомых бушующих сил, и Жур знал, – так говорил Зарян, – что в этом пламени сгорают даже звезды, вбитые богами в небесный свод.

Но сам Жур давно уже понял, что боги не вбивали в небо серебряных гвоздей, что звезды – это нечто совсем иное, горящее жаром, рядом с которым пламя лучины холоднее самого холодного льда.

Отголоски ужаса, упругие его волны чувствовались даже здесь, но не настолько, чтобы выбить волхва на скупую поверхность Яви. Теперь Жур был к ним готов. Теперь он понял причину этого ужаса, почувствовал, распознал, хотя мог бы догадаться и сразу. Пролом между Явью и Навью сам по себе не стоит затраченных сил, он нужен лишь как проход – уйти самому или провести в мир тварей, обитающих в темных просторах Нави.

Каждое из этих чудищ могло запросто выкосить не один такой город, как Киев, и никто не смог бы их остановить. Никто, кроме волхвов, чьим предназначением было стоять на защите Света против постоянного напора Тьмы. Не каждый из них, но избранные знали, как биться с порождениями Нави. Иначе у людей вообще не осталось бы никакой надежды.

Жур знал темных тварей лучше других, за десятки лет познания Прави он научился чувствовать их сквозь Границу, изучил повадки, дал имена самым страшным. И теперь его насквозь пронзило знакомое ощущение, усиленное в сотни раз, – два чудовища перешли Границу через пролом. Кто-то вызвал их, кто-то провел.

След одного, не самого страшного, терялся то ли во времени, то ли в пространстве – сейчас это было не важно, поскольку одна из самых опасных тварей оставалась здесь, на болоте.

И перед тем как отступить под напором страха, выдавливающего из молчаливого понимания мира, Жур успел почувствовать еще кое-что важное. Мечи. Два знакомых и один ни разу не виденный, но тоже выкованный при помощи Камня.

И тогда он со всей ясностью понял, почему тревога пронзила все его существо, – опасности подвергались не просто витязи Стражи, а друзья. И может, вся его жизнь, все умения назначены лишь для того, чтобы предотвратить нависшую угрозу. Наконец-то судьба дала возможность не просто вырваться из лап Зла, но и отомстить за все унижения, пережитые в страхе и слепоте!

Если бы Жур мог, он бы заплакал – сердце сжалось горячим трепещущим комом, и понимание мира дрогнуло, начало разбиваться на тысячи не связанных между собой осколков. Пришлось снова расслабиться, растворить в ширине Прави сознание, радость и боль, остановить мир, как раззадорившуюся на скаку лошадь. Видение вновь обрело ясность.

Жур снова ощутил молчаливый шепот миров, всю глубину пространства – от края до края. Он еще не знал, чем может помочь, – сначала нужно было четко понять, какая именно тварь вырвалась из логова Тьмы на просторы Яви.

Ощущение не подвело – он знал ее имя.

Зарян называл этих чудищ Раздирами, и в этом была глубокая правда. Старик всегда мог передать ощущение словом, может, именно поэтому и имел власть, недоступную многим смертным.

В бою с Раздирой человеку не оставалось ни малейшего шанса, пусть даже людей двухсотенная дружина, пусть лаже это не дружина, а целых три витязя Стражи. Это была самая опасная тварь темной серебряной сотни, хотя внешне и походила на обычного упыря. Она не имела тела в привычном понимании слова, поэтому вынуждена была вселяться во всякую падаль. В отличие от тупого упыря она имела не только острющие клыки, но и отточенный разум, во многом превосходящий человеческий. И это делало ее в сто раз более страшной, чем самый мощный болотный упырь.

На этот раз она вселилась в тушу утонувшего лося, чтобы иметь больше веса для раздирных прыжков, которые и были ее самым опасным оружием. Счастье, что полную силу не набрала, еще не раздирала пространство и время, а пыталась достать людей и коня обычным лосиным бегом. Но еще немного, и биться против нее станет совершенно бессмысленно – Раздире дана власть пожирать куски времени и пространства, оставаясь вне того и другого одновременно.

Подумав, Ратибор все же поднял меч. Может, и глупо, но помирать без всякого боя просто стыдно. Предки в Вирые потом засмеют. Или у Ящера. Рати-боровых предков хватало и там и там^.

К его удивлению, лось нападать не спешил, стоял, сопел, внутри него что-то клокотало, словно вода в огромном, вскипающем котле. Ратибор всем существом почувствовал, что в упыре копится какая-то непонятная сила, но что это за сила и зачем она – понятия не имел. Не до раздумий было. Просто подгнившие упыриные глаза все сильнее наливались жарким малиновым пламенем, будто ветер раздувал и без того раскаленные угли.

Два десятка быстрых ударов сердца Ратибор стоял неподвижно, и тягучий лунный свет медленно капал с острия меча, разбрызгиваясь по поверхности топи.

Лось рванулся неожиданно, слишком резво для такой туши, но стрелок видал противников и по-сноровистее – отскочил раньше, чем чудище одолело половину прыжка.

Прыжок. Широкий веер брызг. Кувырок. Снова на ноги.

Больно. Ударился плечом в притопленную корягу.

От лося брызг оказалось намного больше, но не это испугало Ратибора, а то, что чудовище споткнулось, подвернув передние ноги. Упыри никогда не спотыкаются. Никогда! Они просто не могут споткнуться, потому что не имеют разума, даже инстинктов, они не оценивают пространство, а существуют в нем, оставаясь хоть и движущейся, но частью мертвого мира.

Лось споткнулся, не рассчитав прыжок, но не упал, только сделал несколько лишних шагов и резко обернулся. С единственного рога полетели густые капли болотной жижи. Он взвыл с такой мощью, что на Ратиборе затрепыхалась одежда, уши заложило, а сердце замерло. Но это боялось тело – сам Ратибор уже ничего не боялся.

Он был удивлен, ошарашен, но бояться на пороге смерти – только время зря тратить.

– Эй, тухлятина! – с веселым остервенением крикнул стрелок, отвлекая внимание от Мары.

На самом деле это было довольно глупо – упыри никогда не обращают внимания на крик, а кидаются к той жертве, которая ближе. Как железная рыба суньских корабельщиков, подвешенная на шелковой нити, – всегда показывает головой на север, кричи не кричи.

Мара была вдвое ближе, но чудовище даже морду к ней не повернуло, внутри него клокотало все сильнее, от шкуры начал подниматься горячий пар. Теперь стало окончательно ясно, что это какая-то совершенно непонятная тварь. Упыри холодные, как жабы, а этого так и распирает, того и гляди – лопнет с натуги.

В чем-то лось вел себя как оборотень: плохо владел телом, словно только что обернулся, выказывал явные признаки ума. Но в то же время это был явный упырь. В кого же еще превратиться дохлому лосю?

Ратибор никак не мог поймать ощущения этой твари. А как биться, если не чувствуешь противника? Чудище не выказывало ни голодного равнодушия, как жряк, ни яростного остервенения диких зверей, ни расчетливой человеческой злобы. Оно жило только ему понятными чувствами, словно все происходящее было просто игрой. Вот только Ратибор не знал правил.

Пар начал валить из ноздрей лося, глаза полыхали так, что по воде разбегались багряные отсветы. Он бросился даже чуть медленнее прежнего, но на этот раз Ратибор все равно прозевал добрую половину прыжка. Ничего не понял – едва успел отскочить. Кинжальные клыки лязгнули у самого плеча, но куда больше Ратибор испугался мелькнувшего в лосиных глазах удивления. Лось остановился в фонтанах опадающих брызг, развернулся и глянул на человека с какой-то даже заинтересованностью, если лосиная морда вообще способна выказывать чувства.

– Это не упырь… – прошептал стрелок.

В ночной тишине, придавившей топь, Мара расслышала его очень отчетливо.

– Это кто угодно, только не упырь. Мне такого отродясь не попадалось. Даже не слышал.

Лось снова рванулся, и на этот раз ошарашенный Ратибор заметил прыжок лишь на последней трети. Меч ударил по облезлой упыриной шее, рассекая гнилое мясо, но и стрелок не удержался, всем телом плюхнувшись в грязь. Чудище должно было пролететь еще шагов пять, но Ратибор, вставая, заметил раскрытую пасть почти у самого лица.

Никто не может прыгать так быстро!

Он рванулся из последних сил и понял, что большетак прыгать не сможет, – вода и липкая грязь слишком быстро отнимали силы. Упыриные клыки Вонзились в болотную тину совсем рядом, в потоках воды и брызг стрелок перекатился и встал во весь рост, прикрыв собой Мару. Лось застрял рогом в грязи, и это дало им отсрочку в десять нестройных ударов сердца.

Жур понял, что Раздира накопила достаточно мощи для того, чтобы откусывать клочья времени, но большие куски выдергивать еще не могла. Зато волхв теперь точно знал, что нужно делать.

Лишь бы успеть.

Самым трудным было сохранить ясность восприятия мира в череде быстро меняющихся событий. Но Жур этому специально учился. Был уверен, что понадобится.

Он без остатка растворился во всей ширине Пра-ви и теперь отчетливо видел болото, гнилые клыки торчащих из воды деревьев и готовую к прыжку Раз-диру. Она кинулась в бой, разодрав перед собой больше половины времени прыжка, но Ратибор каким-то чудом все же успел увернуться. Перед вторым броском чудище полностью выхватило время от рывка до удара, и, заглянув на несколько мгновений в будущее, Жур явственно разглядел разодранное тело Ратибора, безжизненно качающееся на залитой лунным светом глади воды.

Волхв едва успел перекосить пространство так, чтобы тягучая река времени заполнила разрыв, – зубы твари впились в болотный ил чуть в стороне от плеча Ратибора.

И все равно эта скачка не могла продолжаться долго, рано или поздно Жур мог ошибиться, и тогда от Ратибора, Волка и незнакомой девицы останутся только клочья окровавленного мяса.

Надо было искать особое решение, способное повернуть исход битвы в нужную сторону. Но пока Раздира прыгала, пожирая куски времени, Жур никак не мог сосредоточиться. Он мог только затыкать временные дыры, прогрызенные Раздирой, на большее сил пока не хватало. Оставалась надежда на Ратибора, что он поймет, в чем дело, и станет осмысленно загонять тварь в подготовленную Журом ловушку.

Ратибор ничего не понял, но биться решил до последнего. За спиной девка, впереди злобная тварь… Что еще надо мужчине для счастливой смерти?

Когда лось с ревом рванулся вперед, Ратибор сбил с ног Мару и лихо отсек зверю рог вместе с куском черепа.

Жур заглянул на несколько мгновений в будущее и увидел, как кишки Ратибора разматываются с клыков Раздиры неопрятным клубком. Волхв заполнил недостающее время, и стрелок едва успел оттолкнуть девку, срубив чудищу обломанный рог. Но тут же Жур понял, что этот удар самого Ратибора загоняет в ловушку, из которой не вырваться. Пришлось огромным усилием обратить время вспять и дать стрелку вторую возможность.

Ратибор ничего не понял, но биться решил до последнего. За спиной девка, впереди злобная тварь… Что еще надо мужчине для счастливой смерти?

Когда лось с ревом рванулся вперед, Ратибор сбил с ног Мару и лихо отсек зверю рог вместе с куском черепа.

Жур с удовольствием бы помянул всех черных богов и злобных духов, но прекрасно знал, что делать этого не стоит. Нужно подать Ратибору какой-то знак, но как… Одному Роду известно. Придется снова откидывать время назад, иначе из этой временной протоки стрелку не выбраться.

Ратибор ничего не понял, но биться решил до последнего. За спиной девка, впереди злобная тварь… Что еще надо мужчине для счастливой смерти?

Эта мысль показалась подозрительно знакомой, как и готовый к прыжку упырь, как собственная стойка с поднятым к лунному свету мечом. Стрелок даже точно знал, когда тварь кинется на него, мог точно сказать, после какого удара сердца это случится.

Когда лось с ревом рванулся вперед, Ратибор сбил с ног Мару и лихо отсек зверю рог вместе с куском черепа.

Жур, быстро теряя силы, снова откинул время назад.

На этот раз до Ратибора дошло. Он еще не понял, что именно происходит, но уже знал – действовать нужно как-то иначе, или этот круг не разорвется никогда. А сил оставалось все меньше…

Теперь он был точно -уверен – тварь кинется на десятом ударе сердца. Оттолкнув Мару, стрелок резко присел и ударил напрыгнувшего лося в левый глаз. Меч влажно вошел в глазницу и с треском вывернул четверть лосиного черепа.

Тут же из темноты показался Волк. Весь перемазанный грязью, он держал в руках тонкий березовый ствол с привязанным в расщепе мечом. Таким оружием можно остановить кого угодно! Даже превратившегося в упыря лося.

Жур тоже многое понял. Теперь он видел слабое место Раздиры – пытаясь достать добычу, она заглатывала время, совершенно не заботясь о последствиях, лишь бы побыстрее добраться клыками до живого. Это давало шанс на благополучный исход битвы, нужно только загонять тварь в такие положения, из которых она будет выхватывать куски времени в нужную сторону.

Жур знал, как это сделать.

Увидев второго противника с опасным копьем, Раздира решила разделаться с ним в первую очередь. Но только она попробовала разодрать время между собой и жертвой, как почувствовала, что одного укуса оказывается мало – время словно растянулось…

Жур отбросил Волка немного в прошлое.

Тот хотел было броситься в бой, даже перехватил копье поудобнее, но неожиданно понял, что стоит почти по колено в воде и приматывает меч к обрубку березового ствола. Он точно помнил, что уже делал это!

Ратибор не поверил глазам – так вовремя появившийся соратник неожиданно исчез, словно и не было. И вдруг, сразу следом за ним, исчез лось с развороченным черепом.

Раздира прыгнула вслед за Волком, даже не думая, куда раздирает время. Прошлое, будущее – ей было без разницы, лишь бы дотянуться до горячей, наполненной кровью плоти. Она настигла витязя совершенно безоружным – в руках уже не меч, но еще не копье. Недовязанная бечева бестолково выскользнула из пальцев.

Волк меньше всего ожидал, что тварь доберется до него так быстро, – жуткая тень вырвалась непонятно откуда. Он вообще не понял, почему накрепко увязанное копье пришлось перевязывать заново. Едва увернувшись от лязгающих клыков, он отбросил бесполезную палку, уронил меч, плюхнулся в. грязь и понял, что через миг тварь вцепится в его незащищенную шею.

Жур швырнул очумевшего Ратибора в тот же временной промежуток, где Волк барахтался в склизкой грязи.

Мара осталась одна, но быстро сообразила, что без колдовства эта битва не обходится, поэтому решила ничему не удивляться, подскочила к коню и на всякий случай вытянула меч.

Ратибор заметил лося, когда тот уже готов был вцепиться в Волка. Стрелок перехватил меч поудобнее и, не разбираясь в причинах столь странных перемещений, изо всех сил шарахнул зверя за ухо. Клинок пронзил подгнившую кость.

Такого оборота Раздира не ожидала никак, ей надоело возиться с людишками, и она двумя укусами отхватила по здоровенному куску времени перед обоими. Теперь замерших в неподвижности витязей можно было жрать хоть сразу, хоть по очереди.

Молясь всем известным богам, Жур собрал остатки сил и ускорил время для Ратибора и Волка, позволяя им вернуться в настоящий момент.

Раздира осталась одна.

Волк с примотанным к деревяшке мечом почувствовал себя глупо. Ратибор ничего не понял, но вздохнул с облегчением – лося нигде не было видно. Мара радостно бросилась к витязям.

Раздира поняла, что противники оказались не так просты, как ей казалось, они уже второй раз уходят от нее, отставая во времени. То, что на этот раз они отпрыгнули не назад, а вперед, она в запале схватки не сообразила. Да и зачем? Она ведь четко помнила направление!

Отхватив здоровенный кусок времени, она провалилась еще дальше в прошлое. Никого… Неужели они настолько сильны, что с одного прыжка могут уходить дальше нее?

Раздира собрала все оставшиеся силы и рванулась в прошлое так далеко, как только могла. Прыжок вышел отменный – тварь прыгнула за черту собственного рождения.

Освободившись от темной твари, туша дохлого лося появилась в месте первого прыжка.

– Сдох… – Ратибор осторожноткнул тущу мечом. – А ведь до первых петухов еще ох как долго.

– Странный какой-то упырь, – согласился Волк.

– Странный, – тихо добавила Мара.

Но певец хотел сказать другое – он отчетливо чувствовал, что странность лютого чудища заключалась именно в его чуждости. Было оно чем-то удивительно похоже на жряка – выглядело в этом мире нелепо, страшно, словно бельмо на глазу. Явь рождает упырей, оборотней, даже совсем ни на что не похожих выжимиц, но это нечто совсем другое. Будто никакие законы привычного мироздания не имеют над этой тварью власти.