Текст книги ""Фантастика 2025-115". Компиляция. Книги 1-27 (СИ)"

Автор книги: Александра Черчень

– Все! Теперь спать! – грохнул Ратибор кружкой по столу. – А завтра снова в путь… Понимаешь, брат, времени у нас совсем нету. Такие вот дела…

Черняк пьяно закивал головой соглашаясь, плеснул себе олу и уставился в красноватый полумрак комнаты мутноватыми глазами.

– Я даже не знаю что сказать… – старательно вымолвил он. – Вы для города за три дня сделали больше, чем я за всю жизнь… Не перебивай! Говорю как мыслю, Ящщщер меня забери… Какие-то вы особые. Да. И не качай головой! Я чай не первую весну справил, навидался всяких. Что вы ищите, зачем идете? О! Сами не знаете… Вот и я о том. Вами движет что-то большее чем совесть. Да… Большее чем совесть и большее чем честь.

Микулка уже мирно посапывал, уронив голову на широкие доски стола, Сершхан с Волком улыбались, поглядывая на старосту.

– Но разве есть что-то большее чем совесть и честь? – продолжал мудрствовать тот. – Нету! Зависть, злоба – тоже не последние чувства, и они движут людьми, заводя далеко. Не всегда в злую сторону… Не всегда! Я видал всяких… Да… И все же совесть и честь намного сильнее, а в вас силы столько, что порою глядеть страшно. Знаешь чего мне в голову-то пришло?

Ратибор помотал головой, а Черняк наклонился через стол, стараясь подобраться губами к самому уху.

– Я думаю вот что… – сипло зашептал он запахом перегара, словно выдавая страшную тайну. – Именно честь и совесть вами движут! Только не ваши…

Сершхан перестал улыбаться, а Волк отмахнул с лица волосы и чуть поднял подбородок прислушиваясь.

– Спросите чьи? – откинулся на лавке староста. – А я не знаю! Ясно? Не знаю и все! Может быть всей Руси… Ведь что такое Русь? Русь, братцы, это русичи. Земля, конечно, тоже свою власть имеет, но ее печать несут на себе именно люди. А что такое русичи? Русичи это быдло. И не сверкайте на старика глазами, чтоб вас…

Ратибор отмахнулся устало, собираясь уже вставать.

– Быыыд-ло! – ухватывая его за рукав с пьяной настойчивостью протянул Черняк. – Быдло! Как есть. Тупые, без всякого интереса к жизни. Жрать, пить, работать. С женой в постель, коль силы остались, потом опять жрать, работать, пить… Многие и не с женой, да… Сгребут кого-нить без разбору и в кусты… Али не так? Чего ж глаза прячете? Стыдно? А ведь правду я говорю. Правду! Ни один народ так не опустился… В усобицах погрязли по уши… Да где же еще брат брату столько кровушки выпустил? Молчите…

Он устало отер с лица выступивший пот и косо поглядел на догоравший светильник. Глаза его засияли, словно налившись другим, не злым светом.

– И вот среди этого быдла есть такие как вы… Думаете мало их? До хрена! И в конечном итоге именно они и есть Русь. Не это… – он брезгливо махнул над головой волосатым пальцем. – А именно те, за кем все это идет. Да. Такие как вы – с огнем в сердцах. Я их повидал… Просто столь ярких до сего дня не видывал. Все что делается на Руси, делается такими как вы. Остальные бредут куда укажут, как коза на базар.

Черняк перевел дух, довольный, что его все же выслушали, продолжил уже спокойнее:

– Я это давным-давно понял… Стал различать русичей на тех и других. Как? Да запросто! Вот поглядите кругом – все русичи недовольны. А? Заметили? Одни недовольны князем, другие беспросветной жизнью, третьи худой женой, четвертые дурными детьми, а пятые своими соседями… Это все быдло. Даже не знаю зачем они на Руси, плодятся и то как-то криво… Сменят князя, жену, наплодят новых детей и опять недовольны всем этим. Но есть другие… Они тоже недовольны. Но недовольны СОБОЙ. Все им мало, все они что-то не доделали, али сделали хуже чем могли. А коль сделали ладно, как вы сегодня, то новое дело сыщется, потрудней прежнего. Не все они витязи, средь трудового люда таких тоже навалом. Быдло всю жизнь в подмастерьях, а эти рвутся в мастера. И не за деньги, как немцы, вот же в чем дело! Просто они по другому не могут, не могут делать хуже, каждое их движение на пределе сил. Они и не стареют, помирают молодыми всегда. Кто в бою, а кто прямо у горна или на своей мельнице. Я таких видал волхвов и плотников, ковалей и кухарок, теперь вот витязей увидал… Да. Говорят такой же князь ныне в Киеве. Коль так, то теперь на Руси все иначе будет, все лучше чем прежде. Он и себе пощады не даст, и другим опуститься не позволит. Сжалились Боги над Русью.

– Не сжалились… – замотал головой Ратибор. – Худое это слово. Боги не помогают людям в том, что они должны сделать сами. И князь нынешний был наполовину робичич, да своими силами Киевский стол под себя взял. А Боги… Они помогают лишь сильным да смелым. Правда, Волк? Ладно, пойдем почивать, а то масло уже прогорело.

Они встали, подхватили под руки Микулку и потащили на второй поверх, где Черняк выделил светлицу для отдыха. Хоромы большие, чистые, даром что одинокий муж тут хозяин. Видать прислуга в хозяйстве знает толк не хуже доброй жены – по бревенчатым стенам светильники, постели взбиты душистой соломой, так и просят улечься и хорошенько поспать.

– Знаете о ком он говорил? – снимая сапог, многозначительно спросил стрелок.

Сершхан сонно пожал плечами, а Волк сморщившись укладывался поудобнее, чтоб пробитая нога не отзывалась разрывающей сердце болью. Он сапог не снимал, и без того худо.

– О потомках младшего брата! – сам себе ответил Ратибор.

– Что?! – хором отозвались из полутьмы друзья.

Сонное оцепенение на миг слетело, сменившись усталым настороженным любопытством.

– Помните, Барсук рассказал нам историю о трех братьях и Зле, повалившем через Рипейские горы? Тогда старший предложил спасаться в полуденных странах, средний молить Богов, а младший решил собрать Дружину и вступить в бой. Он ведь выжил, помните? Так вот мне подумалось, что запросто не может быть столь огромной разницы меж людьми одного народа. Русичи не бывают средними! Либо, как Черняк баял – быдло, либо достигают звездных высот. Вот у немцев основа народа как раз средняки, у тех же ромеев тоже. Работают помаленьку, поколениями делают жизнь краше. А у нас нет – все что делается, делается на срыве сил. Может это потому, что от разных людей ведем свой род? Одни от старшего брата, другие от младшего, а средний может просто потомства не дал?

– Чушь… – укладываясь в объятья мягкой постели, ответил Сершхан. – Если бы это от крови зависело, то человек бы уже поменяться не мог. Каким бы родился, таким и помер. Но ведь все совсем по другому! Взять нашего Микулу… Кем он был? Байстрюком и последним робичем. Даже хотел к ромеям уйти. Если бы не встретился с Заряном, так на чужбине и помер бы. Но ведь остался! И не просто остался, вон сколько подвигов уже совершил… Так что огонь, о котором Черняк говорил, есть у каждого русича. Его нужно только разворошить. Иногда он разгорается сам, иногда нужен кто-то, чтоб раздуть это пламя. А у некоторых оно бушует только в мечтах, но это вовсе не значит, что его нету вовсе.

– В мечтах… – тихо откликнулся Ратибор. – В том-то и дело! Черняк называл быдлом тех, кто даже в мечтах не свершил ничего особенного. Из дому в поле, из поля в дом, пожрал, поспал и снова в поле. Даже в мечтах ему не хочется выстроить терем до солнца или вырастить рожь с пудовым колосом. Понимаешь? Такие живут по накатанной колее. Им так проще. Так и выходит – часть русичей, как иноземцы, стараются сделать свою жизнь легче, а другие вроде наоборот – только и делают, что сами себе жизнь усложняют. Видишь, и братья, о которых Барсук баял, тоже по разному поступили. Старший предложил сделать как проще – уйти на полудень, а младший пошел сложным путем. Но куда более честным. Разве не так? Поэтому я и углядел какую-то связь. Хотя может быть все иначе, кто теперь разберется? Интересно другое… Кого на Руси все-таки больше?

Ему никто не ответил, Сершхан, утомленный за день и добрую половину ночи, тихонько посапывал в темноте, Микулка тревожно ворочался, а Волка вообще слышно не было. Стрелок вздохнул, перевернулся на бок и сон быстро подкрался к нему на мягких лапках, проглотил до утра, спасая в уютной утробе от тревог и сомнений, давая набраться сил для новых, еще не свершенных дел.

Но Волк не спал… Пережитое волнение и глухая, задавленная целебной повязкой боль отшибла сон начисто, глаза бестолково таращились на невидимый в темноте потолок, а дыхание то и дело срывалось, будто веревка снова лопалась под ногами, дохлой змеей улетая во тьму. Наконец он не выдержал, скривившись от боли натянул сапоги, поправил меч, и закинув за спину лютню тихонько спустился на улицу.

На небе ни облачка… Луна давно укрылась в густых лесах на заходе, даже зарева не осталось, и только звезды таращили с неба мерцающие глазищи, словно хищница-ночь высматривала на земле свою жертву. В городе еще ничего, а как вышел за ворота, даже жутковато сделалось – ни огонька, ни человечьего звука… Лишь тьма да эти глаза в вышине, будто из леса глядит целая волчья стая. Очень уж непривычно в ночи без верных друзей, как-то отвык за долгие годы. Сколько весен минуло от встречи с Ратибором? Разве считал… Потом был Витим, следом Сершхан, а там Боги свели и с Микулой. Певец уже и не мыслил себя иначе, чем рядом с ними, наверное хуже нет лиха на свете, чем остаться совсем одному.

Но в памяти постоянно жило и еще одно существо… Из чужого, жутковатого мира, в который Волк старался не проникать даже в мыслях. Он и в речку-то стерегся входить глубоко, а уж глубины синего моря пугали не меньше, чем подземное царство Ящера. Может даже поболе… Там хоть ногами на чем-то стоишь, а в черной пучине и уцепиться не за что. Ни ногами, ни руками, ни взглядом. Одно слово – бездна!

А какие чудища там живут… Мороз по коже! Приходилось слышать про рыб с отравленными шипами – такую коль коснешься, сразу помрешь в страшных муках и в вирый попадешь синим да с выпученными глазами. Слыхивал и про восьминогов, которые этими самыми ногами могут и человека удушить, и корову. А еще, говорили, живет в море рыба-акула, так у той зубов больше, чем у всей княжьей дружины, да и жрет она побольше ихнего. Ей лодию раскусить, что купецкой дочке орех хрумкнуть. А тритоны? А Кит-Рыба? А Змей морской? Нет уж – человеку место на земной тверди! Коль было б иначе, Боги столько тварей морских бы не создали. И кто б мог подумать, что среди всей этой жути живет столь прекрасное и хрупкое создание как Певунья…

Волк не спеша приближался к Днепру, руки разводили по сторонам мясистые стебли высокой осоки, а до ушей уже доносился мягкий говорок могучей реки. Чуть правее темнел над водой одинокий причал, звездный свет влажно поблескивал на разбухших от влаги досках, а едва заметные волны жадно вылизывали впившиеся в дно столбы, поросшие водяной травой – словно восемь лап неведомой твари покрылись густой бурой шерстью. Витязь не стал обходить, сразу запрыгнул с мокрого песка на скользкие доски, чуть не споткнувшись от ударившей в ногу боли. Еще пять шагов и под ногами заплескалась темная как смола водица. Он прошел до конца и уселся на самый край, хотя свесить ноги к воде не решился – днем бы еще ладно, а вот ночью такое уж явно сверх всяких сил. Морянки с берегинями вреда не сделают, а вот русалки утянут на дно, не успеешь и пискнуть. Нежить есть нежить, с ней шутки в сторону.

Чуть развязав шнур на куртке, певец высвободил сверкнувшую переливами раковину, нанизанную на тонкий золотой обруч, голова склонилась, укрыв лицо волосами и теплое дыхание бархатисто загудело в удивительном обереге. Только успел Волк поднять голову, как воду пронзило стройное белокожее тело, с едва слышным всплеском вынырнуло до плеч, раскидав по поверхности зыбкие круги.

– Гой еси, славный витязь! – игривым ручейком прозвенел ласковый голосок. – Теперь, по всему видать, позвал меня не за помощью?

– Ну… Это как рассудить… – смущенно пожал плечами певец. – Наверно все же за помощью. Уж больно тяжкой выдалась ночь, на душе неспокойно, а друзья спят… Тут я и решился тебя покликать. Все же родственная душа, посидим, перемолвимся… Знаешь, после всех этих битв сердце просит чего-то доброго.

Морянка подплыла ближе, к самой кромке причала и Волк сразу почуял как пахнут ее прекрасные волосы, струящиеся водопадом горной реки.

– Тяжкая ночь… – грустно вымолвила она. – А много ли было других? Я тебя не знаю совсем, но что-то подсказывает – не из тех ты, кто покой ищет. И други твои словно буря морская, ярые, неспокойные… В твоих глазах тепло домашнего очага, но в то же время и пламя пожарищ. Доброта пополам с непреклонностью камня. Я ведь не просто глазами зрю, я душой чувствую… Поглядев на всех вас, я каждого назвала по своему – что мне людские прозвища? Ваш воевода, это ярость дружины, ее огнь. Стрелок – сила и устремленность. Витязь с кривой сарацинской саблей – мудрость и осторожность. А ты, это совесть и честь дружины, ее душа. Наверно тебе тяжелее всего… Высшей мудростью считаешь уход от боя, но столько вокруг зла, что просто не можешь не биться. От того и душа болит. Разве не так? Если бы не был пропитан честью до мозга костей, никогда бы не поднял меч.

– Может и так. – усмехнулся витязь. – Только я в себе не копался. Что толку? Пусть ромеи да немцы умом живут, их так создали Боги. А мне сподручнее жить по сердцу… Разве оно обманет?

– Оно не обманет, – нахмурилась морская красунья. – Вот его обмануть могут. Хорошо что ты держишься подле друзей, вместе вы великая сила! Одному тебе было бы очень уж тяжко – мир очень зол, твоя доброта в нем как цветок на лютом ветру.

Она усмехнулась и добавила уже веселее:

– Правда с годами этот цветок пустил сверкающие стальные шипы. Попробуй-ка сорви голыми-то руками!

Волк улыбнулся довольно, стянул с плеча лютню и поправил узкий меч за спиной. Пальцы тихонько коснулись струн, дерево отозвалось густым полнозвучьем.

– В этом ты весь… – влажно блеснула глазами морянка. – Голос булата сплетенный с голосом струн. Не так просто тебя одолеть, как может показаться сначала.

Она ухватилась за край причала и прислушалась к пению благородного дерева, голос серебряных струн слился с журчанием сверкавшей под звездами реки. Волк пустил пальцы в затейливый перебор, лютня то смеялась, то плакала, вызывая слезинки в глазах. Грусть расставания, гордость, призыв к жаркой битве – все было в ладной музыке, стелющейся над водой с предутренним туманом. Губы певца шевельнулись и он вплел горячий голос в перезвон тонких струн, морянка вскинула голову и на лицее ее отразилось безмерное удивление – не ожидала такое услышать от человека.

 
Теплой пылью дорога к закату
Цель еще далека…
Но тверже камня, надежней булата
Верного друга рука!
 
 
Крупными каплями звездного света
На землю стекает ночь…
В жизни вопросы ценнее ответов,
А истина горечи дочь.
 
 
Яркое утро, струями солнца
Снова умоет лицо…
Дом это вовсе не в небо оконце,
А ширь виднокрая в кольцо.
 
 
День жарким маревом пыль подымает
Сколько еще нам пройти?
Вестником встреч расставанье бывает
В жизни под знаком Пути.
 

Певец отбросил слова и повел песню одним чистым голосом, плавно увел его в неведомую даль, а там оборвал неожиданно, томительно и призывно… Мысль, стремящаяся за песней, будто унеслась к виднокраю по жаркой пыльной дороге, но музыка все лилась и лилась, как бы провожая ее чуть заметным взмахом руки. Но вот и она стихла, спокойно уснув под пальцами витязя, только предутренний ветерок пробовал петь в замолчавших струнах и Днепр плескался, будто не мог допустить тишины после чарующих звуков.

Морянка слушала, чуть раскрыв губы цвета летней зари, повлажневшие глаза мягко поблескивали в полутьме, волосы струились, играя неспешным течением.

– Не думала, что люди могут так чувствовать… – тихо призналась она. – Ваш мир такой плоский, однообразный… Казалось бы и вы должны быть такими же. Ан нет! Для ваших чувств видимо нет и тех преград, которые действительно существуют. Странно… Но ведь не все вы такие! Люди – загадочное племя… Не зря нас учат держаться от них подальше, ведь все непонятное кажется страшным. А вот тебя, славный витязь, я кажется поняла…

Ее пальцы скользнули по влажным доскам, едва ощутимо коснувшись крепкой ладони певца и Волк вздрогнул как от резкого звука – неожиданное живое тепло пронзило тело насквозь, обняло, окутало, закружило голову легким дурманом. Сердце дернулось, ускорило стук, наполнив тело забытым огнем и весь мир сузился до одинокого причала, висевшего казалось, в самой середке созданного Богами пространства. Мокрые доски и звезды кругом, едва ощутимое прикосновение и пьянящий запах распущенных среди звездной пыли волос. Отражения отражений смешались в медленном хороводе света и тьмы, закружили голову в единой череде повторений.

– Рассвет набирает силу… – чуть слышно вздохнула Певунья, глянув на светлеющий край земли. – Пора мне! Но эту ночь мне уже не забыть… Не забывай и ты меня, сладкоголосый витязь! Покликай, коль случай представится.

Она оттолкнулась от края причала и канула в темные воды, только запах чужого мира остался, смешавшись с загустевшим туманом. Волк с усилием встал, закинул за спину лютню и стараясь не оглядываться, направился к городским воротам. В лицо задул прохладный восточный ветерок, неся с собой первые лучи зарождающегося утра.

Часть вторая

Микулка с наслаждением опустил голову в бочку со студеной водой, вынырнул, обтрусился как вылезшая из речки собака и нырнул снова, выплескивая живительную прохладу через замшелые выщербленные края. В голове гудело будто в медном котле, мир ощутимо покачивался, вызывая неприятную муть внутри, а во рту пересохло как в оранжевой сарацинской пустыне. Что-то совсем худо… Не даром Дива так хмурилась, когда он налегал на проклятое зелье. Дива… Дивушка… Где же ты ныне, краса ненаглядная?

– Эй! – раздался насмешливый голос стрелка. – Ты бы выныривал хоть иногда! А то либо захлебнешься, либо жабры как у тритона вырастут.

Паренек высунул голову на свет Божий, отфыркался, утерся рукавом полотняной рубахи.

– Лучше уж захлебнуться, чем эдак мучаться! Чтоб я еще раз…

– Не зарекайся пить с похмелья! – изрек Сершхан, выходя из дверей Черняковского терема. – Клятву нарушать – тока Богов гневить. Оно тебе надобно?

– Ну уж нет! – Микулка обречено взглянул на разложенную возле бочки кольчугу. – Больше крепкого меду ни капли. Разве что пива немного, чтоб от жажды не загнуться, а еще краше водицы… Студеной.

В звенящие кольца влезать не хотелось, но делать нечего, пришлось взвалить поверх подаренной Черняком рубахи еще полтора пуда. Дыры в кольчуге так и остались, надо будет вставить недостающие звенья при случае. Микулка закинул за спину меч и уныло побрел на задний двор терема, где челядиница старосты заканчивала накрывать стол к завтраку. Друзья весело вышагивали следом, только Волк здорово припадал на правую ногу.

Микулке в глотку ничего не лезло, даже глядеть на еду не хотелось, но Ратибор все же уговорил откушать куриный бочек вместе с ножкой, а дальше пошло уже легче. Брюхо опасливо заурчало, но в голове стало намного тише, да и мир обрел свойственную ему устойчивость. Заметно повеселев паренек принялся поедать все, что под руку подворачивалось, а вот кружка с темным олом так и осталась нетронутой. От лиха подальше.

– Как думаете добраться до Киева? – с набитым ртом спросил хозяин. – Чай дорога не близкая!

– Хотим нанять лодью с гребцами, – ответил стрелок. – По Днепру все же проще чем пехом, даже против течения.

– Лодью я дам. – согласно кивнул Черняк. – Гребцами снабжу, сыти нагружу до конца дороги. А вас попрошу доставить в Киев грамотку. Да… Потребно доложиться киевскому князю, что посадник того… На колу, тоись. Ну и все остальное тож. Я с людьми говорил, они хотят единяться с Владимиром, давать дань с Олешья от каждой избы да от каждого терема. На том и деревенские нас поддержали с подачи ихнего коваля. В вирый за собой добро не потянешь, а князь теперича не то что давеча. Так вот… Нечего Русь на лоскутья рвать, будем жить одним миром. Я бы еще подумал, но поглядел на вас и все мне понятно стало. Вот она, видать, та Русь, какая должна быть. А окромя Владимира ее слатать воедино вроде как некому. За ним сила, а в таком деле две вещи важны – сила и мудрость. Говорят у него как раз волхв шибко умный…

– Правду говорят, таких волхвов днем с огнем не сыскать! – подтвердил Сершхан. – Хотя на вид он жутковат немного. Особенно с непривычки.

– Да слыхивал я, – улыбнулся Черняк. – Морда у него медвежья. Да разве это беда? Главное чтоб не тупая.

Витязи еще не закончили завтрак, а хозяин утерся рушником и отправился править дела – надо гребцов собрать, подготовить лодью, да нагрузить в нее всего, что потребно.

Только он ушел, из-за угла терема выглянула светловолосая челядиница.

– К вам тута баба пришла… – лениво вымолвила она. – Кажет что к Микуле. Будете говорить?

– Зови сюда! – не отрываясь от миски махнул рукой Ратибор. – Поглядим кто такая.

Конопатое лицо прислужницы скрылось из виду и вскоре из-за угла вышла жена Твердояра, чуть ли не волоком тащившая в поводу недовольного Ветерка.

– Исполать вам, витязи! – чуть поклонилась она. – Вот, коня привела для Микулы… Вы уж простите, но сердце подсказало, что так будет лучше… Не надо вам возвращаться в деревню, и уж тем более мужу моему покидать ее не след. Увидит вас и уйдет… Вчера до ночи хмурый ходил, маялся, цельный кувшин браги испил. Все про Киев шептал, про Владимира. Ну… Я ему еще меду налила, чтоб утром подольше поспал.

Она отпустила повод и не дожидаясь ответа тихонько скрылась за теремом. Друзья молча переглянулись, да что тут сказать? Только Сершхан вздохнул, утирая рот рушником:

– Может так и впрямь лучше… Ратибор прав, у каждого в этом мире есть свое место.

Никто не ответил, а стрелок снова налег на еду, громче обычного застучал ложкой в полупустую миску.

Ветерок шевелил ушами, морда нетерпеливо тянулась к хозяину, но ноги к столу не ступали – схлопотать можно в два счета, коль соваться куда попало. Микулка улыбнувшись подошел к коню, тот ухватил с руки кусок мягкого хлеба, довольно фыркнул и влажные губы снова уткнулись в ладонь, выискивая угощение.

– У тебя аппетит как у нашего стрелка. – добродушно усмехнулся молодой витязь. – Ну ладно, ладно… Соскучился…

Погода стояла ясная, словно за прошедшие дни с небес слилась вся вода и теперь ни единая пушинка облаков не застилала выцветшую от жары синеву. Черняк вскоре вернулся, в двух шагах позади почтительно ступал совсем молодой парень, чуть старше Микулки на взгляд. Худой, почти тощий, на вытянутом лице легко читаются блуждающие в голове мысли – странная смесь холодной решимости с почти отчаянным страхом.

– Лодью собрали, – невесело начал хозяин. – А вот желающих отправиться в Киев не много. Я ведь заставить их не могу, понимаете сами… По своей воле пришли с полтора десятка гребцов, но я оставил десяток, остальные не очень-то силой одарены. К чему вам лишние хлопоты? С кормчим туго… Рыбари побаиваются идти на поляков, у них тут семьи, хороший улов. Явились лишь те, кто в реке ничего не смыслит – все больше хозяйский люд, у кого дела идут худо. Да. Пытаются сыскать лучшей доли да легкой славы… Это к тому, что я вам вчера говорил.

Он неуверенно почесал черную бороду и косо оглянулся назад.

– Вот, привел вам Мякшу… – вздохнул он. – Его отец уж год как загинул, ушел на лов и не воротился. Так хлопец и остался один. Как прослышал про надобность в кормчем, сразу ко мне. Я, грит, добре Днепр знаю, с отцом вдоль и поперек хаживали. Да. Шибко просится с вами.

– Что-то он молод для кормчего… – сморщился Ратибор. – Гребцы ж засмеют.

– Ну так не давайте в обиду! – пожал плечами Черняк. – Честно скажу – лучшего предложить не смогу. А впереди ведь пороги… Пройдете сами?

– Мы его возьмем! – неожиданно подал голос Микулка. – Поглядим, так ли он хорош как рядится.

Он смерил ровесника придирчивым взглядом и спросил, чуть подняв брови:

– Скажи по чести, отчего решил пойти с нами?

– Ну… – еле слышно выдавил из себя Мякша. – Хочу сам узнать на что гожусь. Я у отца все секреты выведывал, ходили и в сушь, и в паводок. Может теперь сгодятся мои познанья? Вы ведь на поляков, да?

– На них. – заинтересованно кивнул Сершхан, мельком оглядев друзей.

– Иди командуй, кормчий! – вполне серьезно вымолвил Ратибор, словно разглядев неслышное согласие соратников. – Нам до обеда надо отчалить. Только вот что… Раз уж в герои метишь, возьми оружие. И гребцам накажи на всякий случай.

– У меня есть меч! – гордо сверкнул глазами юнец. – От деда остался. Отцу он не передал, считал неумехой, хотел оставить достойному. А я тоже не шибко путевый, дыханием слаб для битв. Но может теперь…

– Теперь да… – хмуро кивнул стрелок. – Теперь всяк, кто оружие не роняет, может принесть свою пользу. Беда на Руси! Так что бери, не стесняйся.

Когда Мякша скрылся за теремом, Черняк глянул ему в след и не таясь тяжело вздохнул.

– Секреты, говорит, знаю… – сплюнул он в пыль под ногами. – Днепр из конца в конец исходил… Его отец был худшим рыбарем на Днепре. Пил больше, чем рыбы вытягивал… Чему мог мальца выучить? Одна надежда, что тот сам хоть что-то понял.

– Не мучайся! – успокоил старосту Волк. – Лучше он, чем жаждущий легкой славы плотник, видавший реку только с берега. Али не так?

Черняк безнадежно махнул рукой, усаживаясь на лавку возле стола.

Дел никаких больше не было и друзья, чтоб не тратить время попусту, решили отплыть немедля, как только Мякша будет готов. Микулка не возражал, его словно бечевой тянуло в Киев, поскорей выведать у Белояна, как вернуть ненаглядную Диву. Витязи собрали нехитрые дорожные вещи и прямиком направились к реке, благо идти недалече – три улицы и два переулка. Пронырливый Ратибор даже умудрился где-то добыть темно синий кафтан себе в пору, взамен изодранного в клочья уличскими стрелами. Микулка усмехнулся, подумав, что с эдакими умениями стрелок и без всяких волховских советов умыкнет из вирыя не то что девку, а кресло из под Перуновой задницы. Как разберемся с бедами, что на Киев свалились, надо будет с ним перемолвится по этому поводу.

Широкий Днепр величаво нес воды к синему морю, три скользких от рыбьей чешуи причала осторожно вылезли в реку на толстых, потемневших от сырости столбах, изумрудная вода играла с солнечным светом и десятком рыбацких лодок, раскинувших сети по всей ширине. Единственная торговая лодья уткнулась раскрашенным бортом в дальний причал, гребцы на месте, рабочий люд что-то грузит, тягает мешки и накрытые тряпицами корзины, Ветерок уже постукивал подковами в доски палубы, испуганно косил глазом, выискивая хозяина средь незнакомых людей.

Мякша командовал как взрослый, напускал на себя серьезность, покрикивал, тыкая пальцем, куда что ставить. На поясе действительно висел меч, но такой неказистый, короткий, что у Микулки губы сами расползлись в чуть заметной улыбке. Что ж за дед был у юного рыбаря? На такой меч еще достойного выискивал…

Теплый воздух сушил весла в уключинах, густо пахло рыбой, мокрым песком и дальней дорогой. Микулка вздохнул – сколько прошел городов и весей, а каждый раз сердце наполняется волнующей грустью, словно место, которое покидаешь, забрало частичку твоей души. А может быть так даже лучше? Хуже, когда душевный огонь остается нерастраченным… Пусть он лучше полнится с каждой потерей, а во всех местах, через какие проходим, пускай остаются эти пылающие угольки. Приятней будет вернуться на их зовущий, трепещущий свет.

Черняк проводил их до самой лодьи, тепло попрощался, как бы стараясь запомнить каждого из друзей и когда все уселись, отвернулся и не оглядываясь направился к терему. В глазах блеснуло то ли солнце, то ли непрошеные слезинки сорвались в черную бороду.

Тихо плюхнулись весла и лодья, качнувшись в невысоких волнах, легонько вырулила навстречу течению, квадратный парус с накрашенным Ясным Солнцем поймал зазевавшийся ветер, запряг, и тот, скрипнув мачтой, понес путников к далекому Киеву.

К обеду ветер окреп, потянулись крутые лесистые берега, зашумели по сторонам дубравы и ельники, Олешье осталось далеко позади и только редкие рыбацкие лодки напоминали о недалеком жилье. Гребцы отдыхали, любуясь мрачноватым величием, только Мякша с нарочитой серьезностью и без особой надобности двигал кормовым веслом, напускал на себя важный вид, чтоб побаивались и уважали. Лодья шла споро, зеленые волны, будто собаки, лизали борта, но не мешали, только нашептывали полузабытые старые сказки.

Друзья говорили мало, больше поглядывали по сторонам, словно силясь рассмотреть опасность на чуть скрытых расстоянием берегах, Микулка тоже тревожился непонятно с чего, обеспокоено перебирал пальцами теплую конскую гриву, шептал ласковые слова в дрожащее ухо четвероногого друга.

Солнце застряло в самой верхушке неба, роняя на землю влажный удушливый зной, но снять кольчугу и в голову не приходило, казалось засевшие в лесу лучники только и поджидают уязвимую цель. И хотя не было даже намека на затаившегося врага, тревожное чувство не отпускало.

– Был бы с нами Витим, – невесело усмехнулся Ратибор, – Он бы искрутился как уж на сковороде. Чутье на опасность у него всегда было намного острее нашего. И уж если у меня, толстокожего, волосы по всему телу вздыбились, то что бы с ним стало, даже не ведаю.

– Сдох бы… – хладнокровно сплюнул за борт Волк. – Сердце б не сдюжило.

Он снял с плеча лютню и принялся подтягивать струны, то и дело пробуя их на слух. Звук получался неприятный, будто кошку дергали за усы, от чего настроение путников ничуть не улучшилось, а Микулка и вовсе скис, быстро поддавшись гнетущим мыслям.

– Хватит дренькать! – заметив такую перемену в соратнике, остановил певца Сершхан. – Лучше спой что-нить веселое, удалое.

– Не могу я петь на заказ! – недовольно сморщился Волк. – Песня должна проситься сама. От души.

– Тогда лучше не надо… – понимающе кивнул Сершхан. – А то сейчас такое напросится…

– Во-во… – сощурился Ратибор, зачем-то стянув с плеча лук. – Послушаем тишину, ныне она под настрой – самая дивная музыка.

Тишина посвистывала на ветру оконечьем мачты и тихо плескалась в борта назойливыми волнами, лес по обоим берегам становился все мрачнее и гуще, веяло сыростью, комариным звоном и затаенной опасностью.

– Держись ближе к середке реки! – попросил Ратибор юного кормчего. – К этим берегам приближаться нет никакой охоты.

– Да тут всегда так было! – отмахнулся Мякша. – Ничего особенно страшного нет, просто нежити полон лес, вот мурахи по спинам и ползают. Леса кругом мокрые, заболоченные… Худые, в общем, леса. Русалок, упырей всяких тут без счету, ни один рыбарь даже днем на эти берега ногой не ступит, хотя по реке можно ходить без вреда. А уж ночью… Да, к ночи лучше успеть пройти дальше, там чуть поспокойнее.