Текст книги ""Фантастика 2025-115". Компиляция. Книги 1-27 (СИ)"

Автор книги: Александра Черчень

Соавторы: Василий Маханенко,Дмитрий Янковский,Юрий Уленгов,Валерий Пылаев,Вячеслав Яковенко,Макс Вальтер,Мария Лунёва,Владимир Кощеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 342 страниц)

– Ой ли? – хитро усмехнулся Громовник. – Сила, как и меч, имеет два острия. Тебе никогда не думалось, что Камень может попасть в злые руки? Сильные, но недобрые… Так вот в этом русиче я не узрел добра, даже искры его не разглядел. Что за меч он сковал, зачем, для кого? Надо остановить покамест не поздно!

Жур призадумался, ни на миг не спуская взгляда с Громовника, что-то худое чудилось ему в хитроватой усмешке, но слова были верными, коль не врет. Нет хуже лиха, чем Камень в недобрых руках, нет для Зла удобней лазейки, чем использовать против Добра его же оружие – булат, хранящий души и знания всех погибших владельцев.

Влажный восточный ветер подгонял ночь с края земли, светлое марево на западе медленно меркло, но тонкий покров низких туч не пускал к земле холодное сияние звезд. И только угас последний лучик дневного света, мир поглотила кромешная тьма.

Мир поглотила кромешная тьма, долгие годы Жур жил в ней, ходил в ней и ел, боясь ложкой в рот промахнуться. Теперь он знал, что рассвет близок, за плотно прикрытыми ставнями разгорается новый небесный пожар, но только память теперь окрашивала мир в разноцветье былой красоты, а две выжженные каленым железом раны так и будут слепо пялиться в черную стену. До скончания века…

Правда память рисовала не только яркие краски, она никак не давала затянуться страшной ране в душе. И хоть язва зарубцевалась с годами, но совесть не тело – заживает труднее. Эта боль оставалась запертой сама в себе, не имея выхода со слезами, Покон говорит, что недобрый поступок можно исправить лишь добрым делом, но Боги словно смеялись над оставшимся в одиночестве волхвом – слепота не в помощь, да и люди словно по указке неведомых сил сторонились дряхлой лесной избушки. Редко кто забредал, да и тем помощь была не потребна.

Неведомый витязь, вырванный у смерти нынешней ночью, был первым добрым делом за минувший десяток лет. Но разве может одна спасенная жизнь искупить совершенное предательство и другие жизни, загубленные без малейшей необходимости? Жур уселся на лавку, вздохнул и привалился спиною к стене, заново пережитые события навалились усталостью, дремота мягко окутала тело. Надо поспать. А поутру все рассказать гостям, хоть так излить душу… Да, он стал частью Стражи, но почему Боги часто исполняют все не так, как хотелось бы? Или это зависит уже от путей, которые выбираем мы сами?

17.

Зыбкое марево сна дрогнуло, всколыхнувшись от забытого звука, волхв не сбрасывая дремоту прислушался и сердце ударило как тяжкий молот в раскаленный булат. За окнами, подставив лицо восходящему солнцу пел Волк, ладно выводя мелодию, вплетая в нее слова, разжигавшие душу как горн раздувает гудящее пламя. Он не сдерживал голос и песня лилась весенними водами, легко и свободно, смешиваясь с хрустальным светом нового утра. Слова касались не ушей, а самого сердца, в них звучал то ветер далеких странствий, то нежный шепот любви, то звон лютой сечи. Жур не сдержался, встряхнул головой и поднявшись вышел в раскрытую дверь.

Витязь сразу умолк и разорванная нить песни опала в густую траву.

– Продолжай! – только и смог шепнуть волхв, вздрогнув словно от боли, будто не песня оборвалась, а вся его жизнь закончилась с последним дрогнувшим звуком.

Волк сощурился на медленно всплывающий над лесом солнечный диск и запел снова, даже птицы почтительно смолкли, заслышав мощный голос певца. В его словах было все, чего Жур не достиг в своей жизни, мимо чего прошел, попав в сети Зла. Трепетный поцелуй юности, веселье разгульного пира, крепкое плечо верного друга, радость победы и лютая боль невосполнимых утрат.

Когда песня смолкла, волхв еще долго не мог вымолвить слова, что-то горячее обожгло щеку, ручейком пробивая дорогу сквозь встопорщенную щетину неухоженной бороды. Копившаяся годами боль все же нашла, пробила себе выход тяжелой слезой.

– Великие Боги! – воскликнул совсем рядом Сершхан. – Он плачет! И глаз-то нет, а слезы на щеках! Правда пополам с кровью…

Друзья засуетились, пытаясь помочь, Ратибор рванулся в избу, принести нужные травы, но Жур остановил его властным взмахом широкой ладони.

– Погоди… Это не просто слезы, это вышла наружу душевная боль… Что тут лечить? Лучше поведайте как хворый витязь себя ныне чувствует.

– Ходит уже. – грустно вымолвил Волк. – Коль позвать, вроде как отзывается, вертает на голос голову, но сам слова не кажет, словно тень. Даже похудал за ночь. Мысль в глазах появляется, только когда песню слушает… Прямо беда!

– Это не страшно… Главное чтоб душа оставалась тут. Раз вас слышит, значит все будет добре.

Микулка, похудевший и бледный, сидел в десятке шагов от избы, тень огромного дуба укрыла его невесомым пологом, голова покачивалась, словно под звуки неслышимой музыки. В глазах застыла такая ледяная печаль, что смотреть было зябко, друзья старались и не смотреть, стыдливо, неуверенно прятали взгляды, не в силах помочь соратнику.

– Сколько он так промаяться может? – спросил у волхва Ратибор. – У нас много дел недоделанных, нужно отправляться в дорогу, но как с ним поедешь? Даже смотреть жутковато…

– Есть только один путь – помогите невесту вернуть или хотя бы пообещайте. Тогда он с вами хоть на край света пойдет, а как время залечит рану, постепенно станет таким как прежде.

– Врать? – стиснул зубы стрелок.

– А это вам решать… – пожал Жур плечами.

Друзья переглянулись, каждый боялся вымолвить слово, повлиять на решение других, но молчание долго не длилось, Ратибор вздохнул и пошел к ничего не замечающему Микулке. И Волк, и Сершхан догадались, что решил их соратник, но ни поддержать, ни перечить не было сил. И уверенности.

Стрелок присел рядышком с изменившимся другом, устроился поудобней, примяв высокую густую траву, почухал затылок и тронул Микулку за локоть.

– Послушай, друже… – неуверенно начал он.

Витязь не отозвался, печаль в глазах медленно, но уверенно превращалась в темную воду безумия. Но Ратибор сдаваться не думал, поворочал в уме слова, подгоняя одно к другому и молвил гораздо тверже:

– Дива не умерла!

Микулка вздрогнул как от удара ножа, милое сердцу имя вернуло его на грань Яви, в глазах полыхнул огонь понимания.

– Не умерла… – эхом повторил он.

– Просто она в другом месте, понимаешь?

– В другом… Там же где и Зарян…

– Не совсем… – немного замялся стрелок, но тут же вернул голосу нужную уверенность. – Зарян погиб, как и положено герою, потому он в вирые, а Дива хоть и там же, но в гостях у отца. Правда супротив своей воли. Но в этом ли дело? Главное, что жива твоя краса ненаглядная, а коль так, то можно ее и обратно вернуть. Верно?

Микулка снова вздрогнул, легкий румянец смыл холодную бледность с лица, в глазах блеснул прежний живой ум и настороженное любопытство.

– Я не знаю как забраться на небо… – прошептал он.

– Ну… А с чего ты взял, что она непременно на небе? Мало ли куда отец ее запер… Может в пещеру, а может в резной терем на самом краю земли. Может лютый Змей на цепи стережет ее у входа, может и целая рать, сверкая броней и оружием. Мы знать не можем, для этого наших чувств маловато. Но вот волхвы… Они все на свете ведают, даже как на небо забраться, коль надобно, или в царство к Ящеру заглянуть.

– Белоян! – чуть ли не выкрикнул мигом проснувшийся Микулка. – Верховный волхв Владимира-князя! Тот если и сам не знает, укажет кого другого, как в прошлый раз.

– Ну вот, ожил, хвала Богам. – довольно усмехнулся Ратибор. – Верно говоришь – Белоян многое знает, мудрый он волхв, редкостный. Вот только добраться к нему нынче не просто.

– Поляки… – вспомнил Микулка. – Ничего, мы прорвемся!

– Не только поляки! Наше оружие осталось в Олешье, помнишь? Мой лук, мечи… Даже охотиться нечем, а ты решил через целую рать пробиваться.

– Так чего мы сидим, леший меня понеси! Где это мы? Далеко отсель до Олешья?

Микулка словно и впрямь очнулся от сна, рыжие волосы снова напомнили пламя, глаза так и сияли решимостью, а тело налилось прежней уверенной силой. Он радостно обнял подбежавших друзей, будто вернулся из дальней дороги, поклонился незнакомому слепому волхву и побежал поправлять упряжь на верном коне.

– Уже уходите? – дрогнувшим голосом спросил Жур.

Ратибор остановился, стараясь не глядеть в лицо волхва. Что-то дрогнуло в его душе, казалось он понял, что за одиночеством отшельника скрывается много большее, чем обычное служение Богам, скорее даже пугающее, какая-то нехорошая тайна, сжигающая изнутри.

– Ты что-то хотел рассказать? – чуть запнувшись спросил стрелок. – Что-то важное?

– Для меня очень, да и для вас скорей всего тоже. Но я еще не готов… И рвется наружу, а так вот разом выплеснуть не могу. Только дайте слово, что после всех дел в Киеве зайдете сюда. Это будет вашей платой за исцеление витязя.

– Пусть будет так. – напряженно кивнул Ратибор. – Даю слово! Коль будем живы, явимся обязательно.

– Тогда ступайте, не травите душу зазря!

Жур повернулся, шагнул и темный проем двери проглотил его будто черная пасть чудовища.

Будто черная пасть чудовища, поджидала впереди лохматая тьма ночного леса – осторожная, злая, непонятая и непонятная. Но ноги спотыкаясь ковыляли дальше, люто ломило усталые кости, истертые ступни горели кровавыми волдырями. Жур задыхался от непосильного бега, кривые корни упорно подворачивались под неверную поступь, а ветви так и норовили раскровить и без того исцарапанное лицо. Прохладный осенний воздух обжигал глотку, кашель душил грудь, словно дышать приходилось через смрадный дымоход полыхавшей печи. Нехоженный лес никак не давал сосчитать прыгающие под ногами версты, только путал, путал, уводя все дальше на полудень от Киева.

Жур разглядел, что поляны попадаются все чаще, а ветви тут и там расступаются, раздирая ночь на исколотые звездами дыры высокого неба, но иступленное желание уйти от того, что гнало его через эти леса, заставляло переставлять и переставлять дрожащие от усталости ноги. Память билась в череп раскаленным шаром злого железа, выжигала разум, оставляя непереходящую боль ужаса и непонимания. Он так и не понял, что же собственно произошло… Зарян много рассказывал о роли Камня, говорил о душе Стражи, но к тому, что произошло, не подготовил ни чуть. Да и знал ли он сам? Наверное все же знал… Всяк коснувшийся Камня становится частью Стражи – это и честь, и тяжесть. Всяк коснувшийся Камня становится другим…

Но кем стал Громовник?

Кто или что теперь мчится по следу? Черная тень в черноте ночи. Страх… Или судьба?

Да, Жур не смог оценить истинную силу таившегося в добытом мече Зла, здорово переоценил свою, задумав очистить клинок от вбитой первым ковалем скверны. Да нет же, Ящер… Это все Громовник… Гад, предатель, сволочь поганая… Знал какую струну зацепить в душе. Сам не стал подставляться, сунул меч в руки поверившего ему соратника. Соратник… Слово-то какое! Не как соратники, а как два злобных татя прокрались они в замок незнакомого русича. Ящер словно насмехался над ними – все прошло без сучка, без задоринки. Да и делов-то? Хозяину кишки на пол, да забрать Камень с мечом. Эка невидаль…

Жур передернулся, вспоминая как толком не проснувшийся незнакомец корчился на полу в луже собственной крови. Тогда это выглядело иначе, чем ныне… Жар схватки, страх разоблачения…

– Каждому по заслугам его! – переступив через смертельно раненного, сплюнул на пол Громовник. – Самая настоящая тварь. Что же за меч должен был выйти у эдакой погани?

Стоявшая у двери жаровня брызгалась в потолок багровыми струями света, стекавшими по стенам почти до самого пола. Пахло перегорелым углем, недавно отесанным камнем и худой смертью. Умирающий еще пытался ползти, оставляя на полу мокрые веревки кишок, но все более вяло, то и дело давясь собственной кровью. Вдруг он перевернулся на спину, пламенный отсвет отчетливо высветил страшную рану и почерневшую вокруг нее ночную рубаху, а глаза осмысленно уставились в лицо опешившего Жура.

– Пришел… за мечом? – синими губами шепнул странный русич, покосившись на висевшее у изголовья кровати оружие. – Так забирай его себе! Завещаю… И будьте вы прокляты… Как и я…

Он болезненно дернулся, забрызгав Громовника темной кровищей и тот брезгливо ругнувшись, принялся оттираться стянутой с кровати простыней.

– Лучше помысли где Камень упрятан… – нахмурился Жур, снимая со стены меч. – Меня, знаешь ли, татьбе не учили. Куда он его засунуть мог, как думаешь?

– То же мне, наука великая… – усмехнулся Громовник. – Люди так одинаковы… Особенно русичи.

Он пошарил по кровати, пачкая тканые простыни залитой кровью рукой, вытянул что-то с изголовья и вдруг замер словно пришибленный, даже пошатнулся как будто. В полутьме, разящим на повал ударом, сверкнула острая грань драгоценного камня, комната осветилась мерцающим заревом, по стенам разбежались разноцветные искры изломленного света, словно речные блики на досках причала в солнечный день. Громовник поднял сияющее чудо на уровень глаз и чуть заметно вздрогнул, будто укололся об острую, как клюв хищной птицы, грань.

– Теперь я и есть Стража… – раздался его низкий, чуть изменившийся голос.

Жур понял, что был просто использован, пошел в поводу как подслеповатая от старости лошадь. Уже тогда все стало ясно… Никак не для Заряна старался Громовник, добывая колдовской Камень и не предназначение Стражи волновало его. Теперь, продираясь сквозь быстро редеющий лес, Жур вспоминал долгий совместный путь обратно на Русь, все искал, примерял себе новое место в жизни. И каким оно могло быть? Только местом вечного изгоя.

Ведь почти сам вложил Камень в руки этого страшного человека, с малолетства мечтающего насладиться невиданной властью. Без чужой помощи, он знал, Громовник никогда бы не осмелился на тот роковой шаг. А от кого еще он мог получить эту помощь?

Стыд совершенного предательства гнал через лес, тягаясь с холодным ужасом, хлестал тяжелым бичом больнее, чем били в лицо корявые ветки. Великие Боги! За что же предал Заряна? За что?!

И что заставило его сделать это? Разбудить силу, превратившую обыкновенного негодяя в настоящее чудовище… Только ли убедительные речи злодея, или что-то скрывавшееся в глубине собственной неясной души? Может быть сам он лишь отражение Громовника? Потому и поверил, поддался, пошел… Как тень…

Черная тень в черноте ночи… Липкий холодный страх… Или судьба?

Жур вдруг с ужасом понял, что останется с Громовником, если тот нагонит его, найдет. У него просто не осталось иного пути, он сам перерыл все дороги, ведущие в сторону Добра, сам развалил мосты, наведенные Заряном. Неужели лишь раз поддавшись предательству, трусости и бесчестью, уже никогда нельзя вырваться из их цепких лап?

Совершенное зло спеленало Жура точно младенца, загнало в этот проклятый лес, оставив только одну единственную дорогу. Нет, наверно все таки две… Ведь еще можно остановиться, дождаться того, кто гнался за ним.

Черную тень в черноте ночи… Или судьбу?

Нет! Он еще не готов. Вперед, вперед, пока разбитое тело не покинули последние силы! Жур сбился со счету, пытаясь сосчитать дни сумасшедшего бегства, солнце менялось с луной невесть сколько раз, реки становились на пути темными водами и молодой парень чуть не до смерти пугал своим видом перевозивших его лодочников. Худой, всклоченный, с безумным сверкающим взглядом, в котором застыл заморозивший душу страх. С двумя мечами на поясе…

На переправе через Днепр, возле малого уличского городища, он набрался храбрости и разжал ладонь, выпустив за борт похищенный меч. Таившаяся в клинке сила влекла, но отчетливое безликое зло пугало сильнее. Хватит! Надо избавиться от всего, что напоминает о страшной ночи в замке убитого русича. Хватит… Он погладил навершие своего старого меча, но успокоения не было. Все яснее становилась страшная истина – Громовник не случайно выбрал именно Жура. Значит было в нем что-то… Какое-то скрытое семя Зла.

Зависть, жадность, трусость? Нет! Никогда эти чувства не правили его телом и духом.

А может что-то иное, затаившееся в самых глубинах души? Или просто податливость, доверчивость, ДОБРОТА? Ведь именно на этих чувствах сыграл Громовник! Неужели доброта, неприятие резких суждений может проложить в душу дорогу Злу? Неужели для борьбы со Злом обязательно нужно носить его частицу в своем сердце?

Казалось, лесу не будет конца, но даже в ночной тьме стало видно, что вековые деревья начинают расступаться, подлесок устало жмется к земле, а поляны становятся шире и встречаются чаще. Лес иссякал, накатываясь на южную степь, как иссякает морская волна, накатываясь на вылизанный песчаный берег.

Меж деревьев мелькнула вросшая в землю избушка, старая, давно покинутая и никому в этом мире не нужная. Она стояла посреди заросшей травой поляны, закрытые ставнями окна немо взывали к случайному путнику, как будто упрашивая остаться, войти, разжечь старую, отсыревшую печь. У Жура даже сердце сжалось от глубокого понимания безысходности одиночества. Надо тут и остаться… От судьбы все равно не сбежать, а с этим домом можно стать одним целым, врасти в него, как и он врос в эту землю. Одиночество в одиночестве. Забвение в забвении.

Жур уверенно толкнул покосившуюся от старости дверь и пробравшись внутрь, нащупал в кромешной тьме надежную лавку, мягкую от лохматого покрывала мха. Усталость навалилась как рухнувшая стена, сонная тяжесть налила опухшие веки, а изба осторожно притихла, словно боясь отпугнуть нежданно явившегося путника.

– Никуда я больше не побегу… – укладываясь на бок, пробурчал Жур. – Тут мой дом. Все. Хоть разорвите меня на части.

Уже засыпая он сдернул с пояса меч и с наслаждением зашвырнул в самый дальний угол. Теперь точно все. Хватит, навоевался…

Тревожный сон метался кошмарами, свистел крыльями ночных птиц, выл ветром в густых ветвях, заставляя снова и снова переживать безумный бег через незнакомый пугающий лес.

Всяк, коснувшийся Камня, может становиться волком. Это не оборотничество, просто древнее волшебство так раскрывает суть боевого единства, превратив устремленье души в плоть и кровь сильного зверя. Плавный переход от Яви к сути, одно целое, как две стороны чеканной монеты – какой повернешь, ту и узришь. Волк – неотъемлемая часть стаи, символ дружины. Часть Стражи.

Но Громовник не пожелал быть частью целого…

Волшебство Камня, воплощая оборотную сторону Яви, дало ему возможность превращаться в зверя, но это был не совсем волк… Точнее совсем не волк. Ужас, рвущий когтями еще не остывший след. Черная тень в черноте ночи…

Жур вздрогнул во сне, вновь пережив сшибающий с ног страх, когда уже у самого Перемышля довелось узреть то, что загнало его в это Богами забытое место.

Тогда их кони медленно мяли густой ковер из опавших листьев, устилавший узкую, просеченную сквозь лес дорогу. Тихий вечер медленно зарисовывал небо густыми чернилами темноты и опускался на землю, шурша в листве крыльями ночных мотыльков. Низкий остывающий ветерок вяло играл конскими гривами, сдувая далеко за спину запах пропитанной потом кожи. Набежавшие облака плотно укутали небо, только самые яркие звезды с трудом пробивались через серый покров радужными кругами.

– Подумай… – мечтательно говорил Громовник. – Мы с тобой можем все начать заново!

– Зачем? – устало пожал Жур плечами. – Все уже начато до нас… Ты просто выхватил не принадлежащее тебе и пытаешься приладить к своим мелким целям. Я тебе не помощник.

– Зря дуришь! Прекрасно ведь знаешь, что назад нет дороги. Мы ведь сделали это! Понимаешь? Зарян не смог, на которого ты чуть не молился, а мы вдвоем с тобой сделали. Теперь вся Русь будет двигаться туда, куда надобно нам. Представляешь?

– Да какой в этом толк?

Жур говорил неохотно, просто чтоб спутник не заподозрил худого, старался больше перечить, а то скорое согласие завсегда вызывает сомнения. На самом деле всю дорогу от германских земель до близкого уже Перемышля он затевал если не противоборство, то хотя бы побег. Уже пару раз представлялся случай спокойно уйти, но живучая, как кошка, совесть не давала тихо раствориться в лесной глуши.

Хотелось драться… Бить этого самоуверенного выскочку, не рубить булатом, а именно колотить, мутузить, вышибая вместе с соплями и кровью всю его залихватскую прыть.

Но Зарян учил опосля драки не махать кулаками. Коль сразу проухал, прозевал, струсил, то нечего потом напрягать жилы, представляя молодецкий удар в ненавистную рожу. Так что если нападать, то не за старые обиды. Уж коль по чести, так надо вернуть грамоту и Камень, но Громовник осторожничал – все подгреб под себя, не доверял шибко несговорчивому соратнику. Одна радость – трофейный меч пристроился на поясе, так что хоть что-то досталось от ночного налета. Хотя меч-то на поверку оказался плохоньким, сляпан кое как неумелой рукой на германский манер – в одну ковку, легковат на конце и весь какой-то тусклый, сохранивший местами следы неснятой окалины. Старый был лучше, теперь у седла приторочен, но даже такой корявый меч Стражи был и остался воплощением мечты. Если бы не грязный способ, которым добыт, так и вовсе вызывал бы острое чувство восторга и собственной значимости.

Еще бы Камень добыть, тогда можно было бы прямиком на заставу к Заряну скакать. Еще и Громовника в путах приволочь. Было бы дело! Ох, было бы…

Жур чуть придержал коня и тронул длинную рукоять у пояса, как бы примеряясь к сшибающему с седла удару, кровь рванулась по жилам словно ураган по ущелью, даже в ушах загудело, крепкие пальцы намертво обхватили металл, похолодев от усилия. Но что-то мешало бить в спину – не то совесть, не то быстро густеющая темнота…

– Чего медлишь? – раздался насмешливый Голос и Жур вздрогнул, впервые услышав меч. – Бей, Ящер тебя забери! А то так всю жизнь за другими хвостом и проходишь!

Рука медленно, осторожно потянула клинок из поясного кольца, набежавший ветерок подсобил, смешав еле слышный звон булата с буйным шорохом древесных вершин вдоль дороги. И все же Громовник что-то почуял… Он как-то неуловимо сгорбился, уткнувшись лицом в лошадиную гриву, потемнел, разлохматился, быстро но плавно меняя формы, и конь в ужасе стал на дыбы, сбросив ужасное нечто на мягкий ковер опавшей листвы.

Жур ничего не понял, хотя спина похолодела от страха. Медленно пустил жеребца по кругу, бочком объезжая выпавшего из седла спутника – неподвижно лежащий у края дороги ком, лохматый и темный, словно рыбари бросили сушиться почерневшие от времени сети.

– Эй, ты чего? – осипшим голосом позвал он, настороженно ковыряя темноту острием меча. – А?

С коня он пока не слез, все же страшновато – мало ли что может взбрести Громовнику. Глаза цепко ощупывали лежащее тело, лоб покрыла густая испарина напряженного ожидания, конь еще, как назло, не хотел подходить ближе, артачился, начиная пускать пену из разорванных удилами губ. Боится… Жур нехотя соскочил с седла, опасаясь оторвать взгляд от почти невидимой тени, а конь, почуяв свободу, отбежал на добрых два десятка шагов и теперь стоял на дороге, широко раздувая бока частым дыханием, уши так и ловили каждый подозрительный шорох.

Уж очень странно лежит Громовник… Да и весь какой-то… другой. Жур прижал рукоять у пояса, чуть выставив вперед острие. Эдаким хватом можно быстро остановить рванувшуюся навстречу опасность и не менее лихо напасть самому, коль понадобится.

С каждым шагом ступать становилось труднее, будто усиливающееся чувство тревоги цепляется за ноги как болотная топь. Еще не осознав в чем дело, Жур не глазами, не умом, а всем напряженным телом ощутил пронизавший до костей ужас. Так и замер, не в силах не то что шевельнуться – вздохнуть.

Громовник, точнее то, что из него стало, не лежал, а сидел, впившись в приближающегося соратника чуть мерцавшими во тьме угольями глаз. Сидел не по-людски, не по-волчьи, а как огромный медведь, чуть завалив набок могучее тело. Но это был не медведь… Страшный, несуразно огромный, разлапистый и мохнатый, он пробил когтями толстый ковер опавшей листвы, черная шерсть дыбаком, изо рта тяжелая слюна с отвратительным запахом догнивающей плоти. Звероподобный клок кошмарного сна…

Чудовище широко разинуло пасть, полыхнув алым зевом и издало такой жуткий воющий рык, что у Жура кровь мигом превратилась в струящийся по жилам снег, а волосы жестко вздыбились, будто терновый куст. Драться с этим порождением мухоморной настойки не было ни сил, ни желания, Жур медленно попятился, постепенно опуская меч.

Но тут страшилище чуть подняло голову, разогнулось и в его облике явственно проглянулись человеческие черты.

– Стоять! – раздался из темноты почти звериный рык, хриплый и бесцветный. – Я те дам, мечом в спину помахивать… Надо же, удумал. Все, хватит! Теперь враги у меня будут только мертвые. Выбирай – сдохнуть или остаться со мной.

– Ты что? – Жур задрожал как земля под копытами конницы. – Я не… Да погоди!!! Что ты крысишься?

Громовник уже совсем очеловечился – лицо посветлело, с загривка пропали черные космы, а сверкавшие клыки снова выровнялись обычными зубами. Голос тоже изменился, обрел глубину, окрасился оттенками чувства. Сейчас он явно был злым. Очень.

– Дрянь… – коротко бросил разгневанный витязь, отряхивая приставшие к порткам листья. – Думаешь я не почуял как ты меч с кольца снял? Ага… Как же! Теперь послушай и запоминай так, словно на носу вырублено. Тебе. Меня. Не. Одолеть. Понял?

Жур чуть заметно кивнул. Не хотелось, но подбородок сам проклюнул под настойчивым взглядом Громовника. Ящер бы его побрал…

– Вот и добре… – тонкие губы, только что обрамлявшие пасть чудовища, растянулись в надменной улыбке. – Пойдем, друже, у нас еще столько дел впереди. Только не забывай того, что тут увидал. В таком обличье, коль чего, я тебя с края света достану.

– Уж запомню… – Жур зябко поежился.

Жур зябко поежился, хотя наполнявшийся силой день уже порядком прогрел замшелые бревна избушки. Страшные раны на месте глаз безразлично таращились в полумрак, едва освещенный бьющим сквозь дверные щели солнечным светом. До ушей не доносился ни единый хруст ветки – ночные гости либо отошли далеко, либо выучились ходить по лесу как рыси. Или как волки?

По молодости каждая преграда не кажется абсолютной… Наверное молодость тем и разнится от зрелости, что в более старшие годы память хранит не мало преград, одолеть которые так и не удалось. И что это дает? Неуверенность или осторожность? Кому как… Но в любом случае это дает знание своих пределов.

Жур вздохнул. После стычки с чудовищем, в которое обернулся Громовник, казалось для этого зверя нет в мире живых никаких преград. Тогда Жур отчетливо понял, что ему действительно придется выбирать между смертью и служением Громовнику. Может даже не служением, а этой странной дружбой, не известно на чем державшейся. И он выбрал жизнь… Кто же мог знать, что на подступах к Перемышлю…

На подступах к Перемышлю дорога заметно расширилась, густые темные кроны над головой открывали уже целые поляны неба, поросшие цветастыми звездами. Жур ехал хмурый как дождевая туча, а Громовник то и дело посмеивался одними глазами, в них полыхало яростное пламя, оставшееся от звериного облика.

– В городе заночуем, – негромко поведал он. – А с утра сразу на Киев.

– Это еще к чему? – искренне удивился Жур.

– Тебе что, пяток лет покняжить неохота? Вытянем с Руси все, на что она только способна, а с эдаким богатством куда угодно податься можно.

– Что ты молотишь! – не сдержался Жур. – Язык хуже всякого помела… Сдурел – вдвоем Киев брать? Да будь ты хоть в этой пропахшей псиной шкуре, тебя Святослав-богатырь в бараний рог скрутит! А Добрыня? Он Змея одной левой на обе лопатки…

– Сам дурак… – беззлобно усмехнулся Громовник. – Со Змеем сражаться проще. Его и видать издали, и промахнуться по нем сложновато. Али не так?

Жур только рукой махнул, не хотелось попусту спорить, но его спутник не унимался, продолжил с той же ухмылочкой:

– Я же в людском обличье могу в упор подойти, а потом рррраааззз!

Громовник стремительно выбросил руку к самому лицу соратника, словно метил вцепиться когтищами в горло, тот от неожиданности чуть из седла не вывалился.

– Не дергайся, тебя грызть не буду, мы ведь друзья… А вот кто из могучих богатырей устоит, когда клычищи у самой глотки, да еще на пиру, а не в чистом поле?

Жур нахмурился пуще прежнего, но смолчал – отвечать было нечего.

– То-то! – довольно кивнул Громовник. – Супротив меня теперь вообще ничего не устоит. Это вы волки, а я… Я другой! Сами Боги меня таким сделали!

– Или Ящер… – презрительно фыркнул Жур. – Погоди! Что это там за деревьями? Будто всадник…

– И что с того? – чуть насторожился Громовник. – Где? Не вижу ничего!

Он чуть склонился в седле и Жур с ужасом разглядел явственные звериные черты – еще во многом человек, но уже кое в чем злобная тварь. Жутко… Кони заволновались, зафыркали, лес вокруг словно замер, погрузившись в неживое безмолвие. Теперь и Громовник разглядел через ветви внушительную фигуру на высоком коне, замершую за поворотом дороги.

– Он что, хворый? – озлобленно фыркнул он. – Стоять посреди дороги как Велес на Подоле. Может давай прямиком через лес и зайдем ему в спину?

– Ты что? – довольно осклабился Жур. – Испугался одинокого воя? А как Киев собрался брать?

– Помолчал бы… Я просто хочу как проще. Да ну его, еще ноги ломать через лес. Поедем как ехали. Но! Давай, конячка, а то заснешь на ходу!

Дорога словно нехотя изогнулась, легкий ветерок пробежал по верхушкам деревьев. Громовник еще больше пригнулся и конь под ним затрясся как телега с кривым колесом – безнадежно, испуганно, страшно. Того и гляди скинет как в прошлый раз. Но самоуверенный витязь не стал дожидаться, сам соскочил с седла и беззаботно подняв голову шагнул вперед. Конь не пошел за хозяином, прижался у края дороги, глаза бешено таращились в темноту, бока вздымались будто кузнечный мех.

Жур седло покидать не спешил, конь под ним робко топтал опавшие листья, плелся чуть позади бодро шагающего Громовника, как всегда рвущегося к намеченной цели. Ишь ты, даже меч не достал! До чего же самоуверенный гад… И когда эту самоуверенность сорвало с лица словно маску, сменив удивлением и испугом, Жур довольно сощурился – значит есть сила, способная остановить эту тварь.

Но то, что удалось разглядеть в свете звезд, напугало Жура может быть даже больше, чем жуткое превращение Громовника.

Посреди дороги, поставив рослого серого скакуна поперек, восседал в седле закованный в полный доспех воин. Грозный, безжалостный, бесстрастный. Блеклый металл вяло мерцал в неверном свете, лицо скрыто надежной личиной шлема, огромный меч лежит в руке расслабленно, но всегда готов превратиться в губительную булатную молнию. Он был нереален как призрак и реален как смерть, легок как ветер и тяжел как поступь древнего Бога.