Текст книги ""Фантастика 2025-115". Компиляция. Книги 1-27 (СИ)"

Автор книги: Александра Черчень

Соавторы: Василий Маханенко,Дмитрий Янковский,Юрий Уленгов,Валерий Пылаев,Вячеслав Яковенко,Макс Вальтер,Мария Лунёва,Владимир Кощеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 342 страниц)

– Скоро суше станет, – принюхавшись, сказал он. – Топко лишь здесь, дальше идет обычная земля. И чего этой топи бояться? Мы и похуже болота видали.

Едва он это молвил, вдруг потянуло таким студеным ветром, что путники перепуганно остановились. Ветер быстро окреп, в густой траве забушевали волны, как в море, одежда хлопала и ничуть не защищала от пронизывающей стужи. Расступившиеся деревья шумели, как бурная река в половодье.

– А это еще что такое? – скрестив руки от холода, встревожился Ратибор. – Ну и шуточки у Стри-бога…

По небу пробежала явственная рябь, словно сорвавшийся ветер погнал по нему невысокие волны, звезды замерцали испуганно, жалко. Тут уж путники перепугались не на шутку. Волк глянул в небеса и бледнеющими губами прошептал сквозь завывания ветра:

– То ли это запоздалое похмелье после пира, то ли мир собирается стать с ног на голову…

– На похмелье не больно похоже, – ежась, возразил Ратибор. – Такое разве что после мухоморной настойки привидится. Так что скорее миру надоело стоять на ногах.

– Или его кто-то решил опрокинуть добрым пинком… – предположила Мара.

Ветер трепал ее платье особенно беспощадно, казалось, вот-вот невидимые руки сорвут с нее одежку и бросят в вертящиеся вихри опавших осенних листьев.

Внезапно ветер стих, как ножом отсекли. Воздух на краткий миг стал совсем непрозрачным, будто черная густеющая смола. Мара испугалась, что не может вдохнуть, и захлебнулась собственным криком. Но сердце не успело стукнуть дважды, как мир снова раздался вширь, а живительный воздух хлынул в сжатую клещами страха грудь.

Друзья без сил повалились в густую траву, закашлялись… И тут над ними раскололось небо. Словно тонкий ледок на озере – треугольные осколки расползлись, оставляя под собой кромешную беззвездную черноту, перемешались и с почти ощутимым грохотом стали на место, поменяв местами правое и левое.

Все трое, устав бояться, продолжали лежать в траве, а Ветерок как ни в чем не бывало мирно срывал губами тонкие листья и прядал длинными мохнатыми ушами.

– Ящ-щ-щер… – первым подал голос Волк. – Чем дальше, тем интереснее становится жить. Эй, Ратиборушко, ты когда-нибудь такое видал?

– Да было пару раз… – уклончиво ответил стрелок. – Сарацины показали, как хмельной дым вдыхать, так я навдыхался до того, что небо мне точ-нехонько на макушкугрохнулось. Могу даже шишку показать.

– Иди ты… – попробовал приподняться Волк. Жуткая тошнота судорогой перехватила горло, мир

покачнулся и завертелся в глазах, будто колесо, в которое на ярмарке садят белку. Певец со стоном повалился в траву и болезненно зажмурил глаза.

– У-у-у-у… – жалобно простонал он. – Что-то мне совсем худо… Понять не могу. Голова кружится, как от хренового хмелю, а ведь столько я даже не выпью. Стоит глаза приоткрыть, как наизнанку выворачивает.

– А если не открывать? – задумчиво поинтересовался Ратибор.

– Тогда вроде добре. Жить можно, по крайней мере.

– Эй, Мара… – осторожно позвал девушку стрелок. Глаза открывать он не собирался, дорожил съеденным. – Ты там живая?

Короткий утробный звук вместо ответа оказался красноречивее слов. Ратибор только поморщился, а Волк подумал, что иногда закрытые глаза • — преимущество. Не портят впечатление.

– Да что же тут происходит? – с невыразимой безысходностью спросил он. – Нам что теперь, так и лежать, словно жукам на спине? Ни шевельнуться, ни пер… не перевернуться, говорю. Ящер бы все это побрал…

Трава была мягкой, сочной, совсем не осенней. Ратибор подумал, что в ней можно лежать без конца, даже умереть можно тут, тихо, от старости. И остаться… Теплый ветер будет гнать волны, холодный ронять желтые листья и снег, а потом талые воды омоют корни травы и побелевшие кости. Был в этом понимании какой-то особый, невыразимый покой, а все существующее казалось не более чем странным и ничего не значащим сном. Бредом. Суетой никчемной.

Вставать не хотелось. Незачем. Не все ли равно, кто и за что будет сражаться в этом бредовом сне? И кто победит? Ничего от этого не изменится. Важна только эта трава, мягкость и посвист ветра в длинных стеблях. И еще закрытые глаза. Зачем вообще младенцы их открывают? Глупые… Если бы люди рождались сразу взрослыми и умными, они бы глаза ни в жисть не открыли.

Странная, еле ощутимая тревога тронула сердце. Но Ратибор настолько увлекся смакованием покоя и равнодушия, что мало внимания обратил на эту едва ощутимую льдинку. Ему удивительно нравилось думать про людей с закрытыми глазами, лежащих в густой высокой траве.

С закрытых глаз мысли естественным образом переметнулись на слепцов, а с них на одного конкретного – Жура. Стрелок даже разозлился, что в его мечты так грубо влез никчемный и совсем посторонний образ, не связанный со всеобъемлющим мировым покоем. И эта злость на кратчайший миг настолько вывела его из равновесия, что он услышал какой-то далекий голос, не вяжущийся с приятным и спокойным шелестом перемешанной с ветром травы.

Опять отцовским голосом заговорил меч.

И тут же Ратибора снова что-то толкнуло в приятное и беззаботное зеленое море, простирающееся до самых краев земного диска и в самую глубину души. Голос начал стихать, но стрелок по наитию понял – беда. Он вдруг почувствовал себя не на травяном ковре, а в бушующем зеленью океане, а далекий голос, как одинокий остров, оставался последней надеждой на спасение.

Стрелок мысленно рванулся навстречу отцовскому голосу, но какая-то огромная зеленая тень упруго оттолкнула его душу обратно. И тут Ратибора проняло… Он понял, что кто-то или что-то мешает ему сделать желаемое. Этого было достаточно. Иначе как нападением посчитать это было уже невозможно. И выход, подсказанный длинной чередой встреченных в жизни опасностей, оказался очевиден до острой душевной боли – драться. Он так привык. К этому его приучили с детства.

Стрелок напрягся и попытался скинуть нахлынувшее оцепенение. Голос стал громче, но внятности в нем не прибавилось – ничего не разобрать. И снова удар, будто зеленую сетку на голову накинули, все стало глухим, равнодушным, неявным.

Ратибор мысленно разорвал лохматый покров, но сумел расслышать всего два слова, сказанные голосом отца: «Не сдавайся!»

Этого было более чем достаточно. Стрелок вдруг представил в собственных руках длинный и узкий огненный меч, рассекающий пространство острыми лезвиями пламенеющего клинка. Меч представлялся так ярко, словно ладони действительно сжимали тяжелую бронзовую рукоять, даже огненные резы виднелись на огненном булате. Синее пламя на ярко-оранжевом. «И ты вместе с нами…»

– Ну… Подходите… Твари… – сквозь зубы прошептал Ратибор, покрываясь холодной испариной.

И они кинулись. Сразу три, с разных сторон. Ни формы, ни цвета существ Ратибор разглядеть не сумел, только поразился, что не спит, а видит сон, который слишком похож на явь. Он не понимал, как это можно – лежать в траве и в то же время биться в каком-то упругом, будто вода, пространстве. Словно душа отделилась от тела и теперь рассекает тьму огненно-ярким клинком, а само тело, оцепеневшее, неподвижное, лежит совершенно беспомощным, вонзив пальцы в жирную черную грязь.

Вообще-то он и раньше дрался во сне – с самого детства. С возрастом менялись только причины этих отчаянных битв. В детстве бился за славу, чуть позже за девок, а когда погиб отец, мстил за отца.

На самом деле он так и не нашел убийцу, но почему-то очень явственно представлял его лицо. До сих пор. Им так и не удалось сойтись в поединке, но Ратибор столько раз убивал врага во сне, что отец в Вирые мог чувствовать себя отомщенным. Однако теперь сон был совершенно иным. Вместо ясного и знакомого образа врага – безликая туша, вместо одного – трое. Да и сам сон казался куда реальнее, чем странная явь в перевернувшемся мире.

Сделав несколько безуспешных выпадов, стрелок сквозь сон сообразил, что таким мечом можно и не махать. Странное оружие жило собственной жизнью, мягко освещая пространство на пару шагов вокруг – за границами света была абсолютная темнота. И в этой темноте пряталось нечто, что не кусается и не грызет, но все равно нападает. Трое. Только сейчас нападать не спешат, притаились. Ратибор откуда-то знал, что главная сила меча именно в свете, создающем границу. Не в ударе, а в том страхе, который нагоняет оружие на врагов, не смеющих перейти через грань света и тьмы. И несмотря на то что меч этот ничем не был похож на его, Ратиборов меч, почему-то подумалось, что некая связь все же есть. Словно у стального клинка есть собственная душа и именно она проявляется в странном сне. Она – стерегущая и грозная, предназначенная для отражения натиска» неведомого врага, того врага, с которым доселе сталкиваться не приходилось.

Ратибор не знал, как обращаться с таким врагом, – меч знал. И, создав границу из света, он словно рассек пространство на то, что внутри, и то, что снаружи. Это было гораздо действеннее любого удара. Невидимые и неощутимые враги неохотно отползли в глубину сна, а сам сон стал белым, как предутренний туман, клубящийся над рекой. Затем и вовсе прозрачным, как сама река. Ратибор вынырнул из него и, ничего не понимая, широко распахнул глаза.

Стихающий ветер гнал волны в высокой траве, меч спокойно лежал в ножнах, но мир вокруг вертелся колесными спицами.

– Вот зараза… – тихо прорычал стрелок. – Отчего же голова-то так кружится?

– Я, кажется, знаю… – еле живым голосом ответила Мара.

– Что-то слишком много ты знаешь. – У Рати-бора не осталось сил даже на то, чтобы как следует съязвить.

– Не знаю, а вижу. Я глаза раньше всех открыла и закрывать не стала. Вот и увидала то, от чего вы прячетесь. У меня поначалу тоже все колесом вертелось, а теперь успокоилось, только покачивается, как лодка в неспокойной реке.

– Ну? – нестройными голосами поторопили Волк с Ратибором.

– Вот вам и «ну». Левое с правым снова стали на место! В глазах-токартинка прежняя, аголова осмыслить не может, вот и крутится все, как на ярмарочном шесте. Точнее, крутилось. Сейчас уже вроде проходит.

– Ты уверена? – морщась, но не закрывая глаз, поинтересовался стрелок.

– В том, что проходит, или в том, что левое с правым?

– Да плевать мне, проходит у тебя что-то аль нет! Как ты узнала про смену сторон?

– На Стрибогову Сосну поглядела. Чего уж проще! Сейчас она стоит так, как ей и положено.

Ратибор усилием воли попробовал остановить безудержное вращение. Получалось плохо, хоть плачь. Ладно, если у Мары уже унялось, значит, уймется и у него.

Он впервые пожалел о съеденном за день.

Через некоторое время мир перестал кружиться перед глазами, но желудок все равно никак не хотел опускаться ниже кадыка. Ратибор попробовал приподняться – получилось. Но даже сидение на корточках принесло такое невыразимое страдание, что снова пришлось прилечь.

– Тьфу… – Стрелок сплюнул в сторону. – Вол-чара, ты там как?

– Живой…

Ратибор раздвинул траву и глянул на лежащего рядом друга – лицо у того даже в темноте выглядело желтым.

– Пойдет. Вставай давай, а то уснешь ненароком.

Волк со вздохами и ахами уселся на корточки, потом даже осмелился встать. Качало его безудержно, но на ногах устоял.

– Сколько тут еще топкого места? – поднимаясь на ноги, спросил стрелок.

– С версту, не боле. Может, даже меньше. Но сухое место я уже носом чую, так что к Киеву лучше всего напрямик.

– Надо огонь высечь, – сказал было Ратибор, но осекся. – Вот леший! Сколько добра-то пропало… Жуть! Конь со всеми мешками остался по ту сторону. Там и мой лук у седла, и ножны Мары, и огниво… Вот же зараза… И еда тоже там.

– Ладно тебе убиваться, – неприязненно фыркнул Волк. – Было бы из-за чего.

– Да уж хрен там. Денег нет, а ты добром раскидываешься. Послушай, девица… – вкрадчиво произнес Ратибор, обернувшись к Маре. – А тебе точно неизвестно, как мы на тот поверх мира попали?

Мара неуверенно опустила взгляд, но стрелок ухватил ее за рукав:

– Я слушаю очень внимательно. Если знаешь, как оттуда выбираться, то должна знать и как туда попадать.

– Мне голос про то ничего не сказал, – тихо качнула она головой.

– Эй! – резко обернулся Волк. – Друже, ты что совсем умом тронулся? Девица тут при чем? Отпусти ее, говорю!

– Засохни! – неожиданно резко гаркнул Ратибор

– Сдурел? – Волк даже глаза вытаращил. – Ты сейчас на Витима похож, тот тоже в каждом слове опасность видит. Или в молчании. Ему без разницы помнишь?

– Изыди, говорю. Ты слишком мало ведаешь, что£ влезать в наш разговор.

– Отпусти ее. – Голос Волка прозвучал непреклонно.

– Иди к лешему, – сверкнул глазами стрелок. – Мара, я слушаю.

– Отпусти. – Девушка всхлипнула, не подымая глаз. – Я ничего не знаю, честно.

Луна светила так ярко, что можно было разглядеть каждую мелочь. Мара плакала. Слезы текли по щекам, и в каждой капельке светилась яркая желтая бусинка, словно самоцветные камни рождались в печальных глазах.

Мара попробовала отдернуть руку, но Ратибор держал ее цепко, как в потешных боях на льду. Он почувствовал, что Волк двинулся к нему. Защитник…

– Отвянь, – не оборачиваясь фыркнул стрелок. – Сам ведь не знаешь, во что лезешь.

– Мне плевать, – напряженно, но с показным спокойствием молвил певец. – Девку не тронь. Ради богов прошу.

– Отвяжись, сказал!

Волк ударил как раз тогда, когда Ратибор ожидал. Удар был добрый, но певец мог бы сечь намного быстрее – то ли не оправился от головокружения, то ли специально давал другу шанс. Поэтому стрелок был уверен, что это не всерьез, просто демонстрация намерения. Ну и леший с ним.

Ратибор резко толкнул Мару, и, ^когда Волк замер, чтобы не повредить упавшую под ноги девку, выхватил свое оружие, и со свистом рассек воздух. Два клинка, высекая искры, встретились над их головами. И луна погасла.

Наступила полная темнота.

– Ящер… – раздался удивленный голос певца.

– Ты еще не раздумал мне кишки выпускать? – ехидно спросил Ратибор.

– Куда луна-то делась? – Уверенный голос Волка подернулся легкой тенью испуга.

Он опустил меч; но в ножны не вложил – напряжение неизведанности не давало расслабиться ни на миг, даже живот начало сводить. Шутка ли, столько всего в один день!

Тьма начала расплываться неясными образами – глаза привыкали к густой жирной тьме.

– Лешак ее знает… – с облегчением опуская оружие, пожал Ратибор плечами. – Сегодня уже ничему не удивлюсь. В другой мир проваливались, небо на куски разлеталось, левое и правое менялись местами. А тут всего лишь луна пропала. Хоть бери и сказку складывай.

– Найдется кому сложить, – убежденно фыркнул певец. – Мара, у тебя все хорошо?

Девушка не ответила.

– Мара, ты где?! – В голосе Волка послышалось такое надрывное беспокойство, какого до сих пор за ним не замечалось.

Ратибора легонько кольнуло в душе – сколько соли вместе съели, а за девку беспокоится сильнее, чем за проверенного соратника. Еще и с мечом кидается.

– Я тут… – еле слышно вымолвила девушка, и по голосу стало ясно, что даже такая короткая фраза далась ей совсем не легко. – А вот вы где?

И до Ратибора, и до Волка дошло одновременно.

– Чтоб меня! – хором воскликнули они.

– Ящер-р-р-р… – от себя прибавил певец.

– Зараза, – привычно сплюнул стрелок.

Взгляд уже обвыкся с темнотой, и подкрадывающиеся огоньки алых глаз теперь виднелись отчетливо. Было их много – на двоих хватит, еще и останется.

Мара тоже все поняла и не смогла удержать нервный смешок:

– Сам ведь туда хотел, Ратиборушко!

– Нет, вы только поглядите, она еще и смеется! Вот вылезу…

– А вылезай! Я тебя тут уже жду!

Ратибор посмотрел на Волка. Несмотря на дурацкое положение обоих, он улыбался, словно раскрашенная скоморошья маска. Очень даже похоже, особенно в темноте.

– Ты хоть помнишь, как выбираться? – ехидно спросил певец. – А то что-то слишком много желающих закусить конское мясо человеческим.

– Нашел с чего трястись, – стараясь говорить ровно, скривился Ратибор. – Я знаешь сколько этих тварей сегодня наколотил? Тут столько нету. Зато теперь мы точно знаем, как ходить туда-сюда. С того света на этот. Точнее, наоборот.

– Мы? Это ты погорячился, друже. У меня уже ум за разум заскакивает, а связать одно с другим не могу.

– Это оттого, что ты не знаешь с мое. – Стрелок довольно сощурился. – Я тут уже второй раз, так что у меня есть что связывать, а у тебя нет. Вот и весь сказ.

– Ну так поделись! – настороженно оглядываясь на приближающихся тварей, передернул плечами Волк.

– Видишь ли… Мы, пока тебя по лесу искали, с Марой немного повздорили. Не понравилось ей, как я подошел. Ну… Она на меня и накинулась, будто кошка. Но кошка-то хоть с когтями, а эта с мечом. Я уж и так уворачивался, и эдак, все не хотел свой меч в ход пускать, а она рубит и рубит. Ты бы что делал, а? Во… Я тоже рубанул. Голова ведь не чужая. Тем более она мне очень идет, все говорят.

– И что? – поторопил Волк, не спуская взгляда с десятка мерцающих глаз.

Несмотря на расстояние, шуму от тварей было достаточно – визжали, урчали, хрипели на все голоса, словно ледоход на реке.

– Ничего. Я тогда сразу ничего не понял и разницы не почувствовал. Только сейчас дошло. Мы с Марой тогда два колдовских меча скрестили, и оба оказались тут. Теперь с тобой то же самое.

– Ладно, я понял. – Певец говорил торопливо. – Давай выбираться отседова. Как там, навершиями, да?

– Чего спешишь, будто голый в баню? – расправил плечи стрелок. – У нас тут добра осталось, а ты решил сматываться.

– Какое добро? Ты сдурел? Нет уж, моя шкура стоит дороже, чем твое огниво и лук. Мало палок в лесу? Сделаешь новый. Пойдем! Ящер… Не видно ничего в потьмах…

– Мечом осторожней, а? – дернулся Ратибор. – Им бриться можно, а ты его мне под ребра… Не го рячись, отсюда до того места, где мы с Марой лошад ку оставили, не больше версты. От лошадки наверня ка мало осталось, а вот лук, огниво и стрелы вполн можем сыскать.

Одна из тварей была намного резвей остальных -кинулась из темноты, с рычанием разбрызгивая п< сторонам тягучие белые слюни. Волк с перепугу снес ей полголовы, но она еще дергалась во мраке и звучно скребла когтями сухую землю, истекая зеленой жижей.

– Фу… Ну и дрянь, – удобнее перехватив меч, пожаловался певец. – Никогда не думал, что придется подыхать из-за чьей-то жадности. Огниво он пожалел! Тьфу…

– Да, что-то их тут многовато… – осмотрелся Ра тибор. – Трусливый ты до ужаса, но ведь друг все-таки. Давай сюда навершие, будем сматываться, а тс и впрямь еще загрызут ненароком.

Они соединили рукояти мечей, мир дрогнул, и яркий свет луны выбил из глаз болючие слезы.

– Ну что? – ехидно спросила Мара. – Нагулялись?

Она стояла с мечом в руке, готовая ко всему.

За ехидством сквозило явное облегчение – не очень-то ей хотелось оставаться одной в самой середке Звериной Топи.

– Ладно тебе! Зато мы знаем способ, как туда и обратно ходить, – похвастался стрелок. – Мало ли зачем пригодится… Может, это стоит даже больше, чем огниво. Хотя и огниво жаль. Н-да… Знали бы раньше, не пришлось бы с Микулой лезть на киевскую стену. Ее, поди, на том поверхе мира и нет. Очень удобно.

– А твари? – Волк задумчиво осмотрел перемазанный клинок.

– Люди порой во сто раз страшнее. Чего меч-то вытащила? Не трону я тебя…

– Плохо без ножен, – вздохнула Мара и снова прикрепила меч к седлу.

– Купим, – отмахнулся стрелок. – Как только деньги появятся. Слышь, Волчара, может, все же наймемся к Владимиру татей ловить? Опыт есть.

– Поглядим. Надо Жура с Микулкой дождаться, тогда все прояснится. Пойдем-ка лучше, а то таким ходом и к утру до Киева не доберемся.

Волк ухватил Ветерка за повод и уверенно потянул на север. Под ногами хлюпало все меньше, кочки превратились в небольшие островки, а через четверть версты вода стала отступать, оставляя глубокие омуты и заболоченные озерца. Луна в них отражалась гладко, как в зеркале из почерневшей от древности бронзы, лишь иногда покрывалась кругами от упавшего с дерева листа.

Когда Ветерок перестал вязнуть копытами, в седло снова усадили Мару.

Топь отступала к западу – оттуда несло болотистой гнилью, за редкими деревьями мерцали блуждающие огоньки, в траве полыхали гнилушки. Нехорошим светом, призрачным. Быстро холодало, иногда легкий ветер рябил широкие, заросшие ряской лужи, заставляя облик луны колебаться и дробиться на тысячу мелких отблесков. Пахло густой травой, тиной и страхом, небо было равнодушным, даже звезды мерцали не так усердно, словно ровненькие, пробитые в небесном своде дырочки. Мало их было, луна не давала им места.

– Жутковато тут, – поежилась девушка. – Аж морозом по коже.

– Это ты россказней про худое место наслушалась, – отмахнулся Ратибор. – Всякие страсти, упыри, водяные… Чушь это все. Ну откуда посреди топи упырь? Тем более на том месте, которое все за худое держат? Для того чтоб упырь получился, прежде всего нужен покойник, лучше всего утопленник. Ну а кого лешак сюда понесет? В самую середку-то? Вот если бы мы утопли…

– Не каркай, – осек его Волк.

Он шел осторожно, в своей манере, держась правой рукой за стремя.

– Нет, я это к тому, что таких дуралеев, как мы, мало сыщется. Так что упырей тут быть просто не может. Вот если водяной, тогда дело другое, но и то вряд ли – ночь слишком лунная. А они света не любят, пока зима не наступит. Кстати, Волчара, ты видал, как водяные на льду греются?

– Ну.

– Вы что, водяных видали? – Мара забыла про страх, такой ее разобрал интерес. – И какие они?

– Обычные. – Стрелок с удовольствием размазал по щеке одного из последних в этом году комаров. – Летом они бурые, правда, может, оттого, что дохлые. Живых я летом не видал никогда, только когда рыбарям в сети попадаются. Они ведь по жаре в глубине сидят, а к берегу подползают только вечером, ребенка задушить зазевавшегося или девку для потехи стянуть.

Девушка брезгливо поморщилась.

– А зачем они детей душат? – поинтересовалась она.

Про девок спрашивать не стала, видела от водяного приплод. Волхвы таких детей приносили в жертву Чернобогу, мол, нам чужого не надо – что от Чер-нобога, то к Чернобогу и вернуться должно.

– Они детьми сытятся, – охотно пояснил Ратибор. – У них мясо нежнее. А рот у водяного такой, что кусками туда не запихнуть ничего. У него верхняя губа с нижней срослась мясистыми наростами, так что сосать он может, а кусать нет, хотя зубы там – дай бог каждому. Вот водяные и ловят детей, душат и утягивают на дно. Там они под корягами тухнут помаленьку, а когда хорошенько размягчатся, так самый вкус.

Девушка скривилась, прикрыв рот кулаком.

– Ты бы языком не гонял ветер впустую, – буркнул Волк. – Ты же девице рассказываешь, а не собутыльнику в корчме.

– Она покрепче собутыльников будет, – пожал плечами» стрелок. – Одному я рассказал, а его так вывернуло, что не то что ужин показался, а до самого завтрака дело дошло.

– Слушай, Ратиборушко… – не выдержал певец.

– Ну да. Мы с тем собутыльником…

– Ты про водяных рассказывал, – напомнила Мара.

– А чего про них рассказывать? – удивился стрелок. – Разве что про то, как на льду зимой греются. Это да. Зимнего света они почему-то не боятся, вылезают на лед прямо днем. Их, зеленых, очень хорошо на снегу видно. Жирные, бугристые, в бородавках все. Храпят от удовольствия и шкрябают когтищами снег. Иногда так храпят, что под лед проваливаются. Сам видал. Зимой они почти не опасные, только если подойти. Тогда кидаются и душат.

– Ужас какой, – снова поежилась девушка.

Словно в ответ на ее слова далеко на западе завыла проседающая топь и почти сразу рядом ухнула выпь, да так громко, что все трое вздрогнули. По лужам пробежала рябь, заставляя колыхаться отраженное блюдо луны. Снова заурчала проседающая размокшая глина, смешанная с вековым торфом. На этот раз совсем близко, ближайший омут запузырил-ся, словно кипящий котел, даже пар пошел, свившись в туманное облачко. Запахло тухлятиной, в траве проскочили синие огоньки. Мара почувствовала, что руки стали холодными, непослушными, Ветерок тоже забеспокоился, захрапел, будто почуяв запах охотящейся волчьей стаи.

– Тише, конячка… – успокоил его стрелок. – Ничего тут страшного нет, одни звуки. И запах противный.

Ветер почти стих, деревья попадались все чаще – то ли остров большой, то ли топь кончается.

– Это остров, – уверенно сказал Волк. – Там дальше опятьвода. Может, лучшезаночуем на сухом?

– Без огня? – надулся Ратибор. – Говорил же, что огниво понадобится! Нет же – твари, твари. Вот и приходится теперь переться по темноте. Тьфу…

– Нет, не надо тут оставаться. – Тон Мары стал просительным. – Солнце еще встать не успеет, а мы уже будем в Киеве. А то по свету мне стыдно – платье разорвано.

Конь снова фыркнул, но на этот раз намного спокойнее. Ветер почти стих, едва колыхал верхушки травы.

На острове разбежалась кривоватая березовая роща, а посреди, на небольшом лысом бугорке, стояла старая, почерневшая от времени береза, желтеющая тонкими листьями в свете луны.

– Так… – сощурился Волк. – Место худое. Лысая горка и береза в середке. От таких мест добра не жди, это я точно знаю. Обойдем?

– По воде? – поднял брови стрелок, – Надо ли? Проскочим быстренько, да и леший с ним.

Конские копыта застучали по сухому, трава тут была короткая, словно кошачья шерсть, но гораздо менее густая, шаги почти не глушила, так что звук разлетался отчетливо до самого леса, вспугивая спящих птиц и притаившихся в траве зайцев. Мара каждый раз вздрагивала, когда черная тень срывалась с ветвей и, хлопнув крыльями, мелькала на фоне огромного лунного диска.

Комаров на острове оказалось почему-то больше, чем на болоте, над низкими кустами стояло густое неприятное гудение, в звездах путались десятки кувыркающихся нетопырей, смахивая с небесного купола холодную звездную пыль. От нее сверкала трава. Или это луна светила до неприличия ярко.

Береза в центре пригорка стояла словно живая – желтые листья сыпались с ветвей едва не сплошным потоком, но меньше их не становилось, да и землю они покрывали ровным, но не очень толстым ковром. В свете луны, несмотря на почти полное безветрие, дрожала каждая веточка, и, если прислушаться, можно было услышать ровный, бархатный шелестящий шум.

– Помер тут кто-то, что ли? – принюхался Волк. – Мертвечиной попахивает.

Ратибор, держась за стремя, почувствовал, что Мара дрожит мелкой дрожью.

– Ничего не чую, – стараясь выглядеть беззаботным, ответил он. – Это болото так воняет. Пойдем скорее.

Девушку не надо было упрашивать, она чуть стукнула коня пятками, и Ветерок перешел на неспешную рысь.

Лес распугивал тишину: шуршали ветви, шуршали листья, шуршала павшая листва под ногами. Точно так шумит мелкий грибной дождик – не сильно, но настойчиво. Было очень светло, но свет был холодным, призрачным, и все выглядело объемным и плоским одновременно, будто вырезанным из бересты и расставленным что дальше, что ближе.

Путники миновали серединную березу, а за ней роща стала совсем редкой, видно было даже, как блестит луна, отражаясь в воде где-то далеко впереди.

– Смотрите, лось! – неожиданно сказала Мара, указав рукой чуть на запад.

Волк на ходу слегка повернулся и разглядел шагах в ста здоровенного матерого лося, стоявшего словно идолище, совершенно неподвижного в свете луны.

– Не боится, – без особого удивления сказал певец.

Лось стоял чуть боком, повернув в сторону путников огромную, тяжелую морду. Один рог был обломан наполовину, отчего его голова чуть косилась от неравной тяжести; второй, будто обросшая пальцами лопата, влажно поблескивал в сочащемся лунном свете. Ноги лося на четверть погрузились в блестящую воду, и казалось, что это не зверь вовсе, а рубленое изваяние, вплавленное в черное блестящее стекло.

– Жаль, лука нет, – вздохнул Ратибор, чуть отстав, чтобы увидеть животное. – Мяса бы на две седмицы хватило. Еще бы и продали за деньги.

Островок скоро кончился, и снова пришлось брести в сверкающей желтыми бликами воде. Мара спешиваться не стала – не глубоко, а Ветерок шел уверенно, бодро.

– Красиво как! – не удержалась девушка. – Сколько видно, столько вода. Будто зеркало серебристое.

– Тебе хорошо в седле, – недовольно фыркнул стрелок.

Новые сапоги набухли от воды, стянув не зажившие от ожогов ступни, ноги вязли, и их приходилось силой вытягивать из жирной прилипающей грязи. Хотя вода совсем не глубокая, не достает даже до верха сапог. Но идти тяжело, неудобно.

Лось остался позади, только морду неслышно повернул вслед за путниками.

– Присесть удастся не скоро, – уныло вздохнул Волк. – Хотя нет, вон там уже не блестит, видите? Наверное, там топь и кончается.

– Скорей бы уже… – напряженно ссутулилась Мара

Ее золотистые волосы переливались'в свете луны, рассыпаясь по плечам живым теплым сиянием. И ярким лунным светом светилась белизна кожи в разрыве сарафана.

Волк поймал себя на мысли, что поглядывает на нее украдкой, хотя таиться вроде бы нечего. До чего же красивая… Сил нет. Певец почему-то представил ее совершенно раздетой, но от этого она не стала ни хуже, ни лучше, даже доступней не стала – молчаливая, таинственная. Будто зыбкий лесной дух с жаркой кровью богов в жилах. Ее хотелось коснуться, обнять, но не захапать по-мужицки, а лишь приласкать, чтобы хоть немного унять затаившуюся в глазах грусть. Ей хотелось петь песни, хотелось представлять ее рядом, близкую, отдающуюся, но даже i> мыслях не хотелось перейти от мечтаний к делу.

Волк снова глянул на запретную голую ногу и вздохнул, переполнившись неизведанным доселе волнением.

Конь шел уверенно, бодро, словно ему нравилось брести по бабки в воде, а липкая грязь совершенно не мешала напористой поступи. Волк так призадумался, что оступился о кочку и, потеряв пальцами стремя, плюхнулся коленями в грязь.

– Ящ-щ-щер! – выругался он. – Подождите!

Мара остановила коня и обернулась, легкая улыбка коснулась точеных губ. Ратибор и вовсе расхохотался.

– Вот вам и упырь! – гоготал он. – В грязи, тиной пахнет! У-у-у-у! Ну, порычи, Волчара!

– Иди ты к Ящеру, – поднимаясь, огрызнулся певец.

Вдруг стрелок умолк, словно его заткнули, даже следа от улыбки не осталось. Волк никак не ожидал такого после столь безобидных слов.

– Ты чего, обиделся? – удивился он. – Сам хохочешь, потом обижаешься…

Но через пару мгновений стало совершенно понятно, что Ратибор смотрит не на него, у Мары тоже улыбка пропала. Они смотрели куда-то за спину Волка, и у того мурашки по спине поползли от быстро заползшего под рубаху ужаса. Но оборачиваться не стал – вдруг подшучивают? Опять начнут гоготать… Перетопчутся!

– Лось, – выдавил из себя Ратибор безобидное слово, но таким тоном, что у Волка волосы стали дыбом.

В свете луны стало отчетливо видно, как побледнела Мара, даже тени пролегли по щекам.

Вроде не шутят.

Волк не спеша встал, обернулся и… замер. Шагах в тридцати у них за спиной стоял лось – неподвижный, молчаливый, как призрак, с обломанным рогом и склоненной к отражению луны головой. Тот самый.