Текст книги ""Фантастика 2025-115". Компиляция. Книги 1-27 (СИ)"

Автор книги: Александра Черчень

Соавторы: Василий Маханенко,Дмитрий Янковский,Юрий Уленгов,Валерий Пылаев,Вячеслав Яковенко,Макс Вальтер,Мария Лунёва,Владимир Кощеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 342 страниц)

8.

Воды в этой части города не сыскать днем с огнем, но на примете у Ратибора оставался один колодец, почти пересохший, с теплой гниловатой водой. Пить такую, ясное дело, нельзя, но стрелок, нахватавшись ромейских замашек, смешал ее пополам с вином из отрытого под трухлявым срубом тайника. Никакой заразы не осталось, да и на вкус значительно лучше.

В землянке было темно и душно, под сырыми стенами роились тысячи мух, ползали противные, белесые черви. Перемыха пришел в чувство и постоянно просил пить – крови потерял очень много. Микулка крутился вокруг раненного как родная мать, менял повязки, наложенные стрелком, подносил смешанную с вином водицу. На удивление, важные жилы у купца остались в целости, но резаных ран очень много, отрезано ухо, обрублены пальцы, выбит глаз. Зато рана в боку не опасная, не смотря на жуткий вид – кишки целы, а остальное может и зарасти.

– Будет жить… – внимательно оглядев раненного, шепнул Ратибор. – Только в этой грязище его держать нельзя, надо перенести домой к Волку. Только к вечеру, а то ныне весь Киев на ушах стоит.

Перемыхе от вина полегчало, дыхание стало ровнее, а озноб и нехороший жар пошли на убыль.

– Благодарствую… – тихо вымолвил он.

– За спасение? – чуть усмехнулся стрелок.

– За то, что помогли этих гадов побить… – прикрыв здоровый глаз, ответил купец. – Да честь жен отстоять. Я в долгу не останусь! Даже если помру. Но об этом чуть позже… Эта тварь, Бутиян, совсем умом двинулся… Была у меня одна жена, потом взял другую… Так что теперь, вышвырнуть первую, как драную кошку? А они так и делают! Разводом называют это бесстыдство. Ежели полюбилась другая, так они первую жену в шею… Культурные… Уж коль не терпится другую домой привесть, так будь ласков и первую не обидеть – люби, подарки дари, а не захочет, сама уйдет. Но ежели на двоих средств не хватит, так нечего и роток разевать. У них же так – жена одна, а полюбовниц, скока захочется. Трусы… Перед полюбовницами клятв-то нет… Захотел пришел, захотел ушел. Никакой ответственности. А все лихо бабы разгребают.

– Успокойся… – остановил его паренек. – Тебе силы беречь надо.

– Да у меня их… на десятерых еще хватит.

Ратибор притих в темном углу, дышал тихо, прислушивался.

– Послушай… – обратился он вдруг к Перемыхе. – Ты вот что скажи… Правда, что Владимир сбежал, как трусливый щенок? Никак не могу поверить! Не мог он… Не такой!

– Такой, не такой… – усмехнулся купец избитым лицом. – А убег… Бояре, что остались, кажут, мол Белоян волшбой всех в Новгород вывел. Побоялись они биться. Побоялись…

– Или не смогли. – хмуро отозвался из темноты Ратибор.

– Я тоже не мог… – прикрыл глаз Перемыха. – Да вот только надо было. Иначе зачем жить? Он же, тварь, свою шкуру спасал. Теперь от его имени все плюются, а поляки рады-радехоньки, подливают масла в огонь.

– А ты уверен в том, что сейчас рек? Подумай! Свою ли шкуру спасал князь? – стрелок чуть наклонился и узкий солнечный луч упал на лицо. – Это ты рисковал только своей жизнью. Семье бы пропасть не дали, знаешь сам. А вот у Владимира, по всему видать, очень уж тяжкий был выбор. Это вы СЕЙЧАС хорохориться хороши… А если бы поляки взяли Киев боем, то тут бревна на бревне не осталось бы. Жен твоих, красавиц, солдаты по кругу пустили бы, детей в кандалы, а тебя, резвого, на пики. И не только тебя!

Перемыха молчал, только зубы стиснул. Ответить на это было нечего.

– Но без Владимира народ совсем сник… – сказал за него Микулка. – Князь, он как знамя, ему нужно быть в первых рядах! Зажигать собой сердца, придавать волю к победе. Ему надо было остаться… Может быть тайно, но остаться! Собрал бы людей, да шарахнул полякам в спину. Полетели бы из города как в зад ужаленные!

– Чушь… – снова нырнул в темноту Ратибор. – Где же князю спрятаться? Это мы с тобой можем в вонючих землянках… А он князь. Честь не позволит унизиться.

С темнотой Ратибор ушел на разведку. Не было его долго, но воротился довольный, как сарай после ремонта.

– С темнотой пешие дозоры сняли! – радостно сообщил он. – Теперь на улицах только редкие конные разъезды, а их слыхать за версту! Все, други, пора выбираться отседова.

Ночь выдалась темная, растянула на все небо тонкий пуховый платок перистых облаков. Желтый лунный свет тускло сочился к земле, но иссякал раньше, жидко размазываясь по небу, даже звуки прибились, словно влажная дорожная пыль, падали и умирали почти под ногами. Густо пахло сыростью, жабьей икрой и холодным, навсегда брошенным жильем. В бурьяне под стенами рождался, рос и медленно расползался на ночную охоту лохматый туман, напоминая о близкой осени. Комары гудели противно и зло, а далеко за стенами, в зарослях днепровского камыша, заливисто кряхтели сытые лягухи. Микулка живо представил, как они пухнут с натуги, выпучив блестящие в лунном свете глаза.

До дома пришлось пробираться вкруговую, по окраинам, чтоб не переться через рыночную площадь. Микулка посапывая тащил купца на плече, а Ратибор чутко прислушивался к темноте, у него даже уши чуть шевелились, как у собаки. Дважды приходилось хорониться в темных проулках, пропускать троих-четверых всадников, вооруженных мечами и пиками. Но поляки чувствовали себя в безопасности, больше прислушиваясь к рассказам друг друга, чем к окружающим шорохам.

Добравшись до дома, долго лежали в грязи у журчащего водостока, Ратибору не нравилось то одно, то другое. Только когда в соседних окошках за прикрытыми ставнями угасли огоньки света, стрелок помог затянуть Перемыху внутрь. Дома уложили купца на устеленную соломой лавку и Ратибор сразу принялся разбирать пересохшие веники трав за печкой, колдовал над кипящим горшком, что-то мешал, нашептывал. Когда варево было готово, он вымочил в нем бинты, а остатки влил Перемыхе в рот, отчего того перекосило, будто палец в щели застрял.

– Ничего… – нашептывал стрелок. – Знаю, что горькое. Но сладкое полезным не бывает, поверь уж мне на слово. Сейчас ты уснешь, а утром проснешься вдвое живее. Спи, спи… Не лупай глазищем.

И действительно, вскоре купец засопел тихонько и мирно, словно вернулся в далекое счастливое детство. Туда, где цветы по колено, где мамкины волосы теплым ароматом струятся по красивым плечам, а отцовские ладони словно из камня…

– Пусть спит… – тихонько шепнул Ратибор. – Ему сейчас всякий сон на пользу. А у нас одно дело есть. Нужно ему принести горячего молока с малиной, чтоб лихоманку стороной обвести.

– Где ж его взять? – удивился Микулка, не привычный к городской жизни.

– Знамо дело, в корчме! Заодно послушаем, что подпитый люд говорит. На базаре одно, а за добрым медом совсем другое. Да и перекусить не мешало бы, не то свалимся как загнанные кони. У меня уже в голове шумит.

– Верно! – согласился паренек. – И надо все таки до капища добраться. Я же обещал жертву принесть. Нужно до полуночи успеть, а то я обещался сегодня. Только вот где новых кур достать?

– Тьфу ты… – стрелок аж в лице изменился. – До чего же ты иногда узко зришь! Смысл жертвы не в том, чтоб ее тупо на жертвенный камень ложить. Жертва это… Ну… Словно кусочек души! Желание жертвовать – вот что главное! Отдать в благодарность за что-то. Понимаешь? Уже покупая куриц во славу Перуна, ты жертвовал. Может именно поэтому поляк на них налетел…

Он призадумался, словно заново взвешивая сказанное, в глазах мелькнула странная, давно пропитавшая тело усталость.

– Ладно, пойдем. – чуть слышно вздохнул он. – Плохо, что приличная корчма только у рыночной площади… Но ничего, авось проскочим. В других точно молока не сыскать.

При Владимире рыночную площадь каждый вечер вымывали начисто, но такой чистоты, как теперь, Ратибор еще не видал. Ни соринки, ни листика, ни одной воловьей лепешки.

– Чужим трудом легко чистоту наводить. – хмуро сплюнул он на безупречную мостовую. – Зато красота, любо-дорого глянуть… Лучше бы у себя дома вычистились, а то дерьма выше ушей… Заразы…

– Что-то я в чистоте ничего худого не вижу… – пожал плечами Микулка. – Как ни крути, а глаз радуется.

– Тут и раньше грязью не пахло! Но зло берет, когда мою избу выметают соседи. Худой хозяин, али добрый, в чистоте сидит, али в грязи по самые уши – его личное дело. Вот ежели бы он свою грязь, да в соседский двор, тогда по ушам, по ушам! Или, что еще хуже, заместо своей грязной посуды у соседей с плетня чистую воровал. Прибить не жалко.

– Ладно тебе… – паренек попробовал успокоить друга. – Из-за горшка человека бить?

– Не в горшке дело, в принципе! Эх… – Ратибор безнадежно махнул рукой. – По мне так – коль не можешь чего, других попроси о помощи. Но вот помощь непрошеная… Ну… Не знаю… Это как если бы сосед без спросу зашел к тебе в баню помочь спинку потереть. Ты б его, небось, вышиб взашей?

– Вышиб…

– Вот! Так что пусть всяк в своем доме сам хозяйство ведет. Пока не попросит о помощи. Но если из грязной избы зараза наружу расползаться начнет, тогда нужно палить этот дом со всем барахлом. А то и вместе с хозяином.

Микулка не ответил – спорить не время, а согласиться не мог. Надо будет подумать об этом.

Оказалось, что говоря о приличной корчме, Ратибор имел ввиду именно ту, в которой встретились в самый первый раз. Знакомый проулок, широкая улица… Только тогда Микулка подошел к крыльцу с другой стороны, а теперь княжий терем виднелся впереди, на высоком холме.

Ночь выгнала из дневных убежищ хмурых татей, прятавшихся в тенях переулков, крикливых зазывал на игру в кости, трудовой люд, уставший от монотонной дневной работы и теперь ищущий лихих ночных развлечений. Народу по улицам бродило не много, но сном и не пахло, ведь люди, как и все созданные Родом твари, делятся на тех, кого радует солнечный свет и тех, кого манит темная, опасная ночь.

Без оружия Микулка чувствовал себя неуютно. Не то что совсем беспомощным, но как путник без коня – уныло и грустно. Меч давно уже стал если не частью тела, то уж точно неотъемлемой частью души, а это без следа не проходит. И хотя раньше Витим частенько кликал его селянином, паренек чувствовал, что медленно и уверенно становится настоящим витязем. Но старое прозвище не звучало зазорным, было в нем сладкое созвучие с именем могучего богатыря Микулы Селяниновича, который, поговаривали, самого Муромца вместе с конем в кармане носил. Странно… И с такой силищей ни разу не брал в руки оружия. Или врут?

Тати безразличным взглядом проводили двух грязных оборванцев до дверей корчмы и Ратибор, чуть ссутулив плечи, кряхтя зашел внутрь. Микулка поразился, какой он сразу стал пожилой, дряхловатый и толстый, руки дрожат, а дыхание больное, сиплое. Вот мастак притворяться!

Корчма чуть не лопалась от наполнявшего ее люда, свободных мест и близко не видать, сидят кто где уместился, а корчмарь и прислуга еле протискиваются меж потных разгоряченных тел. Ровный безликий гул голосов превращал любой звук в бесформенное месиво, скрадывал и топил в себе без следа, а отсвет светильников мягко расползался через ароматную кисею дыма и пара, но мощные упругие тени выталкивали его откуда могли.

– Слишком много пришло волнений с поляками… – шепнул стрелок в самое ухо. – Вот народ и заливает их хмелем. Я тут разом столько посетителей отродясь не видывал!

– Зато хозяину какая выгода! – невесело усмехнулся Микулка. – Попробуй теперь ему объясни, что в городе лихо твориться, что захватчиков надо в шею. И сколько таких! Считай любой, кто трудится. Что кузнецы, что плотники. Всем работы прибавилось.

– Не трави душу! – зло отмахнулся Ратибор, пытаясь пробиться локтями к только что освободившемуся месту. – И ведь всяк думает, что именно ПОПРАВЛЯЕТ свои дела. Дурачье… Дальше носа не зрят! Сейчас получат копейку, а их дети потом до скончания века будут горбатиться. Копейка, данная другом, рубль сбережет, а гривня от недруга вывернет карманы на пять поколений вперед.

– Объяснить бы… – неуверенно вздохнул паренек.

– Ха! Так они тебя и послушали… Одно твердят – это, грят, все красивые слова, а нам, грят, детей кормить надобно, дети, мол, не понимают всех этих умствований. Им кушать хочется, калач на праздник, да сахарный пряник в ярмарочный день. Вот за эти пряники совесть быстрее всего и продается. Знаешь чем поляки страшнее любого врага?

– Силой…

– Вот и нет! Все враги, с которыми Русь сталкивалась, норовили отобрать. А эти ДАЮТ. Вот что страшно. Раньше враги секли тело, а эти взялись за душу. Надо вышибить их как можно скорее, да так, чтоб забыли сюда дорогу на несколько сотен лет. Авось, к тому времени русичи поумнеют. А так доверчивы слишком.

– Но детей действительно кормить надо… – призадумался молодой витязь.

– Надо! Но не лениться, а своим трудом это делать! Как же не понять того, что любая подачка начисто отбивает охоту трудиться? Начисто! Ум мыслит не как лучше что-то сделать, а как выпросить подачку побольше. А дальше все хуже и хуже, ведь по долгам завсегда платить придется, не сейчас, так потом, не деньгами, так чем-то иным. А платить не выйдет! Не выйдет, потому как своего уже ничего не останется – вся жизнь построена на подачках, отними их и все рухнет. Вот так в рабство и влазят. Сами свою же голову, да в цепи… Это чисто по русски, я тебе скажу! Нам после будет худо, но это лишь потом… Все понимают, что плохо, а берут, потому что так проще. Это наша земля радушная, богатая, разленила нас чуток… Все с неба валится! Дырку в земле прокопай – колодец, в лес выйди – зверь сам в руки идет… Но Боги, словно в противовес, дали нам великую страсть не сидеть на месте. Сделал одно дело, находится другое, а коль ничего добывать не надо, тепло и сыто, так душа начинает тянуться к чему-то и вовсе для других неведомому! Немецкий крестьянин что берет после работы? Тюфяк под голову и облака в небесах считает. Устал. А наш берет дудку, али гусли и сидит, парится, старается сыграть лучше, чем сосед, сплясать веселее, да спеть душевнее. А другие идут открывать неведомые страны, третьи пытаются смастерить что-то эдакое, чего досель не было.

– Не все… – нахмурился паренек. – Помнишь, что Черняк баял?

– Да… Вот только от тех, кто ничего не делает, ничего и не зависит. Лишь неугомонные, постоянно недовольные собой движут звездами! И другими людьми.

Они втиснулись на свободное место и Микулка удивленно поднял брови:

– Мир, видать, вообще вверх ногами обернулся… Погляди, Ратиборушко, кого уже можно в корчме узреть!

Он кивнул в сторону нахохлившегося, как вымокший воробей, перехожего калики – лоб прикрыт до бровей капюшоном драной хламиды, левая рука зажата в кулак и забинтована потемневшей от грязного пота тряпицей, а правая сжимает залитую пеной кружку. Сидит в середине лавки, значит давненько не двигался с места.

– Зря ты с такой неприязнью… – нахмурился стрелок. – У этих странных калик очень разные обеты бывают. Простым людям порой совсем не понятные. Каликами кто только не становится, да и причины, поди, у всех разные. Это князь может быть самозванным, а калика нет. Хош, сам оденься в рубище и вперед по пыльным дорогам! Вот только сил для этого может понадобится больше, чем просто мечом махать. Силы внутренней, незаметной.

– Ну все равно… Не ол же глушить, как сапожнику! Тьфу…

Ратибор не ответил, только усмехнулся страшноватой небритой мордой, да подозвал корчмаря, чтоб тот притащил что-нибудь.

Наконец друзьям удалось расчистить два места на столе, грубо распихав посуду с объедками, хотя чище от этого не стало – стол мокро и липко блестел, как деревянный мост после дождя. От моста его отличало лишь то, что под ним лягухи не квакали, да пока никто на телегах не ездил, а вот текло под ним густо. Микулка решил не выяснять что именно, просто чуть приподнял размокшие лапти.

Как только принесли мясо, Ратибор накинулся на него, словно не ел семь дней, да и Микулка старался не отставать, рвал зубами сочную печеную плоть, похрумкивал уложенными вокруг овощами. Увлекшись едой, он даже не сразу заметил пристальный взгляд, вцепившийся в них из под грязной холстины капюшона калики. А вот Ратибор почувствовал сразу, но лениво пожевывал, будто не подмечая, только тихонько пнул паренька под столом.

– Ого! – буркнул Микулка, пряча губы в кружке с пивом. – Глаз не спускает! И лицо что-то больно знакомое, хотя из-за грязи и не признать.

– Дуралей! – беззлобно ругнулся в тарелку стрелок. – Ты впрямь не узнал, что ли? Пойдем на выход! Быстро!

Он как бы лениво поднял лицо и громко выкрикнул:

– Эй, корчмарь! Я же просил молока с малиной! Долго мне ждать?

Окружающие пьяно заржали, расслышав такой заказ, сюда приходили явно за другим питьем. Но Ратибор словно и не заметил, рука подхватила принесенный хозяином кувшин за узкое горлышко, локти бесцеремонно пробили путь к выходу и засаленная тысячей рук дверь выпустила друзей под блеклое беззвездное небо. Стрелок ухватил Микулку за руку и оттащил на другую сторону улицы, теперь их, прислоненных к бревенчатой стенке, не отличить от другого люда, бродившего по ночному городу.

– Сейчас выйдет… – словно не замечая друга, шепнул Ратибор. – Наверняка ведь узнал, иначе чего глядел как сыч на мышку?

– Да кто? – попробовал все же выяснить Микулка, но тут распахнулась дверь и странный калика, ссутулив плечи, оглядел улицу.

– Мы тут! – громко позвал Ратибор, чуть выступив из тени.

Калика дернулся, будто спины коснулся злой хлыст, плечи чуть распрямились и ноги мягко ступили на голос. Он подошел вплотную, коротко оглянулся и как только тень полностью скрыла голову от посторонних глаз, скинул с лица капюшон. Грязная ткань неохотно сползла с жестких коротких волос и Микулка чуть чувств не лишился от неожиданности – на него глядело грязное, изможденное, заросшее грубой щетиной лицо повелителя половины известных земель, киевского князя Владимира.

– Остался… – все еще не веря глазам, прошептал Ратибор. – Великие Светлые Боги… Остался… Ну, теперь точно полякам конец!

9.

Ратибор хлопотал над раненным Перемыхой, а Микулка не мог отвести глаз от князя, бреющего щеки острющим ножом из запасов Волка. Владимир хмурился – одной рукой непривычно делать даже то, для чего две не нужны, но левый кулак был накрепко замотан грязной тряпицей. Ратибор поначалу пытался выяснить что там такое, но князь наотрез объяснять отказался, только злой огонь ярче запылал в грозных глазах. Было видно, что за последние три седьмицы он впервые чувствовал себя в относительной безопасности – усталость иссушила лицо, щеки провалились резкими тенями, а глаза воспаленно моргали бессонными веками. Но в этом же взгляде чувствовалась гранитная воля, о которую даже булат затупится жаркими искрами.

– За богатырями когда послали? – спросил он, отложив нож и поглаживая гладкую кожу на щеках.

– Четвертая седьмица пошла. – отозвался Ратибор. – Вот-вот явятся!

– Хорошо… – Владимир чуть прикрыл веки. – Я собрал кого смог, точнее кому доверял без остатку. А это почти вся малая дружина, точнее те, кто остались после боев. Два десятка воев, в основном желторотые гридни. Со мной же остался Претич, кое кто из бояр, да те, кому доверяет Людота, поскольку среди трудового люда тоже не все об одном кошеле думают. Но самое главное, что остался Белоян. Ему прятаться труднее всего, но когда я отказался ступить в колдовские ворота, он даже думать не стал. Остался… Вот такое у нас воинство. Теперь еще вы, а это уже сила. Когда подойдут богатыри, сможем ударить из города, а то под стенами половина наших останется… Богатыри-то больше в чистом поле мастаки!

– Надо бы твоего Претича, да и Белояна тоже, переселить сюда. – предложил стрелок. – Хватит по пустым землянкам хорониться.

Князь кивнул, соглашаясь.

– И еще… – чуть усмехнулся Ратибор. – Объявился у меня еще один богатырь сильномогучий, колдовским огнем швыряться мастак. Так колотит, что ноздри заворачиваются! Только он такой… Ты его не неволь, ладно? Просто по-людски советую. Для него воля, это как для всех божьих тварей дышать. Потому служить не станет ни за какие богатства, а вот подсобить подсобит. Русич он. До мозга костей.

– Поглядим… – уклончиво молвил князь. – Кого из богатырей покликали?

– Отправились за Муромцем, за Лешаком, за Русланом. Про Добрыню, ясное дело, не забыли.

– Мало…

– Что? – Ратибор чуть не уронил смоченный в отваре бинт. – Мало? Да мы и так чуть из порток не выскочили… Мало… Если хоть один из моих людей дойдет, уже дело будет! За двоих я спокоен, а вот третий… Малявка, из рыбарей. Это уж как Боги решат.

– Мало! – чуть громче повторил Владимир. – Этого хватит, чтоб поляков погнать, а я хочу все вражье войско оставить тут, чтоб костями можно было дороги мостить! Всех до единого! А князю ихнему, Бутияну, я еще должок отдать винен. Ладно, это наши с ним дела. Я же вам вот что скажу. Мы тут не зря ошивались, смотрели, слушали, искали самые уязвимые места. Их не много, но есть. Претич высмотрел, что поляки много надежд возлагают на свою конницу. И не зря! Сильная у них конница… Значит по ней и надо бить в первую очередь.

– А где конюшни? – быстро втянулся в беседу Микулка.

– У княжьего терема. Там где были мои. – хмуро ответил князь.

– Ну что ж… – весело сверкнул глазами Ратибор. – Засиделись мы с тобою, Микула. Пойдем, прогуляемся, ночной город посмотрим. И меч возьми, хватит прятаться! Если поймают, все равно конец, а как на рынке попасть неохота. Без меча дураком себя чувствую, честное слово.

– Ишь! – шикнул Владимир. – Они уже собрались! Погодите… Ну, что вы собираетесь делать? Конюшни подпалить? Да в такую жару больше половины города выгорит! Что еще? Коней выпустить? Так их к обеду воротят обратно. Привыкли спешить… Нет у вас нужного мышления!

– Так мы и не князья. – усмехнулся стрелок. – Говори, что надо делать. Мы ведь в Киев только прошлой ночью явились, ничего не знаем, не ведаем.

– Кто бы прибеднялся… – отмахнулся князь. – Ведь каждую дырку тут знаете! Ни одному гонцу не удалось из города вырваться, а вы мало того, что вошли в Киев, так еще успели за богатырями послать. Каждому по золотой гривне на шею! Только погодите, сяду на стол…

– Вот ты и сядь сначала, а потом уж награды раздавай. – нахмурился Ратибор.

– А меня гривна уже есть. – пожал плечами Микулка. – Мне другая награда нужна.

Владимир поднял брови, не понимая о чем речь.

– Мне надо с верховным волхвом перемолвиться. – пояснил паренек. – Жена у меня пропала, хочу узнать как вернуть.

– Перемолвишься. – пообещал князь. – А действовать начнем тогда, когда богатыри подойдут. Не раньше. Сейчас только одно дело есть – привести сюда Претича и Белояна. Они на заходном холме, в землянке. Я сам схожу, вы все равно не отыщите, да и не смогу объяснить, где искать. Глазами помню, а как языком сказать… Ладно. Ждите, я скоро.

Он тихонько скрипнул дверью, а друзья так и остались пялиться в темноту, освещенную только жарким огнем из печи. Перемыха тяжко вздыхал во сне, а без этого не понятно было бы, умер он или еще жив.

– Нельзя, чтоб купец помер… – неожиданно сказал Ратибор. – Иначе ведь все, что он хотел доказать, так без доказательства и останется. Понимаешь? Он сам доказательство своей правоты. Выступил и победил.

– Победить может и погибший. – не согласился Микулка. – А правда, она и есть правда, ее доказывать не надо, за нее можно лишь умереть.

– Тут другое дело! Он ведь не хотел отречением одну из жен обидеть, а так получается, что обидит обеих, если помрет. Каким бы героем он ни был, а жены подумают, что лучше бы он тогда прошел мимо, чем они вдовами остались. Понимаешь? Тут вроде и есть чем гордиться, а приглядишься – беда. Так же и с матерями, чьи сыны погибли в боях.

– Конечно беда… Но беда все же бывает разная. Лучше иметь живого сына, чем мертвого, но лучше иметь мертвого, чем труса. Иначе бы ни одна баба своего мужика в княжью дружину не пустила.

– Верно… А представь, что было бы, если бы матери дошли до того, чтоб не пущать сынов на ратную службу? – задумался Ратибор.

– Чушь… – отмахнулся Микулка. – Разве может такое быть?

– Ну а ты просто представь.

– Конец тогда будет Руси… – уверенно сказал паренек. – Любой ворог ее на колени поставит. Будут сыны живы, да только кому такая жизнь нужна, когда тобой помыкают как хотят? Разве что самим матерям… Нет уж! Честь дороже жизни. И хвала Богам, что все это понимают.

– Не все. – коротко возразил Ратибор. – Думаешь отчего поляки пришли на Киев таким числом? Ведь войско раз в десять больше, чем надо для напуска! Это от того, что они ценят честь ниже жизни. Втолковали сами себе, что вдесятером победить одного не меньшая доблесть, чем один на один. Что конному не зазорно победить пешего. Зато жив останешься и можешь отпраздновать победу. Понял, как мыслят? Вместо боя приучились по несколько дней молотить по городу баллистами, пока от стен ничего не останется. И потом радуются что победили, ордена раздают друг другу. Главное выжить и победить. А смерть у них уже считается поражением. И с такой культурой они приперлись к нам! Поляки тут только три седьмицы, а все уже пропиталось их духом, поэтому я и боюсь, что даже киевляне теперь расценят смерть Перемыхи, как поражение.

– Ты же сам сказал, что он выживет! – поднял взгляд Микулка.

– Да я не о том… Просто прикидываю, чем мы так сильно разнимся…

– И до чего додумал?

– Ну… Для нас, чем более неравный бой, тем громче победа, даже если тебя убили раньше, чем всех врагов поразил. А для них, чем больше самих побед, тем лучше. Сколько там было супротивников, сильны они, али одни бабы с детишками – разницы нет. И уж если помер в бою, даже один против тысячи, то проиграл. Такие вот дела… Эдак они действительно скоро будут с одними бабами воевать, их побеждать проще. Тьфу…

– Но ведь мощнее Киева нет городов! – удивился Микулка. – Зачем пошли на такого сильного противника?

– Так каким числом! – совсем разозлился Ратибор. – И то на три дня под стенами застряли! Просто не думали, что мы сильны, считали голопятыми варварами. Думают, что войну можно выиграть только хорошим доспехом и мощной сброей. Нет уж, ко всему этому железу еще и люди нужны. Воины…

Купец перестал дышать на рассвете. За все время он так и не просыпался, только вздыхал все тише и реже, пока совсем не умолк, расслабленно уронив руки с лавки. Жизнь покинула тело незаметно и тихо, только на лице замерла счастливая улыбка, теплым солнечным лучиком остановившись на белом камне мертвого лица. Видать в последних снах Перемыхе привиделось самое лучшее из его жизни – милые жены, дочки красавицы, полные лодьи товара… Может быть, умирая, он видел даже не прошлое, а счастливое будущее, что придет после грубых польских сапог – внуков, радость, богатство, спокойную старость.

Израненное тело успокоено замерло, скрипнули ставни, словно выпустив на волю гордый непобежденный дух, а непочатый кувшин молока с малиной сиротливо и грустно стоял на столе, одинокий и никому в этом мире уже не нужный.

Белоян пришел с князем и воеводой слишком поздно – вдохнуть жизнь в остывающее тело не смогла бы уже никакая волшба. Микулка никак не мог поверить, стоял и совсем по-детски покусывал губы, да и Ратибор безнадежно сник, решив, что это он не доглядел, сделал не все, что мог.

– Крови потерял слишком много… – прорычал верховный волхв, склонившись над мертвым. – Никто бы уже не помог.

Владимир грустно вздохнул – за все время княжения никак не мог привыкнуть к чужой гибели.

– Светлая память… – тихо вымолвил он, почтительно склонив голову.

– Светлая память… – хором отозвались остальные.

Микулка неожиданно для себя всхлипнул, но этого словно никто не заметил, только Претич сказал, привлекая внимание к себе:

– Я видел как он дрался на рынке… Жаль, что мне не удалось вовремя подскочить, толпа так отхлынула, словно там горело. С морем и то легче бороться…

– Только тебя там не хватало! – буркнул Владимир.

– Хватало, не хватало… – склонил голову воевода. – А вина на всю жизнь останется. Не успел…

– Какая вина! – князь уселся на свободную лавку у окна. – Ты там устроил такую свалку, что никто из дозорных пробиться не смог!

– Один пробился… – почесал макушку Претич.

– Ладно, хватит вам горевать да виниться, чай, не красные девицы! – Владимир уперся в лавку перемотанным кулаком. – Надо распределить, кому чего делать, когда богатыри подойдут.

Все собрались возле стола, готовясь к важному разговору, но Микулка вдруг сказал так тихо, что его едва расслышали:

– Мы не будем ждать богатырей.

– Что?! – повернулся к нему воевода, а у Белояна даже медвежья шерсть вздыбилась на затылке. – Что ты несешь?

– Нельзя ждать. – упрямо повторил паренек. – Жара на дворе, купец и двух дней не пролежит, а богатыри могут и на три, и на четыре задержаться. Неужто оставите его без громкой тризны? Выбросите как собаку на улицу?

Все замерли, только на скулах Владимира перекатывались желваки, будто тугие мышцы в бою.

– Слава и честь Руси ценнее одного купца. – осторожно вымолвил он, не спуская глаз с Белояна.

Волхв чуть приоткрыл клыкастую пасть, острые сабли зубов отчетливо сверкнули в свете набиравшего силу утра.

– Можно ли мерить такую цену? – задумчиво прорычал он. – Если начать счет, чей подвиг ценен, а чей нет, то в скорости героев вообще не останется. Каждый бесценен! Каждый… Как и сама Русь. Иначе чего будет стоить Русь без героев?

Он чуть задумался и уже спокойно добавил:

– Перемыха, кажется, из полян? Они своих хоронят в земле… По этому обычаю и надо тризну править. Вот только поляки не дадут. Поэтому….

Он не договорил, потому что Претич вставил яростно:

– Надо перебить этих тварей еще до захода! У нас же целое войско! Если подсуетиться, то сотню можно собрать, правда в основном из трудового люда, но это тоже сила! Поляки хороши только большим числом да скопом, и чтоб коннице было где развернуться. Мы им такого перцу зададим, что еще внуки будут отплевываться.

– Как говаривает Добрыня, – остановил его князь, – Не хвались на рать идучи, а хвались с рати едучи. Еще не известно, кто кому перцу насыплет… Но я вот что подумал. Честь Руси ценнее всего, но если бросить героя, то какая же это честь? И для нас, и для Руси… Убедили… Будем драться. Даже если нас всех перебьют, все равно будет лучше, чем если мы оставим Перемыху без тризны. Поляков все равно вышибут рано или поздно, а вот позор не смоешь. Да и как жить потом? Все! Решено. Претич, давай, собирай всех, кого сможешь, веди к заходной окраине. Поляки туда не суются, оттуда и ударим. Только толпой не ходите, пеших дозоров по городу полно! Ступай.

Претич, огромный и грозный, вырвался на улицу как свежий ветер в морской простор, весь уже горел предвкушением доброй драки. Владимир что-то шепнул Белояну, дождался кивка и наконец поднялся с лавки, упираясь в стол перемотанным кулаком.