Текст книги ""Фантастика 2025-115". Компиляция. Книги 1-27 (СИ)"

Автор книги: Александра Черчень

Соавторы: Василий Маханенко,Дмитрий Янковский,Юрий Уленгов,Валерий Пылаев,Вячеслав Яковенко,Макс Вальтер,Мария Лунёва,Владимир Кощеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 342 страниц)

Нечеловеческий страх пронзил Жура от затылка до пяток, казалось зад буквально примерз к седлу, руки безвольно опустились, едва удержав поводья. Страшный витязь молча глядел из под личины, звезды рельефно высвечивали тусклые пластины доспеха и вдруг показалось, что именно нереальное совершенство делало этого витязя таким грозным. Ведь разум, помимо воли, всегда оценивает возможного противника сперва по внешнему виду – где какие мышцы надуты, где-то доспех ненадежен, зато шлем сидит как влитой. Все это создает образ, а боевой опыт безошибочно строит из мелочей верную оценку врага – селен или слаб.

Но тут весь опыт летел под хвост Ящеру… У противника не было боевых изъянов. Ни одного! Полное совершенство – доспех вычищен и крепок, конь в меру откормлен, меч выправлен от зазубрен словно нынешним вечером. Даже глазные отверстия личины до жути поразили правильностью размера и формы – глядеть не мешают, а вот поди в нее попади!

Грудь незнакомца вздыбилась, набирая ночной воздух, и властный голос мощно произнес одно только слово:

– Камень!

– Да кто ты такой? – посеревшими губами спросил Громовник.

– Я тот, кого небо не зрит и земля не слышит…

От этих слов, размеренных и серьезных, Жур и вовсе стал ледяной глыбой, даже моргнуть не мог, аж глаза пересохли. В памяти всплыл рассказ Заряна о необычном воине Стражи, который никогда в Страже не был, но что-то непонятное связывало его с древним воинским братством. Неужели это сам Беглец? Великие Боги… Древняя сказка, воплощенная в могучем теле и огромном мече…

Но Громовник, хоть и слышал от старика легенду о Беглеце, но перепугался не сильно – в раз обернулся кошмарным зверем и медленно, уверенно, стал бочком обходить страшного воина.

И тут Жура словно шилом пониже спины угадали, он понял, что другого случая судьба просто не даст. Руки уверенно потянули повод, разворачивая жеребца, пятки ударили в конские ребра, заставляя без дороги рвануться в лес. Деревья бросились навстречу нестройным войском, подлесок повел чуть заметной звериной тропой и только звезды неслышным шепотом указывали дорогу, тихо вращаясь вместе с хрустальным куполом неба.

В ночном лесу расстояние очень обманчиво… Сколько успел пробежать обессиленный конь? Верст пятнадцать? Высвободившись из под бьющейся в агонии туши, Жур подхватил с седла старый меч и бегом помчался вперед, стараясь не думать о том, что наверняка гонится следом за ним.

Тело поспешно разогревалось… Еще не до пота, но пальцы с удовольствием растянули туговатый ворот.

Пальцы с удовольствием растянули туговатый ворот, летний день быстро вступал в свои права, прогрев приземистую избушку от крыши до вросшего в землю основания. Жур не усидел внутри, толкнув щербатую дверь, лес радостно встретил шумом ветра в ветвях и праздничным гомоном птиц.

Память металась, не желая выпускать из цепких когтей, снова и снова напоминала о тех страшных днях. Надо было все рассказать неведомым витязям! Наверняка ведь что-то знают, наверняка… Так вот всегда – примеряемся, изучаем друг друга, а как доходит до главного, боимся язык повернуть. Стыдобища… Может своей историей уберег бы от злого лиха. Хотя они, по всему видать, сами-то не из слабых. Вернутся еще… Обещали, значит вернуться. Благо на Руси честное слово дороже желтого отблеска золота.

Лишь бы только не столкнулись со злом раньше, чем узнают его реальную силу. Влипнуть в эти сети легко, а вот выбраться…

Выбраться из цепких объятий сна было не просто – утомленное тело словно вросло в замшелую лавку, но ощущение нараставшей тревоги все же заставило поднять тяжелые веки. Слух пытался уловить направление опасности, но лес бросался лишь привычными звуками ночной маяты. И все же что-то не так! Видать все же добрался, проклятый…

Молодой Жур грохнулся на колени, руки судорожно шарили по влажному земляному полу, пытаясь отыскать заброшенный меч. Хотя против оскаленного черного ужаса это не более чем портняжная игла, но умирать надо с оружием, все же не курица и не бык на бойне.

Косая дверь отлетела от пинка как щенок, даже взвизгнула громко и перепугано, Жур вырвался в ночь широко расправив плечи, готовый встретить любую опасность острием меча. И умереть… Да, умереть он приготовился в первую очередь – лучше один раз полыхнуть яркой зарницей, чем всю жизнь горбить плечи! И именно в этот миг, до боли устав бояться, Жур стал иным. Из закаленного в испытаниях крепыша с неустойчивой совестью, он превратился в грозную силищу, где во главе не раздутые мышцы, а стальная, несгибаемая воля.

– Ну иди сюда, тварь окаянная! – сощурившись прошипел он во тьму. – Выходи, поглядим что у тебя есть окромя грозного вида!

И замер… Но на этот раз не от страха. Глаза вычленили из черного кружева веток высокую серую тень – огромный всадник в блекло-сером булате выехал к избе на сером, как волк, скакуне. Совершенно бесшумно, будто утренний ветер вынес клочья тумана с реки. Ни ветка, ни прошлогодний лист не хрустнули под копытом, ни один ремешок не скрипнул, даже черненое серебро сбруи ни разу не звякнуло в тишине.

– Он жив. – коротко бросил незнакомец, повернув к Журу сверкающую личину шлема. – Мне был нужен не он.

Жур медленно опустил меч, понимая, что драки не будет, а если бы и была, то уж больно короткая.

– Значит он найдет меня… – следом за острием меча опустилась и буйная голова. – Никуда мне не деться! Либо смерть… Либо еще хуже.

– Всегда есть способ освободиться. – сухо ответил витязь. – Всегда! Зло подчиняет себе лишь тех, кто сам в силах творить его.

Он развернулся, подняв с земли вихри опавшей листвы и конь без единого звука растворился во мгле, только падали, падали иссохшиеся по жаркому лету листья.

Зло подчиняет себе лишь тех, кто сам в силах творить его… Значит можно освободиться… Нужно… Только надо спешить, пока Громовник не добрался досюда. Надо успеть… И тогда все.

Жур обогнул избушку, наткнувшись на разоренный дровяной сарайчик. Кое что есть, а нам много не надо! Он сразу откинул приглянувшуюся ветвь, руки, обжигаясь занозами щепы, сгребли мелкий хворост в охапку и вскоре растрескавшаяся печь выпустила первые струйки сизого дыма.

– Гори, гори ясно… – сухими губами нашептывал Жур. – Чтобы не погасло…

Он подождал языков огня, счастливо улыбнулся и снова вышел наружу, поднять припасенную ветвь. Ветка была тяжелой, с красивой рогатиной на конце. Юноша печально оглядел лес, будто прощаясь, большие лохматые звезды заиграли в блестящих глазах, рука до хруста сжала рогатину и Жур шагнул в темноту избы, уже освещенную разгоравшимся пламенем.

Рогатина полыхнула в огне, словно ее полили добротным маслом, сначала огонь с наслаждением сожрал кору, затем острые сломы веток полыхнули желтыми язычками, зашипели и раскалились рубином углей. В самый раз…

Жур деловито достал из огня ветку, рывком сбив жадное пламя, дрогнувший воздух старательно раздул яркие угольки, сделав ветку похожей на голову улитки со светящимися на рожках глазами. Юноша поднес рогатину к самому носу, словно глядел в жутковатое лицо неведомого существа, а потом это существо коротко и сердито ударило его углями в глаза.

В глаза дул бодрящий днепровский ветер, ласкал словно нежные девичьи руки, приятно холодил щеки, разогретые румянцем давних воспоминаний. Уже давно страшные раны не напоминали о себе болью. Привык. Стерпелся.

18.

Жур усмехнулся, вспомнив жуткую ярость Громовника, когда тот узрел у печи распростертое тело с кровавыми дырами вместо глаз. Не успел. Боги всегда помогают сильным и смелым.

В припадке гнева Громовник собрался уж было размозжить голову беспомощному товарищу, да не стал, пусть, мол помучается, поживет калекой. А как узнал, что меч в Днепре, чуть вовсе не лишился рассудка, зарычал, обернувшись зверем и с воем унесся в ночь. Больше о нем ничего не было слышно, да и некого, в общем-то, было расспрашивать.

Волхв возвратился в избу, уверенно перешагнув через поваленный стол, руки подхватили пару поленьев и те полетели в печь, затрещали, поддерживая угасавший огонь. Надо бы похлебки сварить, а то в пузе скоро начнется голодный бунт.

Густой полумрак избы не разжижался игравшим на поляне солнечным светом, так и висел внутри – мрачный, тяжелый, как толстое пыльное одеяло. Надежные резные ставни плотно вжались в проемы окон, отгородив и защитив то, что внутри, от того, что снаружи. Жур пошарил в углу, забитом зимней одеждой да прочим тряпьем, отыскал нужное и массивный охотничий лук знакомо лег в руку, порадовав ладонь теплым отглаженным деревом. Он и пах так же знакомо, волнующе – лесом, солнцем, легкой дорожной пылью, что висит в знойном степном воздухе до самого виднокрая. И свободой.

Волхв поднял моток тетивы, не спеша размотав туго свитую жилу, крепкая петля плотно улеглась в назначенную ей бороздку и натянувшийся без видимого усилия лук застонал напрягшимся деревом, вбирая мощь крепких рук. Ремень наполненного колчана удобно устроился на плече, а через распахнувшуюся со скрипом дверь настойчиво позвал лес, приглашая к доброй охоте – голоса сотен птиц слились в игривый переливчатый гомон, где-то ближе к реке заворочался заяц на лежке, а совсем рядом, в половине версты, осторожно хрустнуло веткой оленье копыто.

Жур улыбнулся и чуть заметная тропка повела на север, в самую чащу окружавшего леса. Прелая листва приветливо стелилась под ногами, как толстый ковер под княжьей поступью, ветви восторженно махали зелеными платочками, шумели, посвистывали в трепещущих струях теплого ветра, словно тысячная толпа радостно встречала старого знакомца.

Волхв полной грудью вдохнул густой травяной пар, сочившийся к небу прозрачным потоком, душа словно слилась с этим лесом, с этой землей, приютившей когда-то одинокого юношу. В лесу он всегда чувствовал себя лучше, казалось каждый кустик, каждая травинка стараются дать ему частицу собственной жизненной силы, той неукротимой силищи, которая заставляет нежный цветок пробиваться сквозь плотно подогнанные камни мощеных улиц. Особенно чувствовалась эта поддержка, когда мир заполняла жуткая боль и черная, безысходная слепота.

Слепота заставляет разум искать другие пути ощущения мира. Минуя глаза. За два года кромешной тьмы молодой не сломившийся Жур перепробовал самые разные чувства… Первым были грубые, неумелые тогда пальцы, помогавшие разве что не биться лбом о каждую стенку. О выходе в лес тогда нечего было и думать, даже на пяток шагов по нужде отойти было страшно. Потом на помощь пришел длинный посох, да обострившаяся чувствительность ладоней… Но все это не то – глаз не заменит.

В какое-то время казалось, что острый слух и нюх могут заменить недостающие штрихи в сложной картине мира. Жур выучился без промаха швырять нож и топор на любой шорох, сначала с пяти шагов, потом почти с десятка. Правда искать приходилось долго, ползая вдоль стены на карачках.

Не боявшиеся труда руки все больше выучивались работать без глаз, через год тяжких испытаний удалось сделать лук, а выучиться стрелять на звук оказалось куда проще, чем казалось вначале. Днем Жур уже не страшился отходить довольно далеко в окружающий лес, знал, что солнце всегда подскажет дорогу, припекая то одну, то другую щеку.

Бил птицу, а как стал по звуку отличать крупных зверей одного от другого, побивал и оленей. Правда многие уходили подранками, гнать их версту или две все же страшно – солнце солнцем, а мимо избы пройти можно запросто. Так что с мясом всегда было туго, а голодное брюхо побуждало искать все новые и новые способы чувствования.

Зато руки не подводили. Научился и лес рубить вслепую, и дрова колоть, так что первую зиму встретил в тепле и относительной сытости. Здорово развился нюх, а уши научились вычленять из лесного шума самые тихие звуки, разум уже мог составлять по ним картину почти как по глазам. С хозяйством тоже особых забот не было. Да и что нужно одинокому парню? Похлебку сварить, да дров наколоть, а воду давал недалекий ручей, несший хрустальную струйку к Днепру.

Пустого времени оставалось навалом и Жур нередко выходил из избы, садился под стеночкой, подставляя лицо бушующему свету солнца. Золотистые лучи и теплый ветер нежно ласкали кожу, рисовали на ней неведомые узоры, заставляя воображение создавать в уме странные, ни на что не похожие картины. Иногда Жур даже на краткий миг забывал об отсутствии глаз, настолько яркими были виденья – сон, мечта, звуки и запахи мира строили внутри головы жуткую смесь из Яви и Нави. Совсем скоро выяснилось, что управлять этим буйством фантазии невозможно, оно живет как бы само по себе. От этого становилось лишь интереснее и Жур просиживал на теплой земле часами, желая узнать чем кончится та или иная история, показанная разумом в ярких, почти уж забытых красках.

Под конец третьей зимы снегу навалило аккурат по колено и по своим надобностям Жур выбирался через окно, запираемое от студеных ветров надежными ставнями. Ухнувшись всем телом в сугроб, он поднялся, с головы слетели налипшие снежные комья и тут, совершенно неожиданно, морозный утренний ветерок донес от кромки леса отчетливый скрип шагов.

Страха не было – Жур давно считал себя мертвым. Только смертью не искупишь подлости, а пожизненное заточение все расставит на свои места. И вот через три года, проползших как больные улитки, Богам восхотелось послать сюда живую душу. Зачем? И кто там бредет по розовому от восходящего солнца снегу? Друзьям Жур не верил, врагов не боялся, лишь вялое любопытство странным чувством отозвалось в груди.

– Не окликну… – чуть слышно шепнул он слипшимися от долгого молчания губами. – Пусть идет куда шел.

Но незнакомец явно знал про избу, шел быстро, уверенно, Жур по слуху прикинул рост, обратил внимание на легкую хромоту, с удивлением понял, что тонкий наст проминают не сапоги, не лапти, а босые ступни. Он даже отчетливо представил раскрасневшуюся от мороза кожу, потемневшие ногти… Слух вычленил из шагов новый звук и стало ясно, что это разбитый конец клюки пробивает снег до самой земли, насквозь промерзшей и твердой будто скала. Тут же разум щедрыми мазками выписал бредущего через лес калику – плечи сгорбились под тяжестью не искупленного лиха, серая от заношенности хламида сухо щелкает на ветру, а волосы длинными прядями скрывают лицо. Жур даже вздрогнул, таким отчетливым было видение.

И все же даже на расстоянии, без глаз, лишь по звуку, угадывалась в путнике сокрушительная сила, настолько могучая, что Жур знал – незнакомец не мерзнет, а коль захочет, так ступнями протопит снег на две пяди вокруг. Он шел уверенно, бодро, словно грудью проталкивал одному ему понятное будущее, а позади вихрилась не снежная пыль, а пережитое и отброшенное за ненадобностью прошлое.

– Эй, хозяин! – весело раздалось от леса. – Пусти на огонек! А то в Олешье посадник какой-то чудной, калик перехожих не велит в город пущать. Эгей! Ты часом не глухой?

– Слепой. – совершенно серьезно вымолвил Жур, но незнакомец весело рассмеялся, будто услыхал остроумную шутку.

– Ну, это поправимое дело… – утирая смешливые слезы, мотнул головой калика. – Так пустишь? Или вы все тут как тот Чернобогов посадник?

Тогда Жур хоть и нехотя, но все же пустил к себе странного путника и теперь не раз возносил Богам хвалу за нежданный и не заслуженный подарок. Сколько прожил у него неведомый калика, даже не назвавший своего имени? И сколько минуло с тех давних пор зим, запорошенных снегом и звенящих юной капелью весен? Трудно сказать – тогда не до счету было.

Удивительный гость с ходу принялся за Жура всерьез, страшные раны на месте глаз перестали гноиться под умело наложенными повязками, ночи стали длинными от странных волнующих разговоров, а каждый день с незнакомым каликой превратился в жуткий кошмар испытаний тела, расспросов, снова кошмаров, только уже тихих, навеянных настойками на резко пахнущих травах. Калика от души веселился, глядя на это и в проблесках сознания Жур с ужасом думал, что попал в руки сумасшедшего, не ведающего что творит. Но какая к Ящеру разница от чего помирать? Хотя нет, не безразличие двигало молодым Журом, потерявшим глаза… Не безразличие, а чудовищная воля, составлявшая все его существо.

Освободившись от пут страшного Зла не менее страшным образом, он теперь не хотел болтаться меж Злом и Добром, как неприкаянная щепка в ручье, а решил занять сторону, с которой никакие темные силы не смогут его свернуть. Но ослепнув и сделавшись для Зла бесполезным, он настолько же бесполезным стал для Добра. Потому-то и воспрянул духом, когда калика пообещал вернуть ему зрение, потому-то и шел через боль, через страх, через жуткие провалы рассудка.

Если калика простой дурачок, мучения не продлятся долго, силы уж и так на исходе, но если он знает что делает… Если знает… Да, именно тогда Жур впервые и в полной мере понял что такое НАДЕЖДА.

– Ни слух, ни нюх не заменят глаз… – пояснял незнакомец, суетливо и бестолково вышагивая по избе. – Но все это в тебе самом, оно дальше тебя и не вылезет. Понимаешь? Тебе нужно большее, много большее!

Жур почти ничего не соображал, одурманенный травами, горький отвар вместе с болью украл все чувства, оставив только крепкую как булат волю. Именно эта воля не давала уснуть, уронив голову на сырую столешницу, именно она заставляла слушать и слушать.

– Тебе может помочь лишь разум, соединенный с силой, которая больше тебя. Но ведь ты человек! Что может быть больше тебя? Только Боги.

– Я не буду просить у Богов милости… – чуть слышно прошептал юноша. – Никогда не просил и не стану… Я сам выбрал, самому и тянуть эту ношу.

– Просить?! – калика расхохотался уже привычным истерическим хохотом. – Ха! Да кто же об этом рек? Боги ничего не дают просящим, неужто ты до сих пор не понял? Они помогают лишь тем, кто сам рвется к цели, не боясь, не стесняясь, настойчиво и устремленно. Не ждет, не просит, а именно рвется всем сердцем!

Он перевел дух и снова расхохотался, на этот раз как-то мрачно, пугающе…

– Ты хочешь зрить? – влажным шепотом спросил он чуть ли не в самое ухо.

– Больше жизни… – отшатнувшись ответил Жур.

– Больше жизни? – прыснул коротким смешком незнакомец. – Да тебе сотню раз предстоит умереть и снова родиться в муках! Готов? Не дрожи как осиновый лист на ветру!

– Готов! – чуть не лишившись чувств ответил юноша, чувствуя как под каркающий хохот калики проваливается в раскрывшуюся перед разумом бездну.

В раскрывшуюся перед разумом бездну ворвался свет, завихрился красками и объемом. Жур хоть и привык к этому чувству, но все же отшатнулся, мысленно открывая глаза, лес развернулся перед ним во всем великолепии жизни, словно размотался огромный, вышитый умелыми руками ковер. Ничем не стесненный разум просочился сквозь густую чащу туда, где в двух сотнях шагов чутко шевелил ушами молодой олень, незримо приблизился, осмотрелся, ощупался.

Волхв знал, что никакого оленя там пока нет, пришлось заведомо настроился на восприятие довольно отдаленного будущего, зато когда добыча выйдет на эту поляну, ее будет бить удобней всего. В любой миг Жур мог выхватить взглядом ту часть грядущего, какая была нужна, обученное сознание легко играло со временем, как ветер играет с оборвавшимся от тополя пухом.

Жур прибавил шаг, стараясь обогнать могучую реку времени – для удачного выстрела надо затаиться возле поляны раньше оленя. И с подветренной стороны.

Ну вот… Теперь сознание рисовало ПОЧТИ настоящее, лишь на краткий миг взгляд обгонял то, что происходило в действительности. Олень прокрался по тропке, выйдя на освещенную солнцем поляну, пронизанные голубыми жилками уши чутко ловили каждый звук, приносимый ветром. Но ветер дул не с той стороны.

Жур натянул лук, прицелился, разум метнулся на миг вперед и стало видно, куда ударит стрела. Низко. Волхв натянул чуть сильнее и разжал шероховатые пальцы. Серое оперение свистнуло, мелькнув в ярком солнечном свете, олень еле заметно дернулся, пораженный точно в глаз и без судорог грохнулся в густую траву. Стрелок неслышной тенью вынырнул из подлеска, поклонился добыче и широкое лезвие поясного ножа вонзилось в оленью ногу, надрезав первую жилу. Древний Покон запрещает убивать без необходимости, поэтому Жур разделывал тушу старательно, не давая пропасть ни единому кусочку мяса. А когда все полезное уместилось в свернутый из шкуры узел, остатки остались питать траву и толстых воронов, очищающих лес от всего лишнего.

Пока похлебка дозревала под паром, волхв вышел погреться на солнышке и вдруг странная мысль поразила его как молодецкий удар промеж глаз. Как же не додумался раньше? Дурень старый!

Он спешно расправил внутренний взор, метнув его вслед уходящим ночным гостям, нащупал искомое. Ничем не стесненный, проник взглядом под ножны мечей и ахнул…

– У всех… – пересохшими губами вымолвил он. – У всех четверых! Экий я дурень, сразу не углядел! Значит они ведают что к чему, рассказал им старый Зарян…

Хотелось броситься следом прямо сейчас, но Жур сдержался.

«Не примут». – мелькнула ясная мысль. – «Мое время еще не пришло.»

И все же мечта стать частью Стражи жгла изнутри как раскаленный булат, ощутимо толкала в спину.

– Вернутся… – уверенно шепнул Жур. – А я пока пригляжусь, что они из себя представляют.

Волхв настроил взор на миг впереди настоящего и разглядел, как витязи упорно шагают к Олешью. Он-то знал, что эту силу остановить почти невозможно.

Добравшись до Вороньего камня, друзья не останавливаясь двинулись дальше, забрав чуть левее, в сторону города. Солнце налилось ярким расплавленным золотом и щедро поило живым теплом подсохшую землю, далеко по правую руку поблескивал Днепр, искрился серебряным светом словно рыбья чешуя. Микулка в кольчуге и с мечом за спиной ехал в седле, привычно покачиваясь в лад с неспешным шагом отдохнувшего Ветерка, друзья налегке бодро шагали рядом – с возвращением Микулки все здорово воспрянули духом, никакое дело теперь не казалось очень уж трудным. Ради таких друзей не сложно и вирый перевернуть вверх ногами!

После долгого ливня воздух сиял отмытой прозрачностью, даже легкая дымка не туманила виднокрай, а Олешье виднелось и вовсе как на ладони.

– Хвала Богам! – радостно выдохнул Ратибор. – Ночью в городе обошлось без пожаров, не видать ни огня, ни дыма. Редкая выдержка у этих уличей, либо посадник все же ворота открыл. Хотя для него это, что самому головой в омут… Натерпелись от него горожане. Но коль за ночь град не спалили, есть возможность все выправить по чести.

– Это если Рубарь с дружиной не посек безоружных жителей под покровом тьмы… – Сершхан нахмурился собственным мыслям. – Тишина она знаешь, может и к добру быть, и к худу.

– Типун тебе на язык! – сплюнул стрелок. – Неужто нельзя подумать о чем-то хорошем?

Микулка ехал молча, прислушивался, старался вникнуть, но ничего вспомнить так и не смог, хотя мелькало в голове что-то знакомое, обрывки фраз, образы. Наконец он натянул поводья, резко остановив Ветерка, и твердо молвил:

– Рассказывайте по порядку! Никак в толк не возьму, что там случилось!

Друзья переглянулись, ведь и впрямь упустили из виду, что соратник их чуть живым провалялся и вечер и ночь, а такая беда без следа не проходит.

– Расскажем. – успокоил его Ратибор. – Только по ходу, а то времени мало, и так с этим Змеем провозились без меры. Вперед!

Когда конь снова затопал копытами по мягкой степной траве, сминая ярко-синие цветы огнецвета, друзья принялись наперебой рассказывать поведанную горожанином историю, перемежая с собственным мнением о посаднике, Рубаре и всей ихней своре.

– Представляешь, – закончил Волк. – А Громовник у них был водовозом! Смех, да и только!

– Это мне кажется самым странным в этой истории… – задумчиво молвил Сершхан. – Как-то не вяжется у меня образ Громовника, каким мы его знали, с тяжким трудом водовоза. Одно радует, что сколько не вилась спутанная бечева его жизни, а конец нам достоверно известен.

Подойдя ближе к городу, друзья убедились, что с жителями ничего худого не приключилось – бабы, мужья, ребятишки суетились у десятка костров, кто-то тащил от Днепра рыбу, кто-то гремел посудой, взятой в деревне. Многие, особенно с малыми детьми, там и заночевали – кто на постой попросился, а кто-то занял пустые дома. Странно, но любое лихо всегда делало и делает русичей дружнее, словно это и есть данная Богами сила, способная одолеть любую напасть. Чем страшнее беда, тем больше народу на Руси становится плечом к плечу, забывая старые распри. Так и деревенские с городскими вечно не ладили, а как у горожан приключилось худое, деревенские обид вспоминать не стали, приютили кого смогли, подсобили и едой, и посудой, и одеждой, кому нужна.

Городские ворота накрепко сцепились окованными створками, не пуская людей в родные дома, а сделаны были на славу, и тараном с ходу не прошибешь, зато стена послабей, деревянная, с ходу тоже не свалить, но огня точно не выдержит. Вот только поджечь ее не просто – тут и там лучники поблескивали наконечниками стрел, эти с факелом и на сотню шагов не подпустят, утыкают стрелами как потешную цель на ярмарке.

– А где МОЙ лук? – неожиданно спросил Микулка.

– Твердояр забрал, если в поле не бросил. – Волк неуверенно пожал плечами. – Но там осталась одна лишь стрела, много ли с нее проку супротив целой дружины?

– Достаточно… – уверенно кивнул паренек. – Значит перво-наперво путь наш в деревню, за луком, а уж если коваль его не сберег, будем думать как город взять по другому.

Деревня гудела неожиданным многолюдьем, не то что прошлого дня, когда каждая третья изба пустовала. Теперь звук и запах жилья ощущались далеко за околицей, мужики стучали топорами, починяя крыши, ладили прохудившиеся оконца и перекошенные от сырости двери, бабы, скрипя коромыслами, носили от Днепра воду, а ребятня мешала и тем и другим чем могла – то мамку за подол ухватят, мол скучно мне, то у тятьки досочку утянут ради потехи. Правда мальцы, что постарше, свое разумение имели, не носились по улицам как ошалевшие от весеннего солнца воробьи, рубили дрова для печи, высекали лопатой мураву в огородах, а девчонки убирались по дому, выносили сор, отмывали замшелые стены. Ребята работали споро, без усталой серьезности, присущей большинству взрослых, каждый хотел показать свою удаль в работе, хоть чем-то выделиться средь других, а кому удавалось, тут же получал в награду восхищенные девчоночьи взгляды – коль руки на месте, значит со временем может и добрым мужем стать.

Из Твердояровой кузни дым валил коромыслом, видать исход народа из города здорово прибавил ему работы. Ратибор усмехнулся и застучал кулаком в дверь.

– Вот уж верно баят – худа без добра не бывает! – задумчиво вымолвил он. – Вроде бы лихо в городе приключилось, а погляди ж… Все разом работают, помогают друг дружке, что городские, что деревенские. Слыш, Микула! Ты ведь все мечтаешь Русь одним целым сделать, так вот тебе и решение.

– Это решение я видал и без тебя! – привязывая коня у крыльца, отмахнулся паренек. – Но неужели только беда может заставить русичей держаться вместе?

Сершхан сощурясь глянул на потеплевшее солнце и задумчиво молвил:

– Мне кажется, я знаю почему так. Боги ошиблись, дав русичам слишком щедрую каплю своей огненной крови, очень уж сильный народ получился, такой и вирый перевернет, коль чего не по нраву, а уж на земле и вовсе преград ему нет. Потому-то разделили они русичей на племена и роды, дали настороженность друг к дружке, даже порой неприязнь. Но все же Боги нас любят, в лихую пору дали возможность объединяться и скручивать любое худо в бараний рог. А после победы каждый опять в свою хатку.

Жена коваля отворила дверь и радостно позвала хозяина:

– Погляди кто к нам пожаловал! И все живы-здоровы, зря ты кручинился! Хвала Светлым Богам!

Твердояр выскочил из кузни как злой дух из чертогов Ящера, мокрая от пота сажа густо перемазала довольное лицо, в руке дымится огромный молот, а в глазах еще бушует неистовое пламя кузнечного горна.

– Вернулись, Ящер меня задери!!! – коваль отбросил молотище как мешавшую веточку. – Не забыли про меня, значится! Жена, что ж ты замерла как идолище, ставь еду на огонь! А вы заходите, не стойте в дверях!

– Да мы не надолго! – хрипнул в объятиях хозяина Микулка. – Тьфу ты, медведь и то легче на руку. Мне, Твердоярушко, невесту свою выручать надобно, а для этого надо в Олешье войти, забрать сброю, что у друзей отняли. Потом отправимся в Киев, там у Владимира-князя служит мудрый волхв, он поведает как мою Дивушку вернуть.

– В Киев?! – вытаращил глаза Твердояр. – Да вы что? Там поляки осадили стены, ни конному, ни пешему нет прохода. Загините вы там, неужто мало на Руси других волхвов?

– Нет! Нам именно этот потребен. – затвердевшим голосом ответил паренек. – Потому и спешим, ведь пройти в Киев ныне не просто…

Ратибор оглядел накрываемый хозяйкой стол, шея вытянулась, аж хребет хрустнул, а кадык дернулся, словно уже заглатывал горячее мясо.

– Эээ… – неопределенно протянул стрелок. – Ладно, хозяин, ты и мертвого уговоришь! Остаемся, други, отобедаем!

Изголодавшиеся витязи спорить не стали, даже Микулка побурчав уселся за стол, потому некоторое время никто слова не вымолвил – рты были набиты наваристыми щами, а когда стук ложек немного замедлился, паренек нетерпеливо поднял голову от расписной миски.

– Послушай, – обратился он к Твердояру. – Ты лук мой сберег?

– Ну уж ясно, не бросил! – удивленно поднял брови хозяин. – А на что он тебе? Неужто еще один Змей объявился?

– Нет… Просто в Олешье без боя не войти, горожане день и ночь промаялись, а сделать ничего не смогли. Но нам очень надо… Вот только из оружия окромя моего меча ничегошеньки нету. Лук был бы в помощь.

– Там всего одна стрела осталась…

– Мне ее хватит! – уверенно кивнул Микулка и снова налег на еду.

После обеда друзья здорово повеселели, в отдохнувших за ночь телах вновь заиграла увереная сытая сила, а доброе пиво и вовсе настроило на удалой лад. Правда Твердояр с разгону принял больше обычного, но ноги держали крепко, только лицо раскраснелось, да в глазах появился задорный блеск.

– Тааак, дрррууги… – немного заплетающимся языком промычал он. – Никккуда вы одни не пойдете! Счас… Тока молот свой подыму… А вы в углу лук со стрелой заберите. Цыц, жена! Скока можно за твою юбку держаться? Хватит… Да! Пойду с витязями воить Олешье. И не голоси, в ушах без того звенит!

Твердояр кубарем скатился в кузню и тут же вылез перепачканный больше прежнего, зато в руках тяжко покачивался огромный молот на длинной рукояти.

– Все, дррруги! – отерся он рукавом. – Вперед на супостатов поганых!

Он вывалился на улицу как матерый медведушко, просохшая с ночи дорожная пыль всколыхнулась от тяжкой поступи, друзья одобрительно переглянулись – лишние руки сейчас в большущей цене!