Текст книги ""Фантастика 2025-132". Компиляция. Книги 1-26 (СИ)"

Автор книги: Джон Голд

Соавторы: Василий Панфилов,Роман Романович,Антон Аркатов,Талия Осова,Владимир Босин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 66 (всего у книги 350 страниц)

– Доброе утро, Бронислава Георгиевна, – негромко приветствую соседку, вышедшую на кухню при полном параде, – Доброе утро, Панна!

– Мрав! – ответила красотка, боднув меня головой, и, вспрыгнув на табуретку, уставилась разноглазо, наблюдая, как я готовлю.

– Омлет будете, Бронисла Георгиевна? – предложил я по-соседски, – С овощами!

– А что же мать? – чуть помедлив, спросила она.

– Да не спалось! – объясняю я, – Так-то она готовит, но раз уж встал, то почему бы и не да?

Чиниться соседка не стала, и, понаблюдав, как я вполне уверенно крошу овощи и колдую с приправами и температурным режимом, вышла к себе. Панна, как привязанная, последовала за ней, перед выходом из кухни повернувшись ко мне и мяукнув что-то дружелюбное.

Завтракали впятером – я с родителями, и Бронислава Георгиевна с Панной, неспешно беседуя о разном. Дама с прошлым и мама с прошлым прощупывают друг друга, оценивая уровень образования и воспитания, впрочем, вполне приязненно.

– Я в школу пораньше, – сообщаю родителям, переодеваясь в ненавистную школьную форму и с отвращением глядя в зеркало.

Серая гимнастёрка с воротником-стойкой, пятью пуговицами и двумя прорезными карманами с клапанами на груди, удивительным образом мне не идёт. Как уж так получается, я не вполне понимаю, но физиономия моя, вполне благообразная и даже симпатичная, оттеняясь этим серым цветом, становится какой-то нездоровой.

А головной убор, будь-то хоть недавно принятый берет, хоть фуражка, которую некоторые ещё донашивают по старой памяти, делает из меня что-то милитаристское, и я бы даже сказал – карикатурно милитаристское, с какими-то крысиными ассоциациями, всплывающими в моей голове.

– Красавец, – одобрила мать, и я покосился на ней, не издевается ли она случаем? А то она может… чувство юмора у неё вполне, местами с перебором. Но нет… ей, привычной к форме всякого рода, нормально! СССР и сейчас предельно милитаризованная страна, а ещё лет десять назад форма была, кажется, даже у почтальонов.

– Зачем так рано-то? – поинтересовался отец, хрустящий сушками без отрыва от газеты. Ему сегодня, напротив, позже на работу, или вернее, сперва даже не работу, а в контору, открывающуюся часом позже – что-то там подписывать, инструктироваться и просвещаться.

– В школьный комитет комсомола зайти просили, – морщусь я.

Отец, кивнув, комментировать ничего не стал. Он считает, что это – мой и только мой выбор! Какой ни есть.

Остановившись на берете, вышел во двор, и глянув на часы, неторопливо двинулся к школе, поглядывая иногда на хмурящееся небо. В этом году, по словам москвичей, засентябрило достаточно рано, и хотя синоптики позже обещают бабье лето, пока погода стоит самая что ни есть грибная.

Несмотря на раннее время, к школе уже тянутся ниточки мышиного цвета. Кто-то нехотя, в виде необходимости сдуть домашнее задание, не сделанное вчера по безусловно важным причинам, кто-то по пионерским или комсомольским делам, ну а большинство – просто из желания погонять перед уроками в футбол или в казаки-разбойники.

Ещё раз глянув на часы, решаю сделать вокруг школы круг почёта. Ещё очень рано, а подпирать стенку возле кабинета желания особого нет.

– Да тьфу ты… не пугай так больше! – попросил меня знакомый парень из параллельного класса, поднимая с земли брошенную было папироску, – Здорово, Мишаня!

– Здоров, Серый! – крепко жму протянутую руку, а потом и руки всех остальных балбесов из этой компании.

– Покуришь? – предлагает мне школьный хулиган, гроза района и окрестностей, а заодно и внук кандидата в Члены Политбюро, циник и антисоветчик, бравирующий этим, но не стесняющийся пользоваться всеми благами, которые он получает от Системы в силу происхождения.

– Нет, благодарю, – отказываюсь я, приваливаясь спиной к стене и прикрывая глаза, – я так… в хорошей компании подкоптиться.

Компания, на самом деле, так себе – не лучше, но и не хуже других, но, чего не отнять, социально активны. Ну и так… меру знают. Повышенная задиристость и шило в жопе есть у каждого из них, но заведомо слабых они не гнобят, мелочь не отжимают и откровенными гнусностями не занимаются. А все эти разборки с мальчишками из других школ и районов… ну, хочется им, так и пусть! Повзрослеют.

– … а я ему – н-на! – лихо сплёвывает Саня, – Шикарный бланш был! А то ишь… девочек наших обижать!

«Идейные, – мысленно ставлю галочку, – за справедливость! Как бы…»

Постояв с ними и отметившись, что я свой парень, социально активный и адаптабельный, нарезал ещё один круг вокруг школы в ожидании комсорга. Словечко там, рукопожатие здесь…

Я, по памяти прежней жизни, держусь настороженно, но то ли школа сейчас другая, то ли время. «На зуб» меня в первые несколько дней попробовали, но можно сказать – деликатно.

Убедившись, что я адекватный, умею ладить с коллективом, не растворяясь в его коллективных интересах, хорошо учусь и могу постоять за себя, выдерживая прессинг, не начиная сразу же размахивать кулаками, меня приняли. Не сразу и не безоговорочно, процесс принятия и инициации ещё идёт и ко мне ещё приглядываются, но в целом – ок, и это странно…

Вот умом понимаю, что как раз это – нормально, но прошлый опыт, очень и очень жёсткий и токсичный, мешает.

– Та-ак… – глянув ещё раз на часы, иду на второй этаж, здороваясь с техничкой тетёй Машей, склочницей и хамкой, защищённой своим пролетарским статусом так, что лучше не придумаешь.

– Ишь… – вместо приветствия пробурчала она, смерив меня нехорошим взглядом, и, подхватив швабру наперевес, двинулась в другую сторону, на ходу разогревая себя боевым кличем о том, как она сейчас кого-то тряпкой…

Кабинет уже открыт, и полная девушка, лицом и фигурой похожая на английского бульдога, высмотрев меня ещё в коридоре, приветливо замахала рукой.

– А-а, Савелов! – комсорг, молодой плотный парень с фигурой тяжелоатлета, привстал за столом, протягивая мне руку и энергично пожимая её, – Садись!

– Так-так-так… – он начал перебирать бумаги, всячески демонстрируя свою занятость, – где же ты у меня?

С трудом сдерживаю улыбку от столь примитивного приёма. Понятно, что для школьников сойдёт, да и сам комсорг – тоже школьник, хотя и нацеленный на карьеру в партийных органах.

– А, вот! – нашёл он искомое, – Савелов Михаил Иванович, год рождения…

Кивая в такт, хотя ах как хочется сказать, что и не Михаил, и не Иванович, и даже, по сути, не Савелов…

– … третий взрослый разряд по шахматам, – зачитывает комсорг, время от времени поднимая голову и как бы сверяясь.

– Второй, – поправляю его, – на днях нормативы на разряд сдал.

– Даже так? – приятно удивляется Павел, – А документы…

– Завтра занесу, – понятливо киваю я.

– Замечательно! – расцветает комсорг, хлопая меня по плечу, – Чертяка! Ах как замечательно! Нам бы побольше таких, побольше!

Понимаю, что он кого-то отыгрывает, и вернее всего, своего покровителя, очень уж это звучит и выглядит нафталинно. Вернее всего, Павел и сам понимает, что эти его замашки несколько старомодны и неуместны, но ему важнее повилять хвостиком, показать наблюдателям, что он понимает и принимает правила игры, считает себя членом какой-то конкретной команды.

– Побольше таких комсомольцев в школу, и мы по району на первое место выйдем! – радуется комсорг.

– Ну!? – он подсовывает мне заявление на приём, с уже оформленной красивой шапкой, и ручку с чернильницей.

– Не считаю себя достойным, – решительно отодвигаю бумагу.

– Что?! – комсорг аж из-за стола привстаёт, нависая надо мной, – Тебя комитет комсомола достойным считает!

Но я, пусть и не играл в комсомольские игры, про психологическое давление знаю побольше школьника…

… а ещё прекрасно понимаю, какие могут быть последствия как в одном, так и в другом случае.

Вступить я могу хоть в комсомол, хоть в говно, но, с моей национальностью и биографией моей семьи, в комсомоле мне придётся быть святее Папы Римского, послушно поддерживая и осуждая.

Иначе… нет, отбиться-то я могу! Технически. Дескать, как смеете вы вспоминать прошлое моей семьи, когда отца реабилитировали по решению суда… с еврейством аналогично.

Но это – именно что технически, а так – сорваться боюсь. Начнут меня прорабатывать, так ведь не факт, что сдержусь! Я ж местные правила игры хотя и понимаю (не все и не всегда!), но придерживаться их постоянно просто не могу!

А уж вешать на себя дополнительные обязательства, в смутной надежде, что моё участие в комсомоле при поступлении в ВУЗ перебьёт мою национальность, смешно и глупо. Для это надо не просто… вступить, но и, скажем так, показать активную гражданскую позицию! А на это, боюсь, меня не хватит…

– Савелов, – вступает бульдожка вторым голосом, – мы чего-то не понимаем?!

– Да… – моему выдоху может позавидовать телящаяся корова, и следующие несколько минут я делюсь со старшими товарищами своими сомнениями о еврействе, происхождении семьи…

– … а особенно сейчас, понимаешь? – расстроено шмыгая носом, рассказываю Павлу, – Ну, с этими событиями…

– Я, конечно, в первую очередь советский человек! – перебиваю сам себя, – Но ведь и национальность, она ж никуда…

– А если кто-то начнёт говорить… – начала было бульдожка, не уловившая, в отличие от молчащего шефа, моего настроения.

– Так будут! – вопию я, – Будут же! А я же это…

Потирая кулаки с набитыми костяшками.

– … с рабочего посёлка, – добавляю чуть смущённо, – могу и того… резко отреагировать! Мне здесь так пока…

Смущаюсь немного напоказ, и, потирая кулак, добавляю, потупившись и бубня в пол:

– Слишком интеллигентно! Такие все… вежливые! А я хоть и этот… но попроще привык, и если что не так – в морду! Привычка!

– В морду, пожалуй, не надо! – засмеялся Павел.

– Вот и я так думаю, – хмыкаю смущённо, – а так-то конечно… но давайте позже поговорим, ладно?

– Ну, давай, – согласился комсомольский вожак, снова привставая из-за стола и пожимая руку, – позже поговорим.

– Но шахматы… – не верящее произносит бульдожка, – ансамбль Локтева…

Прикрыв за собой дверь, приваливаюсь спиной к стене, переводя дух.

– Привет!

Вяло вскидываю руку, приветствуя Льва, с которым мы после того случая не то чтобы сдружились, но всё ж таки общаемся, раз уж не только в одну школу, но и в один шахматный кружок ходим.

– Здравствуй, Моше, – со значением говорит он, подойдя поближе и пожимая руку. Несколько озадаченный, жму руку и не опровергаю того факта, что да, я не только Миша, но и Моше…

– Мы вот с ребятами, – он многозначительно кивает в сторону парочки сверстников, один из которых угрюмо светит свежим фонарём, а второй держит смоченный чем-то платок на ухе, – поговорить с тобой хотим!

Не отпуская мою руку, он вываливает проблемы с гопниками, мнимые и действительные обиды на ребят из школы и весь тот хлам, что хранится в голове у всякого подростка, вступающего в эпоху полового созревания. Гормоны давят на мозги, критичность мышления обнуляется, а сверстники, и так-то не слишком умные просто в силу возраста, начинают, пусть даже отчасти, показывать реакции, более характерные для стаи бабуинов.

Этот период, по себе помню, вообще сложно пережить, а уж когда ты действительно отличаешься от сверстников, обладая притом отнюдь не сахарным характером впридачу к раздутому самомнению, то и подавно! У Льва всё это, по сравнению с обычным мальчишкой его возраста – в кубе…

– … и я считаю, – выпаливает он, непроизвольно повышая голос, – что нам, евреям, нужно объединяться!

– Предлагаешь организовать филиал Бейтар[94]94
  «Бейтар» или «Бетар» (ивр. בית'ר ‎ – аббревиатура от בְּרִית יוֹסֵף תרוּמְפֶּלְדוֹר‎, Брит Иосеф Трумпельдор – «Союз имени Иосифа Трумпельдора») – молодёжная сионистская организация, создана в Риге в 1923 году.


[Закрыть] в школе? – иронии в моём голосе – хоть отбавляй! – Или Хагана[95]95
  Хагана́ (ивр. הֲגָנָה ‎ – оборона, защита) – еврейская сионистская военная подпольная организация в Палестине, существовала с 1920 по 1948 год во время британского мандата в Палестине. Британские власти наложили на деятельность Хаганы запрет, однако это не помешало ей организовать эффективную защиту еврейских поселений. С образованием еврейского государства стала основой Армии обороны Израиля.


[Закрыть]?

– Скорее – Гехалуц[96]96
  Гехалу́ц (ивр. הֶחָלוּץ, ‎ Хехалуц, Гехолуц, Хехолуц – первопроходец, пионер) – сионистская международная организация, целью которой была подготовка еврейской молодёжи к поселению в Палестине.


[Закрыть]! – быстро ответил Лев, то ли не понимая, то ли не желая понимать иронии.

– Савелов… – услышал я, и повернулся, глядя на приоткрытую дверь в кабинете и комсомольскую бульдожку, выглядывающую из неё.

– Да?

«Интересно… много ли она слышала?»

Бульдожка, не ответив, поджала губы и хлопнула дверью так, что я понял – достаточно!

Глава 13
Лаковые туфельки

– А ты видел, как я его?! А?! – захлёбывается эмоциями Санька Востриков, размахивая руками не хуже коренного одессита. Под глазом у него знатный бланш, а в глазах – восторг человека, который впервые (и сам!) дал отпор шакалью, почувствовав себя наконец не овцой, но – человеком!

– По балде! – смеётся Женя Волынцев, в глазах которого ещё плещется адреналин, смятение и неверие в произошедшее, – Н-на! И с копыт!

– А как я его… нет, ты видел? Видел?! – Санька толкает меня в бок, – Ой, прости… больно?

– Терпимо, – кривовато усмехаюсь я, пытаясь понять – ушиб у меня, или рёбра таки сломали? Вроде бы ушиб, но рёбра, это такая штука…

– Ой! У тебя кровь на голове и ухе! – пугается он, – Сейчас, сейчас… на вот платок! Чистый, ты не думай!

Я не думаю, и, кивнув с благодарностью, промокаю платком ссадину на голове и смотрю на выступившую кровь.

– Помыть надо, – озабоченно предлагает Женя, – в аптеку зайти!

– Да ладно… – отмахиваюсь я, – вон, автомат с газировкой!

Двух стаканов хватило, чтобы промыть ссадину и смыть с волос кровь, уже начавшую запекаться.

– Голова не кружится? – беспокоится за меня Санька, пока Женька, отдуваясь и пуча глаза, пьёт рядом второй стакан газировки с сиропом, время от времени косясь то на меня, то по сторонам.

– Нет, нет… всё хорошо, – уверяю я, промокая платком ссадину. Крови немного, да и голова, кажется, не задета, а вот ухо, зараза, болит…

– Точно? – не отстаёт приятель, – А то плохо на улице станет…

– Да точно, точно! – трачу несколько минут на уверения в том, что провожать меня не надо.

В метро ребята понижают голос, но эмоций по-прежнему – через край! Они отбились от гопников, и каждый видел себя героем, и ох, какая славная была битва…

Я же, получив футляром от флейты по уху при широком Санькином замахе, а пару мгновений спустя, попав уже не под «дружеский огонь», а под неумелые колотушки агрессоров, считаю совершенно иначе! И это, хм… мнение профессионала, а никак не дилетанта.

В глазах ребят это был эпический махач с опасными хищниками городских подворотен, и они, локтевцы, героически отбились от превосходящих сил противника, обратив того в позорное бегство!

На деле же, эти шакалы наскочили на нас с тявканьем, готовые при малейшем отпоре дать заднюю, обещая непременно «встретить» и «поговорить» как-нибудь потом. Обычная мелкая сволота, вступившая в пору полового созревания, и пытающаяся самоутвердиться, «блякая» через слово, сплёвывая через губу (и через раз попадая себе же ботинок) и угрожающе, как им казалось, вытягивая тонкие, давно немытые шеи. Мне они напомнили не то облезлых шакалов, не то мелких, ощипанных грифов-падальщиков.

С такими, как правило, достаточно уверенного тона, прищура, демонстрации набитых кулаков, и собственно готовности пустить эти кулаки в ход. Дальше обычно или пустые обещания «найти», или обмен паролями в стиле «А Сопливого знаешь?»

Но Санька, как оказалось, уже встречался с ними, и, перевозбудившись, без лишних слов начал размахивать футляром от флейты. Справедливости ради, гопнику, которому и предназначался этот молодецкий удар, досталось значительно больше, а меня так… зацепило.

Потом было яростное, но бестолковое размахивание руками, толканье, сопенье, пыхтенье…

… а потом я пришёл в себя, и действовал дальше, как тот лесник, только разгонял не всех, а четверых конкретных персонажей, прыщеватых, дрыщеватых и совсем не грозных.

Поскольку один уже к тому времени сидел на жопе, силясь подняться с грязноватого асфальта подворотни, не вполне осознавая реальность, а трое других уже плотно завязли в драке (то бишь сопении, пыхтении и размахивании руками), сделать это было несложно. Удар ногой по голени одному, кулаком по почкам второму и толчок третьему, споткнувшемуся о своего сидящего на асфальте кореша, и ситуация поменялась кардинальным образом.

Ну а поскольку я при этом не орал и не изображал из себя берсерка под мухоморами, парни, кажется, искренне считают свой вклад в драку вполне равноценным. Мне, впрочем, не жалко…

… только ухо, зараза, болит! Ничего, кажется, серьёзного, но судя о ощущениям, по хрящу попали, и очень на то похоже, что футляром от флейты мне не только кожу рассекли, но и сам хрящ сломали.

– Надо ребятам рассказать обязательно, – влезаю в тихий, но эмоциональный диалог Женьки. Тот было начал отвечать, но диктор, объявляющий станции, прервал его.

– Зачем? – чуть смущенно переспросил приятель, – Нет, так-то да… если спросят!

– Не, Миша прав, – закивал Саня, – Не хвастать, а вообще… а то обнаглели! Мы локтевцы, в конце-то концов!

Прозвучало это как «Мы гвардия», и я улыбнулся было… а потом проникся. Несколько сот человек со всех концов Москвы, это, как ни крути, сила! А тут – гопники какие-то… ату их!

… и кажется, действительно – ату! Во всяком случае, когда я, попрощавшись с ребятами, выскочил из вагона на нужной станции, они всерьёз обсуждали рейд по московским подворотням и курощение гопоты. Не знаю, насколько это серьёзно, но идея хорошая!

Поправив на плече футляр с гитарой, прохожу мимо знакомого дома и…

– Чёрт! – сплёвываю ничуть не фигурально. Не на той остановке вышел, и за каким-то чёртом пошёл по старому адресу.

Очень сомневаюсь, что вот прямо сейчас, на улице, меня отловит дядя «Сука» Саша, или его куратор от МВД, и начнёт впихивать в карманы пачки настоящих или фальшивых долларов…

Отец, подключив свои сложные, запутанные, ещё фронтовые знакомства, кажется, решил эту проблему. Некоторые его фронтовые товарищи за эти десятилетия доросли до достаточно значимых постов, и отец, не рассказывая им собственно о долларах, поделился, тем не менее, странноватой ситуацией с попыткой подставить единственного сына.

Расследования, разумеется, не будет, но «сигнал» о том, что некие неопознанные личности крутятся вокруг несовершеннолетнего меня, ушёл в нужном направлении. Теперь, если вдруг что произойдёт, серьёзные и уважаемые люди скажут «Ага…», поднимут трубки телефонов и начнут делать звонки другим серьёзным и уважаемым людям.

Это не значит, что я внезапно стал над законом, но некоторая фора у меня всё ж таки появилась. Да и, полагаю, встречи отца и собственно информация о «шевелении» просочилась Куда Надо. А там уже, случись что, защищать будут не только и даже не столько интересы несовершеннолетнего меня, сколько играть в аппаратные игры, подсиживая смежников.

… но всё-таки, в ГУМе и Ветошном переулке, появляться лишний раз не стоит! Во избежание. Дядя «Сука» Саша, как оказалось, не просто дурак, но и дурак инициативный. А когда и где у него может рвануть в башке, предсказать может только хороший психолог, а я – не он!

Настроение чуть испортилось, но так… совсем чуть! Новые мои приятели, кажется, ребята с характером, и это радует! Помаленьку обрастаю связями и знакомствами, как и полагается любому «понаехавшему», и именно сейчас, в подростковом возрасте, завязывается обычно та дружба, которая – на всю жизнь!

– Миша! – слышу знакомый голос, – Михаил! Да постой ты! Уф-ф… еле догнал! Здорово!

Запыхавшийся Стас, о которого попахивает табаком и кажется – вином, сунул мне крепкую ладонь.

– Здорово! – я искренне ему рад, а Стас уже представляет своих приятелей-музыкантов, подтянувшихся за ним.

– Вячеслав… – жму руку парню на несколько старше меня, по виду студенту.

– Игорь Гончарук…

– Сергей Тимашев…

– Очень приятно, очень приятно… – снова и снова повторяю я, и вдруг…

– Юра Айзеншпис!

– Очень… – произношу машинально, и всё пытаюсь вспомнить, где же я его видел?

– Мы с тобой не встречались нигде? – спрашиваю его, не отпуская руки, но нет… Так откуда я его знаю? Хотя, наверное, показалось.

– Сколько их в этот раз было? – весело спрашивает Стас.

– А? Четверо, – отвечаю, всё поглядывая на Юру. Может, родня дальняя? Не он сам, так его отец или дедушка на какой-нибудь совместной фотографии отметился, вот и кажется знакомым…

– Крепко досталось? – интересуется кто-то из ребят.

– Да нет… так, по уху зацепили, да по рёбрам разок, – отвечаю ему, пытаясь одновременно слушать Стаса. Тот говорит что-то о сейшене[97]97
  «Session» с английского переводится как «сессия, заседание, совещание». Этим модным словом в СССР называли тусовки на квартире.


[Закрыть], знакомом музыканте, который дал ему пластинки, и, вовсе уж неожиданно – о суворовском училище, в котором он учится.

– Легко отделался, – со знанием дела говорит Сергей, – могло быть и хуже. Прохожие спугнули?

– Да нет, удрали… отвечаю я, пытаясь понять, стоит ли мне иди на этот самый сейшн, или ну его? Одна часть сознания говорит, что это может быть интересно, а другая – о возможных проблемах.

– Удрал? – переспрашивает кто-то.

– А? Нет, они… – отмахиваюсь я.

– А ведь он не шутит! – ржёт Стас, и я порываюсь объяснить, что нас, вообще-то, было трое… но не удаётся, да и чёрт с ним! В принципе, был бы я один, ситуация от этого не слишком бы изменилась.

– Ты не говорил, что играешь, – Стас показывает на гитару.

– А… недавно начал, – поясняю, хлопая по футляру, – у Локтева!

– Ну… – тянет кто-то из музыкантов, – тоже школа! Не самая плохая!

Киваю, ничуть не смущённый несколько уничижительным (и ничуть не заслуженным!) отзывом. К ансамблю Локтева я отношусь, как к интересному хобби. Хороший коллектив и хорошие преподаватели, где могут поставить и руки на гитару, и голос, и танцевать научить.

– Двинули в Октобер[98]98
  «Октобер», он же бар кинотеатра «Октябрьский», одно из культовых мест тех лет для московских музыкантов и неформалов всех мастей.


[Закрыть]? – предложил Айзеншпис, пошуршав вытащенными из кармана смятыми купюрами.

– Давай с нами! – настаивает Стас, и я, чуть поколебавшись, соглашаюсь. Почему бы, собственно, и не да?

Обо мне почти тут же не то чтобы совсем забыли, но принимать в компанию на равных не стали, хотя Стас время от времени делает попытки втянуть меня в общие разговоры. Но какое там… в разговоре мелькают сейшены, гёрлы и прочие жаргонизмы, незнакомые имена и места, и какие-то вещи, понятные только своим, из той же культурной среды. Я понимаю в лучшем случае через раз, по контексту, и полагаю, что не всегда правильно.

В среде неформалов принято сейчас шифроваться, даже если в этом нет ни малейшей необходимости. И хотя я вижу в этом скорее оттенок ребячества, но понимаю и принимаю.

Если органы кем-то заинтересуются всерьёз, не помогут никакие жаргонизмы и иносказания, но неформалы в СССР почти все как минимум на грани диссидентства, и разговоры у них бывают очень острые. Вот и шифруются, дабы не наматывать себе срока́ и неприятности на ровном месте. А то ведь бдительных товарищей вокруг – каждый из многих…

– Брось, – успокоил я мечущегося Стаса, поймав на ходу за предплечье, – тебя я рад видеть, а это так… твои друзья и знакомые, а не мои, не обижаюсь.

Его я действительно рад видеть. Хотя наше знакомство и не назовёшь хоть сколько-нибудь длительным, парень он очень яркий, харизматичный, и, по крайней мере сейчас, по молодости – искренний в дружбе. Он из тех, с кем дружить легко.

Стас засмеялся, ткнул меня кулаком в плечо, и некоторые время мы шли по улице, пихаясь, толкаясь и обозначая удары, нырки и защиту.

– Не пойму… уличный бокс? – озадачился он, довольно-таки коряво выбросив двоечку и отступая назад и в сторону.

– Угу… – вдаваться в подробности не вижу особого смысла, да и, по факту, смесь бокса с элементами муай-тай и филиппинки, с некоторой натяжкой можно назвать уличным боксом, – ну и отец немного джиу-джитсу знает, показывал.

Пару минут спустя, запыхавшись, Стас присоединился к другим музыкантам, но меня не бросил, то и дело объясняя что-то вполголоса, подходя поближе, спрашивая моё мнение по тому или иному вопросу, и в общем, всячески втягивая в беседу, не навязчиво и аккуратно. Минут через десять тонкий ледок хрустнул, я меня не то чтобы приняли в компанию, а скорее – признали право вращаться в их орбите.

С неба начал сыпаться мелкий и редкий ледяной дождь, обычный для конца октября, а чуть погодя зачастило, и уже не дождём, а мелким градом пополам с липким снегом, тающим ещё в воздухе. Ругнувшись, я поднял ворот пальто, и, достав из кармана вязаную шапку, одел на ходу, а после прибавил шаг, догоняя ускорившуюся компанию.

– Давайте на метро, что ли, – предложил Айзеншпис, озабоченно поглядев на стремительно темнеющее небо, и через пару минут мы ввалились на станцию, а за дверьми, будто отрезая пути отступления, хлынул злой и яростный осенний ливень.

– Тьфу ты… – сплюнул при виде нашей компании немолодой мужик, прямой как палка, с орденскими планками и чекистским значком, провожая нас злыми глазами, – мерзота! По лагерям бы вас…

… он ещё что-то говорил, но мы уже прошли мимо, не задерживаясь, чтобы ответить.

За нас ответила какая-то тётка, по виду учительница старой закалки, согласившись, что таких, как мы, нужно перевоспитывать, иначе…

… и беглый, но внимательный, какой-то фотографический взгляд от выходящего из вагона лейтенанта с петлицами внутренних войск, на нашу компанию.

В затылок кольнуло недобро – так, будто ветеран ГУЛАГа, сощурившись, привычно нажал на спусковой крючок «Нагана».

«Это ведь всё недавно совсем было, – забилась в разом заболевшей голове заполошная мысль, – это было вчера… Ходят рядом те, кто расстреливал и пытал, и они, в большинстве своём вот такие – крепкие ещё, злые, готовые, если надо, снова стрелять и бить! А те, кто подписывал расстрельные списки, сейчас у власти! Боже…»

Мы заскочили в вагон, механический голос сделал объявление, и я, физически чувствуя тиски, сжимающие голос, начал шептать всплывающие в памяти строки.

 
– Старенькие ходики, молодые ноченьки[99]99
  Роберт Рождественский.


[Закрыть]…
Полстраны – угодники, полстраны – доносчики.
На полях проталинки, дышит воля-вольная…
Полстраны – этапники, полстраны – конвойники.
Лаковые туфельки. Бабушкины пряники…
Полстраны – преступники, полстраны – охранники.
Лейтенант в окно глядит. Пьёт – не остановится…
Полстраны уже сидит, полстраны готовится.
 

– Да? – повернулся ко мне Айзеншпис, – Ты что-то сказал?

– Да так… – улыбаюсь неловко, – мысли вслух.

«Он не слышал ведь… не мог слышать! Или…»

… но в вагоне шумно, лязгающее и многоголосо, так что разговаривать приходиться, надрывая голосовые связки, и я выбросил это из головы – благо, тиски перестали её сжимать.

Вышли на Арбатской, куда ливень только подбирался, и бегом, оскальзываясь на мокром асфальте и перепрыгивая лужи, добежали сперва до Новоарбатского гастронома, а потом и через дорогу, в кинотеатр «Октябрьский». В просторном холле повсюду молодёжь, разной степени неформальности и развязности, и добрая половина из них, как я успел убедиться в ближайшие несколько минут, знакома между собой хотя бы вприглядку.

– … ментов на квартирник вызвала, собака старая! – горячится сутуловатый парень, то и дело хлопая ладонью по футляру с саксофоном, стоящему у ног.

– Миша, очень приятно… – жму очередную ладонь.

– Миша…

Стаса и его приятелей знают, кажется, решительно все! Но в реалиях СССР это не говорит ни о чём, и парни в равной степени могут быть как достаточно известными музыкантами, так и просто тусовщиками, успевающими на все мало-мальские интересные мероприятия.

В холле мы не задержались, перебравшись в бар, где, совершенно бесцеремонно, принялись сдвигать столы вместе. Персонал, что меня очень удивило, воспринял это как само собой разумеющееся, и вместо того, чтобы закатить скандал, принялся помогать, общаясь с ребятами, как с добрыми знакомыми.

«Ого! – поразился я такому вниманию, – А ребята, кажется, известные!»

– С нами, – кивнул на меня Юра, чуточку демонстративно, на публику, достав пачку «Мальборо» и закуривая.

– … как обычно!

– Чешское? Тащи!

… а мне – лимонад, угостили от щедрот. Возмущаться или доставать из кармана рубли и трёшки, которые у меня ещё остались от колхоза, я не стал, с благодарностью приняв запотевший бокал с торчащей соломинкой – дефицитом, ставшим, почему-то, одним из признаков «роскошной» западной жизни, и я совершенно уверен, что соломинки здесь – не одноразовые! Впрочем…

Я потянул через соломинку лимонад, очень даже вкусный.

… плевать! После общественных стаканов и целой кучи мелочей такого рода, общественные соломинки меня уже не пугают.

– … с Тулой прощаться придётся, – ловлю обрывок разговора, – на филармонию давить начали сверху, репертуар у нас не тот.

– Ага, ага… почему мало таких хороших советских песен, как в кинофильме «Весёлые ребята», а сплошь почти одно западное непотребство! – невесело засмеялся Игорь, прикуривая, – Объясняй им, что это другое направление, не объясняй…

Он зло и коротко ругнулся, с силой потушив только что прикуренную папиросу, и замолк, ухватившись за бокал с пивом и невидяще глядя куда-то в сторону.

– До конца года доработаем, а там посмотрим, – постановил Айзеншпис, – может, придётся перейти из профессионалов обратно в любители.

– Не жили хорошо, не хер и начинать, – со злой усмешкой отозвался один из музыкантов.

Потягивая лимонад, слушаю вполуха, поглядывая по сторонам. Ничего так… атмосферно! Хотя ощущение, что я на съёмках какого-то фильма, не пропадает.

«А… – понял я, понаблюдав за молодёжью чуть побольше, – они же сюда, каждый второй, не отдыхать приходят, а отыгрывать! Видят себя актёрами в фильме о крутой западной жизни… наверное. Ну или ещё каких фильмов, каждому в голову не залезешь!»

– … всё, всё… брэк! – вскочив, Стас встал между Игорем и Вячеславом, заспорившими слишком уж агрессивно, – Не ругайтесь, парни!

– Сели, – коротко приказал Айзеншпис, и парни, поворчав, подчинились.

– Гастроли тяжёлые, – наклонившись ко мне, негромко сказал Стас, – проверками замучили. На каждом концерте почти что – то милиция, то бюрократы, то ещё что… Нервы!

Угукаю понимающе, а Стас продолжает рассказывать о своих… уж не знаю, приятелях или друзьях. Они заметно старше, но, по некоторым моментам видно, что и парень не из простой семьи, а это даёт не только уверенность, но и возможности, в том числе – возможность держаться на равных.

– … «Сокол», – тем временем объясняет он, прикладываясь к бокалу с пивом, – по названию района группу назвали. Но в тульской филармонии их приняли на работу под названием «Серебряные струны».

– Филармония, – протянул я, хмыкая.

– Зря смеёшься! – отозвался Намин, откидываясь назад, – Закон о тунеядстве никто не отменял, а филармония – вот она! Законно всё! Заезжают время от времени с концертами в Тулу, а так – по всей стране чёс, вчера только в Москву вернулись. Устали все… да ещё и проверки эти, вот все и на нервах.

Разговор потихонечку принял более спокойный характер, и парни переключились на музыку, споря о чём-то и иногда напевая отрывки на сносном английском. В основном Пресли, «Битз» и Билла Хэйли, и так… вполне симпатично, а по здешним временам, так и очень даже!

– «Rock Around the Clock» – объявил Сергей Тимашев чуточку громче, чем следовало, ну да он и выпил чуточку больше, чем следовало…

– … а давай! – услышал я, и какие-то ребята, которым меня представляли, стали наигрывать знакомую мелодию, и в баре начался импровизированный концерт. С минуту я слушал молча, постукивая носком ботинка в такт, а потом, не удержавшись, начал подпевать, не пытаясь перепеть Сергея.