Текст книги ""Фантастика 2025-179". Компиляция. Книги 1-26 (СИ)"

Автор книги: Анатолий Матвиенко

Соавторы: Ли Виксен,Ольга Ярошинская,Артем Бах,Дмитрий Крам
сообщить о нарушении

Текущая страница: 163 (всего у книги 349 страниц)

Север набрал номер квартиры. Открывать не спешили. Ему пришлось сделать это раза три после того, как сбрасывался вызов. Успел понадеяться, что Руденко не дома, и обернуться туда, где лежала Оля (пятно замыли), и снова понадеяться, и собраться уйти с чистой совестью, но тут из-за плеча появилась незнакомая рука. Незнакомый палец набрал на кнопках домофона те же цифры.

Север обернулся. Не поверил глазам, но таращиться постеснялся. Быть того не может, ошибся, ведь это даже не совпадение, а…

– Арсеньев? Ты?

Чистой воды рок.

– Влад, – сказал он, уже не отваживаясь на уменьшительно-ласкательное «Владик», и уж тем более на «маленький» – достаточно того, как исправно косячил Северьян. Кому-то из них двоих нужно быть осмотрительным.

Обменялись рукопожатиями и:

– Тоже к Руденко? А ты их откуда знаешь?

– Да мы однокашники, он теперь у дочки моей в классе физрук. А ты?..

Тут Север замялся – легенды у него не было. В поисках подсказки бегло глянул на маленького, а теперь уже здоровенного бугая Владика еще раз – это в каком же он, получается, звании?

– А ты, стало быть, в полиции?

– Участковым. Я еще тогда решил. Ну, ты понимаешь… Решил для людей…

– Толь, я, – коротко оповестил он в домофон, который на сей раз, как почувствовали, откликнулся почти сразу.

Владу открыли. Несмотря на рост, размах плеч и явно перебитый в прошлом нос, его лицо осталось тем же – детским, с наивным выражением круглых, со светлыми ресницами глаз. Время ничего с ним не сделало. Разве что, в отличие от Севера, он не только не перестал быть здесь своим, но сделался еще роднее всем этим работягам и склочным бабкам, мамашам с колясками, школоте, что сперва в поисках кайфа душит друг друга шарфами, а после находит способы подейственней и подороже. Почти что отец родной. Бомжиха и та кивнула – но не ушла. Страху, значит, не нагоняет.

– Беда, беда, – приговаривал Влад, пока поднимались в знакомом лифте на знакомый этаж. Забавно он выглядел – то ли ребенком, то ли мужиком. Когда створки разъехались и сердце Севера ухнуло вниз от понимания, что он совершенно не готов к встрече с Руденко, Влад вдруг посмотрел на него знакомым взглядом затравленного в лагере мальчишки и сказал: – Я ведь тебе жизнью обязан.

И сразу смутился, вытер лоб рукавом форменной рубахи. Вышел первым. Север даже не успел дать ему понять, как много тот только что для него сделал.

Дверь квартиры была незаперта. Из глубины доносились всхлипы и плач сразу нескольких голосов. Пожилая женщина с покрытыми черной косынкой волосами, возможно, соседка, завешивала простыней зеркало. Делала она это очень обстоятельно: ткань висела надежно, а ее все подтыкали и драпировали до понятного только творцу идеала.

Влад скинул ботинки, подтянул правый носок, чтобы замаскировать дыру на месте большого пальца, и по-хозяйски направился в кухню.

– Толян, – сказал он. Из клубов табачного дыма, которые уже не рассеивались, ему навстречу поднялся пьяный в хламину Олин папаша. Обнялись. Анатолий рыдал. Влад терпеливо похлопывал его по спине.

– Мои соболезнования, – пробормотал Север и выставил на стол принесенную бутылку. Анатолий посмотрел на него, очевидно, не признав в нем давешнего попа. Будто впервые видел.

– Как так-то, Толян? – Влад усадил его обратно на табурет, прислонил к стене и засуетился в поисках чистых стаканов. Он явно бывал здесь не впервой. – Вы же в четыре глаза следили.

– Не уследили, – пьяно шмыгнул носом Анатолий, и Север замер. Вот сейчас он выложит все: и про бесов, и про попа, и про окно. Но тот цапнул наполненный Владом стакан, махом опрокинул в себя содержимое, проговорил: – Катюха открыла окно. – И брякнулся лбом о столешницу. Больше он не шевелился.

– Оля уже пыталась, – доверительным шепотом сообщил Влад. – Ее в это окно прям тянуло. Замок какой-то хитрый поставили, чтобы не могла открыть, у нее моторика нарушилась. Она…

– Я знаю. В газете писали.

– Что типа бес в ней, да. А мне кажется, она после Егоркиной смерти слегка поехала. Она же одна с ним рядом осталась, когда остальные разбежались. И не спасла. Может, себя винила. Кто их знает…

«Себя, – крутил в голове Север, пока Викин вискарь опускался в его желудок, и вместе с горечью, жжением, жаром приходило осознание того, что Северьян снова вышел сухим из воды – мать Оли отчего-то взяла вину за открытое окно на себя… – Себя. Беся. Ябес. Я – бес».

– Ладно. – Влад отодвинул стакан, из которого почти и не отпил. – Еще к Кате загляну и пойду. Служба.

– Подожди.

Север тоже не собирался задерживаться, вот только оставался у него один-единственный вопрос, и ответить на него мог только маленький Владик.

– Ты тогда…

Пришлось замолчать. Та самая хлопотунья, что прятала недавно зеркала, теперь принесла и поставила на кухонный стол фотографию в рамке. Школьная. Оля с бантами и в белой блузке смотрела бесхитростно и прямо. Улыбалась. Север подумал, что точно такой же она будет на надгробии. Две белые руки пристроили рядом с фотографией мягкую игрушку – небольшого, с ладонь величиной не то мышонка, не то мишку ярко-розового цвета, следом появился стакан воды, прикрытый ломтем ржаного хлеба. Глаза женщины были сухи. «Как хорошо, – подумал Север, – как хорошо, когда есть кто-то, готовый сделать все это за тебя…»

Айфон уже лежал в ладони, хоть Север и не собирался снимать. Несколько беззвучных кадров: уголок рамки, стакан, кисть руки и затылок пьяного мужчины.

– Ты тогда, ну, помнишь, говорил про… изнанку города.

– Пожалуйста, не надо.

Голос Влада – нет, уже Владика, – дал петуха. Сам он втянул голову в плечи и будто съежился, уменьшился в размерах до себя прежнего.

– Что ты там видел?

– Нет. Не скажу. Мне пора.

Влад вскочил, ломанулся в прихожую, торопливо обулся. Вспомнил, похоже, что так и не повидал Катю, потопал туда, откуда неслись причитания – его внезапно стало слишком много. И Север отчего-то отправился следом – оставаться в чужой кухне наедине с пьяно похрапывающим отцом Оли под ее неморгающим взглядом со снимка не хотелось. Кадры, кадры, кадры. Владик потоптался в дверях, бормоча соболезнования. Север стоял у него за спиной, подхваченный внезапной эйфорией. Чужая боль снова и снова отпечатывалась на экранчике его смартфона. Он не сразу заметил, что стало тише – хор плачущих лишился самого безутешного голоса. Катя Руденко смотрела на него глазами-щелочками и беззвучно шевелила губами: «Ты. Ты».

На ее скуле чернел синяк, который она не пыталась скрыть, синие волосы с отросшими седыми корнями, казалось, вообще не принадлежали голове. И жизни в ней не было, в отличие от полнотелой подруги, что сидела рядом и сморкалась в салфетку, – та даже в горе выглядела укорененной в землю: такая все втащит, встанет и пойдет раздавать свою беду ломтями соседям и коллегам по работе. Разделит, выплачет, выговорит – и легче. А Катя эта… Не сделала бы с собой чего.

– Ты! – уже в полный голос повторила она и оказалась перед ним настолько стремительно, что Север запоздало испугался – сейчас безутешная мать выцарапает ему глаза.

Но она повисла у него на шее – невесомая, пахнущая какой-то детской кислятиной; он растерялся, не знал, куда девать руки, зачем-то разблокировал телефон и посмотрел на часы… а она что-то быстро спрятала в его карман. В задний карман джинсов, ошибиться было невозможно. И отпустила, оттолкнула – иди, видеть тебя не могу. Иди.

Влад курил на лестничной клетке. Наградив Севера сумрачным взглядом исподлобья, он раздавил окурок в жестяной банке из-под зеленого горошка, плюнул туда и сказал, как плюнул:

– Мертвые все. И туман. Ничего в конце тоннеля не светит. Мертвяки – и туман. Вот помрем – и тоже туда. Я все эти годы про нее думаю. Не могу жить здесь, потому что знаю, что в конце – изнанка. Никакого смысла. Думал в монастырь, и тоже – зачем, если в Бога не верю? На работе хотя бы забываю. А иногда кажется – прямо сейчас бы ушел. Чтобы сразу. И всё.

А вот Северьян не говорил. Знал про изнанку, но ни словом на все мысленные вопросы Севера о ней не обмолвился. Может, существовал специальный закон, запрещавший вторым душам болтовню с первыми? Может, первые вены себе повскрывали бы, если б узнали правду о загробном мире? Не потому, что туда спешили, а от неизбежности туда попасть.

– Ты все там же, на Черниговской?

Север кивнул. Странно, что Влад знал его адрес. Может, родители сказали тогда еще, после лагеря. Некоторое время он жил у бабушки, потому что оттуда удобней было добираться до бассейна. Собирались навестить и передумали? С одной стороны, спаситель, с другой – живое напоминание о том, что забыть бы, да поскорее. Дружбы после такого не получается. Не о чем дружить.

– Бывай, Арсеньев, – словно подумав о том же самом, попрощался Влад.

Север не стал его останавливать. Бумажка в заднем кармане джинсов обжигала его сквозь ткань. Как только лифт отчалил, он достал, наконец, то, что заставило Катю Руденко обнимать виновника смерти ее дочери.

Это была линованная страница, неровно вырванная из школьной тетрадки. Огромные каракули, слишком неряшливые для девятилетнего ребенка, – Влад называл это «расстройство моторики» – складывались в слова:

Мама это для тебя

С. не вин-т

пусь найдет куд-ку

Внизу распласталось сердце, пронзенное жирной стрелой.

Он простоял, наверное, прилично: за спиной хлопнула дверь. Кто-то вышел, звякнула связка ключей, щелкнул замок. Тишина подъезда взорвалась писклявым лаем – только тогда Север и нажал кнопку вызова лифта. Вспомнил, что должен идти. Вместе с ним в кабину вошла вездесущая соседка Руденко, уже с собакой. Собака была в точности как та, что у Нонны Карленовны – померанский шпиц. Разве что не такая бодрая.

– Как его зовут?

– Её. Каллиопа, прости господи. Клепка. – И поджала губы, будто недовольная его интересом. Впрочем, молчания в ней хватило этажа на два, не больше: – Не моя она. Олечкина.

Подождала чего-то – а́хов ли, о́хов, но Север нынче был далеко от прозорливости. Пришлось самой – с оглядкой и пришептыванием, словно кроме них и Каллиопы стоял здесь кто-то еще:

– Ну Олина же! Дурная собака – все грызет, ямы роет, по ночам вой…

Не зная, как еще выразить сожаление, Север наклонился и почесал печальную Клепку за ухом. И сказал быстрее, чем успел подумать:

– А отдайте ее мне.

Поводок шустро переместился в его ладонь. Лифт дернулся, останавливаясь.

– Забирай, – махнула соседка. – У меня и так морская свинка, да еще дети бездомного кота подобрали. Скажу, сбежала. Только обратно не притаскивай, лучше продай.

– Не продам, – сказал Север, не веря своему счастью, однако все оказалось взаправду – и собака, которую он тут же подхватил на руки, и закрывшиеся двери лифта, и снова собака – вот же она, вот! – Спасибо…

Асфальт перед домом ярко блестел от луж, оставленных поливальной машиной. Из них жадно пили голуби. Вода испарялась на глазах, становилось еще более душно.

– Клепка, – распробовал он и повторил: – Клепка!

Собака завертелась, давая понять, что пора бы отпустить ее на свободу. К остановке шли вместе – Север выбрал более долгий, но тенистый маршрут. Грызет, значит, и воет… Он был готов позволить ей все на свете. Осталось убедить в этом Вику.

«Мама, это для тебя».

Он тряхнул головой, прогоняя из нее звук детского голоса. Нужно будет что-то купить. Корм, миски собачьи, может, игрушки… Но сначала – посоветоваться с Викой. Хоть в чем-то посоветоваться с Викой.

Он опасался того, как Клепка перенесет поездку в маршрутке, но та смирно сидела у его ног, собирая умильные взгляды пассажиров, и Севера грело такое внимание. И еще ему казалось – он сделал что-то правильное для Оли. На своем небольшом, незначительном уровне – ничего иного он сделать бы и не смог. Но она наверняка любила Клепку, а теперь он тоже будет любить Клепку. Возможно, даже добьется взаимности.

– Только, пожалуйста, не лай, – шепотом попросил он, прежде чем открыть дверь своей квартиры. Вика, должно быть, спала после ночной смены в баре и вряд ли обрадуется…

Разумеется, Клепка залаяла.

– Вик.

Она стояла, прислонившись к дверному косяку, в пижамных штанах и майке, снова плохо смыла блестки, и они все еще виднелись на ее лице и плечах. Очки вместо линз, руки и ноги бледные – солнца почти не видит, бедная девочка, бедная его девочка, – и улыбалась, глядя на то, как это чудовище, ставшее вдруг невероятно громким, пыталось допрыгнуть до ее лица, чтобы облизать. Вика, конечно, не была бы Викой, если б не припомнила: собака – это дорого, прямо сейчас нужно отвезти Клепку к ветеринару – сделать прививки, а затем ехать в зоомагазин. Боже, у нас ведь никогда не было домашних животных, и вообще – ее ведь будут искать? Где ты ее взял-то? Север, где? Ах, этой девочки… Ладно, хорошо, что хотя бы с Северьяном все обошлось. С окном этим, да… Повезло, на этот раз повезло. Пусть все закончится.

Она отдала ему свою пластиковую карту, заверила, что будет на связи, телефон на тумбочке возле кровати, и вернулась в постель – винить ее в этом было сложно. Север потихоньку перенес ноутбук на кухню, чтобы за чашкой кофе прикинуть масштаб грядущих трат и, прежде чем погрузиться в приятные хлопоты, разделался с неприятными – сунул предсмертную записку Оли в складки рясы, которая как всегда лежала сложенной и отглаженной здесь же, на стуле, откуда ее возьмет потом Северьян.

Пусть перечитает. В руках пусть подержит. Одно дело – видеть чужими глазами, помнить чужой памятью, быть крепким чужим умом, и другое – так. Пусть перечитает.

Без записки в заднем кармане стало легче. Устраиваясь за компьютером с чашкой кофе, – собака в это время обнюхивала все углы своего нового дома – Север был почти счастлив.

Алекс сосал сушку на шоссе и не собирался никого спасать. Мамочка тоже сосала и думала, что это в последний раз. Алекс пообещал, что завтра они уедут вместе, потому что любят друг друга. Фотография Алекса есть у нас в альбоме. Мамочка приносит его мне в день рождения: мы совсем не похожи, хотя она и говорит, что он мой папа. Точно так же моим папой мог быть любой из тех, с кем она работала, но я не говорю этого вслух.

Сегодня тринадцатое июня, с утра похолодало. Вчера шел дождь, а перед этим все просто умирали от жары. Я мечтаю однажды провести весь этот день в одиночестве и с утра до вечера заниматься сакреацией, но сегодня ничего не получится – мамочка дома, она всегда отпрашивается с работы, чтобы испечь мне пирог. Хорошо, что у меня есть туловце от предыдущей процедуры, и теперь мне не терпится поскорее начать!

С утра мамочка ставит передо мной альбом и говорит: он был героем, он спас нас обоих. Я знаю, мам. И еще раз послушай, чтобы внукам рассказать, когда меня не станет. Да какие внуки, мам? Что значит «какие внуки» – у тебя же девушка есть, вот приводи, познакомимся, а потом уже будут и внуки.

Мамочка пьет вино и продолжает: Алекс привез меня на точку, я вышла и стала ходить вдоль дороги, все как обычно. Внутри меня уже рос ты. Алекс сказал, что сегодня, безусловно, последний раз, потому что он уже забронировал билеты в Хургаду, и это был сюрприз, потому что мой паспорт все это время был у Алекса. «Давай, работай», – сказал он и вытолкнул меня из машины. Еще пара месяцев, и придется искать клиентов в другом месте и по другой цене. Я согласилась, стала ходить вдоль дороги, хотя меня уже тошнило, но больше по утрам, а вечером не так уж и сильно. Подъехал какой-то транзитный, посадил меня к себе, было темно и тепло, хотелось спать, но Алекс сказал, нужно внести оставшуюся сумму за путевки, сука, сука, сука, вы же понимаете, что он никуда с ней не собирался, даже если на самом деле ее любил, а она-то его любила, иначе у нас не было бы в альбоме его фотографии, ю ноу.

Я мечтала, чтобы все поскорее закончилось, поэтому старалась изо всех сил, но Азамат, так звали клиента, я про это на суде узнала, хотел, чтобы я дала ему нормальным способом. Я не могла ему дать, потому что была в положении и сказала об этом, но он не поверил и решил, что я просто ломаюсь, поэтому ударил меня по лицу несколько раз. Я закричала, и тогда он достал нож, а Алекс услышал мои крики, он как раз курил на улице. Алекс подошел к машине Азамата, там все было затонировано, постучал, а когда Азамат его послал, Алекс психанул и разбил стекло, а у меня уже все лицо было залито кровью, и я плакала. Тогда Алекс открыл дверь изнутри. Он не знал, что у Азамата был с собой нож, а если бы знал, то, наверное, сразу бы уехал. Но Азамат был один, и Алекс решил, что он сильнее, ведь он занимался в спортзале (хотя на фотографии не заметно). В общем, Алекс вытащил меня из машины и грубо велел Азамату проваливать, но Азамат тоже уже взбесился, и вся эта ситуация была для него унизительной, поэтому он вышел и хотел пырнуть меня ножом в живот. Алекс еще не видел ножа. Он выставил руки и собирался оттолкнуть Азамата, и тогда Азамат три раза ударил его ножом вот так, вот так и вот так. Смотри-и, какой наш Сашенька был краси-ивы-ый!

Мне вовсе не кажется, что он красивый, но я все равно киваю, чтобы ее не расстраивать. Алекс был полный мудак, раз заставлял мамочку сосать и давать нормальным способом даже после того, как она от него забеременела. Я представляю, что Люс ждет от меня ребенка (такого не может быть, но если просто представить), и кто-то в нее кончает.

Прямо в мою Люс.

Ладони потеют, пальцы сжимаются в кулаки. Я бы этого кого-то зубами бы загрыз, вцепился бы прямо в трахею и выдрал ее, и бросил, и растоптал…

В дверь звонят. Мамочка недовольна: кто там? А это за мистером Заем, он уже ждет в пакете, обсыпанный маленькими конфетками. Мамочка всегда удивляется, когда приходят покупатели. Ей кажется, что мои детки никому не нужны, но они же такие красивые и грустные! В моем магазинчике в «Инстаграме» сорок восемь тысяч подписчиков. Детки недешевые, но они никогда не остаются дома надолго. Когда я начинаю работу, то выкладываю фотографии, но так, чтобы не было видно всей куклы целиком. Подписчикам очень нравится, а я люблю фотографировать своих деток, пока они еще туловца, ручки и ножки. Некоторые люди собирают моих деток, у меня есть коллекции на разные темы, например, парочки, их можно особым образом соединять, подписчикам это тоже нравится: я снимаю видео, а они угадывают, кого я делаю.

Я ждал @alina_luckystar, но мистера Зая забирал неприятный мужчина с бородой и вчерашним запахом изо рта. Он вытащил мистера Зая из пакета, выронив несколько конфеток, и даже не подобрал их, хмыкнул: «За такие деньги», кинул его обратно в пакет вниз ушами и ушел. Я подъехал к окну, чтобы посмотреть его машину, – она была большая, но старая, и я окончательно убедился, что он кусок говна.

«Если бы не Алекс, тебя бы сейчас не было», – сказала мамочка.

# 5

В отличие от Северка, деньги у него были.

– Лей давай. Лей, лей, лей веселей!

– Ты заговоренный, что ли? – восхитился Мага. Он почти не пил, стакан стоял перед ним только затем, чтобы Северьяну было к чему подносить свой.

– Попробуй людей скотчем к батарее не прикручивать – вдруг тоже заговоришься?

– Хамишь, – не обиделся тот. – Я вот понять не могу – как ты с такой скоростью бороду отращиваешь? Еще два дня назад не было.

– А я мутант. – Северьян в очередной раз звякнул стеклом по стеклу, сделал глоток и поставил стакан на листок из школьной тетрадки, уже изрядно пропитанный всем содержимым коктейльной карты. Вика злобно зыркнула из-за барной стойки и отвернулась.

– Фотки у тебя ничего такие, – сказал Мага. – Но для нашей концепции не подходят. Твои маргиналы, конечно, мощные, но тебе нужна совсем другая площадка.

Северьян не слишком понимал, о чем речь, поэтому на всякий случай согласился:

– Другая так другая.

Мага недоверчиво прищурился.

– Арсеньев, камон. На тебя не похоже. Даже не поспоришь?

– Маргиналы есть маргиналы, – снова согласился он и крикнул: – Человек, подай-ка мне еще «доктора Ерофеича»!

Лютый моветон, но ему хотелось позлить Вику, которая и так уже искрила от малейшего контакта.

– Давай притормози, – бросила она сквозь зубы. Однако клиент платил и не был пьян, а начальство сидело рядом с клиентом.

– За счет заведения, – распорядился Мага. Последние пару часов он глаз с этого клиента не спускал. – Уже интересно, когда он срубится.

Но он не срубится, а вот Северку с утра не поздоровится. Будет блевать дальше, чем видит, болезный, не испив при этом ни капли. Вот кто его сейчас где-то там, в своем двоедушном сне, матюгами обкладывает.

– «Пусть найдет куд-ку», – по слогам прочитал Мага. – Что за фигня, Сев?

– Кудельку.

– А что за фигня-то?

– Не знаю.

– Константин! – гаркнул он в голос, и отглаженный главный администратор «Яда» тут же нарисовался возле их коек и тумбы: – У тебя кудельки, случайно, нет?

– Нет, – ответил тот, будто не удивившись, и зачем-то провел рукой по коротко стриженым волосам. – И никогда не было. А что?

– Вик, а у тебя есть куделька? – не сдавался Мага.

– У меня есть пьяница-муж и бестолковая собака, которая воет как стая волков. Если что-то из этого тебе подходит, можешь забрать.

– Блин, – сказал Мага. Северьяну он начинал нравиться. – Что бы это могло значить?

– Нитки, – сказала хозяйственная Вика. – Магазин пряжи.

– Противная собачонка, – весело отозвался кто-то из-за шторки, разделявшей импровизированные «палаты».

– Затяжка на колготках, – поддержали с другой стороны.

– Нечто среднее между колодцем и небольшой церквушкой, только без воды и крестов, – предположил Константин.

Судя по скептичному выражению на красивом лице Маги, все эти варианты категорически ему не нравились, что он и выразил одним-единственным говорящим «пф».

Константин, который все это время стоял рядом, что-то обдумывая, а может, просто ожидая возможности прервать затянувшиеся и бесплодные возлияния Викиного супруга, глубокомысленно изрек:

– Нам нужен контекст.

Мага прищелкнул пальцами:

– Черт, ты прав. Кто это вообще написал? Кому и зачем?

Северьян прилег. Уставился в черный потолок, которого будто и не было – тьма, бесконечная тьма вокруг, пустота, небытие, подкрашенное синей лампой, больничная тоска и одиночество. Столько людей вокруг – сидят, пьют, смеются, вот только он не один из них, не человек – мутант, а теперь еще и преступник.

– Маленькая девочка, – сказал он. – Мне. Перед самоубийством.

Все стихло. Ни голосов не стало, ни смеха, ни звона посуды. Осталась музыка, но и она была настолько безжизненной, что только подтверждала тишину, утверждала ее, делала тверже.

– И я пообещал, что найду. Значит, должен найти. Может, это какая-то ее чертова кукла?

Первой пришла в себя Вика. Пшикнула кофеваркой, запустила по пластиковым жилам густой коричневый кровоток. Константин сноровисто очистил пространство между Северьяном и Магой от разноцветных настоек. Взамен он принес кофе и крошечные, обсыпанные сахаром печеньица. Что, если куделька – это и вовсе еда?

Один лишь Мага ни опечаленным, ни шокированным не выглядел. Он думал.

– Родители что говорят?

Северьян покачал головой. Хорошо бы с ними побеседовать, но сделать это сможет только Север, а он наверняка откажется. Утром его Вика вытолкала. Еще и бутылку всучила: оба перепугались, конечно. Не за него – за себя и свою проверенную временем жизнь. Если б в этой истории всплыло имя Северьяна Арсеньева, безработного фотографа, который по ночам рядится в попа и стрижет бабло с суеверных стариков за то, что якобы изгоняет из их домов бесов, – так бы себе его дальнейшее бытие сложилось. Статья за мошенничество, да еще и повлекшее за собой смерть несовершеннолетнего…

– Ясно, – по-своему истолковал его молчание Мага. – Хочешь, вместе к ним съездим?

Вот и зачем тебе это нужно, добродетель? В народ потянуло? Скучно, когда все по одному слову отца решается? А правда, взять бы и переложить на тебя и обещание это дурацкое, и загадки, и чувство вины – глаза-то вон как горят, до того приключений хочется. И даже имя-прозвище многообещающее. Волшебник, блядь, в голубом вертолете, решала богоданный. Но не тебя я перед ней крестил – себя…

– Мага – твое настоящее имя? – думал, что спросил мысленно, оказалось – вслух.

– Нет. Геймерское прозвище. От «Магистр» – нас таких двое было: я и еще один парнишка из Москвы. Я уступил и переназвался Магой.

Что и требовалось доказать. Не твоя это доля.

– Макс, – сказал Мага и протянул руку, будто они знакомились впервые. – Макс Колдун.

Шах и мат тебе, Северьяшка. Шах и мат.

* * *

Прицелился он неудачно – вышел из полупути прямо в крест. Отскочил, но по бедру все равно царапнуло, даже сквозь джинсы почувствовал. Потер больное место, осмотрелся. Крикнул:

– Игнат!

Не успели они отыскать друг друга взглядами, как на ставшего видимым Есми налетела Марина. И откуда только взялась? Дежурила здесь, что ли? Чтобы не таращиться на них, как идиот, Северьян задался целью понять, где она оставила машину. Знакомая дурными воспоминаниями «селедка» с открытой дверью белела на обочине чуть поодаль, на другой стороне трассы – Марина рисковала, перебегая дорогу в такой темноте. Прямо сейчас мимо на огромной скорости пронеслась фура. Северьян пригладил волосы, растрепанные ветром, и взъерошил их снова.

– Я думала, ты пропал, а ты здесь. А ты здесь, ты не пропал, – причитала Марина.

– Что такое куделька?

Оба посмотрели на него так, будто он только что возник перед ними из воздуха.

– Что такое, мать твою, куделька? – повторил Северьян.

– Я не… – Марина отчего-то решила, что вопрос адресован ей, но Северьян не моргая смотрел на Игната.

– Ты говорил это слово. Вы все, чертовы мертвяки, его повторяете.

– Не смей! – взвилась Марина, но Северьяну было не до нее. Он, пожалуй, мог бы поколотить парня, если б тот решил уйти в несознанку, но Игнат неуверенно кивнул. Медленно, но вспомнил.

– Мы слышим…

Северьян дал ему время, хотя стоило невероятных усилий не встряхнуть его как следует, чтобы ускорить процесс.

– Слышим детские голоса.

– Какие еще, к черту, детские голоса? – не выдержал и рявкнул Северьян. Слишком много детей стало вдруг в его жизни. Слишком много детей, с которыми ничего хорошего не происходит. Одержимых, мертвых или умирающих. И всем было что-то от него нужно. Что-то, чего он не мог пообещать.

– Мы… не знаем, – признался Есми. – Они все время плачут. И просят…

– Найти кудельку, – договорил Северьян обреченно.

Игнат кивнут в ответ.

– А вы… Ты понимаешь, где они? Где эти плачущие дети? В нашем городе? Может, в другом? На соседнем континенте?..

– Точно не знаю. Близко.

– Ладно, – сказал Северьян. – Ладно.

Он принялся ходить туда-сюда вдоль дороги в надежде, что движение либо избавит его голову от мыслей, либо подкинет новых, чуть более полезных, чем «мать-мать-мать». Ни того ни другого не произошло.

– Раз ты их слышишь, – поинтересовался он на всякий случай, – может, спросишь чуть более точный адрес?

– Они не говорят со мной. Ни с кем не говорят. Там, где они заперты, нет ни звуков, ни запахов. Только их голоса.

– Они говорят что-то еще?

– Нет.

– Откуда же ты знаешь, что они заперты?

– Я слышу. Звук доносится очень странно, будто из замкнутого пространства.

– Эти дети, – сказала Марина. – Они же мертвые, да?

– Они как я, – пояснил Игнат, обнимая ее за плечи. – Не мертвы и не живы. Они потеряны. И очень напуганы.

– Много их там?

Каким-то седьмым чувством Северьян догадался, что она задает вопросы неспроста, словно о чем-то догадалась, и не перебивал.

– Я не знаю. Голоса разные, сложно понять. Но они не вместе. Кто-то ближе, кто-то дальше, кто-то совсем далеко. Детские голоса похожи. Я не понимаю, сколько их. Но, кажется, становится больше…

– В машину.

Северьян и Игнат последовали за ней, ставшей вдруг невероятно решительной, не сговариваясь. Дверцы «селедки» отрезали тревожные звуки ночного леса. Марина включила чахлую желтушную лампу и достала смартфон. Пока она что-то листала – и ее лицо со сведенными к переносице бровями ярче лампы подсвечивалось экраном, – оба спутника терпеливо помалкивали.

– Дети, – повторила она, – чтоб я сдохла, если это не они.

И протянула смартфон Северьяну.

Это был новостной «Телеграм»-канал с дурацким названием «Мяль в кустах».

– Что за голимая постирония? – скривился Северьян, но послушно пролистал заголовки. Потом еще раз. И еще.

– Дерьмо.

Телефон перекочевал к Игнату, и пока тот изучал контент куда внимательней, чем вторая душа, Северьян боролся с тошнотой. Тошнота побеждала.

– Я… – булькнул он уже с полным ртом. – Простите.

Хорошо, что успел открыть дверь. В нем не было ничего, кроме настоек, а теперь и их не осталось.

– Спасибо, что не в салон. – Марина смотрела на него через зеркало заднего вида, и глаза ее были больны. – В общем, я думаю, речь об этих украденных детях.

– Восемь пропавших, и ни одного не нашли? Где можно спрятать столько детских?.. – бесцветно спросил Игнат.

– Да непонятно. Никто не знает. Средь бела дня, с площадок, под носом у родителей… Как, сука? Как?..

Игнат ткнул ее в плечо:

– Не матерись.

Северьян все еще дышал широко раскрытым ртом, будто выброшенный на сушу кусок дерьма, и разглядывал потолок машины, обитый кремовым дерматином в отвратительную мелкую дырочку, от которого мутило еще сильнее.

– Так что, по ходу, куделька – это маньяк или тот, кто все знает, – сказала Марина, и его снова вырвало.

* * *

Когда он ввалился домой, Вики еще не было. Каллиопа сунулась было носом в щиколотку, но, признав в нем того самого, кто не был ни кормящим, ни выгуливающим, отстала. Он же, не раздеваясь, добрался до спальни и впервые позволил себе – глупый, глупый, кем ты себя возомнил? – лечь рядом с Севером, который спал и видел во сне, как Северьян ложится и смотрит на спящего Севера, который видит во сне, как Северьян ложится рядом.

Его знобило, и он натянул на себя тощее одеяло, согревавшее и Севера тоже: слушай, ты можешь мне верить, а можешь нет, но если я, ты, мы найдем этого, Господи, Господи, Господи, человека, я уйду, уйду, уйду навсегда, ты больше никогда меня не увидишь, нет, я не знаю, откуда я это знаю, но послушай, как звучит это слово – на-всегда, на все гда, на все четыре, восемь, десять сторон, и никаких больше мыканий и мытарств, никаких больше мы, только ты, ты один, Один, ошую и одесную одра своего. И она твоею будет, если примешь ее после меня, если захочешь принять.

Ведь это же нечестно, несправедливо – привел ее и положил на край ложа, а подобрал другой, ложный. Смотрит на меня, как на врага народа, но поддается, отзывается, о, как она отзывается, если позвать…

Видел, знаешь…

Навсегда, навсегда.

Так устает на этой своей работе, ей бы другую, чтобы как все, как у всех, с девяти до шести, ребенка из сада, ужин. Ночью с тобой вот. И снова, снова, снова. А я уеду. Знаешь, куда уеду? В Москву, в свой приход, которого нет, в Москву, которой нет, на изнанку города я уеду. Сейчас войдет, смоет глиттер, а я тут лежу – прогонит на коврик к Каллиопе твоей брехливой: вот твое место, Северьян, знай свое место, не лезь куда не просили, не открывай окна, пусть мы все задохнемся.