Текст книги ""Фантастика 2025-179". Компиляция. Книги 1-26 (СИ)"

Автор книги: Анатолий Матвиенко

Перед завтраком Север еще видел его живым и невредимым, только выглядел пацан так, словно его все это время тошнило не переставая. Шел ливень, все бежали в столовую, натянув на головы футболки. Место маленького Владика пустовало. Нина решила, что он испугался грозы, и отправила Севера за ним.

В палате никого не было, в остальных тоже. Оставались душевая и туалет. Вода не лилась, но Север все равно постучал, чтобы не испугать маленького Владика, если он все-таки там, и стал очень медленно открывать дверь.

Маленький Владик висел на железном крюке для одежды с обратной стороны двери. Он был легким, поэтому повернулся вместе с ней. Внизу стоял табурет – видимо, чтобы встать на него и подцепить себя к крюку брючным ремнем. Он сгибал колени: чем более глубоким становился обморок, тем ниже он опускался. Его язык и глаза выдались вперед, лицо потемнело до синевы. Он висел, вытянувшись по струнке, совершенно мертвый.

Север подтащил табурет, встал на него и обхватил маленького Владика руками. Тот действительно почти ничего не весил, или так только казалось. Север стащил его на пол, ослабил петлю ремня и рванул на улицу. Удача – вожатый Олег как раз бежал навстречу за оставленным в корпусе телефоном…

Маленький Владик вышел из комы спустя четыре дня, заговорил – через неделю. Примерно тогда же его мама попросила Севера приехать в больницу и навестить друга. Они не дружили, но Север не посмел отказать. Мама Владика пыталась сунуть ему денег и все время повторяла: «Оздоровительный лагерь, ведь это же оздоровительный лагерь…»

Говорить было не о чем. Север сидел рядом с кроватью, положив руки на колени. Интересоваться делами – глупее не придумаешь. Он спросил, помнит ли Владик что-нибудь о произошедшем.

– Про… Влада? – переспросил тот.

– Нет, про…

По-дурацки получилось. Лучше бы о делах спросил…

– Я все помню, – сказал он и взглянул ясно-ясно. – Сначала было хорошо, как от «собачьего кайфа». Это такая игра. В нее нужно играть вдвоем. Ты себя немножко душишь, а кто-то следит, чтобы не перетянуть. Надо резко ослабить веревку. И тогда видишь мультики. Я маму видел, и какие-то синие кубики, еще как прошлым летом ездили в деревню… Но в лагере я ничего не видел. Сначала стало легко, как дома под одеялом, а потом я стал падать. Голова закружилась, все свистело. Было очень плохо. Я хотел пошевелиться, но не смог, как будто сидел в скафандре. И падал все быстрее, быстрее. А потом увидел тебя – как ты пришел, стал меня снимать и убежал. Ты выглядел таким испуганным. Я хотел тебе сказать, что я живой, ничего страшного, но ты уже ушел.

– Но ты не был живой.

– Я знаю. Я видел, что там.

– Там?..

Мама Владика заглянула в палату, чтобы напомнить о времени, – ему нельзя было перенапрягаться.

– Я туда не хочу, – сказал он на прощание. – На изнанку города. Но мы все туда попадем.

Почему я, Господи?..

Дорога лентой стелилась под колеса. Далеко впереди, над лесом, набухла и продолжала расти розовая шишка восходящего солнца. Небо светлело. Северьян улыбнулся наступающему дню, которого он не увидит, и вернулся мыслями к Владику – где он и что с ним теперь? «У них, сучат, это “собачий кайф” называется». Самоудушение. Игра в асфиксию. Вот почему ему казалось, что он должен помочь девочке Руденко или хотя бы попытаться – искупить вину свою, что ли… Мама, деревня, синие кубики. «Бес в нее вселился». Господи, почему я?

Что-то стремительное, черное и громкое мелькнуло в зеркале заднего вида. Он пригляделся – двое на мотоцикле. Пьяные, что ли? Байк кидало из полосы в полосу. Не успел Северьян прикинуть вероятность разминуться после очередного виража, как тот вылетел из слепой зоны и вильнул наперерез. «Черти, – ругнулся Северьян, выворачивая руль вправо. – Черти, подре…»

Тяжелый внедорожник избежал падения в кювет не иначе как чудом. Пока Северьян ошарашенно наблюдал качавшиеся прямо перед капотом заросли сухостоя, лихач притормозил позади. Все это было похоже на ловушку. Некто в черном костюме и таком же шлеме ужом стек с пассажирского сиденья. Второй остался на месте. Двигатель они не глушили.

От встречи с битой боковое стекло жалобно всхлипнуло и выплеснулось в салон.

– Выходи.

Ничего себе методы! Северьян поднял руки и вгляделся в лицо нападавшего, насколько поднятое забрало шлема это позволяло. Мальчишка. Глаза злые.

– Габор, осторожно! По кузову не бей! – крикнул второй, а судя по голосу – вторая. Просто малолетние угонщики. Вот же история…

Северьян послушно выбрался наружу и отряхнул колени. Осколки посыпались на асфальт. При виде его облачения парень с битой отступил на шаг.

– Священник!

– И что? – отозвалась его подруга. – Давай за руль. Резче!

Первый удар заставил Северьяна упасть на колени, второй – приложиться лбом к земле. Дверь собственной машины захлопнулась у него за спиной. Всем спасибо, поклон да и вон.

На противоположной стороне дороги чернел крест с венком – напоминание о том, что ангел-хранитель летает со скоростью не более 100 км/ч. Северьян усмехнулся, попробовал встать, но ничего не вышло – ноги его не держали. Он прилег обратно и наблюдал за происходящим из-под полуприкрытых век: а вот и друг наш Есми – тоскует на месте своей внезапной смерти, кенотаф спиной подпирает…

– Рина! Ри-ина-а!..

Такого Северьян не ожидал. Мертвенький знал имя девчонки на мотоцикле! И бежал сюда изо всех сил, только челку ветром раздувало.

Она не ожидала тоже – взвизгнула, отпустила тормоза и пулей сорвалась с места, опередив своего дружка, который, бледнее бледного, сперва таращился на бегущего Есми, а после дал задний ход, вырулил на обочину и поспешил вслед за ней. Машина покидала Северьяна в клубах придорожной пыли, ведомая шкетом в мотоциклетном шлеме. Видеть это было обидно и грустно.

– Рина, – прошептал Есми, глядя на опустевшую дорогу.

– Знаешь ее? – прохрипел Северьян и неимоверным усилием воли заставил себя сесть.

– Сестра. Это я во всем виноват.

– Я б на родителей попенял.

Длинные ноги Есми помаячили рядом, затем он тоже присел: обхватил руками колени и печально уставился вдаль. Такой симпатичный, юный, лет двадцать пять, не больше. И уже такой мертвый.

– Родителей давно нет. Они погибли. Марину воспитывал я, так что…

– Связалась с плохой компанией? – делано посочувствовал Северьян. – Понимаю. А ты, стало быть, и адрес ее знаешь?

Есми понурил голову и качнул головой.

– Разумеется.

– И ты мне его скажешь.

Тут к парню пришло некое понимание – он пристально посмотрел на Северьяна. Белые, как у всех недоумерших, глаза придавали его лицу с длинным носом и острыми скулами рисованный анимешный драматизм.

– Не скажу. Вдруг ты причинишь ей вред?

Трогательная братская забота. Даже посмертная. В его словах определенно был резон – на его месте Северьян поступил бы так же.

– Слушай, – сказал он после недолгих размышлений. – По идее сейчас я должен отправить тебя на изнанку города. Провести ритуал. Он неприятный, но не хуже того, что с тобой уже произошло. Однако в таком случае я вряд ли отыщу твою резкую сестрицу. Машин у меня, сам понимаешь, не ангар – всего одна, и та в кредит.

– Я хочу умереть! – Парнишка явно разволновался. Оглянулся на свой крест – осточертел, поди, до кровавых мозолей, – затем снова вперил в Северьяна взгляд блестящих глаз. – Я для этого Рину и позвал. Хотел, чтобы она вас задержала. Не грабить, а привести ко мне. И вы б меня тогда…

Час от часу не легче. Позвал он ее, значит. В определенных кругах нечто подобное называется «навести».

– Стой, подожди, – поморщился Северьян. Как человек, которого не каждый день избивали бейсбольной битой, он ощущал по этому поводу телесную скорбь. – Скажи, как именно ты ее позвал? И откуда знал, что я буду здесь?

– Мне сказали другие. Всем известно, что в городе есть двоедушник, который помогает таким, как мы. Из Перово в Нижний одна дорога. Ты не мог мимо меня не проехать. А про сестру… Все просто – я ей приснился.

– Так это правда?

– Что именно? – вздохнул Есми, выводя пальцем на асфальте невидимые круги и зигзаги.

– Ну… Про сны. Вы действительно можете?..

– Можем, если захотим.

– Окей, – подытожил Северьян, которому все это порядком надоело. Прежде чем расстаться со своей разумной ночной ипостасью и перейти в неразумную дневную, сиречь Севера, он рассчитывал успеть переодеться и принять душ. – Услуга за услугу. Я отправлю тебя на изнанку города. Отдохнешь там, остановишь внутренний диалог, в себе разберешься. Крест этот больше никогда не увидишь. Но сначала ты отведешь меня к сестре. Ничего я ей не сделаю. Просто поговорим. Я, знаешь ли, неплохо умею убеждать. Она вернет мне машину, а ты отправишься на покой. Иначе ищи себе другого двоедушника. Советую сразу рвать в Москву, там народу больше. Может, лет через пятьдесят один такой и народится.

– Ты меня без ритуала убиваешь, – поник Есми. Северьян протянул ему ладонь, и тот стиснул ее своими ледяными пальцами: – Игнат.

– Северьян. Но ты можешь звать меня просто «батюшка».

Спустя мгновение обоих не стало. По трассе пронеслась груженая фура. Ее обогнала легковушка. Начинался новый день.

# 2

Машина была нужна ему, неживому, как ведьме метла – сгонять в незнакомую местность. Для всего остального имелись другие способы. В отличие от жены, которая каталась по городу исключительно на «Паджеро» и иного не представляла. Именно Вика официально значилась владельцем транспортного средства. Она вносила ежемесячный платеж по кредиту. И она же – к гадалке не ходи, – узнав об угоне, для начала озвучит весь свой обсценный лексический запас ночного бармена, а затем сломает о спину Северьяна швабру.

Думая об этом, он опять промахнулся: вышел из полупути не за дверью квартиры, а перед ней. В нос шибануло вонью кошачьей мочи и застоялого курева.

– Здра-ас-сте вам, батенька!

Именно так всегда и говорила. Будто подозревала, что никакого «батюшки» он не заслуживал. Прежде чем обернуться, Северьян нацепил на лицо выражение елейного благодушия, которое в моменты раздражения особенно ему удавалось. Соседка. Вечно бодрая до отвращения, – а бодрость в пять утра, считал он, нужно запретить законом – хозяйка трех котов и дрожащей собачонки – той самой, что терлась сейчас возле его ботинка.

– Соскучились? Своих приехали навестить?

– Первым поездом. Так бежал, что вещи где-то посеял.

Легенда была заготовлена заранее и по мере возможности поддерживалась каждым: Севером, Викой и самим Северьяном. Соседи знали его как «брата-близнеца, он священник, живет в Москве». Видели нечасто. В итоге даже Вика со своим ночным образом жизни вызывала гораздо больше вопросов, чем тихо присутствующий за стеной отец Северьян. Хочешь стать незаметным – оденься в черное. Хочешь исчезнуть вовсе – пусть этим черным будет ряса.

– Ну ничего. Брат-то поделится, – поддержала соседка. Северьян предпочел бы, чтобы вместо этого она оттащила собаку и отправилась восвояси. – Как же хорошо, когда братья так дружны! Время такое, что держаться нужно за родных, больше не за кого. А с женой его ладите?

– Вполне.

– Красивая девушка, но уж очень…

– Много работает! – раздалось за спиной вместе со скрипом гнилых лестничных ступеней. – Доброе утро, Нонна Карленовна.

Северьян почувствовал увесистый тычок в больную спину. Вика отперла дверь и втолкнула его в прихожую. Лязгнул засов, вспыхнула тусклая лампа. Вика сбросила кеды и, пока он разувался и снимал осточертевшее облачение, устало прошлепала в кухню. Утро развенчало ее грим: четче проступили морщинки, тушь не выдержала и осыпалась с накладных ресниц, поредевшие блестки-звездочки под глазами выглядели дешево и жалко. Оставшись в одних джинсах, Северьян подошел к ней, положил ладони на острые плечи и уткнулся носом в серебристый затылок – волосы пахли нескончаемым праздником коктейлей и шотов. Он попытался задержать ее, но она высвободилась из его рук – напряженная, трезвая и злая. Плеснула в чашку холодной вчерашней заварки, разбавила водой из остывшего чайника, сделала один глоток и оставила чашку на столе.

– Ключи от машины брось на тумбочку. Я спать.

– Вик…

Только когда Северьян протянул ей свернутые в несколько раз купюры, полученные от Вырыпаева, она наконец-то на него посмотрела.

– Что с лицом?

Он пощупал царапины: проклятье, совсем забыл…

– Есми.

Ее глаза вспыхнули недобрым огоньком.

– Это всё?

Признание в том, что его отходили по спине битой, влекло за собой разговор об угоне, но время для подобной откровенности выдалось явно неподходящее. Вика и так обо всем узнает. Погорюет денек, а к следующей встрече, глядишь, сподобится обсуждать проблему конструктивно. Все эти мысли пронеслись в его мозгу молниеносно. На смену им пришла обычно загнанная глубоко внутрь себя досада – Вика никогда не выказывала ни малейшей жалости, не предлагала помощь, не тащила лед и перекись водорода, ни одного клятого лейкопластыря на него не истратила. Все эти квохтанья наутро доставались Северу. Кто бы спорил – не слишком-то приятно засыпать, не зная, проснешься с расцарапанным лицом, сломанной рукой или выбитым зубом, да и проснешься ли вообще. В этом смысле Северьян своей дневной душе бледненько, но сочувствовал. Однако сочувствие не отменяло того, что двоедушник – это они оба и больно им обоим тоже, а впрочем, кого и когда это волновало.

– Ключи, – повторила Вика, прежде чем скрыться в спальне.

– «Ключи-и», – шепотом передразнил он и показал тому месту, где только что стояла жена, вытянутый средний палец.

Время поджимало. В темноте и тесноте ванной Северьян быстро разделся, бросил вещи на пол, включил ледяную воду и подставил ноющую спину под ее струи. «Что такое, нафиг, куделька?» – подумал он прежде, чем закрыть глаза, и уже не слышал, как переодевшаяся в пижаму Вика вначале постучала в дверь, а затем, не дождавшись разрешения, вошла и поддела ногой его скомканные джинсы. Сунув их в стиральную машину, она выключила душ, задернула влажную шторку, наспех умылась, почистила зубы и снова вышла.

«Родственника из Москвы» там уже не было.

* * *

– Вик, ты, случайно, не знаешь, что такое куделька?

– М-м, – сказала она в подушку. – Общая могила для самоубийц? Нет, подожди. Я путаю со скудельней.

Север погладил ее по щеке.

– Люблю тебя за это. Спи еще, я тут пока…

– «Прясть кудель…» Что-то сказочное. Может, пряжа? Ведьма прядет кудель.

– Доброе утро, сказочница.

Медленно, чтобы ее не потревожить, Север выбрался из-под одеяла и попытался встать с постели, однако тут же со стоном повалился обратно.

– Что? – вскинулась Вика. Глаза в пол-лица, протянутые руки – сон слетел с нее мгновенно. – Где болит? Здесь? Или тут?

Ее пальцы касались то плеча, то груди, то живота. Несмотря на боль, Север ощущал блаженство, особенно острое сразу после пробуждения. Вика поняла это и тут же перестала его трогать.

– Принесу банеоцин, – пробормотала она и ушла, взъерошенная и неловкая без контактных линз.

Север привычно визуализировал морское побережье, подышал по методике квадрата, дотянулся до лежавшего на полу айфона и некоторое время пролистывал ленту «Инстаграма», механически расставляя лайки. К собственным снимкам прибавилось штук десять. Постоянные подписчики, не сразу увидевшие его обновления в ленте. И то хлеб.

«Куделька это…» – напечатал Север в строке поиска «Гугла».

– Асбест! – озвучил он для Вики. – Наверное, не то. Завиток волос, кудряшка. Синонимы: баранчики, божьи ручки, гарлупа.

– Только гарлупы нам и не хватало… – Жена присела рядом на кровать и щедро обсыпала его щеку толченым антибиотиком. В остальном еще предстояло признаться. – Северьян притащил?

– Да, такая мутная история… Есми сказал ему. Я не уверен, что Северьян понял, насколько это важно.

– Блин. – Вика устало потерла глаза. Она почти не спала. – Вот Северьян пусть и разбирается, ты-то здесь при чем?

Она упрямо делила его надвое, напрочь отказывалась принимать тот факт, что проблемы Северьяна – их общие. И наоборот. Странное словечко «куделька» не шло из головы, и там, в голове, оно было написано с большой буквы, как имя собственное.

– Что еще?

Милая Вика. Милая, нежная, умная Вика, которая вкалывала в чертовом баре так, как должен был вкалывать он сам, ради того, чтобы любимый гений каждый день мог творить свое пустое, тщетное, скучное – то, что он считал искусством, но никому, ровным счетом никому не мог этого доказать. Кадры, сделанные на улице камерой обыкновенного смартфона, практически украдкой, – в навыке незаметности Северу не было равных. Кадры в полупустом «Инстаграме». Кадры, брошенные в никуда. Милая Вика, нам обоим жилось бы легче, не будь ты настолько проницательна и дотошна.

– Северьяна избили и угнали машину, – выпалил он и мысленно сжался.

Надо было отдать ей должное – никаких истерик и паники. Ни проклятий, ни криков. Вика медленно села, так же медленно натянула на плечи простыню и повернула к нему убийственно спокойное лицо.

– Расскажи все, что ты видел.

– Двое ребят, – в тон ей ответил Север, мгновенно заражаясь ее уверенностью (вот только у нее было такое право, а у него – нет). – Подростки. Я запомнил номер мотоцикла.

– Отлично. Я позвоню Маге.

– Стой! – выкрикнул Север так, что сам себя испугался. Не обратив на него внимания, Вика невозмутимо отыскивала в списке номер своего шефа. – Отдай телефон. Не надо жертв. Это всего лишь машина!

– Это моя машина, – мрачно заметила Вика и жестом попросила его замолчать. – Мага, дорогой, – щебетнула она в трубку, но Север выхватил из ее руки телефон и по-детски спрятал его за спиной.

– Северьян все решит, – промямлил он, понимая, как жалко и неубедительно звучит. – Только попозже. Он знает, где искать эту девочку.

– Все, что делает Северьян… – недобро повысила голос Вика, – … превращается в цирк с конями! В комедию! Балаган! Наша гроза нечисти просто стоял и смотрел, как мамолетки уезжают на моей машине, я правильно понимаю?

– Северьян неспособен причинить вред живым людям.

– Так может, пора научиться?..

Швырнув простыню на кровать, Вика через голову стянула ночную сорочку, бросила ее следом и нагишом вышла из комнаты. Север слышал, как яростно гремит посуда, и даже кофеварка заворчала особенно зло, будто шипела и плевалась тем, что осталось непроизнесенным: «Т… нчтжств».

Он ненавидел ссоры. Она тоже. Оба знали, что скажут и сделают дальше.

Стиснув зубы, Север изо всех сил сдерживал за ними слова. Слова были настойчивы. Слова оказались сильней. Будешь молчать, намекнули они, застрянем у тебя в глотке. Тебе ведь нужен воздух? Ну же, воздух, совсем немного воздуха, всего глоточек…

– Признайся, тебе ведь нравится! – выкрикнул он. – Цирк, комедия, балаган – нравятся! Ты жить без всего этого не можешь!

– Слабые духом восстают, чтобы падать, – огрызнулась с кухни Вика и замолчала.

Тишина. Бывает же такая тишина… Кран в ванной снова течет: кап, кап-кап, кап-кап-кап. Последний ремонт делали еще при жизни бабушки. Десятилетний Север до осточертения долго соскребал старые бумажные обои, размачивая их водой из пульверизатора. Здесь, в этой самой комнате. В том, чтобы превратить заплесневелую коробчонку в серо-шершавое пустое пространство, ощущался своеобразный азарт. В наушниках тогда плотно поселился «Мумий Тролль». Смысла некоторых песен Север не улавливал, но вероятный визит лунных девиц завораживал. «Карнизы шаткие ведут туда, где тротуаров нет», – от этих строк сквозило свободой. И пока Север в своем воображении лихо преодолевал[14]14
  «Мумий Тролль» – «Лунные девицы».


[Закрыть]«парсек за пять» сек, скребок работал веселей.

Сейчас в том, чтобы что-то здесь чинить, не было никакого резона. Дом аварийный. И сами они – двое, нет, трое молодых Арсеньевых, – на грани краха. Заведомо предназначены под снос с тех пор, как Вика поняла правила игры и сделала вид, что приняла их. «Я справлюсь, – уверяла она. – Главное, вместе. Это же не навсегда? Рано или поздно он уйдет, и ты станешь нормальным». И тут же: «Прости, прости. Ты не ненормальный. Всего лишь двоедушник».

Да, и не прикоснусь к тебе ни до, ни после свадьбы. Но вот он… Нет, давай называть его по имени, абстракции порождают суеверия. Северьян. Я просто пытаюсь сказать, что не буду против, если вы… Он – меньшее из зол, я смогу с этим смириться, ты не обязана записываться в монашки вместе со мной, это не брак, а извращенная пытка какая-то получается.

Представьте, что некая Вика живет с близнецами. Один ее любит, другой с ней спит.

Господи, до чего больно.

Все еще разбитый и слабый, Север поднял себя с кровати и подтащил к окну. Барак, в котором они жили, не подразумевал внятного вида. Прямо напротив чернел кривой сарай в два уровня. Север не помнил, чтобы когда-нибудь видел его открытым. В детстве, да и теперь, подспудно, он был уверен, что внутри вповалку сложены трупы. Зачем еще нужно было строить нечто настолько уродливое, как не для долгой, стыдной и мучительной смерти? Сарай несколько раз поджигали бомжи, но и после этого он уцелел. Уличные художники расписали обугленный торец развалюхи в монохром – белые фигуры на темном фоне: девочка-лебедь, мальчик – воздушный шар, смерть в балахоне и керосиновая лампа. Севера паранойило. Будто кто-то нарисовал их жизнь, жизнь Арсеньевых. Мальчик с головой-шаром держал в руке точно такой же, со своим лицом – они улыбались друг другу: «I’m OKAY!». Девочка-лебедь лукаво посматривала на сторону, лампа не давала света, смерть обулась в «конверсы» и вот-вот воспарит… Нужно купить баллончик и закрасить нахрен. У меня такое глупое лицо… Дебильная улыбка придурка. Зачем это все?..

Я вижу вас. Но не его глазами, а сверху, словно я уже умер, обутый в «конверсы», и воспарил: всю эту вашу ночную возню на простынях вижу, первый раз думал – вскроюсь. Ничего, не вскрылся. Проснулся, позавтракал, вышел на улицу, фотографировал людей. Так за них цеплялся… Обычные люди. Нормальные. Живут, ходят. Мечтают о чем-то обычном. Нормальном. Вернулся потом, сварил гречки. Сидел, жевал ее и твердил про себя – гречка, гречка, гречка… Пиво, пиво, пиво. Дым, дым, дым. Фокус в том, чтобы забить себе голову и перестать думать. Не возвращаться в прошлое. Сидишь ты здесь, видишь красный карандаш – и он есть. А того, что было, – нет. Но к этому нужно еще приноровиться, поэтому приходится напоминать себе: карандаш, карандаш, карандаш. Держаться за то, что можно потрогать руками. Непридуманное. Твердое.

– Дождь, – пробормотал Север, ни к кому не обращаясь. – Дождь будет. Дождь.

Вчерашние футболка и джинсы свисали со спинки стула. Север осторожно оделся, сунул в правый карман свой телефон, а в левый – на всякий случай – телефон Вики и вышел в прихожую. Натягивая кроссовки, он посматривал в кухню. Вика голым вопросительным знаком застыла возле окна с кружкой в руках. Она наверняка приготовила бы ему завтрак, но просить не хотелось, а если бы он начал жарить яичницу сам, это выглядело бы так, будто он обижен. Сейчас ему лучше было убраться и позволить ей отдохнуть после ночной смены. Кофе и бутерброды можно перехватить по дороге.

– Пойду дрейфовать, – как можно более дружелюбно сообщил он Викиной спине.

– Ага, – сказала Вика.

– Пока.

– Ну пока.

Собаку, что ли, завести? Гулять с собакой – не то же самое, что слоняться по улицам, фотографируя дома и прохожих. В прогулке с собакой есть хоть какая-то, пусть и самому себе придуманная обязанность. Жить от одной прогулки с собакой до другой – в этом просматривалась цель. А еще собаки любят людей. Да, они же любят людей! Собаки преданны людям и всегда в хорошем настроении.

Случайная идея вдруг перестала казаться Северу абсурдной. Спускаясь по лестнице, он пытался представить собаку – их с Викой собаку. Ничего не понимая в породах, Север воображал ее длинноухой, золотистой и в меру лохматой, чтобы жене не приходилось убирать отовсюду шерсть. Есть ли у Вики аллергия? Что, если у нее аллергия?..

Но как хорошо, должно быть, когда в доме есть кто-то живой и веселый.

А потом, возможно…

И внезапно он почувствовал в своей ладони маленькую ладонь, увидел беззубую улыбку одними деснами и круглые глаза, в которых нет ничего, кроме радости и любопытства, и даже запах ощутил – трогательный сладкий запах…

Свой маленький человек. Тот, кому можно подарить целый мир, показать и рассказать, как сложно, запутанно, но интересно тут все устроено. Научить словам и звукам. Видеть, как он становится самим собой. Подарить миру – его…

А вдруг он родится больным? Вдруг двоедушникам вообще не дано становиться родителями?

Чушь. Главное, избавиться от Северьяна. Потому что если собака – это просто дорого, то ребенка еще нужно сделать.

Каждую ночь Север ложился спать в надежде, что для Северьяна она окажется последней. Скольких Есми он должен отправить на изнанку города, чтобы наконец уйти туда самому? Примерно триста шестьдесят пять душ в год, прикидывал Север, в течение девятнадцати лет – это почти семь тысяч, население небольшого города. На самом деле, конечно, меньше: Северьян находил недоумерших вовсе не каждую ночь. Но даже если их было шесть тысяч. Пять. Неужели этого мало, чтобы вторая душа освободилась от своей повинности?

Северьян точного числа тоже не знал, но любил пошутить про миллион. Выходит, прежде чем стать свободным, Северу придется прожить двоедушником три тысячи лет. Всякий раз при мысли об этом он почти решался выпить уксус.

Впрочем, в отличие от него, Северьян приносил в дом деньги. Не пойми кто, мертвецкая сущность – и то зарабатывал…

Выдрав себя из тоски, Север обнаружил, что сидит на пустой детской площадке. К подъезду трусила соседская собачка. Следом появилась Нонна Карленовна. Север помахал ей, и она тут же сменила курс. Он был этому рад: кто-кто, а Нонна Карленовна никогда не поддавалась унынию. Схоронила пьяницу-мужа, дочь, маленького внука: дикая, нелепая история – мальчик погиб, катаясь с горки в детском саду, удавился шарфом. Север хорошо его помнил. Тёмка, серьезный и взъерошенный, как воробей, не выпускал из рук детской лопатки и вечно потихоньку что-то копал. Мать его, Лина, не сдюжив похорон, той же ночью выпила бутылку водки вперемешку со снотворным, уснула и не проснулась. Ее он помнил тоже – худенькая, утонченная, несмотря на простоту. Разбавленная немецкая кровь. С такой же неизменной улыбкой…

– Здравствуй, Севочка!

– Доброе утро, Нонна Карленовна. – Он встал – сидеть казалось невежливым – и потрепал за ухом кроху-пса. – Как здоровье?

– Ноги по утрам немеют. Только бы совсем не отнялись. Вышли вот с Лютиком. Дождь, наверное, будет.

– Обязательно, – сказал Север. – В такую жару не повредит.

– Вот надо же, – сказала Нонна Карленовна. – Все-то тебе хорошо. Все-то правильно. Два брата – а такие разные.

Они улыбнулись друг другу.

– Дорого стоит такая собачка?

Лютик замер у Севиных ног, высунув крошечный розовый язык, и глядел выпуклыми глазенками.

– Дорого. Мне же зять купил, сама бы я взяла в приюте какого-нибудь бездомного бедолагу, но он настоял – померанский шпиц, родословная…

– Ну сколько?

– Сказал, пятьдесят тыщ.

Вика пошлет его к черту. И родители Вики, которые переводили ей на карту по двадцатке в месяц. А первым его пошлет Северьян.

Приют – это отличная идея. Столько животных нуждается в доме, но не находит его, потому что кому-то важна родословная. А детям нужна семья…

– Бальзамин твой посадила, – как оказалось, продолжала Нонна Карленовна, – и львиный зев.

– Антирринум не забудьте проредить, – машинально отозвался Север, глядя на окна своей квартиры на втором этаже, прямо над острым козырьком подъезда.

Его балконные клумбы и правда притягивали взгляд. Пожалуй, они были единственным, что его здесь притягивало – нежно-плетистая эшшольция, усыпанная крошечными белыми звездочками цветов. Разноцветный портулак. Годеция Майден Блаш, тагетес тонколистный. Два островка рукотворного рая. Цветоводство Север полюбил внезапно – точно так же, как понял, что хочет завести собаку. Увидел на рынке, куда часто приходил за колоритными кадрами, прилавок с яркими пакетиками. Рука потянулась сама, будто к игрушке – в детстве. Семена стоили копейки. Что делать со всем этим богатством дальше, Север не представлял, но добросовестно очистил заросший участок земли возле дома от одуванчиков и разбил цветник. Огородил его обломками кирпича и каждый день с удивлением поглядывал на свой рукотворный черный квадрат то с мыслью о том, что прямо сейчас где-то там зарождается жизнь, то с боязнью, что жизнь умерла только потому, что ей не повезло попасть в его неопытные руки – и чувством вины за это.

Однако жизнь оказалась сильней – и победила, проложив себе путь к свету: однажды утром удивленный творец увидел над поверхностью ее крошечные радостные ростки. В тот миг Север почувствовал, что с него будто спало невидимое проклятие. Жизнь крепла, вбирая в себя дождь, солнце и ветер. Она не боролась за себя, не рефлексировала, не сомневалась – просто была. Фацелия, календула, кларкия, годеция… Девчонки в ярких платьях (косички, самокаты и банты), они кому-то неудачно преградили путь. Нога в ботинке сорок шестого размера, не меньше, превратила Севину клумбу в утоптанный армейский плац быстрее, чем он успел выложить в «Инстаграм» очередные кадры быта местных маргиналов.

На следующий день он купил два глубоких пластиковых ящика с металлическими скобами для крепления и подвесил их под окнами. Жизнь, которая не могла защитить себя сама, нуждалась в его защите.

Хлопнула дверь подъезда. Жену он узнал бы, даже облачись она в рясу Северьяна. Натянутый на лицо капюшон толстовки тем более ее не спасал.

– Вик, Вика-а!

Она не остановилась и не обернулась, наоборот – ускорила шаг.

– Извините, – пробормотал он. – Я… Мне надо… – и бросился в погоню.

Догнал за углом, схватил за рукав. Вика выдрала руку и замерла напротив, подбоченясь.

– Ты далеко?

– Хлеб закончился.

Она помахала перед его лицом икеевской авоськой, с которой ходила в магазин из соображений заботы об окружающей среде. Не так давно Вика начала практиковать веганство, и Север, рассудив, что это меньшее зло, чем то, которое он причиняет ей фактом своего существования, отказался от мяса тоже. Это не было чем-то сложным или наоборот значимым. Он не чувствовал никакой осознанности. Ему было все равно. Готовила Вика так себе. С тех пор как на их столе окончательно воцарились овощи и крупы, она хотя бы стала вкладывать в их обработку чуть больше фантазии.

– Сказала бы – я б купил…

– Ну что ты, как можно, – состроила рожицу Вика, и он понял – началось то, чего она обещала не делать. Неизбежное. – Ведь ты же… Творишь. Работаешь.

– Верно, – сказал он. – Верно. – И отступил, ссутулил спину в попытке стать незаметней и для нее, и для себя, и для одышливого краснолицего толстяка, который притулился к стене и скручивал крышку с полторашки пива «Охота», чтобы столь же незаметно для Севера его употребить.