Текст книги ""Фантастика 2025-179". Компиляция. Книги 1-26 (СИ)"

Автор книги: Анатолий Матвиенко

– А что, если нет? – с надрывом произнесла я. – Мы верим в какие-то неизведанные пути, но пока все, что мы получили за свои страдания, – это имечко Хлоэ, да и только.

– Значит, все бессмысленно, – с легкостью произнес Атос. – Но и в этом есть своя прелесть. Значит, завтра просто будет новый день, который принесет что-то еще.

И мы оба начали вглядываться в расстилавшуюся перед нами ночь, будто надеялись рассмотреть завтрашний день и то, что он нам готовит.

Имя четырнадцатое: Настоящая Хлоэ

Я мрачно смотрела на Врата Ремира, которые распахнули свою голодную пасть в нескольких километрах от нашего лагеря.

– Мне только кажется… – начала я. Но продолжать нужды не было. Я, как и все, видела то, что озвучил король.

– Не кажется. Разведчики донесли, что отшлифованные скалы Хаурака, которые и представляют из себя Врата, сверху донизу утыканы железом.

К нам подошла Секира. Она казалась старше и собраннее в своей генеральской броне. Но, несмотря на ее новый облик, я все равно вздрогнула и отвела взгляд. Идей, что же мне делать с правдой об Ирэне, не было, и, казалось, лучшее решение – вообще ничего не предпринимать.

Секира удивленно произнесла, вглядываясь в ощетинившиеся железом скалы:

– Это какая-то ловушка или хитрый прием? Они намерены бросать на скалы наших солдат, чтобы пронзить их? Да мы так близко и подойти не сможем.

– Нет, – мрачно отозвался Гардио. – Это и есть та самая дверь из мокрого железа посреди кфалатат, о которой говорит предание. Я не знаю, какое значение для ритуала имеет форма двери и почему зверолюди не могли призвать своего проклятого короля, просто разложив кровавые сабли полукругом или шалашом. Вероятно, твари ценят традиции.

– Что еще разглядели лазутчики? – спросила я.

– Больше ничего не успели. На них напали. – Король вздохнул и указал на плотное темное кольцо, опоясывающее южную часть врат. Издалека оно выглядело природным явлением: скальной породой или темной почвой. Но, приглядевшись, ты понимал, что кольцо живое и слегка меняет свои размеры. Чудовища стояли плечом к плечу живым щитом – настолько плотным, что между ними нельзя было разглядеть даже клочка зеленой травы.

– Но кто-то же вернулся и рассказал о мечах, – с надеждой произнесла я.

– Один из тридцати, – припечатал Гардио. – Да и того какая-то огнедышащая тварь опалила так сильно, что жить ему осталось всего ничего.

Над нами на сильном ветру захлопал флаг королевского дома. Геральдические лилии, которые я видела в Ярвелле, уступили место двум новым символам: русалке из Штольца и серебряно-зеленому гербу легиона Чертополоха. Это было так странно. Какие-то мастерицы, возможно, даже из Вурусты, сидели и вышивали ночами новые королевские штандарты. Они не знали или не хотели думать, что этой работе предстоит прожить, быть может, лишь пару часов ожесточенного боя. Затем придет новый король с медведем на флаге и они, уже рабыни, будут вышивать коричневые когтистые лапы, а не веселую серебристую женщину-рыбу.

– Твое унылое лицо, король, тушит весь огонь морали, который мы с Атосом раздували последние десять дней, – покачала головой Секира. – Своей кислой миной ты рушишь наши многочасовые труды.

Гардио взглянул на нее, будто побитая собака. По случаю генерального и, похоже, единственного сражения он тоже приоделся. Серебристый мундир с кантом, вышитый золотой нитью, высокие вычерненные сапоги и перчатки грубой кожи. На боку у короля висела богато изукрашенная драгоценными камнями сабля. Видимо, мой дорогой вольный копейщик окончательно решил сменить оружие. Среди самоцветов, которыми поблескивала гарда, я разглядела фиолетовый неприметный всполох иолита.

Пока я изучала облачение короля, он жарко спорил с Секирой.

– …Пойми, то что делала моя тетка в Ярвелле, отправляя молодых парней рыть окопы или копать огороды, я хочу сделать для всей армии. Я не готов вести людей на смерть.

– Ты и не поведешь, – спокойно отвечала Секира, и я подивилась ее хладнокровию. – Мы поведем.

– Но решение-то принимаю я! И кровь этих людей будет на моей совести, сколько бы мне ни было предназначено еще прожить.

Голос Атоса, раздавшийся за спиной короля, оборвал пререкания.

– Кровь наших солдат будет на руках проклятого народа, и только. Возьми себя в руки, Гардио, иначе мне придется свергнуть тебя и узурпировать трон.

Как и я, Атос продолжал звать короля его старым походным именем. И только он мог привести бросавшегося из крайности в крайность монарха в чувство. Какое бы хладнокровие ни проявляла Секира, генеральского чина было мало. А Атос был не просто военачальником – он был другом и поверенным Гардио.

Сейчас крайниец вернулся со смотра войск. И, несмотря на шутку про захват власти, я видела, насколько он тревожился о предстоящей битве. По традиции, которой он придерживался еще со времен Алой Розы, Атос шел в атаку вместе со своими людьми. Секира тоже предпочитала не отсиживаться, когда кипел бой. Они оба планировали идти в авангарде, но старательно избегали вопросов о том, к какой части войск буду приписана я. Было бы забавно пройти сквозь тысячу битв, потерять стольких друзей, перестать до одури бояться смерти и вновь оказаться в снабженцах.

– Лис, – обратился ко мне Атос. – Извель сейчас с солдатами ратарана за палатками лазарета. Она сказала, что кто-то из прибывших жаждет тебя увидеть.

Я пожала плечами и направилась в указанном направлении. Пустые тенты лазарета стояли, будто в ожидании. Битва еще не началась, раненых не было, но мне уже представлялось, как спустя короткое время это безмолвное пространство наполнится криками агонии и боли. Только одна палатка мягко светилась сквозь темно-синюю ткань с серебряными звездами. Изнутри доносился детский плач. Неужели кто-то из лекарей принес сюда ребенка? Безумные.

Миновав палатки, я вышла к построению ратарана. В отличие от выверенных линий, по которым строился королевский лагерь, тут царил хаос, будто солдаты ратарана принесли с собой кусочек токана. Без особого порядка разбросанные палатки и кострища, собаки, путавшиеся под ногами, хриплые песни на ставшем мне родным языке…

– Кэм! Кэм! – раздавалось со всех сторон сразу. Народ ока знал и приветствовал меня. Тут были солдаты ратарана с севера и юга. Различить их можно было по одеянию. Приложные воины каждого токана носили свои цвета и узоры. Не было лишь северо-западных ока – их токан исчез без следа. Горло стиснуло: я вспомнила Кашима, который отправился на поиски своих собратьев да так и сгинул, убитый неведомыми монстрами на чужой для него земле.

– Лис, сюда. – Извель ждала меня в расположении ратарана северо-востока. Я была уверена, что с ними приедет Мама-Ока, кто же еще мог искать встречи со мной.

– А где наша старушка, Извель? – спросила я, подходя к группе. От нашего ратарана осталось немного, капля в море этой войны. Но ни один из солдат ока не выказывал страха или сожалений.

– Мама-Ока? – В свою очередь удивилась заокраинка. – Ей на поле битвы делать нечего. Она осталась в токане молиться богам. Кое-кто другой слишком уж навязчиво искал встречи с тобой.

Женщина отошла в сторону, и из-за ее спины вышагнул Ким. Я не сразу узнала в этом хмурящемся и мрачном мальчишке малыша, который путешествовал с нами от Штольца, чтобы обрести свой дом в токане. После магического взрыва, когда я думала, что потеряла все, мальчик-ока бродил за мной по токану хвостом. И злил меня этим, как и тем, что напоминал о невосполнимой утрате – Атосе.

Сейчас Кима было сложно узнать. Он повзрослел. Сколько ему – восемь? Девять? Мальчишка вытянулся еще сильнее и, казалось, вот-вот сравняется со мной ростом.

Я чувствовала неловкость и не знала, что сказать. А мальчик, потерявший голос вместе с родителями, лишь сурово сверлил меня пронзительным взглядом светлых глаз.

– Ну ты и вымахал, – наконец произнесла я. – Через пару лет станешь выше Атоса.

Мальчик молчал.

– Ты уже знаешь, что Атос жив? – робко спросила я. – Ты можешь сходить и повидать его.

Монолог затягивался.

Я так и не научилась общаться с детьми, да и назвать этого хмурого волчонка ребенком было уже сложно – одно слово: подросток. Что я могла ему сказать? Как я стыдилась того, что отказалась от него в токане, потому что он напоминал мне про Атоса? Или о том, что, будучи наемницей в Лароссе, я попросту не вспоминала о нем? Отрезала от сердца и закрыла за самой глухой дверью своей души.

– Ким, я…

Мальчик резко поднял на меня глаза и шагнул вперед. Мне показалось, что он сейчас ударит, но он обхватил меня так крепко, что затрещали кости.

– Рад, – глухо сказал Ким, уткнувшись мне в грудь.

Судя по вытянувшемуся лицу Извель, она тоже не ожидала слов от немого. Я неловко подняла руку и погладила вихрастый затылок.

– И я рада, малыш. Плохое место, плохое время, плохие обстоятельства. Но я все равно рада.

Так же резко, как обнял меня, Ким отошел. Кивнул мне и растворился в подошедшей толпе южного ратарана.

– Зачем он здесь, Извель? – спросила я, повернувшись к ока, которая смотрела вслед мальчишке. – Я надеюсь, старосты не сошли с ума и не отправили на битву детей?

– Ким – самый быстрый наэздник среди наших людей. Если наши войска разобьют, он поскачэт в южный токан, чтобы предупрэдить свой народ.

– И что же вы сделаете? Сядете в лодки и уплывете? Ты не задумывалась… – я попыталась сама оборвать неблаговидную мысль, но потерпела неудачу. – Ты не задумывалась, что проклятый народ не станет устраивать геноцид жителей Королевства? Только уничтожит армию и людей вроде меня, особенно неугодных королю-медведю. В Кармаке осталось достаточно жителей: их не вешали и не сжигали. Да, тем людям пообещали будущее рабов. Но это все-таки жизнь.

Извель посмотрела на меня с удивлением.

– Конэчно, мы обсуждали это, Лис. Главы токанов волнуются нэ о защите прэстола Роуэна, а только о своих людйах. Преклонить колэно перэд новой силой было заманчиво, но то, что случилось с нашими братьями с сэвера… Проклятый народ нэпрэдсказуем: они ели людей, высаживали на них свои сэмена, убивали ради забавы. Хотя в этом они довольно близки с житэлями Королэвства. – Заокраинка бросила грустный, но не осуждающий взгляд за мою голову, туда, где располагались основные силы армии короля. – В любом случае договариваться с ними все равно что надэяться на разумность дикого звэря. Он можэт пройти мимо, а может откусить тебе голову.

Я приобняла подругу, сжала ее предплечье и произнесла:

– В тебе так много силы, Извель. Ты четко видишь цель этой битвы, хочешь сражаться за будущее своего народа и мечтаешь отыскать после войны сына. А мне как будто чего-то не хватает. Я знаю, что уже в печенках у вас всех сижу, но у меня на душе словно кошки скребут. Будто я могу спасти всех, но, чтобы это сделать, мне предстоит отыскать еще некий кусочек головоломки. И главное, кажется, что он прямо над головой, но стоит мне посмотреть наверх – там пусто.

– У тэбя над головой нэ пустота, а бэскрайнее нэбо, – проговорила ока. – И если дажэ его тэбе мало, чтобы успокоить свою душу, то отвэт на свои трэвоги стоит искать только внутри сэбя, Лис.

* * *

Попрощавшись с Извель, я пошла обратно к королевскому шатру той же дорогой, глубоко погруженная в свои мысли. Тихий, но настойчивый звук возле одной из палаток лазарета вновь привлек мое внимание. Детский плач. Когда я шла к ратарану, ребенок заходился в крике, а сейчас скорее хныкал. Усталая и раздраженная, я решила не давать поблажек тому, кто притащил младенца в столь неподходящее место. Шагнув к светившемуся изнутри шатру, я рывком отдернула полог и зашла внутрь.

Обстановка тента-лазарета хорошо была знакома мне по легиону Алой Розы. Простая, наскоро сбитая кровать. Высокая тумба с ночной свечой и россыпью трав, порошков и эссенций. С другой стороны кровати обязательно стояла миска с холодной водой и тряпкой для компрессов. Однако в этой палатке, помимо кровати, на травяном полу была еще и корзина. Хныканье доносилось именно оттуда.

Я подошла к кровати. На ней, вытянувшись струной, лежал мужчина, точный возраст которого было сложно определить из-за опоясывающих его голову бинтов. Белая марля оставила свободной только узкую полоску рта. Верхняя часть тела также была перемотана, но там, где бинты спадали, обнажалась красная, в страшных волдырях кожа.

– Кто здесь? – хриплым, булькающим голосом спросил раненый. Он попытался привстать на локтях, но даже это малое движение отдалось такой болью, что рот его искривился в судороге.

– Всего лишь один из солдат его величества, – тихо ответила я. – Я услышала плач ребенка и зашла.

Солдат вдруг оживился.

– Вы, должно быть, генерал Секира? У вас властный голос, да и кроме нее я тут женщин не видел. Все рыцари-самоцветы разбежались, когда дело дошло до настоящей драки. Остались только истинные воины вроде вас. Я всегда мечтал с вами познакомиться, поглядеть своими глазами, но теперь… – и он кудахтающе рассмеялся. Повязка на голове скрывала оба глаза.

– Вы довольно бодры, – заметила я и присела на край кровати, стараясь не задеть обожженного солдата. – Лекари дали хороший прогноз?

– О, лучше не бывает, – отозвался лежащий. – К следующему утру, если не раньше, я отдам богам душу и перестану коптить это небо.

Я растерянно молчала, затих и младенец.

– Это ваш ребенок в корзине? – наконец тихо спросила я.

– Да, моя малышка, – с нежностью произнес мужчина. А затем намного суше и строже добавил: – Мы были в разведке, когда на нас напали. Выжил только я, но принес важные сведения. Я уверен, что важные.

«Так это тот самый солдат, про которого говорил Гардио», – подумалось мне. Единственный, кто уцелел. Стараясь отвлечь его от мыслей о надвигающейся смерти, я вновь спросила про ребенка:

– Как ваша дочка оказалась тут? Надеюсь, вы не брали ее с собой в разведку?

Больной слабо улыбнулся.

– Моя жена – настоящая сумасшедшая, отказалась оставаться дома. После того как король Роуэн созвал нас под свои знамена и мне пришлось уехать, она схватила ребенка и поскакала следом. Сначала я распекал ее: «Что подумают другие солдаты? Бегая за легионом короля, ты выставляешь меня на посмешище!». Но сейчас, о боги, как я рад, что она здесь и я могу проститься с дочерью. Сейчас жена вышла поискать мне опиума, чтобы снять эти адские боли. Можете взять мою девочку на руки? – попросил он. – Только посмотрите, какая она хорошенькая!

Я никогда не ладила с детьми постарше, а с младенцами все обстояло еще хуже.

Во времена моей юности стоило мне взять на руки грудничка, как я моментально оказывалась в чем-нибудь липком и дурно пахнущем. Но отказать умирающему отцу было невозможно. Поэтому, склонившись над корзиной, я аккуратно достала ребенка, завернутого в дорогое пуховое одеялко.

Малышка перестала хныкать и теперь жмурилась от света свечи. Она и правда была хорошенькой, смешно морщила носик и разевала беззубый рот. На ее головке даже росли мягкие волосы, отливавшие в полутемной палатке серебром.

– Ваша дочка – чудо, – произнесла я, уверенная, что именно такие слова хочет услышать любой отец. Но тот внезапно произнес глухим голосом:

– Мне надо исповедаться…

Я переполошилась.

– Сбегать за священником Церкви Прощения? Или позвать кого-то из монахов, служащих простым богам?

– Я не верю в богов, – отозвался лежавший. – Я верю в людей, поэтому хочу исповедаться вам.

Мне вдруг стало страшно, почти настолько же, насколько я была перепугана в Сиазовой лощине.

– Я плохой слушатель…

– А я – никудышный рассказчик. Но тем не менее судьба свела нас здесь, в этой палатке, где мне предстоит умереть. Вы зашли, повинуясь минутному зову, а меня сюда привела долгая дорога искупления. Я согрешил против женщины и судить меня должен кто-то из вашего рода.

Я в панике смотрела на корзину и думала, смогу ли быстро уложить ребенка, не причинив ему вреда, и сбежать от душевных излияний этого обезумевшего от страха смерти человека.

Но он уже начал свой рассказ.

– Знаете, она всегда называла меня «мой Принц». Другие служанки шутили над ней, но ее вера в меня была непоколебима. Она верила в меня, как в бога, и именно это ее и сгубило.

Мир начал темнеть и плыть перед глазами. Только то, что у меня на коленях лежал ребенок, не позволило мне рухнуть на пол. Я с усилием схватилась за деревянный набалдашник кровати, удерживая себя в этом мире. Хотя разум просто отказывался верить в происходящее.

– Я был наследным лордом замка. А она – всего лишь дочерью служанки высокого ранга, но росли мы вместе. Отец никогда не рассказывал, почему оказал такую милость простой девчонке. Я часто ловил его взгляд на своей подруге. Глупым подростком я думал, что это была похоть, но нет – в глазах моего отца царила печаль.

– Я не хочу слушать вашу историю! – Мне показалось, что я прокричала эти слова, но на самом деле они вырвались у меня изо рта жалким шепотом. Настолько тихим, что раненый даже его не услышал.

– Она тоже училась наукам. Я подначил ее, и она стала изучать искусство владения мечом. За что бы эта девочка ни бралась, все у нее выходило лучше.

– Ты лжешь, – прошипела я. – Ты всегда был лучшим.

Но рассказчик уже не слышал ни одного слова из внешнего мира, он плыл по волнам своей памяти.

– Вернее будет сказать так: все давалось ей легко. Чтобы получить высшую оценку по предмету, я ночами просиживал над книгами. А она весь день гоняла овец на пастбище, а потом приходила и сдавала тест чуть хуже меня. Постепенно детское восхищение во мне превратилось в жгучую и черную зависть. Как могла девчонка из низшего сословия так легко все схватывать? Мы были друзьями…

– О да, мы были.

– …Но я смотрел на нее сквозь призму, исковерканную завистью и злобой. Порой мне казалось, что Лорд предпочел бы стать отцом этой служанки и отказаться от меня, своего законного сына. Когда он приходил на урок, то хвалил ее одну, а наблюдая за нашими тренировками с оружием, нередко говорил мне что-то обидное. Это не оправдание, но я нуждался в любви отца, а тот мной пренебрегал. Как бы меня в этом ни разубеждали многочисленные няньки, я знал, что он не смог простить мне того, что мать умерла, производя меня на свет. Я был живым напоминанием о его разбитом сердце.

– …А я – вторым…

– Но хуже всего то… – Мужчина, столь знакомый мне и столь чужой одновременно, закашлялся. Я подождала, пока он уймет спазмы. Передо мной, страдающий и в бинтах, лежал человек, которому я долгие годы искренне желала если не смерти, то забвения.

Наконец солдат справился с кашлем.

– Хуже всего было то, что безразличный ко мне отец пристально следил за успехами моей подруги. А она этого не замечала. Я был светом ее жизни, а старый лорд – какой-то блеклой тенью на стене. То, о чем я мечтал, – любовь и признание отца, – сыпалось на нее, словно из рога изобилия, но она с безразличием это отметала.

– …Я просто не видела…

– И я взрастил гнев, раздиравший меня изнутри. Выпестовал его. Я убивал дворовых животных, издевался над деревенскими мальчишками, одному даже отрезал ухо. И лишь ее одну я не мог тронуть, потому что… в некотором роде любил ее.

– Нет! – Я выкрикнула это так яростно, что дрогнули стены палатки, а девочка у меня на руках беспокойно захныкала. – Ты никогда ее не любил.

Но умирающий с легкостью отклонил мое негодование.

– И все же любил. Пусть не так, как хотелось бы ей самой, но я берег ее и даже старался простить ей любовь моего отца, нагло украденную и незамечаемую. Мы были уже достаточно взрослыми, и папенька стал подыскивать мне хорошую партию. Я же, отчаявшись получить отчую любовь, просто пытался вывести его из себя. «Пусть не любовь, но твою искреннюю ненависть я уж точно заслужу», – так мне думалось. И вот, отвергнув очередную знатную девицу, я заявил своему отцу и лорду, что намерен взять в жены подругу детства, служанку оружейника и горничной. В тот день отец впервые меня ударил.

Я слушала этот нескончаемый поток бреда и пыталась укачать на руках встревоженную малышку. Она была слишком мала, чтобы представить, какой водоворот страстей бурлит сейчас под тканевой крышей палатки. Но определенно что-то чувствовала. Девочка переводила свои ясные глазки с меня на отца и обратно и тревожно хмурила брови.

– Отец сказал, что готов терпеть любое мое безумие, – продолжил раненый, – но запрещает мне даже в мыслях прикасаться к той девушке. Что она моя названая сестра и за подобное преступление боги проклянут меня, а сам он – закопает заживо.

– …Не названая, – тихо прошелестела я.

– Но своей угрозой старик сделал только хуже. Теперь я не мог коснуться ее, а лишь ненавидеть и любить, презирать и восхищаться. И все это сопровождалось ее щенячьим взглядом, полным бесконечного обожания. Кто знает, не ударь меня в тот день отец и не поставь он ее выше всех прочих – как бы все это закончилось?

– …Все закончилось бы так же, потому что ты подонок.

Неожиданно именно эту фразу раненый услышал и согласно кивнул, хоть движение и далось ему с трудом.

– Вы правы, генерал. Дело всегда было во мне. Спустя годы, а тем более на смертном ложе, я вижу это как нельзя четче. Натянутая струна оборвалась в мой день рождения, когда названая сестра легко и играючи победила меня в шутливой дуэли на шпагах. Она была низкородной, она была в сковывающем движения платье, она была всего лишь девчонкой, той, кому природой дано, казалось бы, меньше, чем мужчине. Но все равно победила меня. Будь она чуть мудрее, как женщина, то она бы поддалась. Но она была наивна порой до глупости.

– Разве наивность – грех? – горько спросила я. – Вы искали исповеди, но все еще продолжаете находить себе оправдания.

Больной встрепенулся.

– Простите ради богов! Я ничуть не пытаюсь снять с себя груз преступления, просто до сих пор ищу дороги, сверни я на которые, все закончилось бы иначе. После той дуэли мой разум помутился. Мне хотелось уничтожить ее, раздавить, указать на ее место в этом мире, но запрет отца удивительным образом удерживал меня самого. Что ж… я уничтожил ее чужими руками. Вы вряд ли захотите узнать подробности…

– …Я знаю их слишком хорошо…

– …Но я уничтожил в ней разом и девушку, и женщину. Узнав о случившемся, отец вызвал меня к себе. Я думал, что он убьет меня, такая ненависть сквозила в его взгляде, но он… разрыдался. Тот, за чьей любовью я бежал всю свою жизнь, словно бродячий пес, теперь вызывал недоумение и презрение. Старик сказал, что я вынудил его выбирать между нами, и, словно по волшебству, весь замок принял мою сторону – сторону чудовища. Просто потому, что это показалось им верным решением. Я только и слышал: «Оступился. Вся жизнь впереди. Она сама напросилась. Как-нибудь переживет».

– …Я тоже это слышала.

– И эти слова принесли мне столько боли, сколько до того дня не приносили вместе презрение папеньки и успехи названой сестры. Отец с матерью отреклись от жертвы, люди в замке плевали ей вслед. От моей прежней веселой подруги не осталось ничего, я хотел проучить ее…

– …Но ты ее убил.

Человек на кровати вздрогнул.

– Нет. Вернее, возможно, я убил ее душу. От моей подруги остался только остов, словно пустая клеть без птицы. Через пару дней она покинула замок, а я стоял на крепостной стене, смотрел ей вслед и слезы текли у меня по лицу.

– …Ты лжешь.

– Вовсе нет. В тот самый миг, когда она обернулась, оглядывая замок, я понял, что никогда не совершу ничего ужаснее и ничем не искуплю свой грех. Это открытие поразило меня. Словно вместе с ней я убил и свою душу, а заодно и душу своего отца. Старик сдал, ему отказали ноги, он целыми днями сидел в розарии и разговаривал с неведомой мне женщиной, вымаливая у нее прощение.

Я же пытался найти точку опоры. Сначала хотел уйти в монастырь, принять постриг и оставшиеся дни посвятить молитвам. Но отец расхохотался, когда услышал об этом. «Ты так легко не отделаешься, – сказал он. – Нет, теперь ты ответственен за замок. Ты до дна изопьешь отраву, которую сам приготовил». И он был прав: я не мог бросить свои земли на безногого старика без наследников. Не мог бросить людей, которые презирали меня и шептались за спиной. Да, в момент преступления они дружно встали на мою сторону, их вынудили так поступить: отчасти приказ отца, отчасти – принятые в замке понятия о чести рода. Но прошла неделя, месяц, год, и все встало на свои места: во мне наконец признали то чудовище, которым я являлся. Плевали вслед уже не моей подруге, а мне. Старухи сыпали мне проклятия в лицо, а отцы презрительно кривили губы и прятали дочерей за спины.

Я не мог сбежать из замка, как сделала она. Все эти люди и мой отец ненавидели меня до глубины души, но также и нуждались во мне. И на какое-то время я принял эту епитимью. Старик же стал совсем плох, и, повинуясь его воле, мне нашли невесту, которую я не видел до дня свадьбы даже на портрете. Откуда-то с северо-запада в разбитой кибитке мне привезли и выдали на руки усталое дитя, которому едва минуло шестнадцать лет. Моя супруга не была красавицей, не обладала должными обаянием и манерами. Ее кровь не сравнилась бы по благородности с моей. Но чего в этой маленькой девочке было больше, чем в ком бы то ни было, так это веры и любви. Я исповедался ей так же, как и вам, в первую нашу ночь после венчания. Я считал себя слишком грязным, чтобы притрагиваться к любой женщине в мире. Тем более мне не хотелось принуждать новобрачную, пока еще совсем незнакомку. Выслушав меня, новоиспеченная жена долго плакала, но затем сказала: «Стыд, боль и грех нельзя смыть лишь жизнью в самоосуждении. Придется жить, и жить лучше, чем до этого. Придется сделать всю свою жизнь манифестом добра. И даже это не исправит содеянного, но уравновесит весы блага и отчаяния в этом мире». Как видите, моя супруга была мудрее любого ученого мужа.

Под управлением ее маленькой, но уверенной руки замок ожил. Люди продолжали говорить, что такой подонок, как я, не заслужил столь ангельского существа. Да я и сам так считал и продолжаю считать. Но тучи безысходности над нашим замком рассеялись. Не помогло это только моему отцу. Видимо, отведенный ему срок подходил к концу. Он уже не вставал с кровати, зрение и слух отказывали ему. Однако отец сердечно полюбил мою жену и, когда она понесла, позвал ее к себе.

Старик положил ей руки на живот, заулыбался и произнес: «Я чувствую, будет девочка. Я тоже мечтал о дочке. Если бы она у меня была, я бы назвал ее Хлоэ». Это были его последние слова, и мы отнеслись к ним с почтением. Малышка, которую вы держите на руках, носит имя, предназначенное моей сестре.

Мое сердце билось так громко, что, казалось, его стук заполнил палатку лазарета до самого полотняного потолка.

– Теперь вы понимаете, генерал, – с улыбкой произнес мой Принц. – Хлоэ и есть мое искупление. Если даже такое чудовище, как я, способно создать что-то столь искреннее и невинное, как Хлоэ, может быть, для нас еще не все потеряно?

Я вздрогнула, а малышка у меня на руках беспокойно заворочалась. Девочка потянулась маленькой ручонкой в сторону отца, и когда он протянул ей обмотанный бинтами палец, то схватила его и счастливо, как умеют лишь маленькие дети, рассмеялась.

– Я ведь и на передовую приехал, чтобы жить лучше и достойнее, чем прежде. Несмотря на свой титул, пошел с рядовыми разведчиками в первую вылазку. Я так хотел быть полезен… и вот, посмотрите, оставляю жену вдовой, а Хлоэ – сиротой. И, пожалуй, единственное, что меня волнует, – кто позаботится о них завтра? Кто сможет защитить мою дочь от надвигающейся тьмы?

– Я смогу, – просто сказала я.

Все фрагменты истории встали на место. Причина идти вперед была найдена в маленькой душной палатке, в корзине рядом с умирающим человеком, чья любовь и ненависть когда-то заставили меня бежать быстрее ветра. Но сейчас пришло время остановиться и взять на себя хоть немного ответственности за этот мир. Я произнесла:

– Вы не поймете того, что я сейчас скажу, но невозможно любить всех людей, это точно. В мире всегда останутся подонки вроде вас и святые вроде вашей жены. И мы всегда спасаем мир не ради света или тьмы, а ради того, что их уравновешивает. – Я нежно погладила Хлоэ по серебристой головке. – Люди идут в бой ради надежды на то, что грехи можно искупить, а завтра будет лучшим днем, чем вчера.

Я чувствовала, как рассыпаются в прах цепи, стягивавшие мое сердце долгие годы. Нет, боль, обида, ярость и гнев не исчезли в один миг. Просто они перестали сковывать мысли и диктовать мне свою волю. Я впервые почувствовала себя свободной настолько, что могла идти вперед спокойным шагом, а не бежать, обгоняя ветер.

Аккуратно положив Хлоэ в корзину, я поднялась с кровати. Принц вдруг тревожно спросил:

– Как вы думаете, она бы меня простила?

– Нет, – с легкой грустью ответила я. – Но это и неважно.

После этих слов я вышла из палатки. Моему Принцу, как и мне, предстояло последнее сражение. И провести его, как бы сказали крайнийцы, ему предстояло в полном одиночестве, несмотря на жену и дочь у смертного ложа.

* * *

Уже стемнело. По небу ползли ленивые облака, выделявшиеся белесыми пятнами на темно-фиолетовом своде. На севере внезапно вспыхнула молния, и мне показалось, что она озарила Врата Ремира в надвигавшейся тьме. Это встревожило меня, и я поспешила к королевскому шатру.

На этот раз здесь собрались все мои друзья. Они вглядывались в сумерки.

– Скажите, что я ошиблась, – выкрикнула я, подбегая.

– Думаю, нэт, – сказала Извель. За плечи она обнимала Кима, словно ища у мальчика поддержки и опоры. – Всэ мы видэли вспыхнувшие ворота. Коронация свершилась, король-медведь вернулся в этот мир.

– Я ожидала чего-то более эпичного, – удивленно произнесла Секира. – Думала, будет какое-то светопреставление, может быть, даже дьявольская музыка.

Ее шутка не вызвала ни одной улыбки.

– Зло обычно довольно тихо входит в наш мир. Этот раз – не исключение. Я рад хотя бы тому, что наши солдаты пока не в курсе, что у армии чудовищ кроме когтей и клыков сейчас появился озлобленный вожак, – отметил Гардио.

Я оглядела площадку перед королевским шатром. Здесь стояли близкие мне люди, список в кармане подтверждал это. Стремительно опускающаяся тьма накладывала резкие тени на их лица. Все застыли, словно в постановке камерного театра. Мое желание спасти их и этот мир в тот миг было так велико, что я могла бы взять его вместо меча и в одиночку броситься на весь многотысячный легион врага.

Где-то по ту сторону гор был Слэйто. Возможно, один, а может, с парочкой еще вменяемых Сияющих, решивших в кои-то веки сделать доброе дело. И, несмотря на километры, которые нас разделяли, я была уверена, что его сердце продолжает биться в унисон с моим. Я просто не могла допустить этой битвы, потому что не знала, кого из дорогих моему сердцу людей потеряю в гуще сражения.