Текст книги ""Фантастика 2025-162". Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Greko

Соавторы: Василий Головачёв,Геннадий Борчанинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 235 страниц)

– А на зиму? – вполне честно, без капли подхалимажа, уточнил я.

– Зимой? – задумалась почтенная дама. – Пальто-поло из верблюжьей шерсти. А под него, быть может, неформальная визитка со скругленными полами спереди?

– Вы так разбираетесь в мужской моде! – польстил я Марье Ильиничне.

– О, да! Мужская мода – моя страсть!

– Забавный выбор для хобби.

– Ах, Василий, когда нет детей и внуков, что еще остается пожилой женщине⁈

Следующее предложение моей хозяйки добило меня окончательно.

– Я бы хотела объяснить вам, Василий, свое отношение к визиту к вам молодых особ.

– А что тут объяснять? И так ясно: баб – ой, простите – женщин в дом не водить.

– Ха-ха-ха! Вовсе и нет! Я же не идиотка, чтобы не соображать, в чем нуждаются мужчины в полном расцвете сил. Если вам приспичит, – хитро прищурилась бывшая училка, – смело приводите. Лишь вульгарных девок с бульваров не нужно. И любовных страстей! Последний мой квартирант на этом и сгорел. Несчастный юноша! Какая трагедия!

Ай да Марья Ильинична! Старушка будь здоров! Чего-чего, а такого я не ожидал. Споемся!

… И мы спелись.

Жизнь в Мансуровском потекла спокойно и со вкусом, в отличие от творившегося в городе и стране. Я наслаждался своим положением в меру своих скромных возможностей. Рвал цветы удовольствий с энтузиазмом неофита. Рестораны, кафешантаны, магазины. Приоделся, отчасти следуя советам моей хозяйки, отчасти руководствуясь своими желаниями. Объелся вкусностями, коих в столице было в избытке. Перепробовал кучу алкоголя, но в меру, без былого загула. Всегда удивлялся поведению попаданцев в прочитанных мною романах. Какой нормальный человек, попав, условно говоря, с корабля на бал, тут же бросится спасать мир? Я куда охотнее отведаю кулебяки с налимьей печенкой, чем побегу защищать грудью русскую монархию или, наоборот, ее свергать.

Для полного комплекта не хватало той самой «приличной особы». Где такие водятся? Кого бы закадрить? Я перепробовал массу вариантов – от поездок на конках до прогулок в окрестностях женских институтов. Все без толку. Пробовал читать разного рода двусмысленные объявления в газетах. Опять – мимо. «19-летняя образованная барышня ищет мужа-миллионера» – это ещё цветочки. А вот такие ягодки, вроде «Дочь ада. Женщина с чертовским характером и стальными глазами ищет здорового черта», – ну ее нафиг.

Я отбросил в сторону газету и схватился за голову. Местный вариант соцсетей меня не устраивал категорически. Что делать? Без бабы меня ждет, как уверяла моя хозяйка, страшная английская болезнь под названием сплин. Тоска, если по-русски.

– Василий! – постучала в мою половину Марья Ильинична. – К вам ваш юный друг Изяслав. Чем-то очень встревожен.

Изяславом почтенная дама учтиво называла Изю, который и сам не знал своего полного имени. То ли Исаак, то ли Израиль. Интеллигенция скрывала презрительное отношение к «жидам», вот Марья Ильинична и упражнялась.

Изя действительно был встревожен. Да что там говорить – был в полном раздрае. Всклоченный, задыхающийся, красный как рак из кастрюли с кипятком.

– Полиция? – с тревогой спросил я.

– Осю шулера раздевают!

Тьфу-ты! Ни секунды не сомневался, что все закончится чем-то похожим.

Бросился собираться. Ножны с Боуи на пояс, браунинг, доставшийся от Бодрого на халяву, в карман. Накинул бекешу. На голову «кубанку» без отделки верха галуном.

– Погнали!

К моему удивлению, пролетка по набережной доставила нас почти на Красную площадь.

– Нам сюда.

Изя показал на группу ветхих домов вперемежку с богато декорированными между храмом Василия Блаженного и Москворецкой набережной, включая огрызок Китайской стены и церковь Николы Чудотворца. То место, которое в моем будущем все знали как Васильевский спуск. Этакий аппендикс от Зарядья с его непростыми обитателями. На Москворецкую набережную смотрели дома поприличнее, а за ними, в Живорыбном ряду, картина совершенно преображалась. В этот переулок у самых стен Кремля, залитый водой и захламленный, мы и свернули. Зашли в какой-то загаженный подъезд, выдерживавший, по-видимому, не одно ежегодное нашествие торговцев с Грибного рынка во время Великого поста[1]. Поднялись на третий этаж.

В «малине», ожидаемо грязной, беспорядочной комнате, с нашим появлением стало тесновато. За столом четверо – трое жуликоватых картежников и потерянный Ося с остекленевшим взглядом.

– Талан на майдан, Солдат!

Я удивленно посмотрел на игроков. Изя пришел на помощь.

– Шайтан на гайтан! – с вызовом откликнулся он и шепотом пояснил мне. – Так положено отвечать игрокам.[2]

– Ну-ка, Мотя, уступи место гостю. Солдат желает присоединиться к нашей игре, – нахально отреагировал, видимо, самый главный в компании, сидевший спиной к стене.

Игрок было дернулся, но я надавил ему на плечо, заставив остаться на месте.

– Во что шпилим? В очко?

– Садись играть или проваливай, – дернулся под моей рукой Мотя.

Я покачал головой. Присмотрелся повнимательнее к рассадке игроков. Почему-то окно, за которым виднелись орлы на кремлевских башнях, не было прикрыто шторой, и сумрачный ноябрьский свет вливался в комнату.

Перегнулся через пыжившегося встать Мотю и свободной рукой сцапал колоду со стола. Отпустил его плечо. Встал так, чтобы свет из окна падал на колоду. Начал по одной метать карты на стол, одновременно поглаживая кончиком пальца кромку.

– Так, так, так! И что тут у нас? Игра на глаз? Ты, Ося, лопух. Тебя тут кроют как овцу, а ты ни сном, ни духом.

– Что ты тут заливаешь⁈ – вскипел Мотя и вскочил из-за стола. Остальные игроки его поддержали, глухо заворчав. – Смотри внимательно: на «рубашке» нет рисовки! Мы проверяли. И Ося смотрел.

– Я не заливаю, а смотрю не как лох, а внимательно. И что ж я вижу? Сей хитрый прием называется ломка. Сперва загибают угол на нужной карте. Потом ее кладут под пресс. Появляется чуть заметная тень на углах, видная лишь при косом освещении. О! Так тут еще и на слух кто-то работает, – я бросил еще одну карту прямо к рукам Оси. – Присмотрись. Кромка слегка поцарапана чем-то острым. При перемешивании колоды опытный игрок услышит характерный звук. Вот тогда он и заложит нужную карту наверх колоды или вниз – смотря, что ему нужно.

– Откуда ты такой взялся, умник? – криво усмехнулся тот, кто приглашал меня в игру.

– Как откуда? Из казармы. Поверьте, любители канделябров, когда годы проведёшь в солдатской компании, еще и не такому научишься. И с «насыпной галантиной» знаком, и как «коробочку» исполнить.[3]

Мой намек на канделябры, шулера поняли правильно. Вслед за Мотей на ноги вскочил второй.

– Хотите порезвиться, мальчики?

Моте – локоть на излом и ботинком по голени от всей души. Шулер рухнул, свернулся калачиком и завыл на высокой ноте. Хороша моя выносливая обувка: перелом или, как минимум, трещина.

Удар ногой в ребро столешницы – и стол стремительно отъехал к стене, намертво заблокировав второго картежника. Он заерзал, силясь выбраться. Хоть и продолжал сидеть, выглядел точь-в-точь как краб, перевернутый на спину и бессмысленно машущий клешнями. Я не обратил внимания на его потуги. Куда больше меня привлек третий шулер, вытащивший выкудуху.

– Размер имеет значение, недотепа! – мой Боуи, мгновенно явившийся на всеобщее обозрение, сразу убедил игрока, что ему выпало два туза на мизере. – Ося, забери у дяденьки острый предмет, пока я ему руку не отрубил. Или «работничков» на обеих руках.

Угроза подействовала. «Работничками» шулера называли пальцы. Лишиться их – потерять прибыльную работенку и скатиться на самое дно. Нож полетел на пол. Ося откинул его ногой в сторону. Потом не поленился поднять. Похоже, пришел в себя и снова подчинялся приказам.

– Тебе это даром не пройдет, Солдат, – прекратил барахтаться «краб» и перешел к угрозам.

Я спрятал нож в ножны.

– Помолчи пока. Твоя очередь дойдет, – и мощной оплеухой отбросил к стене того, кто пытался мне грозить выкидухой. Подбил колено, опрокидывая на спину. Придавил ему горло ногой. – Кто вам сказал, что у ребят деньги в карманах завелись? Кто слушок пустил?

Шулер хрипел. Пытался сбросить мою ногу в крепком ботинке. Рядом повизгивал Мотя, баюкая отбитую голень.

– Признавайся, сука!

– Под шары попасть нам не привыкать.[4] Мы не в обиде. Отпусти, Солдат! – крикнул сидевший за столом.

Ося и Изя решили его проучить и с небольшого разбега навалились на стол. Повреждения ребер гарантированы!

– Ааааа! Пустите, гады, раздавите!

– Ну же! Я жду ответа!

– Это Пузан! Пузан заказал вас пощипать!

– Я так и думал! Штраф с вас, мальчики! А вам, ребятки, пришла пора перебираться под мое крылышко. Нечего вам тут, в Зарядье, больше делать.

Мое предложение ребятам – из разряда тех, от каких не отказываются. Они тут же согласились. Не знаю, зачем я с ними нянчился. Наверное, просто потому что в душе была пустота. Не было никого рядом. А человеку трудно быть одному. Плеховы, Марья Ильинична – не в счет. У них своя жизнь, свои планы, свои мечты. У меня – свои. И хотелось, чтобы кто-то их со мной разделил.

– Хотите со мной в Америку? – спросил я, когда мы выбрались из «малины» к кремлевским стенам.

Парни остолбенели.

– В Америку⁈

– Да, за океан. Строить новую жизнь. Судьбу поменять.

Изя и Ося переглянулись. Не успели ответить, как со Спасской башни раздался бой курантов. Над головой закружили белые «мухи». Зима пришла.

Ося хмыкнул:

– У блатных менять судьбу – значит, из тюрьмы сбежать.

– Вот и мы сбежим. Из дурдома по имени Русь.

– А что для этого нужно? – осторожно поинтересовался Изя.

– Как что? Английский учить!

Откуда же я мог тогда знать, что эта идея, по сути, лежавшая на поверхности и отчего-то ранее не пришедшая мне в голову, заставит мою жизнь выписать новый зигзаг.

[1] Грибной рынок на Москворецкой набережной, работавший в первую неделю Великого поста, был одной из самых посещаемых ярмарок в старой Москве. Общественных туалетов не было. Уверен, доставалось окрестным домам.

[2] «Талан на майдан» означает «счастье на игру» и приглашение в нее вступить (дословно «деньги на сукно, на котором идет игра»). «Шайтан на гайтан» – «черт тебе на шею».

[3] «Насыпная галантина» – шулерский прием, позволяющий менять количество очков на карте, стирая влажным пальцем приклеенный белый порошок; «коробочка» – прием, вынуждающий снимающего колоду снять ее так, как нужно сдающему. Для этого он слегка сгибает тасуемую «незаряженную», «пустую» часть колоды. Когда снимающий касается ее пальцем, она сама лезет в руки, стоит сдающему ее отпустить. В итоге, «заряженная» часть колоды оказывается сверху «пустой». Упоминание канделябров – намек на то, чем обычно бьют шулеров.

[4] Попасть под шары – быть избитым.

Глава 11

Любовные стоны под грохот канонады

Во всем виноват дворник.

Нет, не так! Во всем виновата революция, которая сломала дворника. А вместе с ним еще кучу полезного народа. Горничные, няньки, кормилицы, поварихи, лакеи, камердинеры, коридорные и даже официанты – вся эта очень нужная господам братия из числа обслуги возьми да соберись в театре «Олимпия» в самом начале ноября. Все были представлены. Все, за исключением дворников. Спели революционную похоронную «Вы жертвою пали». Приняли резолюцию: присоединяемся к общей борьбе за волю, землю и труд; требуем установления 8-часового рабочего дня, получения отдельной комнаты для прислуги, дня отдыха в неделю и месячного отпуска с сохранением жалования ежегодно, вежливого обращения.

Причем тут дворник?

Все просто. Татарин Радик (или Радиф?), служивший незнамо сколько лет у Марьи Ильиничны, наслушался рассказов от женского элемента из числа домашней прислуги о требованиях простого народа. Взял да объявил забастовку. В тот самый момент, когда в нем была особая нужда, ибо повалил первый снег. Столкнувшись с угрозой локаута от хозяйки – «с вещами на выход, если не будешь работать», – он психанул и скрылся в туман. То есть, позорно сбежал из дома, оставив почтенную старушку самой разбираться с чисткой крыши, двора и тротуаров в зимний сезон.

Марья Ильинична была в шоке. Не знала, что делать. А тут мы заявились втроем, щелчком пальца решив все ее проблемы.

– Добрая моя хозяюшка! – заливался я соловьем. – Наплевать и забыть про Радика. Вот вам двое из ларца, одинаковы с лица. И снег почистят, и дрова наколют, и печи разожгут. Разве что с ночными сторожами контакта у них не выйдет. И с околоточным.

– Божечки! Господь мне тебя, Васенька, послал. И твоих ребяток! – всплеснула ручками бывшая классная дама и расцеловала всех нас троих. – Вот выручите меня, так выручите!

– Они могут в моих комнатах пожить.

– Еще не хватало! Пошли!

Мусечка заливалась радостным лаем и толкала всех поочередно передними лапками. Знакомилась. И нисколько не возражала против нового соседства. Марья Ильинична умилилась. Вытерла кружевным платочком глаза. Накинула на плечи теплую пуховую шаль. Подхватила шпица на руки и повела нас во двор. Туда, где из добротного белокаменного полуподвала выходила наружу лестница и тускло поблескивали стеклами глубоко сидящие в кладке небольшие оконца.

Спустились по ступенькам.

Открыв дверь, мы увидели, что лестница имеет продолжение и ведет в приличных размеров комнату с выгородкой, за которой скрывался умывальник. Чугунная печь, труба которой была заведена в общий дымоход, обещала тепло в холодные зимние вечера. Просторный диван, неисповедимыми путями затащенный в узкий дверной проем подвальчика, столик, еле освещенный светом из подслеповатых оконец под закопчёным потолком, старый шкаф для одежды с резными створками и дверь в противоположном конце комнаты.

– Там еще одна, – с гордостью сообщала наша хозяйка. – Спаленка. Маленькая, но уютная.

– Чур, моя! – завопил Ося и кубарем скатился с лестницы.

– Стой! Разыграем! – закричал Изя и запрыгал по ступенькам вдогонку.

– Как прекрасно, когда в доме много молодежи! – растроганно шепнула мне Марья Ильинична.

Сказать, что ребята были довольны, – ничего не сказать. Они вознеслись! Никогда в жизни не имели они отдельной комнаты для каждого. И своего дома-крепости. Всегда на людях. Постоянно с оглядкой на соседей, когда не знаешь чего ждать – затрещины, злой шутки или пера в бок. А тут тебе чистое постельное белье, и в моей квартире можно в теплый тубзик сходить. Еще и кормят на убой. И хозяйка не скупится на ласковое слово. То чай зазовет попить, заставив стол вазочками с вареньем. То расцелует и что-нибудь подарит. Она начала учить их грамоте и математике. И английскому. С моим участием в уроках.

С иностранным языком у меня беда. Что я помню? «Москоу из зе кэпитал оф рашен федерейшн»?

– Вася! Какая федерация? Какая столица? Ты вообще понял, что сказал? – укорила меня Марья Ильинична, взявшаяся научить нас языку Шекспира.

Упс! Вот прокол так прокол. Эко меня занесло на автомате.

– С тобой сложнее, чем с ребятами. Переучивать всегда сложнее. Какой-то неуч тебе произношение ставил? И словарный запас совсем убогий.

Какой, какой? Средняя школа города Урюпинска – вот мой источник знаний. Когда в классе под сорок человек, а у самого желания зубрить нету от слова совсем, только такой результат и получишь.

– Тебе нужен частный учитель. Желательно носитель языка. Посмотри в газетах объявления.

Так в моей жизни появилась она, Анна. Маленькая англичанка, любившая морщить лобик. Молодая особа, работавшая раньше бонной в богатом доме и лишившаяся места из-за отъезда испугавшихся революции хозяев. Она давала частные уроки. Сама приходила. В меблированных комнатах, где она снимала жилье, заниматься с приходящими учениками ей не разрешали. Вот она и колесила по всему городу, проклиная русский бардак на транспорте и промозглые московские ветра.

Занимались мы с ней каждый день по несколько часов с перерывом на обед, а потом на чай. В пять вынь да положь ей самовар на стол и несколько бисквитов из булочной на Арбате. Традиция, понимать надо!

Как-то раз, через неделю после знакомства, уже под вечер, когда серые ноябрьские сумерки вынудили фонарщиков пораньше зажечь фонари на бульварах и Пречистенке, я пошел провожать Анну до трамвайной остановки на Садовом кольце. В городе было неспокойно. Забастовки не прекращались. Под сурдинку лезла из всех щелей разная городская дрянь. Могли и снасильничать одинокую девушку.

– Ви делать success, Базиль, – хвалила меня Анна, с удовольствием опираясь на мой локоть, а иногда и повисая, когда поскальзывалась на обледеневшем тротуаре.

Было видно, что ей нравилось идти вместе со мной. Наверное, в моем обществе она чувствовала себя маленьким щенком, надежно спрятавшимся за спину здоровенного волкодава. Мои простецкие нравы ее не смущали. Куда больше ее вдохновляли мои занятия с гирей, которые я как-то раз продемонстрировал по ее просьбе. Нет-нет да ловил я ее оценивающий взгляд во время занятий английским. Совсем не учительский это был взгляд. Что-то иное в нем проскальзывало. Что-то порочное. Но границ благопристойности мы не нарушали.

Не успел я придумать достойный ответ на английском, как постоянно требовала Анна, рядом с нами остановилась пролетка. Сидевший в ней важный господин с лихо подкрученными усами и с гладким волевым подбородком, в шубе с широким воротником и полубоярке, властно меня окликнул:

– Господин Девяткин! На два слова!

Его штатский вид меня не обманул. Вся его манера держаться и говорить выдавала в нем служивого человека, причем, в немалых чинах, привыкшего приказывать и указывать.

Я подошел, оставив Анну одну.

– Начальник московской сыскной полиции Войлошников, Александр Иванович! Я давно за вами приглядываю. И не сомневаюсь в вашем роде занятий. Если вы и впредь будете промышлять налетами в чужих городах, у меня вопросов к вам не возникнет, пока на вас не придет розыскной лист. Но в Москве извольте быть добропорядочным гражданином. Вы меня услышали?

Сердце застучало кузнечным молотом, отдаваясь в висках. Кулаки начали непроизвольно подрагивать. Переборов себя, я молча кивнул.

– Трогай! – ткнул навершием трости Войлошников своего кучера.

Пролетка умчалась.

Анна с тревогой смотрела на меня. От вопросов воздержалась. Молча мы дошли до остановки. Я подсадил девушку в трамвай и отправился обратно в Мансуровский.

Мысли были невеселыми. Откуда известна Войлошникову моя фамилия, сообразить не трудно. От околоточного, которому еще в октябре дворник Радик относил мой поддельный вид на жительство вместе с двумя красными десятками-карасями. Но почему я попал под прицел сыскной полиции? Уверен, ноги растут из Зарядья. От стукачей. Или от самого Пузана. Вот же гад! Варнацкое слово, варнацкая честь… Фуфлогон!

«Загранпаспорт превращается в большущую проблему, – печально подумал я. – С настоящей ксивой, пусть и на чужое имя, шансы его получить были почти стопроцентные. С „липовыми очками“ на мое имя – смехотворные. Идти к Пузану или нет? И хочется, и колется… И про налет на банк взаимного кредита или еще какой придется забыть. На время, если не навсегда. Можно, конечно, исполнить чес по провинциальным городам. Но сколько же маленьких касс нужно подломить, чтобы собрать приличный куш? Риск возрастёт многократно. Охохонюшки хо-хо».

– You think you got problems, Basil? – взволнованно выдала Анна на следующий день. – Я не спать всю ночь. Думать. Волноваться.

– Проблемз, проблемз, Анюта. Спасибо, что спросила.

Мои руки лежали на столе. Пальцы теребили край англо-русского разговорника, по которому мы занимались. Ее ладонь успокаивающе накрыла мою.

Успокаивающе? Между нами проскочила искра. Я не понял, как все случилось. Все дальнейшее запомнилось урывками.

Невинное поглаживание рук.

Вскочили.

Бросились друг к другу.

Жар ее губ. Хрупкость ее почти невесомого тела.

Дальше провал…

– You’re a passion machine, an animal machine, Basil! – вернул меня на землю восторженный голос Анны.

– Ты про секс, что ли? – лениво спросил я, с удовольствием и без былой спешки разглядывая ладную фигурку Анны, ее крепкие грудки нерожавшей женщины с задорно торчащими кверху сосками.

Мне нравилась их форма. «Груша». Дамы с такими титьками обычно страстны, хоть и склонны к истерикам, как свидетельствовал мой опыт. Кто сказал, что англичанки – ледышки? Анюта оказалась весьма страстной и крикливой во время секса особой. Хорошо хоть не царапучей.

– Sex? – переспросила Анна. – Секс есть пол. Женский. Мужской.

– Да? – удивился я. – Ладно, проехали. Что такое «машин», я догадался. Что за пэшн?

– Страсть! – с придыханием ответила Анна почти без акцента. – Animal есть животное. Зверь.

О, да! Я есть зверская машина любви! Знала бы ты, крошка, как давно у меня не было женщины. Почитай, больше полувека!

– Животное, говоришь? Сейчас я тебя съем! – зарычал я, впиваясь губами в ее шею.

… Правильно говорят знающие люди: постель – это лучшая классная комната для изучения иностранного языка. Конечно, когда в ней пребывает его носительница или носитель. Мой прогресс в английском возрос многократно, как только мы стали с Анной любовниками. Она даже оставалась у меня на ночь. Не каждый день, конечно. Шифровалась на старой квартире. Но три дня в неделю в ноябрьско-декабрьские ледяные ночи в моей койке было очень горячо. Жарко так, что и пуховых одеял не нужно! Спасибо мужским предохранителям из аптеки Чекушкина!

– Анька! Наплюй на всех и перебирайся ко мне, – уговаривал я. – В городе с каждым днем все опаснее. Я волнуюсь за тебя. И Марья Ильинична, мировая бабушка, не будет возражать.

– Basil, say this in English.

– По-английски? Эээ… Come live with me.

– Good. Or «move in with me». Так тоже можно.

– И какой твой положительный ответ?

– Я подумать.

Я закряхтел и сделал вид, что обиделся. Анна задремала. Мне не спалось. Вылез из кровати и подошел к окну.

На улице мела поземка. В предрассветном еле брезжущем свете зарождающегося дня белели большие кучи снега, которые мы вчера вместе с ребятами сбросили с крыши. Кованные оградки, установленные на самом краю ската, – это, конечно, красиво. Но эти снегозадержатели доставляли хлопот и время от времени вынуждали помахать широкими деревянными лопатами.

Я оглянулся на Анну. Ее белое плечо, выглядывающее из-под одеяла, как круглый снежок, случайно залетевший в комнату. Вздохнул. Хотелось вернуться и нежно ткнуться губами в эту женскую теплую белизну.

«Неужто я влюбился?»

Страшный грохот вдали резко смыл все слюнявые мысли. Далекий взрыв был так силен, что задрожали стекла в заклеенной на зиму раме.

– Basil, what happened? – подскочила в кровати Анна.

Что случилось? Восстание в Москве случилось, вот что.

Об этом мы узнали ближе к полудню. Эсеры взорвали здание охранного отделения. Были жертвы. В городе начали строить баррикады. Улицы почернели от рабочих курток. Среди них мелькали господа в бобрах и синие студенческие шинели. Полиция и солдаты расстреляли из орудий училище Фидлера, где засела рабочая дружина. Народу положили жуть.

– Ты, Анька, так ночью кричала, что сподвигла москвичей на бунт, – насмехался я над своей «заложницей», которую насильно удержал в своей квартире.

Но очень быстро мне стало не до шуток. Через несколько дней город накрыли звон колоколов, револьверная трескотня, ружейная стрельба пачками вперемежку с пушечным громом. От этой симфонии попрятались профессиональные громилы и хулиганы, а «серая масса», как обзывали социалисты сочувствующих, неожиданно разозлилась и радикализировалась. Баррикады возникли повсеместно. Даже на Пречистенке. Сходил на нее посмотреть. Ажурная конструкция, на которую дунь – рассыплется. Ее охрана – от всех сословий каждой твари по паре с револьверами и редкими охотничьими ружьями.

Москва полнилась слухами. Шептались, что полицейские забились в участки и там пьянствуют, ожидая страшного конца, ибо неточеными тупыми «селедками» от дружинников не отбиться, а другого оружия у них нет. Что московские власти держатся за центр и Николаевский вокзал. Что ожидается прибытие войск, а московский гарнизон отсиживается в казармах. Что баррикадами покрылась вся Москва.

Ночная чернота окутала город, лишенный уличного освещения. Фонари большей частью побили, а те, что уцелели, фонарщики не зажигали – дружинники запретили. Зажгли свечи. Я собрал совещание жильцов, включая нашу хозяйку. И Анютку притащил, встретив от собравшихся женщин не осуждающие, а понимающие взгляды.

– Очень всех попрошу: на время боевых действий переместиться в задние комнаты. Избегать выходов из дома. Вам, ребята, поручаю заколотить досками внешние окна. Если, конечно, Марья Ильинична согласна. Сделать ревизию продуктов. Пока работают лавки, закупить все по максимуму впрок. Сколько продлится эта свистопляска, я не знаю, но лучше готовиться к худшему.

Женщины вздрагивали от каждого орудийного залпа и ошарашено помалкивали. Анна нервно щелкала пальцами и куталась в теплую кофту. Лишь Марья Ильинична раздухарилась:

– Нужно быть вместе с восставшим народом. Стыдно вам, крепким мужчинам, сидеть за бабьими юбками. Ступайте помогать строить баррикады. Или беритесь за оружие.

Ося и Изя явно загорелись и уставились на меня в ожидании решения.

– Марья Ильинична, голубушка! – опешил я от ее предложения. – Вам-то это зачем?

– Не знаю, Васенька. Но чувствую, что так будет правильно.

– Правильно – что⁈ Умереть без всякого смысла⁈ Что вам лично принесла хваленая свобода? Сбежавшего дворника? К чему все это восстание? Кто что хочет кому доказать? Прибудут войска и всех разгонят с кровавыми жертвами.

– Войска не будут стрелять в народ! – не очень уверенно оппонировала старушка.

– А залпы? Слышите залпы? Кто, по-вашему, лупит из пушек?

Бывшая классная дама сердито поджала губы. Впервые на моей памяти между нами пробежала черная кошка.

– Делайте, как считаете нужным.

Набрав досок, я с парнями вышел на улицу. Принялись заколачивать окна.

– Заняли чужое место и рады? – раздался пьяный голос.

Оглянулся.

Радик собственной персоной. Стоял, покачиваясь и зло щуря узкие красные глаза, задрав дворницкую фуражку на затылок.

– И на вас управа найдется. И ножички найдутся, – вызывающе глядя на меня, выдал татарин, по-видимому, намекая на мой Боуи, который он видел у меня в руках неоднократно.

Я соскочил с приставной лестницы и выдал ему леща. Бывший дворник на ногах не удержался. Плюхнулся в сугроб. Мои пацаны подскочили и пару раз пнули в бока.

– Вали, пока цел!

– У, шпана! – огрызался Радик и, неловко перебирая ногами, ретировался из переулка.

«Эта сволочь вернется», – почему-то я был в этом уверен.

Предчувствия меня не обманули.

… Через несколько дней в Москву прибыл Семеновский полк, драгуны, уланы, артиллерия. К войскам присоединились протрезвевшие вооружившиеся полицейские. Пошла жара! «Бум-бум-бум», – не стихал ни днем, ни ночью орудийный грохот. «Та-та-та-та», – заливались пулемёты. «Цок-цок-цок», – стучали копыта атакующей кавалерии по обледеневшей мостовой. Одними из первых сводные царские отряды разогнали защитников баррикады рядом с нашим домом. И отправились учинять порядок на Арбат.

Появились добровольные помощники войскам. Их тут же прозвали черносотенными дружинами. Оружия им не дали. Послали разбирать баррикады в помощь пожарным и дворникам.

Все это я узнал позже. А пока, пользуясь наступившей рядом с домом тишиной, решил позаниматься с гирями. Слишком засиделся в комнатах. Утомился, ожидая непонятно чего. Тело просило нагрузки, чтобы кровь веселее побежала по жилам.

– Восемь, девять… – считал я вслух, выполняя свинги. Пошел уже второй подход.

Затрещали доски, перекрывавшие свету доступ в комнату. Какая-то мразь отрывала их с непонятной целью. Пограбить решили? Ну-ну. Я поставил гири на пол под подоконником и пошел вооружаться. Когда вернулся, досок на окне уже не увидел, зато расслышал на улице дикие крики. Подскочил к окну.

Большая толпа, человек двадцать, метелила моих ребят с сопением и криками «Бей жиденка!». Изя уже валялся на земле с окровавленной головой. А Ося стоял над ним на одном колене, прикрываясь руками и не давая добить друга. На него сыпались не очень уверенные удары железных палок, обрезков труб и кастетов. Больше бестолковых, чем смертельных. Слишком густой была толпа. Слишком мешало друг другу это странное сборище разномастных типов. Кто в полушубке, кто в женской вязанной кофте, кто в армяке кучера с оторванной сзади полой.

Озарение пришло сразу, как только я увидел Радика среди нападавших. Жалкий татарин притащил дружков-приятелей поквитаться. Мои ребятки выскочили в переулок, услышав треск досок, и сразу попали под раздачу. Изя, ожидаемо, стал главным объектом нападения.

Я с силой рванул внутренние, все в морозных узорах, створки, разрывая в клочья оклейку. Распахнул внешние. Схватил первую гирю.

– На!

Черная гиря полетела в толпу, как ядро. Криков прибавилось. За ней пошла вторая, круша очумевшие головы. Следом прыгнул сам. Тесак в правой, браунинг в левой. Ворвался в толпу, раздавая удары и стреляя. У кого лом или дрын – тому пуля промежь глаз. У кого кастет – в того ткнуть ножом Боуи. От рубки воздержался на первых порах. Когда вертишься в толпе, укол широким лезвием сподручнее. Особенно, когда знаешь, куда половчее бить.

Выстрелы, отчаянные, а не радостные матюги, крики раненных, непонятный тип, не знающий ни страха, ни пощады – все это опрокинуло налетчиков, раньше пороха не нюхавших. И разбросанных по кровавому снегу мозгов – тоже не видавших. Секундная заминка – и уцелевшие, похватав пострадавших товарищей, бросились наутек из переулка. Надо признаться, очень вовремя. Самозарядный браунинг – шикарная вещь на короткой дистанции. Но патроны у меня уже кончились, да и останавливающее действие пули калибра 7,65 мм оставляло желать лучшего.

– Жив? – хрипло спросил Осю. – Что с Изей?

Изосим смотрел перед собой остекленевшими глазами. Взгляд его упирался в размозженную голову Радика. Изо рта татарина пар не вырывался. Мертвец.

– Ося, очнись! Не время зависать! Жмуров, что ли, не видал?

Осю вырвало на снег. Он силился подняться, но рука то и дело оскальзывалась.

– Это, это… – зачастил он, оставив попытки подняться и указывая на бывшего дворника.

Я схватил его за шиворот и поставил на ноги.

– Ося! Некогда тупить. Нужно все здесь прибрать. И Изю спасать.

Напоминание о друге переключило в Осе режим с паузы на медленную перемотку. Он склонился над нашим товарищем.

– Дышит!

– Хватаем его и потащили в дом.

Хватаем – сильно сказано. Ося плелся за мной, придерживая Изины ноги и шатаясь.

Ввалились в дом, в половину Марьи Ильиничны. Я опустил еле дышавшее тело на стол. Подскочили женщины. Завыли в голос.

– Промойте ему раны кипяченой водой, – попросил я. – И попробуем разобраться, что да как.