Текст книги ""Фантастика 2025-162". Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Greko

Соавторы: Василий Головачёв,Геннадий Борчанинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 235 страниц)

– Я тебе, Бодрый, уже говорил: у меня все продумано. И да, вот еще момент. Все самые удачные преступления оборачиваются пшиком из-за жадности. Да-да! Золото застит глаза, и люди начинают совершать дурацкие поступки. В итоге, ни денег, ни свободы, ни, порой, самой жизни. Услышьте меня! Я, в первую очередь, к тебе, Бодрый, обращаюсь. Никакой самодеятельности! Никаких ненужных телодвижений.

– Чего это сразу я⁈ – обиделся Сашка.

– Больно продуманный! Потому так и знай: я слежу за тобой, – я почти ткнул растопыренными пальцами себя в глаза, а потом указал «козой» на Бодрого.

Тот сморщил обиженную моську. Плевать. Была бы возможность, саквояж приковал бы к руке наручниками. Чтобы меньше соблазнов возникало у подельничков. Одно успокаивает: все трое – не профи. Мозги еще не трансформировались. Наверное.

Сгреб деньги обратно со стола в саквояж.

– Ну, что? Погнали?

К утру мы добрались до Алексина. Отмахали порядка 150 верст. Наглотались пыли, хорошенько протряслись. Но никто не роптал. Расстались с кучерами у чайной, где позавтракали. Двинулись неспешно в сторону Оки. По дороге я прикупил себя кепку-восьмиклинку, чтобы не выделяться в толпе непокрытой головой.

– Вы, Командор, в этой кепке смотритесь еще опаснее, чем раньше, – сугодничал Бодрый. – А это что за знакомая личность⁈

– Сюрприз! – радостно воскликнул я и замахал свободной рукой, приветствуя капитана моторки Евстратыча. Его лодка неспешно покачивалась на воде, удерживаемая на месте швартовыми канатами.

… Не подвел Пузан, отработал свою долю. В его обязанность входило обеспечить нам пути отхода с использованием новейших технических средств. То бишь всеми правдами-неправдами сподвигнуть знакомого мне капитана моторки на перевозку нашей группы под видом любителей водных прогулок. Октябрь, конечно, не самое подходящее время, но туристы – они такие энтузиасты… На этом строился мой расчет. Если будет погоня, по воде нас никто не догонит. И вряд ли кто догадается, что мы выбрали такой нестандартный вариант. Захотят нас найти, будут ловить на вокзалах Тулы или Калуги. Но никак не в Алексине или на Оке.

Как ни странно, но с учетом забастовки на «железке», водная прогулка – один из немногих реальных вариантов добраться до Москвы. Есть свои сложности – шлюзовая система, например, на отрезке от впадения Москва-реки в Оку до южных окраин столицы. Но она вполне преодолима. Как и закупка бензина в аптеках по дороге.

Зарычал запущенный двигатель. Помощник Евстратыча, вертлявый смазливый блондинчик в латаной тужурке, отдал концы. Не помер, конечно, а лишь канаты отвязал.

Поплыли. Или пошли? Полетели!

В моторке, рассчитанной на большую компанию, расположились с комфортом. Нам даже не мешал здоровенный металлический ящик, расположенный почти посредине лодки чуть ближе к корме. За ним прятался от случайных брызг двигатель в шесть лошадиных сил, которого хватало, чтобы двигаться со скоростью десять верст в час. По крайней мере, так утверждал Евстратыч, отбивавшийся от шквала вопросов, которыми его засыпали Ося и Изя. Им было неинтересно любоваться великолепным сосновым обрамлением берегов Оки или глазеть на баржи, забитые хлебом и прочими дарами среднерусской полосы. Техника! Молодость! Любопытство! По-моему, они даже забыли на время о саквояже и своей нехилой доле.

– А почему трубы нет?

– Потому что стоит четырехтактный двухцилиндровый двигатель.

– А как он заводится?

– Для запуска имеется два зажигания, – вразумлял технически безграмотных юнцов капитан. – Магнето, вращательное, и аккумуляторное, с особенно сильной искрой.

– Что такое искра, дядя Евстратыч?

– Это…

– А тактный – что за зверь?

– Это…

Ну пошло-поехало. Я отключился от болтовни у руля и даже перебрался в небольшую каюту на носу на два спальных места, чтобы мне не мешали дремать. Бодрый было дернулся ко мне со своими вопросами, но тут же был отправлен в пешее эротическое путешествие на корму. Как и неизвестный мне член экипажа, который – я был в этом почти уверен – не иначе как подсадная утка от Пузана. Из него такой же морячок-речник, как из меня артист эстрадного жанра с труднопроизносимым названием престидижитатор. Уж больно интересен ему мой саквояж. Глаз да глаз за этим типом. А дорога-то дальняя!

Долго ли нам плыть? Между Москвой и Алесиным по воде не меньше 350 верст. Реки петляют, в шлюзах заторы – Евстратыч стартанул нам навстречу в момент нашей посадки на поезд до Белева и поспел тютелька в тютельку. Ночью, перед самым нашим прибытием на берег Оки. Так что, считай, почти трое суток нам добираться. Хватило бы хавчика и питьевой воды… Впрочем, можем затариться провизией и бензином и в Серпухове, и в Кашире, и в Коломне.

… В столице пастилы мы оказались ровно через сутки.

– Евстратыч! Что у нас с топливом?

– Закупаться надоть. И масла моторного. Я специально подрулил поближе к складу Нобелей. Там цена лучше, только брать нужно не менее пяти пудов.

«Заправка» выглядела необычно. К самой большой среди десятков пристаней, облепивших берег за местом впадения Москва-реки в Оку, были пришвартованы плоские железные баржи с нефтью. Меж этих монстров затерялась – заранее не знаешь, не найдешь – низко сидящая в воде барка с симпатичным деревянным домиком в окружении пирамид из крепких жестяных бидонов. Каждый бидон содержал пуд бензина и был опечатан пломбой.

Капитан перепрыгнул на борт барки и через минуту разорался:

– Бога побойтесь! Отчего цена за облака улетела?

– Остатки продаем. Скоро и этого не будет, – устало сообщил из домика на борту чей-то голос. – Не слышали, что ль: в Баку еще в августе все промыслы сожгли. Заводы встали. Нету нефти в Баку.

– Что же делать? – растерялся Евстратыч.

– Что делать, что делать? – передразнил я старого моряка. – Не тормозить! Налетай – подешевело: было рубль – стало два! Дядя Вася платит!

– Сколько брать-то, Васечка? – засуетился капитан.

– Да сколько в твою лоханку войдет без ущерба для скорости.

– Так пудов двести. Осилишь?

Еще три дня назад мне и в голову бы не пришло так шиковать. Все изменилось. Деньги жгли ляжку. Но и голову терять не стоило. Я сообразил, что капитан на радостях размахнулся.

– Урезай осетра, кэп. У тебя вместимость лодки до 12–15 человек. Нас шестеро. Каждый из нас тянет пуда на четыре-пять. Сколько получается?

Евстратыч вздохнул. Птица Обломинго мазнула его своим крылом.

– 30 пудов возьмем. 75 целковых.[1] И еще четвертной за тару.

– Держи «катьку».

Кэп с помощником споро перекидали на борт тридцать бидонов, а сколько было пустых – сдали. Лицо его выражало одновременно и радость, и тревогу. Будущее виделось в черном свете, а приобретенный на халяву запас вдохновлял. Отогнал катер задним ходом от барки. Двинулся вверх по Москва-реке.

– Капитан, а масло? – напомнил ему помощник.

– Ох, голова моя еловая, забыл. В город нужно подняться. В аптеке маслом торгуют.

– Правь к свободному месту у берега. Я сбегаю, – услужливо вызвался морячок.

«Знаю, куда ты сбегаешь, – хмыкнул я. – На телеграф. Пузану весточку отправить: встречайте гостей. Ну-ну».

Место для швартовки нашлось быстро, как только миновали торговые пристани. Уютный затончик, и тропинка наверх. За нависающим берегом, густо поросшим деревьями, виднелись привычные золотые купола и маковка одной церкви, выступающая из многочисленных каменных кокошников.

Лодка ткнулась в берег.

– Давай деньгу на масло, – невинным тоном попросил помощник Евстратыча.

– С тобой пойду. Ноги разомну. Пацаны, – окликнул я Изю и Осю. Те недоуменно переглянулись, но сообразили, что я к ним обратился. – Лично вам приказ. Саквояж стеречь!

Я кинул пухлый баул с длинной медной застежкой на колени Осе и спрыгнул на берег.

Морячок задергался.

– Пошли, пошли, помощничек.

Он спрыгнул на берег за мной. Мы двинулись в город по полого поднимавшейся между деревьев тропе. Вышли в нечто вроде сквера и через него попали на длинную прямую как стрела улицу, обсаженную зеленью с обеих сторон проезжей части. За пышными кронами прятались уютные одноэтажные домики. Тянули к небу свои шпили купола большого храма с колокольней. Патриархальную тишину рвал гусиный гогот. Пыльная улица словно вымерла. Лишь одинокий прохожий в галошах на босу ногу спешил куда-то по своим делам.

– Уважаемый, – окликнул его. – Где телеграф? И аптека?

– Вы же на Почтовой, – удивился коломенец и махнул рукой в сторону центра. – Телеграф там. Только он не работает. Как и станция. Забастовка. А аптека там рядом, в двух шагах.

Я развернулся к морячку.

– Метро закрыто, такси не содит!

– Чаво?

– Таво. Не выйдет у тебя с Пузаном связаться.

Помощник Евстратыча сделал честные-пречестные глаза: мол, и в мыслях не держал. Пыхтел вслед за мной, когда я двинулся в сторону центра, загребая пыль ногами. В конце концов, не выдержал.

– Слышь, Солдат! Много подломили в Белеве-то?

Кличке я не удивился. И сам так представился ворам. И пока в Зарядье прятался, поджидая поддельный паспорт, шлялся по трущобам в старой своей одежке – в солдатской рубахе с бурыми пятнами на вороте, штанах старинного мундирного кроя и высоких стоптанных сапогах. Мой вид никого не удивлял. Напротив, оказался в масть. В итоге, меня Солдатом и прозвали.

– Откуда такой интерес? Досужие разговоры очень вредны для здоровья, – для наглядности ткнул в шрам на горле. Отпускаемая мной борода его прикрывала пока плохо.

Подсадной от Пузана закатил глаза и поспешил увеличить дистанцию между нами. Разговор увял не начавшись.

Нашли аптеку в окружении лавок, торгующих пастилой, рукодельным мылом, фирменными горшками, кудиновским фарфором, канаватными покрывалами и узорными платками. Приобрели синие эмалированные жестяные коробки с маслом. Пошли обратно, не позарившись на местную сувенирку.

– Гляди, Солдат. Телеграф закрыт, а банк работает, – «морячок» показал мне на приоткрытую дверь каменного домика в торце Почтовой практически на самом берегу.

Банк, размером не превышавший флигель, или, если верить вывеске, небольшая общественная ссудно-сберегательная касса, утопал в яблонях и кустах малины. Немудрено, что мы его не заметили, когда вынырнули из сквера получасом ранее. Задний двор одноэтажного здания под шатровой, крытой железом крышей выходил на Москва-реку.

В голове у меня будто щелкнуло. Вернулся былой кураж. Идея с налетом на банк никуда из головы не делась. Масштаб не тот? Ну и что? Почему бы опыта не набраться? Место – лучше не придумаешь – безлюдно. Пути отхода – то, что доктор прописал: вниз по заросшему бережку проскочить, никто и не заметит. А там и на моторочку – и поминай как звали. Охраны не видно. Если только внутри сидит фараон.

– Дай-ка мне масло, – окликнул я дувшегося всю дорогу «морячка».

– Зачем? – испуганно спросил он и прижал к груди жестянку, как будто я собрался из вредности лишить его последнего.

– В кассу заскочишь. Осмотришься. Тебя как звать-то?

– Никола Мокрый, из Печатников. Нешта собрался банк на гоп-стоп взять⁈ – жизнерадостно воскликнул московский гость Коломны из породы тех, кто хуже татарина. Мой личный рейтинг в его глазах в мгновение ока поменял знак с минуса на плюс.

Я нахлобучил на его встрепанные вихры свою кепку, чтоб придать вид посолиднее. Забрал из рук жестянки с маслом.

– Я с тыла зайду. Проверю черный ход.

– Я пулей!

– Не суетись внутри. В разговоры не вступай. Зашел, глянул, вышел. И дождись, пока я за домом не скроюсь. Догонишь на тропинке.

– Сделаю!

Дурачок, что с него взять? Ему даже не пришло в голову, что я могу преспокойно спуститься сейчас к моторке и отдать команду покинуть пастиловые берега. Или пастильничьи? Или пастильные? Тьфу! Не о том надо думать.

… Внутри кассы, казалось, спали все. Трое служащих, шикарный кот тигровой масти и вся операционная деятельность. Пробуждение для последней оказалось смертельным, для живых особей – шокирующим.

– Это не ограбление, а революционная экспроприация! – заорал я с порога.

Банкиры вздрогнули, до конца не проснувшись. Кот взвился в воздух, как валерьянки хлебнул, и исчез в финансовых закромах.

– Бомба! Взорву все к чертовой матери! – поддержал меня забежавший следом Беленцов, потрясая коробкой из-под конфет с торчащим запалом.

Громкий лязг внутреннего засова, красные платки из развязанных бантов, закрывающие нижнюю половину лиц налетчиков, конфетная бомба и браунинг в моей руке убедили кассиров и заведующего, что сегодня не первое апреля, а революционный октябрь.

– Руки в гору! – нагнетал я обстановку.

– Взорву! Взорву! – талдычил свое Сашка. – Какое право имели не поддержать всероссийскую стачку⁈

«Вот отмочил, импровизатор хренов! Как бы и впрямь не учудил дурного! С него станется, с Бодрого», – крякнул я от досады, оглядел проникнувшихся виной банковских работников и успокаивающе произнес:

– Товарищ! Тут уже все всё поняли. Минируй входную дверь.

Беленцов опомнился и вернулся к исполнению наспех набросанного мною плана на берегу, когда вернулся с Николой к моторке.

– Действуем стремительно. Четко выполняем мои указания. Ося остается в лодке стеречь саквояж. Изя с револьвером залезает в кусты малины рядом с кассой и охраняет нам пути отхода по тропинке. В случае опасности – если городовой нарисуется – открывает огонь в воздух. Никого не убивать! Далее. Микола контролирует заднюю дверь и ищет дрын покрепче, чтоб ее подпереть, когда мы слиняем. Мы с Бодрым – внутрь. На все про все, не более пяти минут. И прошу тебя, студент, сдержи свои кровожадные инстинкты. Твоя задача – перекрыть миной входную дверь, чтобы все поняли: здесь были революционеры, а не какая-то шушера! Причем, так коробку привязать, чтобы она, не дай Бог, не шмякнулась на пол на глазах потрясенной публики. Забираем деньги и уходим к моторке, – таков был мой план.

Соорудив красные повязки на морды из отживших свое революционных бантов, мы ворвались в банк как заправские гангстеры. Сопротивления не встретили. Как и какой-то помощи от финансистов. Несчастные провинциальные кассиры попадали на пол и закрыли головы руками. С превеликим трудом мне удалось одного расшевелить, чтобы открыл несгораемый шкаф.

Н-да, не густо. В отделении банка не набралось и двенадцати тысяч рублей. А что я хотел? Не ждать же миллионов в задрипанной ссудной кассе?

«Что-то ты зажрался, джентльмен удачи из будущего! Раньше-то не было гроша, а тут алтын в крупных и мелких купюрах».

Свалив кредитные билеты в одолженный у Евстратыча мешок, грозно объявил:

– Внешнюю дверь не открывать, к решеткам на окнах не подходить, по залу не бегать. Как взорвется задняя дверь, тогда можно и на выход.

– А нельзя ли без взрывов, господа революционеры? – раздался с пола дрожащий голос.

– Революция и взрывы – близнецы-братья!

– Ик! – раздался звук обреченного согласия.

Сашка уже возился у задней двери. Как только я выскочил, он вместе с Николой подпер створку обрезком крепкой доски, установленной наискось по принципу полицейского запора.

– Изя! Ноги! – негромко окликнул я младшего члена команды лихих налетов.

Взъерошенный и оцарапанный, он выбрался из малинника, размахивая револьвером.

… Моторка резала гладь Москва-реки, обгоняя неспешно плывущие баржи, которые тянули кони, бредущие по берегу[2]. Излучины, мели, бесконечные петли реки, шлюзование с пребыванием в камере от 45 минут до часа – все эта речная экзотика очень скоро мне всю душу повытягивала.

– Евстратыч, – позвал я капитана в каютку на приватный разговор. – Есть место, где река близко подходит к «железке»?

– А как же! У деревни Колонец. От нее до Быково рукой подать через поля.

– Знаю я ту местность, – влез в разговор Беленцов, сидевший с нами в каютке на койке. – Дачные поселки там. Сосновые боры за железкой. И не одна станция, а еще несколько платформ. Думаешь, поезда уже пошли?

– Думаю, что нас в Москве может ожидать ненужная встреча. Без оркестров и цветов, но с волынами на кармане. Лучше перебдеть. Ты как, кэп, не испугаешься воров?

– А чего мне их бояться? Я свою работу сделал. Даже сверх плана, – хитро прищурился он.

– Вот тебе тысчонка за перевыполнение. Заявится полиция с вопросами, скажешь разбойники под револьверами заставили до Москвы отвезти. Если деньгами светить не будешь, никто тебе ничего не сделает.

Евстратыч благодарно закивал. Засунул деньги за пазуху.

– Потом надежнее перепрячу.

– Дело! Позови Николу.

Мокрый прибежал. Сунулся в каюту.

– Держи, помощник, свою мотю.

– Солдат, век воли не видать, фартовый ты казак. Возьми меня в свою банду, – взмолился Никола, пересчитав полученную от меня «косуху».

– Не получится.

– Нуууу… – заныл.

– Руки с мылом не моешь, портянки не стираешь. Бацилла ты ходячая, а не человек.

– Эээ…

– Ступай, пацанов позови.

Прибежали. Ося, давно вернувший мне саквояж, просунул голову в каюту.

– Звал, дядь Вась?

– Отставить «дядю». Сейчас дуван дуванить стану, награбленное-экспроприированное делить. Мелкие, придумали, что с деньгами делать?

Парни зачесали в затылках и ничего путного не родили. Лишь отказались пока брать свою «мотю».

– Ладно. Держитесь меня. Что-нибудь порешаем. Ты-то, Бодрый, берёшь положенное?

Беленцов молча протянул руку.

На следующий день, ближе к обеду, добрались до деревни Колонец. Евстратыч приткнул лодку к топкому берегу, за которым расстилалась мокрая низменность, переходящая в убранные поля. Чтобы ее можно было пересечь, деревенские набросали нечто вроде гатей.

Моя банда спрыгивала в чавкающий черный ил. С проклятьями в мой адрес вырывала ноги из вязкого плена и выбиралась на более сухой участок.

– А ты куда собрался? – притормозил вознамерившегося спрыгнуть на берег посланца Пузана. – Тебя к лодке приставили? Вот и плыви до Москвы. Бензин охраняй.

– Зачем, Солдат, фордыбачишься? – жалобно промямлил Никола Мокрый из Печатников.

Не удостоив его ответом, я оттолкнул ногой моторку.

– Прощевай, Евстратыч! Семь футов под килем! И не гони особо. Спешить тебе теперь некуда.

Капитан понятливо кивнул и развернул лодку против течения. А мы потопали через широкое поле по кривой тропе, окруженной чертополохом. Путь наш лежал к «железке», которая, судя по доносившимся издали паровозным гудкам, внезапно очнулась от забастовочной спячки.

«Как бы Беленцов тоже не очнулся и не вспомнил про пистолет в кармане», – с тревогой подумал я и сунул руку в свой, нащупывая рукоятку браунинга.

Забыли поставить лайк? Так все плохо? Подайте, люди добрые, на пропитание, бывшему… гммм… историку на день историка)))

[1] Цена на бензин в момент топливного кризиса 1905 г. неизвестна. Но в 1908 г. она варьировалась в диапазоне от 2,5 до 4.75 ₽ за пуд в зависимости от сорта (1-й сорт с удельным весом 0,700, «специальный» с уд. весом 0,720 и 2-й сорт с уд. весом 0,725), среднеоптовая цена – около 2 ₽ Один пуд – это чуть больше 21 литров. Получается, цена за литр бензина 1-го сорта, который взял капитан лодки, составляла 12 копеек. Позднее, когда промыслы заработали в полную мощь, цена опускалась до 58 копеек за пуд.

[2] Вплоть до самого конца XIX в. на Москва-реке было организовано туерное судоходство. По дну была проложена цепь, которую мотали машины, вытягивая баржи. Не выдержало конкуренции с коноводными артелями.

Глава 10

Шайтан на гайтан

Свобода, завоеванная революцией – это когда все лупят друг друга без разбора. Часто – до смерти.

По крайней мере, такое впечатление складывалось у меня, когда я после возвращения в Москву знакомился с газетами, которые словно обрели второе дыхание от дарованной свободы слова. А от свободы собраний народ вошел в такой раж, что не успевали хоронить. То Михалин, дворник из крестьян, проломит стальной трубой голову молодому революционеру Бауману. То толпа озверевших охотнорядцев набросится на нескольких господ в красных галстуках и забьет их до смерти. То рабочие Рогожской заставы накинутся на воровские притоны района и излупят воров на глазах у прибывшей драгунской команды. Причина? Одного из их товарищей избили из-за крупного выигрыша на бильярде. Собралась толпа мстителей, тысяч десять, и разнесла ночную чайную. Случилась перестрелка между ворами и рабочей дружиной.

Про городовых я вообще молчу. Что с ними только не творили! Стреляли, брызгали в лицо кислотой, резали, исподтишка кололи штыками. Редким мужеством нужно было обладать, чтобы стоять на посту, вооруженным стареньким «Смит-Вессоном», и каждую минуту ждать пули, ножа или еще какой смертельной неприятности.

А еще новости с юга о еврейских погромах…

Куда катится мир?

О случившейся в нем великой перемене, мы узнали, когда добрались до железнодорожной платформы на Рязанской железной дороге, прозванной в народе Ильинской по имени местного владельца, инженера-путейца и торговца дачными участками. «Манифест 17 октября», как сверхзвуковая ракета с кассетным боеприпасом, пронесся над городами и весями России и накрыл всех поголовно. Свершилось! Царь уступил стачке. Революция восторжествовала. Парламентской монархии в Империи – быть!

Около станции было людно. «Чистая публика» с окрестных дач толпилась на и вокруг платформы. Ждали свежих газет из столицы. И ликовали. Дамы в шляпках, пузатые господа в котелках, студенты и гимназисты, инженеры в фуражках с молоточками и прожигатели жизни в канотье – все пребывали в крайней степени восторженной экзальтации. Кричали, что-то бессвязно друг другу рассказывали, обнимались, целовались с незнакомыми и соседями по дачам. Публика «нечистая», обслуга, работавшая на окрестных дачах, поддавшись общему настроению, тянулась в церковь в двух шагах от станции, чтобы поставить свечку за здравие будущей Государственной Думы. Никому и в голову не могло прийти, что свечку стоило бы поставить за упокой – за упокой сытой беззаботной жизни. Быть может, именно об этом думал одинокий крестьянин, сидевший на облучке телеги. Или взял да пообещал себе: дайте срок, и до ваших глоток доберёмся! Или, напротив, ни о чем не думал и лишь удивлялся, чего все так переполошились. Его повозка стояла на другой, безлюдной стороне от путей, на недачной. За деревянным забором, ограждавшим узкий перрон и «чугунку». Этот забор и рельсы, уходящие вдаль, словно делили Ильинское пополам на мир пира и мир выживания, и никогда им не сойтись вместе, как полярным полюсам…

(Быково, Ильинская – пара верст. С одной стороны дачи и сосны, с другой – деревня и поля. И всех ждет 17-й год)

С трудом протолкавшись к кассе, мы купили билеты на ближайший пригородный поезд. Ждать его долго не пришлось. Вскоре мы тряслись в вагоне, приближаясь к Москве.

Беленцов сошел с поезда раньше, на одной из дачных платформ. Пожал на прощанье мне руку.

– Вам, Командор, нужно обязательно познакомиться с моими старшими товарищами, особенно с Володей. Очень решительный. Вы похожи.

– Подпольщик?

– Да. Володя – это не имя, а партийная кличка.

Конечно, я был не в том положении, чтобы сейчас читать нотации Бодрому. После наших похождений – и осуждать революционное подполье?

… Столица встретила нас еще большим, чем в Ильинском, всеобщим ликованием, граничившим с помешательством. Толпы праздношатавшегося люда заполняли улицы, переулки и бульвары. Всеобщее братание. Красные флаги. Исчезнувшая как класс полиция (что нам на руку). Казалось, вся Москва позабыла о хлебе насущном, забила на работу и предпочитала митинговать или вливаться в шествия и стихийные демонстрации непонятно во имя чего. Извозчик с трудом провез нас на площадь у Биржи. Там, на углу со Старопанским переулком, возвышалось модерновое здание банка Товарищества Рябушинских, которое, если верить их рекламе, предлагало в аренду «безопасные ящики».

В банк нас пустили со скрипом. Уж больно непредставительный вид мы имели, особенно, пацаны. Но уговорили. И с ящиком нам подфартило.

– Все, буквально все заняты, – объяснял нам бородатый клерк с пышной шевелюрой, расчесанной на прямой пробор. – Вам повезло. Буквально час назад один освободился.

Ага, «повезло». За два «петуха», вложенных в мой паспорт. Впрочем, чему удивляться? В эпоху социальных катаклизмов люди всегда бегут прятать свои денежки – кто в банк, кто в сад с банкой и лопатой.

Освободившись от тяжкого неправедного груза, надежно его пристроив, вздохнул с облегчением. Выдал пацанам по две сотни на разгуляй, строго наказав особо не шиковать, деньгами не светить и, главное, держать язык за зубами.

– Имейте в виду. То, что нас на горячем не прихватили, – это ничего не значит. Слухи пойдут, и полиция мигом нас сцапает. На одно лишь уповаю: сыскарям нынче не до нас.

Это предположение полностью подтвердил Пузан, когда мы навестили его в трущобах. Его берлога была завалена разного рода дорогой «рухлядью», а сам главвор был взвинчен до крайности. Весь на кураже, как я недавно, он заразился всеобщим душевным подъемом. «Свобода» открыла ему невиданные перспективы. Глаза горели, руки подрагивали, энергия била через край. Гигантская, как нам казалось, сумма денег, его доля, которую мы вывалили на стол, впечатлила, но не поразила. Куда более его занимали будущие барыши. Даже обидно стало, если честно.

– Где Мокрый?

– В кругосветку пошел, – усмехнулся я в ответ.

– Ты чо⁈ Пописал моего человека⁈

– Успокойся, Пузан. Все норм с твоей шавкой. Скоро доплывет до златоглавой. Где мой второй паспорт?

Человек-мышь смешался.

– Тут такое дело… Задерживается твоя ксива. Сам понимаешь, дороги долго не работали. Не кипишуй. Усе буде!

– Хорошо. Связь – через Осю и Изю.

– Съезжаешь от нас? А еще поработать? Дел выше крыши. Только успевай поворачиваться.

– Договор был на одну работенку. Я свой уговор выполнил. Ты пока нет.

– Не дави мне на гланды, – ощерился Пузан. – Сказал же: все будет. Что, решил соскочить?

– Мне и соскакивать не нужно. Говорил же тебе: я не вор.

– Грех воровать, да нельзя миновать!

– Можно, Пузан, можно, – не очень уверенно ответил я.

Почему «не очень»? Да потому, что, хоть я нынче при деньгах, но не то чтобы «Ах!». Непонятно, во что обойдется мне загранпаспорт, но пару-тройку тысяч, уверен, придется выложить. На что-то нужно еще прожить до отъезда. И билеты на пароход бесплатно не раздают. А еще поинтересовался в банке насчет курса. Условно доллар котировался к рублю один к двум. И рубль ожидаемо падал. Парижский перевод в 100 рублей на Россию стоил теперь 262 франка против 266, а берлинский – 213 марок вместо 216. Точной цифры по американской валюте клерк мне не сообщил из-за разницы во времени, но тенденция понятна. Заявиться в Нью-Йорк с пятеркой «косых» баксов на кармане – тухловатая стартовая площадка.

Но и торопиться не стоит. Нужно передохнуть, найти себе приличную квартирку, прибарахлиться для солидности и осмотреться. Идея с налетом на московский банк и правда сырая и требует тщательной проработки. И надежной команды. Пузан вышел у меня из доверия из-за своего подсыла.

Распрощавшись с главвором, отправился на Пречистенку. И долг, в конце концов, нужно Плехову отдать, и хотелось в тех краях подыскать себе берлогу. Уж больно мне глянулся райончик. Тишина, спокойствие, домики, как на подбор, уютные и приятные этакой патриархальной московской простотой. И с водопроводом и канализацией, а не с выгребными ямами во дворах. Прихватил с собой Изю, чтобы не терять связь. Осю отпустил к тётке, строго еще раз наказав не разбрасываться деньгами и помалкивать.

Воспользоваться помощью четы Плеховых в подборе жилья оказалась идеей на сто миллионов. Главной скрипкой, моим ангелом-хранителем, выступила Антонина Никитична. Выросшая в арбатских переулочках, она знала здесь всех и вся. И тут же предложила наиболее подходящий вариант неподалеку от собственного дома. В Мансуровском переулке.

– Васенька! Ты не представляешь, как тебе повезло. Гмм… Ну, если только ты не суеверен… Как бы тебе объяснить потактичнее. Есть у меня старая знакомая, моя бывшая учительница Марья Ильинична. Всю жизнь проработала в женском училище на Зубовской. И – ты не поверишь – без ума от молодых мужчин. «Надоели мне за годы работы сопливые гимназистки хуже горькой редьки», – так она любит говаривать.

– Так в чем заковыка, не пойму? – напрягся я, живенько так представив, как морщинистая старуха домогается молодого комиссарского, то есть моего, тела.

– Домик у нее замечательный. И разделен на две половины. В большей она живет со своей собачкой. А меньшую – на два уличных окна – сдает внаем приличным холостякам.

– Да что ты ему голову морочишь и ходишь кругами! – вмешался Антонин Сергеевич, уже получивший от меня должок (брать не хотел, пришлось уговаривать). – Прямо скажи, как есть: ее бывший квартирант – самоубийца!

– Ой! – покраснела м-м Плехова. – Ну нельзя же так – прямо в лоб!

– Так в чем проблема-то? – искренне удивился я. – Полы от крови не отмыли?

– Как? – хором воскликнули Плеховы. – Тебя совершенно не волнует жить в доме повесившегося?

– Не-а! – по-простецки ответил.

Эка невидаль! Знали бы дорогие мои супруги, чего я на войне навидался и сколько раз доводилось спать в окружении мертвецов. А «порченая» квартира? Да плюнуть и растереть!

– Тогда немедленно идем к ней, к моей любимой учительнице! – Антонина Никитична, как всегда, была скорой на подъем. – Лишь бы ее Мусечка тебя приняла, – я вздёрнул брови, и она пояснила. – Мусечка – это померанский шпиц, девочка. Очень любит мужчин. Всегда к ним ластится. Но иногда находятся такие, которые вызывают у нее приступ злобы. С подобными типами Марья Ильинична не желает иметь дела. Считает, что ее собачка чувствует плохих людей.

По красной линии Мансуровского переулка, в самом его начале, вытянулись в ниточку крепкие заборы и несколько каменных особнячков и добротных деревянных одноэтажных жилых домом с пятью окнами, выходящими в переулок. За этими заборами прятались от взглядов зевак небольшие дворы, стиснутые дровяными сараями. Нужный мне дом выделялся фигурным ограждением невысокой шатровой крыши. Следующий по переулку дом был попроще. Над ним возвышался брандмауэр доходного дома.

Бывшая классная дама Усачевско-Чернявского женского училища от человеколюбивого общества выглядела потрясающе для своего возраста. Круглощекая бойкая улыбчивая женщина, следившая за своим внешним видом, несмотря на свои 77 лет. Такая классическая сверхзаботливая бабушка, если бы у нее были внуки. Договорился с ней моментально, пройдя на ура боди-контроль у Мусечки. Получил за пятнадцать рублей в месяц три приличные комнаты – спальню, столовую и кабинет. В последнем я тут же решил сделать себе мини-качалку, вспомнив о своей давней страсти к гирям.

Не успел я распрощаться с м-м Плеховой и Изей, который теперь знал, где меня искать, Мария Ильинична принялась меня наставлять:

– Вам нужно, Василий, сменить стиль. Вот вы сказали про гири! Ах, физкультура – это так прекрасно! И соответственно вам нужно что-то спортивное. Что-то более подходящее к вашей кепке и вашим прекрасным ботинкам. Гамаши, например со свободными брюками. И обязательно норфолкский твидовый пиджак с заплатами на локтях.