Текст книги ""Фантастика 2025-162". Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Greko

Соавторы: Василий Головачёв,Геннадий Борчанинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 235 страниц)

«Что ты врешь себе-то, Вася? – внутренний судья был беспощаден. – Просто признайся, что загулял, загудел, слетел с катушек. Или… Или я поддался общей атмосфере? Это же какая-то занемога вокруг, всеобщее помешательство! Буря! Пусть сильнее грянет буря! Ага! Грянет, ожидайте».

… На простор речной волны не выплывали, а выносились с диким ревом моторные лодки – Васьки Девяткина челны размером в 29 футов. Бензиновые четырехтактные «Лесснеры» завывали на повышенных оборотах. Три длинные лодки, способные вместить 12–15 человек, неслись вперед, в сторону Воробьевых гор, практически пустыми. Стартовала первая на Москва-реке скоростная гонка на воде без применения мускульной силы.

Лучи солнца рассыпали бриллиантовые брызги на расходящихся в стороны волнах. Ветер трепал флаги московского яхт-клуба на корме, бил в лицо участникам гонки, безуспешно пытаясь выгнать хмель из пьяных голов или затолкать обратно в раззявленные глотки восторженный рев. Банда саврасок без узды, потеряв за три дня несколько бойцов, продолжала свой «забег бесчинств» имени Дениса Давыдова, организованный мною, вашим непокорным слугой.

Конечно, назвать «челны» моими было полным враньем. Лодки принадлежали Московскому императорскому яхт-клубу. Даже в организации гонки главная роль принадлежала не мне (я лишь подал идею), а спорту и… алкоголю. Василий Николаевич Шустов, конькобежец, яхтсмен и один из владельцев вино-водочного Торгового дома, оказался страстным фанатом моторок. С ним договорились быстро – после того, как банда саврасок изрядно опустошила запасы буфета яхт-клуба на Болотном острове. «Шустовский cognac», «Зубровка», «Спотыкач», «Запеканка», «Ерофеич», «Рижский бальзам», «Мандариновая» – весь ассортимент недолго продержался перед нашим нашествием.

Переговоры в кирпичном доме на самой Стрелке проходили, как принято писать в газетах, «в теплой и дружественной обстановке». Бокалы звенели. Раздурачившиеся савраски то и дело принимались петь наш гимн «Бабушка», предоставив мне уговаривать спиртового короля России нарушить Устав яхт-клуба, ратовавшего за упорядочение движения на водном пространстве Москвы.

– Ты пойми, тезка, – уговаривал я Шустова, – правила для того и существуют, чтоб их нарушать.

Василий Николаевич посмеивался и попивал чаек. Он хоть и торговал алкашкой, но сам ею не злоупотреблял. Как ни странно, вся семья Шустовых больше налегала не на дегустацию своей продукции, а на спорт. Старший брат, Сергей, был чемпионом по академической гребле 1892 года. Мой собеседник – трехкратный серебряный призер России по конькам. И очень азартный. На то и был расчет.

– Сколько можно выжать из ваших лодок?

– Быстрота хода? – задумался Шустов. – Верст до двенадцати[1].

– Вот! Если мы с тобой, Василь Николаич, не договоримся, придется нам, как планировали изначально, нанимать тихоходы Крынкина. А это, как сам понимаешь, совсем не тот коленкор.

Катера Крынкина, хозяина панорамного ресторана на Воробьевых горах, ежедневно в навигацию ходили от Болотной площади до пристани напротив Лужников. Когда я предложил савраскам организовать гонки по воде и мы добрались до стоянки водного такси, моему разочарованию не было предела. Ну какие, нафиг, гонки на мини речных трамвайчиках под парусиновой крышей? Ни нужной скорости, ни понимания в глазах капитанов. И тут Бодрый, в миру – Сашка Беленцов, увлекавшийся конькобежным спортом до знакомства с Робким, вспомнил про Шустова, с которым неоднократно тренировался.

– Конечно, если мы не договоримся, – блефовал я на полную катушку, – придется вернуться к варианту с Крынкиным. Уж он-то мимо такой идеи не пролетит. Реклама!

– Это – да! Степан Васильевич своего не упустит, – согласился со мной Шустов и внезапно сдался. – Эх, с вами не видать мне звания Командора клуба! Семь бед – один ответ, рискнем! Но за штурвал я вас не пущу!

– И в мыслях не было! Только на борт!

Какой там штурвал⁈ Знал бы Василий Николаевич про наши похождения за прошедшие три дня, он бы и разговаривать со мной не стал. В первый день по выходу из «крытки» местного значения (меня таинственным образом, сиречь за немалую взятку, отпустили вместе с золотой молодежью), мы проспали до вечера в шикарной квартире Робкого, на Тверской, а потом начали «забег бесчинств», вчерне согласовав его программу и единогласно избрав меня Командором, а прославленного гусара-поэта святым покровителем.

Сперва отправились ужинать в «Прагу», оккупировав большую угловую террасу на третьем этаже, еще не накрытую известным всей Москве куполом, но уже усеянную колоннами. Савраски порывались затеять свои обычные игры, но я был неумолим.

– Рано! – охлаждал их пыл Командор в моем лице.

Но потом сжалился. У монументального ресторанного швейцара, облачённого в сияющую золотом пелерину и треуголку с перьями, были приобретены американские предохранители из рыбьего пузыря, специально для мужчин (по 2,5 ₽ за штуку). Их наполняли шампанским и метали с террасы на Арбатскую площадь, норовя зацепить городового. Тот заливался в свой свисток и грозил нам кулаком. Водные бомбы взрывались, приводя саврасок в неимоверный восторг. Чтобы городовой не лопнул от злости, в перерывах между полетами надутых презервативов на мостовую сыпались золотые червонцы.

– Это революция! – вопил Робкий и все порывался поведать мне, как он пытался год назад примкнуть к группе эсеров-подпольщиков.

«Куражьтесь, куражьтесь, великовозрастные детишки! То ли еще будет!» – веселился я в душе, энергично накачиваясь елисеевской мадерой.

Вечер, вернее, глубокую ночь, мы завершили в «Комаровке», в извозчичьей чайной у Петровских ворот, где торговали из-под полы не «монополькой», а гамыркой, то есть разведенным спиртом. Его и подавали в липких пузатых чайниках. Махорочный дым, матерная брань, вонь от смазанных сапог лихачей, скрип механического оркестриона – и эстетствующие начинающие литераторы, разглагольствующие о новых культурных тенденциях. Я притащил туда своих саврасок «для контраста». После ухи на шампанском, филе нике с крокетами, судака бордлез, пом демеранш в фешенебельной «Праге» жареные в раскаленном фритюре пирожки размером с мизинчик под разбадяженную спиртяшку – самое то. Молодежь прониклась и клятвенно пообещала продолжить традицию.

Вопрос был лишь в том, вспомнит ли кто-нибудь о своем обещании после того, как мы надрались в зюзю? Ведь мы так и не смогли сообразить, когда очнулись далеко после полудня, откуда в квартире Робкого оказалось столько неизвестно откуда взявшейся мебели? Ею были заставлены все комнаты. И многие предметы уже были использованы по прямому назначению.

– Наверное, мы решили, что нам не хватает спальных мест? – предположил Робкий, с недоумением разглядывая счета из мебельного магазина.

– Тебя как звать, Робкий?

– Ростислав я. Мудров. Я с Оки в Москву приехал, – зачем-то уточнил этот Митрофанушка, не оправдавший посыла, заложенного в фамильное прозвание.

– Чем папаша занимается?

– Купец 2-й гильдии. Торгует всем понемногу.

– Ну, тогда считай, что ты приобрел торговые образцы для расширения семейного бизнеса. Черт с ними, с мебелями. У тебя карты есть?

– Конечно.

– В соседней комнате спит парочка самых слабых. Их потребно наказать. Сделаем так…

… Бодрый, он же Беленцов, открыл глаза, но вокруг была кромешная тьма. Разбудили его, как ни странно, громкие голоса картежников, с азартом резавшихся в преферанс.

– Семь пик! – раздалось чуть ли не над ухом юнца.

– Кто не вистует, тот не пьет шампанского. Вист!

Саша узнал этот голос. Командор! Его хрипотцу ни с чем не спутать.

«Но почему я ничего не вижу? Как можно играть в карты в такой темени?»

Бодрый почувствовал, как по телу побежали мурашки.

– Ааааа! – завопил он что есть мочи.

– Ты чего орешь? – спросил я строго. – Не видишь, что ли, у нас игра! На интерес, а не на щелбаны.

– В том-то и дело! – попытался объяснить Беленцов рыдающим шёпотом. – Я действительно ничего не вижу. Я ослеп!!!

– Робкий! Открой шторы. Этот многомудрый гимназист так ничего и не понял.

Солнечный свет ворвался в комнату внезапно, заставив Бодрого зажмурить глаза. Осторожно приоткрыл один, следом второй. Рядом с кроватью стояли его собутыльники и весело скалились.

– С вами программа «Розыгрыш»! – громко сообщил я честной компании.

… Утро следующего дня началось с очередной проделки. Далеко не такой безобидной, как накануне. Разбудил меня бледный и трясущийся Беленцов.

– Отстань, противный, дай поспать!

– Там! Там…

– Отвянь!

– Там белый медведь!

– Что⁈ – я взлетел над кроватью, поняв, что прошедшая ночь не запечатлелась в памяти даже урывками. – Решили меня разыграть? Это привилегия Командора, смею напомнить.

– Никто вас, уважаемый Василий Петрович, не разыгрывает. Сами полюбопытствуйте. Только осторожно.

Посмотрел. Ужаснулся. В соседней комнате картина как с конфетной обертки «Мишка на Севере». Медведь спал, уткнув черный нос в мохнатые лапы. Рядом валялись пустые бутылки из-под венского лагера от хамовнического завода. Противно воняло зверем и кислым духом пивных дрожжей.

Что-то забрезжило в гудящей голове. Я сделал полшага в комнату и осторожно подхватил с пола целую бутылку. Ретировался, притворив створки. Открыл. Выдул бутылку в три присеста.

– У нас двоих не хватает, – трагическим шепотом сообщил мне Бодрый, которому бодрости, как и смелости, не хватало как манны небесной.

– Робкий?

– На месте, а также…

Закончив с перечислением найденных в квартире, он с надеждой уставился на меня.

– То есть отсутствуют Петя и Семен? – я почесал щеку. – И что тут такого?

– А вдруг их медведь задрал⁈

– Ты где-то видел человеческие скальпы, оторванные руки или, на худой конец, лужи крови?

Беленцова тут же вырвало. Хорошо, хоть не испачкал комнатную обстановку, а воспользовался вазой кузнецовского фарфора. Эстет, ёксель-моксель!

– Вы чего шумите? – нарисовались из соседней комнаты Робкий и еще парочка саврасок. Не из той, где дрых медведь, а из другой.

– У нас проблема! Пропали Петя и Семен, – индифферентно известил я свою банду.

– Нашли проблему! Мы же их вчера в Питер на поезде отправили. В дупель пьяных.

– Обоих? Жениться?

– Почему жениться? На охоту. В Африку.

Я сообразил, что со мной сыграл злую шутку киноштамп. Хотя… Стопроц, и отправка в Питер, и медведь в соседней комнате – это все мои подражания будущим комедиям. Ага, вместо «Мальчишника в Вегасе» мы сняли вчера очередную серию «московского озорного гуляки». Но причём тут охота? Или эти гады решили теперь меня разыграть?

– Так! Боец золотой роты Робкий! Доложите обстановку по порядку. Что вчера было?

– Командор! Действовали строго в соответствии с вашими указаниями. Когда Петя и Семен пали в борьбе с Бахусом, мы отвезли их на вокзал и погрузили в спальный вагон. Вы предложили вложить им в карман записку, что они кровью поклялись отправиться на сафари и привезти нам львиные шкуры. Вопрос лишь в том, продолжат ли они свое путешествие. Далее вы заявили, что остальным не по-товарищески уклоняться от охоты. И тогда мы отправились в зоосад…

«И зоопарк тоже я⁈» – так и хотелось мне закричать.

Взмахом руки прервал доклад подозрительно свежего Мудрова и начал одеваться. Из карманов посыпались пачки денег.

– А это откуда?

– Так я же и докладываю. Мы поехали в зоосад на Пресне. Выбрали клетку с белым медведем. Вы предложили на спор, что войдете в клетку и выведите зверя. Все поставили против вас, уж простите. Кто же знал, что вы так элегантно решите проблему?

– И как я ее решил? – местами приободрился я, а местами сам от себя прифигел: северный медведь – самый свирепый хищник, а вовсе не ласковый Мишка с балалайкой.

– С помощью венского пива. Вам, наверное, смотритель подсказал. В общем, вы вошли в клетку к медведю. Выпили с ним пол-ящика хамовнического, а потом мы пошли гулять по городу.

– С медведем⁈

– А как же-с! Вы нам заявили, что нужно уважить предрассудки иностранцев. Мол, в Европах считают, что в Москве медведи спокойно разгуливают по улицам.

– Куда только полиция смотрела! И смотритель!

– Смотрителя мы подкупили. А полиция разбегалась и пряталась в подворотнях.

– Понятно. Нужно завязывать со столь активным отдыхом. Переходим к водным процедурам.

Так мы и оказались в Московском Императорском яхт-клубе, оставив медведя досыпать в квартире Робкого.

… В гонках, когда вы не член команды, главное не победа, а участие. И чествование победителя. Выигравший экипаж был облит шампанским, которое я специально энергично потряс. И упоен до положения риз все в том же клубе, благо, что шустрый Шустов срочно подтянул алкогольный припас в местный буфет.

Когда закончился свежий подвоз, мы решили немного проветриться и пройтись по бульварам. Капитан-победитель Евстратыч, размазывая счастливые сопли от долбанувшего в нос удельного вина «Абрау-Дюрсо», вызвался нас перевезти на другой берег, чтобы нам не пришлось бить ноги, выбираясь со Стрелки на Пречистенку. Сказано-сделано: переправа прошла без потерь, невзирая на острую алкогольную интоксикацию у шкипера.

Распрощавшись с ним как с лучшим другом, мы двинулись с песнями в сторону бульвара. Оттуда звучали звуки духового оркестра и людской гомон, прерываемый истеричными криками. На Пречистенском бульваре кое-какие несознательные личности пытались устроить импровизированный митинг. Парнишка в отглаженном студенческом мундирчике, обнявшись с фонарным столбом, выкрикивал в прогуливающуюся чистую публику революционные лозунги. Как ни странно, его кое-кто слушал. Но большая часть стекалась к тому месту, где выступал военный оркестр. Гремели литавры, красные от натуги трубачи, надувая щеки, выдували медь, капельмейстер в парадном офицерском мундире размахивал руками в белых перчатках, а хор певчих из тридцати солдат исполнял энергичную заводную песню.

Ой-ра, ой-ра-ра,

Люблю Ваню-молодца.

Ой-ра, ой-ра-ра,

Любит Ванечка меня

Мне послышалось что-то знакомое в мелодии этой польки, но неистовое «ура!» слушателей сбило меня с мысли. Или виной тому был все тот же шустовский cognac?

Капельмейстер развернулся к толпе. Прижал руку к сердцу.

– Еще, еще! Бис! Ура! – не утихали бульварные фланеры и фланерши.

Наша компания протолкалась в первые ряды.

Оркестр снова:

– Ой-ра! Ой-ра!

Перестань ты, соловейко,

У садочке щебетать.

Меня бабушка учила

Польку-ойру танцевать.

– Не то вы, братцы, поете! – заорал я что есть мочи, пытаясь перекричать всеобщее «У-ррра-а-а!», когда смолк хор.

– Что же, по-вашему, нам следует исполнять? – вежливо поинтересовался у меня капельмейстер, слегка морщась от того, что некий пьяный господин мешает ему наслаждаться всеобщим восторгом.

– Ойся, ты ойся, ты меня не бойся! – твердо и глядя прямо в глаза офицеру ответил я.

– Казачью плясовую? Здесь? В Москве казаков не жалуют. Да и оркестр почти не нужен, только хор, барабаны и хлопки от публики.

– Слабаки! Неужто революционеров испугались⁈

– Почтеннейший! Вы разговариваете с офицером русской императорской армии!

– Так докажите!

– Вашбродь! – окликнули капельмейстера солдаты-хористы. – Песни ведь похожи. Правда, только зачином. А по смыслу-то «Ойся!» куда боле к лицу военному человеку!

– А хлопки? – уже сдаваясь, уточнил офицер.

– Хлопки – будут! – заверил я и бросился к своей банде саврасок. Инструктировать!

– Орай-да-райда, орай-да-райда, орай-да-райда, о-рай-да, – весело затянул хор.

Мы подхватили, отбивая ритм ладонями. Кое-кто из толпы, не разобравшись, нас поддержал. Нашлись знатоки, кому казачья лезгинка оказалась знакома, и они попытались освистать оркестр. Я громко крикнул:

– Кому не по нраву – в морду получит!

Главный запевала хора чистым звонким голосом повел, а хор подхватил с третьей строки:

На горе стоял казак – он Богу молился.

За Россию, за Царя низко поклонился.

Ойся, ты ойся, ты меня не бойся.

Я тебя не трону, ты не беспокойся…

Не знаю, что на меня вдруг нашло. Я выхватил из рук Робкого трость с модерновым набалдашником, с которой тот не расставался, сунув ему вместо нее сверток с выигранными деньгами. Вступил на свободный пятачок перед небольшой сценой, занятой оркестром. Положил трость на плечо, удерживая ее кончиками пальцев, как шашку, и пошел по кругу, медленно перебирая ногами с практически закрытыми глазами.

Я начал танцевать, как когда-то танцевал мой дед, а до этого его отец и, наверное, мой прапрадед. Клоун, могли бы подумать зрители, у которого вместо шашки тросточка, на ногах ботинки, а не мягкие сапоги без каблука и на голове не папаха, а соломенное канотье. Нет, ошибочка вышла, господа хорошие! Это не Вася Девяткин степенно двигался, гордо выпрямив спину и выпятив подбородок, постепенно ускоряясь, а все ушедшие поколения хоперских казаков. Откуда-то во мне родилась странная легкость и понимание, как перебирать руками и вращать кистями, чтобы трость закрутила передо мной сложные восьмерки. Или как, уперев трость в землю и навалившись на нее обеими руками, выделывать вокруг нее сложные коленца. Я ничего не видел вокруг себя. Не слышал рева толпы. Зато в ушах гремел четкий ритм, выбиваемый ладонями и барабаном. И я растворился в этом безудержном ритме, лишь позволяя себе время от времени выкрикнуть «Ойся!», хотя так не принято танцующему…

Музыка, песня – все оборвалось внезапно, неожиданно. Я застыл, тяжело переводя дух.

– Любо! – вдруг раздался громкий казачий клич откуда-то с проезжий части.

Моя голова развернулась сама собой. Ко мне шагала группа казаков, распугивая случайных зевак. Их лошади остались около ограды бульвара под присмотром самого молодого. Он тянул шею, не обращая внимания на то, как кони принялись нагло обрывать зубами листья с бульварных кленов.

– Любо! – снова крикнул казак с погонами младшего урядника. – А с шашкой могешь⁈

– Могу! – кивнул я на пьяном кураже. А про себя добавил: «если уши уцелеют».

– Только шашки у тебя – нема! – хмыкнул унтер и развернулся к оркестру. – Солдатики! Братики! Повторите? Уважьте тех, кто на полях Маньчжурии с вами кровь проливал.

– Давай, давай! – завопили мои савраски, и публика их поддержала.

Капельмейстер выкобениваться не стал. Вальяжно махнул рукой в белой перчатке.

– Орай-да-райда, орай-да-райда, орай-да-райда, о-рай-да…

Казак постукивал в такт подошвой своего ичига, поджидая момента, когда вступить. Шашка уже лежала у него на плече.

Вот он сделал первый шаг. Поймал ритм. Подшаг вперед, назад, еще. На носочках. Переворот. И… Эх, закрутилась шашка, затанцевала – да так легко, будто не полоска опасной стали, а веревочка. Замелькала, как привязанная, вокруг казацкого тела, над высокой папахой на глазах остолбеневших зрителей.

Я до боли отбивал ритм ладонями или принимался свистеть в два пальца.

– Товарищ! Товарищ! – схватил меня за плечо какой-то студент из тех, кто раньше пытался толкать речь с фонарного столба. – Вас казаки слушают, открыв рот. Договоритесь с ними, чтобы они нас, эсдэков, поддержали.

– А ну, пошел отсюда, – сердито закричал на него внезапно вынырнувший из толпы городовой в белом парадном мундире. – Не мешай людям отдыхать, леволюционер хренов.

Ох, зря мне попался на глаза полицай. Ох, зря! Мой взгляд был прикован к его шашке на левом боку. Сам себе не веря, я протянул руку к «селедке»:

– Дай!

– Вы что, господин! Как же-с можно⁈ Табельное!

– Дай! – зарычал я, теряя контроль.

– Не положено!

Городовой засвистел пронзительно в свисток, одновременно отталкивая мою руку, вцепившуюся в эфес. Все вокруг шарахнулись в стороны. Прибежали еще полицаи. Скрутили мне руки и потащили в участок в Штатный переулок. За нами ломанулась толпа – мои савраски, казаки, случайные прохожие. Шум нарастал, свистков прибавилось.

«Только не хватало, чтоб из-за меня в Москве началось вооруженное восстание! Пронеси, Господи, не допусти!» – молился я всю дорогу до Пречистенского полицейского дома.

… – Итак, вы предупреждены о последствиях повторного причинения безобразий, – втолковывал мне частный пристав после недолгого разбирательства и оформления моей подписки.

– Я осознал, господин офицер. Больше не повторится, – повинился я искренне.

– Чтоб вы знали. Если бы казаки за вас не вступились, простым протоколом вы бы не отделались. Но сейчас не то время, чтобы полиции ссориться с казаками. Грядут серьезные беспорядки, на фоне которых ваши уличные проделки покажутся детскими шалостями.

– Да я… Я же не нарочно. Просто хотел показать, как с шашкой танцевать. Клянусь! Ноги моей больше не будет на бульваре.

– Все вы так говорите в полицейской части, – вздохнул пристав. – Ладно. На этом закончим. Осталась лишь маленькая формальность. Назовите мне людей из числа благонамеренных домовладельцев, кто сможет подтвердить вашу личность. Без этого, коль у вас паспорта нету, я вас отпустить не могу.

– Просто назвать? – с надеждой на благоприятный исход уточнил я.

– Конечно, нет. Далее вы в сопровождении двух городовых проследуете к этим лицам, а уж только потом, когда все формальности будут соблюдены, будете свободны.

Вот это и называется – поплавали на моторных лодочках!

[1] Честно признаться, невпечатляющая скорость для того времени. В международных гонках по воде «Harmsworth Trophy», проводимых с 1903 г., рекорд (правда, незасчитанный из-за формального протеста) установили французы в 1904 г. – 42.63 км/ч. В 1905 г. лорд Монтегю победил со скоростью 15.48 миль в час.

Глава 6

Сделка с самолюбием

Любой правильный полицейский дом должен иметь несколько входов-выходов. Мало его спрятать за глухим забором. Нужно оставить и лазейки, чтобы шпики в штатском могли по-тихому покинуть место работы или, коль возникнет нужда, незаметно доставить-отпустить подозреваемого. Наверное, есть и другие резоны, но откуда мне на самом деле знать все подробности сыскной работы, все нюансы и сложности, с которыми сталкиваются «фараоны»?

Например, с такими, которые возникли из-за моей особы. Перед крепкими воротами полицейского дома бесновалась толпа, требуя моего освобождения. Ну и как доставить меня в сопровождении городовых во Всеволожский переулок, в котором, с моих слов, проживали достойные жители столицы, способные замолвить за меня словечко? Частный пристав, недолго думая, приказал вывести меня крысиными тропами.

– Куда катится мир? – горестно причитал он, передавая меня двум городовым. – Мог ли я когда-то подумать, что горожане станут препятствовать мне исполнять свой долг? Что в моих сотрудников начнут стрелять средь бела дня из проезжающих мимо пролеток? Что вот из-за такого буяна, как этот, – кивнул он подбородком в мою сторону, – мне придется успокаивать казаков – опору трона? Зарубите себе на носу, господин Девяткин, если вашу личность не подтвердят, принудительно отправлю из столицы к месту проживания. И получите полный запрет на ее посещение.

«Ха! Куда ж ты меня, полицай, отправишь⁈ В Урюпинск, в XXI век? Я согласен, отправляй!»

Эх, мечты-мечты…

– Явился не запылился! – принялся сердито отчитывать меня с порога Никита Чекушкин, почтенный провизор. – Тонечка третий день места себе не находит! Где Вася? Что с Васей? Давайте искать его в анатомических театрах!

Я корчил страшные рожи, двигал челюстью, посылая аптекарю многозначительные сигналы, что нужно любыми путями избавиться от доставивших меня на Всеволожский городовых. Слава богу, прибежавшая на шум Антонина Никитична оказалась посообразительнее. Кинувшись мне на шею и всего расцеловав, набросилась на полицаев с упреками. Как посмели столь много дней удерживать такого славного человека, как Вася Девяткин⁈

– Ничего мы его не удерживали, – смущенно забормотали городовые. – Буянил ваш Вася на бульварах. И вида на жительства не предоставил. Вот мы его и привели, стало быть, удостовериться. Узнаете сего господина?

Вопрос был, конечно, выдающимся в своей тупости. И с хитринкой. Одно слово: полицейский вопрос. М-м Плехова все тут же поняла.

– Конечно, узнаю. Вот вам, служивые, по рублю за хлопоты.

– Благодарствуем. Однако ж снова вопрос. Зарегистрировали ли вы этого господина по всей форме?

– Ой, да будет вам! Приехал человек на день в Москву отчитаться по работе. Он, знаете ли, агрономом в нашем имении под Липецком работает…

Ого! Я уже агроном! Ну все правильно: какая еще может быть профессия у человека в соломенной шляпе?

– На день, говорите? – радостно осклабился самый ушлый из полицаев. – А как же «три дня где-то пропадал»?

– Ну загулял, человек. С кем не бывает? – очаровательно развела руками выдающаяся врушка Антонина Никитична. И выдала полицаям еще по рублю.

– Благодарствуем, барыня. Мы так и доложим начальству. А уж оно, будьте уверены, завтра-послезавтра отправит нас проверить, уехал человек или нет. А если остался, поданы ли на него бумаги околоточному надзирателю? Не стоит вам на штраф нарываться.

– Уедет, уедет, – успокоила их мадам и быстренько выпроводила за дверь, не дав больше ни копейки. Резко развернулась ко мне и заблистала глазами, ярче всех этуалей театра Омона. – А теперь рассказывай!

… К чести Антонины Никитичны, допрос начался не в ту же секунду, а после того, как мне дали время привести себя в порядок и даже подкрепиться поздним ужином из холодной ветчины с солеными огурцами. Повариха притащила самовар, который по вечерам у нее всегда был наготове (трубу от самовара запихивали прямо в топку кухонной плиты). Попивая чаек, я выдал лайт-версию своих приключений, больше упирая на их спортивно-состязательный характер. Прокатило!

– Ах, как я бы хотела посмотреть на ваши гонки по Москва-реке!

– Подожди, Тосечка, – вмешался доктор Пдехов. – Есть вопрос куда посерьезнее. Ты понимаешь, Вася, что тебе у нас оставаться опасно?

Я кивнул. И уставился на врача в надежде, что он мне что-нибудь подскажет.

– Я проверил капитульные списки Георгиевских кавалеров, – неожиданно выдал Плехов. – К моему удивлению, кресты с номерами, соответствующие твоим, были выданы давным-давно солдату с твоей фамилией. Выходит, ты и здесь не обманул. И с учетом всех обстоятельств помочь тебе – мой долг. Все упирается в документы. Было бы у тебя хотя бы метрическое свидетельство… И как я понимаю, запрос в волостное правление или в мещанскую управу – или что там у вас, управление окружного атамана? – станицы Урюпинской отправлять нет никакого смысла.

Что мне оставалось делать? Лишь подтвердить: кругом шестнадцать!

– Н-да. Документов нет, и восстановить их для тебя – проблема. Отчего, почему, как так получилось, спрашивать не стану. Остается лишь одно: изыскать способ тебе помочь с твоей бедой, – принялся рассуждать доктор. – Есть у меня один человек, к которому можно обратиться. Должок у него передо мной. Если уж он не поможет, никто тебе не поможет. Но предупреждаю сразу: для общения с этим господином придется тебе, Вася, заключить сделку с самолюбием. Не тот он человек, с коим ищут даже отдаленное знакомство.

… Беды оказалось две, а не одна. Утром я наконец-то допетрил, что в карманах снова пусто. Сверток-то с деньгами остался у Робкого. Не вышло с лету должок доктору вернуть, как хотелось.

«Пить надо меньше!» – отругал себя классической формулой утреннего самобичевания, но отчаиваться не стал. В честности Мудрова я был уверен практически на сто процентов. А вот в сохранности его тела – лишь наполовину. Как с белым медведем решила вопрос молодежь?

Одолжив у Антонины Никитичны рубль, отправился на извозчике в беспокойную квартирку на Тверской. Швейцар подтвердил, что хозяин дома. Видно было, что он порывался что-то у меня спросить – и я догадывался, о чем, – но не решился. И я воздержался от лишних вопросов.

Поднялся наверх. Прислушался у двери. В квартире было тихо. Осторожно позвонил в дверной звонок. Потом еще и еще. В конце концов, дверь открыл всклоченный Беленцов в неглиже.

– Командор! – воскликнул он, умудрившись вложить в свой возглас и радость, и смущение. И тут же доложился. – А медведя-то ночью увезли!

– Ну вот те на! – притворно расстроился я. – С кем же мне теперь пивка хлебнуть⁈

Бодрый заерзал в дверном проеме и, не найдя достойного ответа, позвал хозяина:

– Ростислав! Ростислав!

Выскочивший в переднюю Мудров от радости взвыл и бросился мне на шею.

– Где мои деньги? – спросил я строгим командирским голосом, увертываясь от слюнявых поцелуев и жидких обнимашек.

– Ой!

– Что – ой, ёксель-моксель⁈

– Отдали! Зоотехникам, – уточнил бенефициара Робкий. – Пришлось сделать крупное пожертвование. На укрепление бетонного рва вокруг клетки.

Я помрачнел. С одной стороны, медведь с возу – Васе легче. А с другой – почему за мой счет⁈ Я тут кто – самый богатенький Буратино?

– Эх, вы! А еще революционерами себя называли. И дали денег на тюрьму для друга. Моих денег! А я с ним пил… – подпустил я в голос трагических ноток.

Мудров причину моего недовольства раскусил. Неужели после трехдневного общения хоть капельку поумнел?

– Вы, Командор, не беспокойтесь. Немедленно отправимся в банк, и я вам выдам все полторы тысячи рублей до последней копеечки.

– Тогда чего стоим, кого ждем? – подобрел я и поразился сумме своего выигрыша. – Где твой банк-то хоть находится?

– На Ильинке. Рыбный переулок.

– Я не москвич. Поясни толком, куда нам ехать?

– Китай-город.

– Зарядье рядом?

– В двух шагах от банка. Варварку только перейти.

– Отлично! Собирайся! Сразу и двинем, чего сиськи мять?

Мудров засмеялся, Бодрый его поддержал. И набился в компанию.

– Мне тоже в ту степь. Айда вместе!

… Банк Московского купеческого общества взаимного кредита притаился на втором этаже Нового Гостиного двора. Именно – притаился, ибо находился он за зданием Биржевого зала в небольшом переулке, похожем на ущелье. С оживленных Ильинки и Варварки, по которым плелись пролетки и шлялась чистая публика, его и не разглядеть. Лишь длинная вывеска над арочными окнами между двумя портиками подсказала, где разместился финансовый рай. Да и то она попалась на глаза, лишь когда мы с Мудровым, распрощавшись с Бодрым на Карунинской площади между красивыми зданиями Троицкого и Иосифо-Волоколамского подворий, нырнули в Рыбный переулок. Банк явно стремился избежать публичности. Деньги любят тишину – это как раз про подобное заведение.

И все же я не мог не признать, что банкиры устроились неплохо. И Биржа, и знаменитый «Троицкий» трактир с огромным самоваром в окне, и оба здания Гостиного двора – Старого и Нового. Все под рукой: и распродажи, и торговые склады, и пожрать, и деньгами разжиться на основе «взаимного кредита».

«Придумали же словечко! Взаимное! Ха, ха! Я тоже хочу повзаимствовать».

«Заимствовать» не пришлось, ибо Мудров рассчитался сполна. Я попросил тысячу двумя пятисотками, а остаток вразнобой. Пока кассир подтаскивал деньги, втихаря полюбопытствовал, как в банке насчет охраны в революционные-то годы. И поразился. На улице никакой охраны, четверка жандармов дремлет на стульях, и никаких следов электрической сигнализации, ревунов и т.п. Не сейфы с мощными штурвалами, а несгораемые шкафы – некоторые с распахнутыми створками в прямой видимости клиентов – с деньгами и стопками векселей разного номинала, акций и других ценных бумаг. Никаких решеток внутри, бронированных дверей и стальных лотков для выдачи кэша. И, конечно, никаких стекол, способных выдержать пулю.