Текст книги ""Фантастика 2025-162". Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Greko

Соавторы: Василий Головачёв,Геннадий Борчанинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 235 страниц)

– Босс, почему у тебя глаза на мокром месте? – удивились парни, обогнав меня и заглянув в лицо.

– Ветром слезу вышибло.

– А почему ты часового дядькой назвал?

– Потому, неучи, что раньше в армии так называли старослужащих солдат, которые брали под опеку молодняк. Был и у меня такой…

Я осекся, сообразив, что махнул лишку. Чуть не прокололся. Вот смех-то. Когда на Кавказе с Лермонтовым бегал, боялся проболтаться про будущее. А ныне про прошлое лучше помалкивать. Вот такая, блин, диалектика.

По набережной добрались до Марсового поля. Над ним, немощёным, стоял пыльный дым коромыслом. Войска репетировали первомайский парад.[2] Перешли Троицкий мост и двинулись в сторону Народного дома. Нам предстояло миновать Александровский парк.

Народный дом, нарядный дворец с большим куполом, открытый совсем недавно, был задуман как место для привития трудящемуся классу трезвого образа жизни, отвращения его от кабаков, циничной простоты нравов и пьяного буйства. Через просвещение и развлечение, а не с помощью запретов. Музей алкоголизма с библиотекой, лекции, струнный оркестр, кружки, театральные представления, дешевая, но эффектная антреприза, качели. Ожидалось открытие в этом году детской железной дороги. Мегапопулярная локация, народу собиралась тьма.

Великолепная гуманистическая идея! Власти прониклись, получили все бонусы от паблисити – хвалебные статьи в русской и зарубежной прессе, попозировали фотографам на открытии и… предоставили событиям течь своим чередом. И как часто бывало на Руси, только дело касалось водки – и хорошая изначально идея превращалась в свою противоположность. Нет, Народный дом всегда был полон, все его структуры работали на полную катушку, но вот окрестности… Тот самый Александровский парк. Он мгновенно привлек к себе внимание всей шпаны с рабочих окраин. И не просто дурных от молодой крови недорослей, но молодежных банд хулиганов, уже давно терроризирующих многие районы.

То, что мы крепко вляпались в неприятности, я понял почти сразу, как только мы немного углубились в аллеи общественного парка. Везде, куда ни глянь, шлялись пьяные компашки приблатненных в сапогах гармошкой. Эти модники барачного типа собирали свои сапоги в пять-шесть складок и в каждую изнутри подшивали веревочное кольцо. Еще и под стельку закладывали кусок бересты, чтобы выходили сапоги «со скрипом». Да ладно обувка – под лихо заломленными на затылок фуражками-московками напрочь отсутствовали тормоза. Хулиганы из Рощино, Голодая, от Нарвских ворот, с Садовой, где за Сенной царила полная свобода, с Лиговки и Холмуши, с Васильевского острова и, конечно, с Петроградской стороны – откуда только они не сбегались, чтобы безнаказанно бить, грабить, приставать или надругаться над своими жертвами в Александровском парке. Нападали на всех – на девушек, спешивших на танцы или в синематограф, на случайных прохожих, особенно, на тех, кто выглядел «пожирнее».

Пришла беда, откуда ждали! Все Джо виноват. Просил же его: держи рот на замке! А он? Как в сад зашли и столкнулись со спешащими к Народному дому группками нарядных девиц с кокетливыми лентами в волосах, этот Казанова из Зарядья принялся сверкать свой золотозубой улыбкой. Ну и нарвались.

– Эй, купчик, поделись богатством!

Из кустов вдоль пешеходной дорожки выбралась пятерка классических гопников. Глумливые улыбочки, папироска, свисающая с губы, в руках свинчатки и гирьки на цепочках. Эти молокососы на мелочовку не разменивались, даже не выдали традиционную формулу, типа «эй, брюки в клеточку, дай сигареточку». Без всякого словесного зачина сразу перешли к гоп-стопу.

Я выдвинулся в их сторону, задвигая за спину своих парней. Как вышло с толпой черносотенцев в Москве, сейчас не получится. Ни браунинга, ни ножа, ни пудовых гирь. И контингент не тот. Таких яростной атакой в бегство не обратить. Стая! В стае они сильны, словно черпают друг у друга силушку дурную, интеллектом брошенную.

– А ну сдристнули в туман, и я сделаю вид, что никого не видел!

Я попытался. Видит Бог, попытался решить дело без крови.

– К тебе, боров, вопросов нет. Иди, куда шел. Нам вот с тем купчиком за твоей спиной потолковать надоть! – нагло ощерился мне в лицо, наверное, вожак. Рослый парнишка в расстёгнутой косоворотке и темной поддевке с обрезанными полами.

– Так вам этого⁈ – я сделал вид, что пошел на уступки, развернулся к своим и тихо прошептал. – Бить на поражение, но не убивать. Руки-ноги ломайте без стеснения, – снова поворотил лицом к хулиганам. – Да забирайте!

Я подшагнул к вожаку с протянутой рукой, словно собирался скрепить рукопожатием сдачу «кабанчика» Осю на бойню. Не на того нарвался. Тертым калачом оказался вожак.

– Не балуй! – с угрозой ответил мне, подаваясь назад и поигрывая гирькой.

– Городовой! – что есть мочи завопил я и показал рукой за спину вожаку.

Все банда купилась на нехитрый прием. Отвлеклась на мгновение. Этого мне и надо. Схватил вожака за воротник и забросил его себе за спину.

– Ломай! – выкрикнул ребятам приказ, а сам бросился на оставшуюся четверку.

Сзади раздавались смачные выкрики и глухие удары. Вожак закричал тонким голосом. Мне некогда было рассматривать, что там да как. Зарядьевская школа суровая – сами разберутся. Схватил первого попавшегося под руку, вздёрнул над землей худое тело и принялся им раздавать удары, как бревном. Получилось почти удачно. Бац! Двоих снес, но из боя не вывел. Оставшаяся парочка, вместо того чтобы дать деру, завопила, призывая подмогу, и начала меня обходить с разных сторон.

Я сразу сменил тактику. Выбросил свое «бревно», снова снеся одного из встающих. Второму, подскочив, сломал руку хлестким ударом моих «выносливых» ботинок, вырвав у гопника жалостливый вскрик. И тут же мне в спину нехило прилетело чем-то металлическим. Аж в пупок отдалось!

Развернулся к нападавшим и начал крушить челюсти. Хрясь! Мелкие, юркие питерцы драться толком не умели и разлетелись как кегли. Но им на подмогу из-за голых стволов парковых деревьев вылетела орава очередных тинейджеров-отморозков. Она захлестнула меня, как облепившая кабана стая гончих. Хватали за руки и ноги, пытались повалить на землю, тыкали ножами и кинжалами.

Отмахивался в меру возможностей, чувствуя, как бекешу полосует сталь и добирается до моего тела. Как куда-то улетела кубанка, снесенная метким ударом, но в последний раз защитившая мою бедовую голову. Изредка ломал чью-то конечность или разносил нос всмятку, стараясь не замечать замельтешившие в глазах белые вспышки-звездочки. Пытался пробиться к своим пацанам, которым тоже неслабо доставалось. Они стояли спиной к спине, как привыкли с детства, и пока держались.

Мне же не повезло. Все-таки с ног меня сбили. И тут же принялись добивать. Жестоко, на смерть, без оглядки на каторгу. Последнее, что я запомнил – это летящий мне в голову носок блестящего от гуталина сапога. Занавес!

… Очнулся в госпитальной палате, безошибочно определив запах карболки, касторового масла и больничных «уток». Тело как неживое: не вздохнуть, не пернуть. Рядом сидели Ися и Ося. Живые! Хоть и изрядно помятые. Оба в пятнах йода, пластырях, но без серьезных повязок. И зубы у Оси на месте. Сохранил капитал, чудила!

– Славно нас отмудохали! – смог вымолвить с трудом и невнятно: разбитые вздувшиеся губы мешали, сухой язык, как после знатной попойки, отказывался подчиняться. Зато зубы, как и у Оси, все целы – и то праздник. – Где я?

– У Николы Чудотворца. Ты в бреду такое нес – не передать! Мы ни словечка не поняли.

Парни заржали, явно обрадованные моим возвращением.

– Что смешного?

– Шутим. В больнице Николы Чудотворца умалишенных пользуют. А ты в Александровской мужской.

– Жить буду?

– На три недели минимум, доктор сказал, ты к койке прикован.

– Экая незадача.

– Богу спасибо скажи, что живой!

К госпиталям мне не привыкать. Сколько их уже на моей памяти! Главное, чтобы обошлось без повреждений внутренних органов. Остальное заживет.

– Сами – как?

– Да что нам сделается? Ты на себя все принял, Босс. Уже стыдно, хоть в церковь иди и Богу свечку ставь.

– Хорош языком молоть. Рассказывайте, как меня вытащили из замеса.

– Нас спасли городовые…

… Потянулись тоскливые больничные дни. Парни ежедневно навещали. Соседи по палате подобрались не склочные. Нормальные. Такие, которые, очутившись в госпитале, стремятся не выделываться, не грести все под себя, а наоборот – помочь или поддержать участливым словом. Курорт, а не больница, если бы не травмы – колотые раны, порезы, трещины и, что самое хреновое, ушибы внутренних органов. От души на моей тушке потопталась будущая Красная Гвардия, передовой, мать его, отряд диктатуры пролетариата![3]

Однажды, когда немного оклемался, всех моих соседей повыдергивали из палаты. Кого куда – на перевязку, на осмотр. Я не уследил. Только собрался подремать, дверь негромко распахнулась. В палату вошел мужчина в белом халате, из-под которого выглядывал немалой цены галстук с булавкой и поразительно белые накрахмаленные стойки воротника, почти упиравшиеся в холеное аристократическое лицо.

«Профессор?»

Я присмотрелся повнимательнее, тем более что человек в пенсне с щегольскими, подкрученными вверх усами спокойно уселся у моей кровати, придвинув больничный табурет так близко, чтобы можно было общаться, не повышая голоса. Он кивнул на бумажный кулек, который предварительно пристроил на тумбочку.

– Я принес вам колониальных фруктов из магазина Елисеевых. Мандарины. Хорошо помогают при ранениях.

– Чем обязан?

– Разрешите представиться. Алексей Александрович Лопухин. Экс-директор департамента полиции и бывший же эстляндский губернатор.

Я почувствовал, как потеплели ладони, которые раньше мне казались ледышками.

– Не стоит волноваться, мистер Найнс. Для вас нет никакой угрозы со стороны полиции. Я навел справки: ваши действия в Александровском саду признаны подпадающими под все признаки самообороны. Ваша решимость оценена более чем положительно. От вашей руки пострадали и задержаны разыскиваемые ранее хулиганы – в том числе, известный холмушинский насильник Колька Нога. Похвально.

Вроде, хвалил, но от его холодного, без тени эмоций тона, от препарирующего сквозь стеклышки пенсне, умного взгляда хотелось поежиться. Предчувствие грядущих неприятностей меня не подвело. Лопухин все также безучастно продолжил:

– Впрочем, я сомневаюсь в том, что вы тот, за кого себя выдаете, – и перейдя на английский повторил свой сокрушительный залп. – Питаю подозрение, что вы не англичанин.

– Я подданный соединенного королевства.

– Британец сказал бы: подданный его величества короля Британии Георга V, – равнодушно возразил Алексей Александрович – без тени насмешки или торжества следователя, поймавшего подозреваемого на лжи. – Видите ли, у меня огромный опыт полицейской и прокурорской работы. Так что нет никакого смысла со мной юлить.

– Я ранен. Устал. Продолжим этот разговор позже, – попытался я закруглить опасный диалог.

– Вы не поняли, – снова перешел на русский Лопухин, сохраняя аристократическую надменность. – Как я сказал в самом начале, вам не о чем беспокоиться. Я уже не на службе, не «Ваше Превосходительство». Частное лицо.

«Да уж, да уж, так я и поверил. Бывших полицейских не бывает».

– Не понимаю, что вы от меня хотите.

– У меня остались большие связи в моем бывшем Департаменте. Попробовал навести про вас справки. Безуспешно. Чисты как агнец. На уголовника-маравихера или громилу-налетчика совершенно не похожи. Для подпольщика – крайне безрассудны. И все же я склоняюсь к мысли, что вы глубоко законспирированный агент, прибывший в Петербург из-за границы. Эсдеки, эсеры, Бунд? Все же скорее эсеры, Боевая Организация. Их почерк.

– Вы ошибаетесь. Я не приемлю террора.

– Значит, большевик. Питерский Совет или человек господина Юхансона?[4]

– Боже, что за нелепость!

– Иного ответа я и не ждал. Мне собственно ваше признание не нужно. Чтобы вы знали: я лично на посту обер-полицмейстера занимался созданием рабочих союзов.

– И что же? Получилось? Вы способствовали созданию черносотенного Союза русского народа?

– Боже упаси! Я не приемлю насилия. В этом мы с вами сходимся. Правда… в вашем нынешнем положении сложно доказывать верность толстовским заповедям.

Он впервые за весь разговор позволил себе легкую ухмылку Да и та вышла у него какой-то надломлено-болезненной, как у человека, еле выдавливающего из себя смешок при известии о смертельном диагнозе. Измучен революцией? Расстроен отставкой? Ищет возможность отличиться? Быть может, вот мой шанс донести до властей угрозу, нависшую над Петербургом со стороны Медведя и его людей? Их планы устроить бойню на улицах столицы меня тревожили не на шутку. Этих «перетряхивателей сундуков» нужно изолировать от общества, а не помогать им. Превентивные аресты – вот, что нужно. Так все сохранят жизни – и безусые юнцы, вообразившие себя «право имеющими», и стоящие на страже закона, исполняя свой долг и присягу, и ни в чем не повинные горожане…

– Насколько далеко заходит ваше неприятие насилия? Что бы вы сделали, узнав о грозящей городу беде? – закинул я удочку в надежде найти нежданного союзника, обладающего колоссальными связями.

– Ныне я руководствуюсь не интересами службы, а соображениями общечеловеческого свойства.

«Что за странный ответ⁈ Пытается меня подловить? Разве к общечеловеческим ценностям не относится стремление предотвратить кровопролитие?»

– Я вас не понимаю, – честно признался я.

– Чего вы хотите? Какие планы после излечения?

– Планы? Немедленно уехать за границу, как встану на ноги.

– Это мне подходит.

– Поясните.

– И я имею намерение отправиться в Берлин. Мне нужно там встретиться с кое-какими людьми. Имена вам знать ни к чему, хотя, если бы вы признались, к какой фракции социалистов имели бы отношение…

– Сказал же: не имею, – довольно грубо перебил я Лопухина.

Он поморщился, но сделал вид, что не огорчен.

– Как человек, благонадежный в глазах полиции, вы могли бы оказать мне услугу.

–?

– У вас очень выразительная мимика, – польстил мне Алексей Александрович. – Услуга следующего рода: мне нужна за границей охрана. Сами понимаете: лицо я известное в определенных кругах. Контакты с ними чреваты опасностью нападения. Что было бы с их стороны непростительной ошибкой. Глупостью, если хотите, с учетом тех сведений, которые я желал бы до них донести. Возможность полицейского эскорта исключена по понятным причинам. Остается частная охрана. Вы подходите по всем параметрам. Впечатляющая демонстрация возможностей в Александровском парке.

– Сведений? Социалистам? – я окончательно запутался.

– Не ломайте голову, все равно не поймете. Но я намекну. Может быть, это позволит вам приоткрыть завесу тайны над своей личностью? Мною подготовлен доклад о причастности МВД к организации еврейских погромов. И не только.

– И вы хотите его сообщить заграничным партийным центрам революционеров?

– А какой у меня выбор? Я сообщил все детали этой дурно пахнущей истории премьер-министру. Передал их также одному депутату, избранному в будущую Государственную Думу. Но он меня предупредил, чтобы я не обольщался. Все будет похоронено под сукном. Столыпин, мой старый гимназический товарищ и новоиспеченный министр внутренних дел, отказался меня выслушать. Я этого так не оставлю.

– А жертвы революции? Как вы относитесь к гибели посторонних?

– Не нужно меня проверять, – вдруг вышел из себя досель спокойный, как удав, бывший полицейский генерал с мертвыми глазами. – Я вам уже наговорил достаточно для уголовного дела против себя. Ваш ответ? Вы едете со мной или нет?

– Я собирался в Америку, а не в Берлин.

– Отказа я не приму, – снова вернулся к своему безучастному, отчасти, разочарованному виду Лопухин. – Выбор у вас невелик. Или со мной в Германию, или останетесь в России на неопределенный срок. У меня достаточно контактов, чтобы предотвратить несанкционированный отъезд. И небольшое расследование для углубленной проверки личности.

«Шах и мат! Вечно эти властители человеческих судеб выворачивают все так, как им удобно. Частное лицо, как же!»

– Не стану вас более утомлять. Поправляйтесь. Надеюсь, к концу мая вы полностью восстановитесь, и мы сможем совершить наш небольшой вояж. И не отчаивайтесь, ваши планы не сильно пострадают. Из Бремерхафена в Америку регулярно отплывает великолепный лайнер «Германия». Порешаем мои дела, и думаю, в середине осени вы встретитесь со статуей Свободы. До скорого свидания, мистер Найнс.

Он встал с табуретки. Аккуратно поправил кулек на тумбочке, из которого чуть не выкатился мандарин. Двинулся к выходу.

– Ах, да! Забыл предупредить, – обернулся у самой двери. – Переход на нелегальное положение требует известных навыков и опыта. Если вы сказали правду и конспирации не обучались, не советую и пытаться. Прислушайтесь к моей просьбе, и мы подружимся. И все сладится к общей пользе. Еще раз прощайте!

Он вышел и тихо притворил дверь. Через несколько минут в палату стали возвращаться мои соседи по палате. Я на них не смотрел. Лежал на больничной койке, отвернувшись к стене и мучительно пытался сообразить, во что я снова вляпался.

«Здесь два варианта. Или на меня расставляют сети, и все закончится моим арестом и обвинением в нападении на банк. Или ко мне приходил оборотень в эполетах, готовый делиться секретной информацией с революционерами. А ведь я чуть не вывалил ему планы Медведя. Хорошо же я мог опростоволоситься. Сколько бы я прожил? До выхода из больницы или прямо в палате бы зарезали? Что ему стоило шепнуть кому надо: так и так, Васька Девяткин – стукач каких поискать! Бежать! Нужно бежать, как только встану на ноги. Или он прав: пробегаю недолго? Связи, у этого гада везде связи. И с пограничниками. И через Ригу не вариант? Делать новый паспорт? Значит, снова на поклон к террористам. Значит, снова им помогать? В чем? В нападении на карету Казначейства? Но что за мир вокруг меня? Безумие, безумие. Полицейский генерал чуть ли не готовил своими руками революцию, создавая рабочие союзы, которые вышли из-под контроля и с попом Гапоном во главе двинулись 9 января к Зимнему дворцу. А теперь этот добродетельный тип желает подлить керосину в пылающий огонь? Бежать! Бежать! Бежать!..»

От волнения у меня к вечеру поднялась температура. Навещать меня запретили. Снова разрешили через два дня. А на третий пришла она, Адель.

[1] Голубая лента Атлантики вручалась кораблю, быстрее всех добиравшемуся до Америки из Европы (из Америки в Европу не считался за рекорд из-за помощи Гольфстрима). В описываемый год она принадлежала германцам, лайнеру «SS Deutschland» («Германия»).

[2] До революции 1-го мая по ст. ст. на Марсовом поле проходил ежегодный парад петербургского гарнизона. Принимал сам император. Марсово поле не было вымощено булыжником, лишь отдельные дорожки по бокам имели каменное покрытие.

[3] Разгул подростковой уличной преступности в Петербурге был крайне серьезной проблемой. Особенно он усилился в годы первой русской революции. Все эти хулиганы с рабочих окраин к 17-му году, превратившись, если дожили, во взрослых мужиков, влились в ряды Красной Гвардии. Или составили костяк банд, долгие годы терроризировавших столицу революции.

[4] Юхансон – партийная кличка Л. Б. Красина, руководителя Боевой технической группы при ЦК РСДРП.

Глава 20

Песня царя Соломона

– Я принесла тебе «чертика». «Американского жителя».

Чертовски хорошенькая, несмотря на белый халат, Адель протянула мне стеклянную колбу, затянутую резиновой пленкой. Внутри болтался стеклянный чертик с рожками и хвостом, плавая на воде. Адель нажала на пленку. Чертик, завертевшись, начал опускаться.

Ее обращение ко мне на «ты», милая улыбка, детский подарок – все подчеркивало наше давнее знакомство. Будто оно и вправду насчитывало много лет, а не сводилось к одному лишь обмену взглядами и моему подмигиванию на хате мадам Оржек. Хочешь поиграть, Суламифь-Суламита?

– Почему «американский житель»?

– Не знаю, – невинно похлопала глазками евреечка. – Может, потому что в Америке все вертятся. Ты же Американец, вот ты и объясни.

– Как ты меня нашла?

– Через мальчиков, – кивнула Адель на братьев Блюм.

Мне хватило одного взгляда на них, чтобы понять: мы теряем Изю. Он поедал Адель глазами и напоминал щенка, готового исполнять все прихоти хозяйки.

В голове щелкнуло. Медведь! Точно он, и никто другой. В нашу единственную встречу я обмолвился о районе, где живу. Найти отель поблизости от «Малого Ярославца» – работенка не бей лежачего. Особенно когда знаешь фамилии фигурантов. И если отправить на поиски эту кудесницу, которая глазками – хлоп, хлоп. И тут же все у ее ног.

– Я принесла тебе еды. Тебе нужно хорошо питаться. Еврейский бульон и гефельтефиш поставят тебя на ноги.

Адель щёлкнула пальцем, и Изя безропотно водрузил на тумбочку судки. Без команды приставил табуретку поудобнее к кровати. Вместо кусочка колбаски или сахара получил от Адель благодарный взмах ресницами. Зарделся. Тренированный пудель, ёксель-моксель.

Красотка повязала мне платочек под подбородок, мягко поборов мои возражения. Принялась меня кормить с ложечки. Парни умиленно наблюдали, сложив ладошки на животиках. Идиллия! Просто пай-мальчики! Никто бы не смог и подумать, что эти скромные юноши десять дней назад махались как бешеные и вертелись почище чертика-«американского жителя». И синяки уже сошли. Ну, ничего! Дайте срок, я вам объясню, как чугуний грузить и сдавать Босса разным вертихвосткам! А если шпик в юбке⁈

«Интересно, в охранке работают женщины-агенты? Не доносчицы – таких, уверен, хватает, – а именно оперативники?»

– Хотела предложить, – вытерев мне губы платочком, проворковала Адель, – чтобы ты переехал ко мне в квартиру, когда тебя выпишут из больницы. Потребуется уход. И это безумие – жить в таком дорогущем месте. О чем вы думали, когда согласились платить 15 рублей за номер в сутки? Столько стоит люкс в «Отеле де Пари», коль вам так глянулись французские отели.

– Босс, – вклинился Ося, – у нас проблема!

– Что еще? – недовольно буркнул я, разозлившись, что мне мешают пялиться на прекрасные виноградные грозди питерской Суламиты.

– На нас уже косо смотрят в гостинице. Хоть и знают, что ты в госпитале.

– Так в чем вопрос?

– Деньги. У нас они кончаются. Пришлось немало здесь отвалить за твое лечение.

Та-дам! Пришла беда, откуда не ждали. Весь оставшийся наличный капитал в банке. И не на счете, в ячейке, то бишь, в «безопасном ящике». Ни чек выписать, ни вексель. Только личное присутствие. Сам так хотел. Сам загнал всех в угол. Нет в мире совершенных комбинаций – обязательно выползет какое-нибудь дерьмо.

– Адель, ты можешь одолжить мне сто рублей? Выйду из больницы, отдам.

– Откуда у бедной девушки-курсистки такие суммы?

– Займи у соотечественников. В жизни не поверю, что в Петербурге нет подпольных евреев-ростовщиков.

– Я⁈ – возмутилась Адель с такой экспрессией, будто я ее на панель собрался отправить. – Это против моих правил. Но есть один человек. Ты его знаешь. Он поможет.

– Не сомневаюсь, – я догадался, на кого она намекала. Ясен пень, на Медведя. – Но у него просить не буду. Неужели восхитительная дочь еврейского народа откажется от гешефта – одолжить сотню, а обратно получить через неделю две?

Адель смешно закусила верхнюю губку.

– Ты же из госпиталя прямо поедешь ко мне? – уточнила все условия сделки.

– А мы? – заволновались парни.

– И вам, красавчики, место найдется.

– Из госпиталя я поеду сразу в банк. И рассчитаюсь.

– А дальше?

– Дальше – посмотрим.

– Я так не хочу, – тряхнула головой Адель. – Деньги я, конечно, ребятам найду и помогу переехать из «Франции»…

– А вот этого делать не нужно. Они останутся в отеле.

– Но, Босс… – встрепенулся Изя, уже живенько нарисовавший себе восхитительную картинку пребывания под одной крышей с объектом своего обожания.

– Так нужно! – твердо отрезал я. – Я попозже расскажу, что мне еще понадобится, а пока дайте пообщаться с девушкой. У меня к ней есть вопросы не для ваших ушей.

Парни вздохнули и потянулись к выходу.

… Итак, она звалась Адель. Адель Габриеловна Каган из мещан, уроженка Гродно. В Петербург прибыла для подготовки к поступлению на женские медицинские курсы. Но это все внешняя сторона – для полиции или любопытствующих. Кто же ты на самом деле, прекрасная незнакомка?

В голове у меня крутились две версии. Времени после ухода компании посетителей было навалом. Можно и порассуждать, что да как.

Во внезапный приступ человеколюбия я не верил. Как и во вспыхнувший интерес к загадочному визитеру квартиры мадам Оржек на Невском. Конечно, есть дамочки, которые испытывают маниакальную страсть к опасным типам, каковым я выглядел на фоне интеллигентной биомассы, составляющей около революционную тусовку. Но, нет. Адель, зуб даю, девочка продуманная, себе на уме и совсем не так невинна, мягка и пушиста, как хочет казаться.

«Пантера. Она похожа на черную гладкую большую хищную кошку, способную выпустить когти в любую секунду. И погладить хочется, и страшновато: а ну как порвет».

Версия первая. Самая очевидная и лежащая на поверхности. Пребывание девушки на явке было неслучайным. Она не просто болтается в определенных кругах. Она имеет прямое отношение к законспирированной ячейке террористов из числа эсеров-максималистов. Входит в нее. Возможно, ее готовят как участницу или даже главную исполнительницу покушения на какое-нибудь высокопоставленное лицо вплоть до императора. Таких смертниц среди девиц в обществе хватает с избытком. Газеты с пеной у рта и взахлеб только и писали последние годы об этом безумном увлечении. Незамужние «черные вдовы» русской революции. Сам читал о такой. Татьяна Леонтьева, на секундочку, дочь якутского вице-губернатора. Должна была в прошлом году убить на придворном балу Николая II. Арестована случайно, в связи с расследованием взрыва в гостинице «Бристоль», когда главный эсеровский изобретатель «адских машинок» Максимилиан Швейцер случайно подорвался в своем номере. Кстати, тоже еврей, сын банкира.

«Нет, еврейку, пусть даже столь очаровательную, к большим шишкам из правительства не подпустят. Скорее всего, ее используют на подхвате. Подай-принеси или захомутай Васю и вовлеки в наши ряды. Скорее так».

Версия вторая. Адель – засланка от Лопухина. Если этот интриган положил на меня глаз, он не мог не подумать о силках. О том, чтобы взять меня под контроль. Подвести ко мне своего человека – вполне в полицейском стиле. Вот тебе, Вася, сладкая ягодка – кушай, не испачкайся. Как поправишься окончательно, мне, экс-директору, тут же доложат, и я сразу к тебе. Тук-тук, пора ехать в Берлин. Мало ли что не хочешь? А кому легко?

Хрен тебе, а не Васю. Не стану я по свистку дяди в эполетах и с безжизненным взглядом изображать алабая на привязи. Ни в какой Берлин я не поеду. Как-нибудь вывернусь. Залягу на время на дно. Если хорошо подумать, что может современная полиция и, тем паче Лопухин с его ограниченными возможностями? Показания завербованной агентуры, перлюстрация писем, наблюдение за установленными конспиративными квартирами и выявление связей их гостей, слежка за подозрительными личностями, сведения от приставов о регистрации новоприбывших. Все? Вроде, и немало, но сам же видел, как спокойно разгуливал по Питеру товарищ Анатолий. А он, между прочим, готовит ни много ни мало новую волну террора в столице, способную, по его мнению, снести самодержавие. Хваленая охранка несколько месяцев не могла установить личность схваченного на месте преступления убийцы князя Сергея Александровича. Так неужели я не смогу затеряться в огромном городе?

Возвращаясь к версиям. Все же я склонялся к первой, а не ко второй. В пользу моего выбора говорил тот факт, что впервые я увидел Адель до того, как привлек внимание Лопухина. Так что если и будут от него люди, приставленные за мной следить, то их нужно вычислять в круге госпитального персонала или моих соседей по палате.

Я подозрительно посмотрел на них. Все занимались своими больничными немудреными делами и на меня внимания не обращали. Тут же успокоил свою паранойю. Никто не заселился в палату до моего в ней появления. Заранее подстроили? Ненаучная фантастика. Лопухин совсем не провидец. Да и зачем ему огород городить на ровном месте. Отправить шпика узнать дату моей выписки и установить наблюдение за входом в Александровскую мужскую куда проще, чем затевать сложную оперативную игру. Вот из этого и буду исходить.

«Съесть, что ли, еще кусочек фаршированной рыбки? Вкусная. И Адель вкусная. Так бы и съел на десерт. Ну что, Вася, сдаемся в ласковые еврейские руки? А куда мне деваться? Но что делать с Изей?»

Мысль о будущих любовных страданиях юного Айзека вдруг затмила другая, совершенно из иной оперы. И куда более насущная.

«Как я мог забыть про Беленцова⁈ Его же вот-вот привезут в Россию! Сколько времени пройдет, как его расколют и всплывет мое имя? Неделя, месяц? А я тут лежу и о бабах мечтаю. Срочно нужно рвать отсюда когти. Не только из больницы – из империи. Беги, Вася, беги!»

… Не добрались до Беленцова в Цюрихе ликвидаторы эсеров. Его таки да, экстрадировали. И тут же упустили! Снова вездесущие газеты поведали читателям сногсшибательную историю.

Из Швейцарии Сашку доставили в Варшаву. Посадили не в арестантский, а в обычный запертый вагон, но под усиленным конвоем. Четыре опытных жандармских унтера, пять вооруженных винтовками пехотинцев из Омского полка – мощный конвой под руководством штаб-ротмистра Макарова. Всю дорогу Беленцов понуро молчал. Его ждала в России виселица. Было от чего прийти в крайнее уныние. Внезапно, на 228-м километре, когда поезд преодолевал крутой подъем, Бодрый, словно вспомнив о данной ему мною кличке, вскочил, разбил головой оконное стекло и выпрыгнул из купе. Понесся к примыкавшему к железнодорожным путям лесу.

Конвоиры бросились следом. Действовали невероятно тупо. Первый же сунувшийся в выбитое окно, в нем застрял, зацепившись шашкой. Немолодые пехотинцы догнать юного спортсмена-конькобежца не смогли. Беленцов скрылся в неизвестности.[1]

Я отложил в сторону газету, принесённую парнями, и покачал головой. Все эта история выглядела слишком фантастичной, чтобы быть правдой. Я мог скорее предположить, что затеяна хитрая комбинация для ареста участников и организаторов нападения на банк взаимного кредита. Даже если предположить, что все так и было – чего только в жизни не бывает, – вариант у меня остается только один: скрыться и найти способ покинуть Россию. Я приступил к выполнению своего плана.

Клетчатый костюм шофера, модная кепка и очки-консервы – вот мой новый прикид. Наблюдатели за больницей не обратят на меня внимание. Их отвлечет некий господин, которого братья Блюм под ручки выведут из госпиталя и усадят в пролетку. Отвезут в «Отель де Франс», а я тем временем покину осточертевшую Александровскую мужскую. Если меня кто-то и заметит, внимание отвлекут шоферские очки. Они так и притягивают к себе взгляд, проверено. Далее сяду в пролетку с опущенным верхом. К Адель, которая весь этот маскарад организовала.