Текст книги ""Фантастика 2025-162". Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Greko

Соавторы: Василий Головачёв,Геннадий Борчанинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 235 страниц)

Сдали меня вездесущие мальчишки. То ли их на разведку отправили проведать, как барин поживает и не сильно ли осерчал. То ли по известному их любопытству шныряли в округе без всякой цели и натолкнулись на меня, красивого такого. Подойти не решились и агрессии не проявляли. Смотрели настороженно, видимо, не понаслышке знакомые с тяжелой рукой взрослых. Зато подняли крик, привлекая ненужное внимание к моей персоне.

Честно признаться, я их впотьмах проворонил. Засмотрелся, как споро потрошили барские закрома. Любо-дорого глядеть, как лихо мужики управлялись. Возы наполнялись с космической скоростью. И, к моему удовольствию, некоторые уже отправлялись в сторону села. Меньше народу – больше кислороду. Может, и разошлись бы краями с ворюгами, кабы не пацанва.

– А ну, брысь! – грозно откликнулся я на мальчишеские вопли.

Мой возглас возымел прямо противоположный результат. Детвора заголосила еще сильнее, и вскоре послышался тяжелый топот мужских ног, дополняемый бранью. Что оставалось делать? Снесут, не заметят, как по закону несущегося носорога – вижу цель, не вижу препятствий. Пришлось атакующих притормозить выстрелом дробью над головами.

Компания из пары десятков рассерженных мужчин с вилами и допотопными граблями в руках сочла за умное вдарить по тормозам. Кто-то даже недоучел коварство покрытия скотного двора и грохнулся с размаху на унавоженную землю. Мальчишки юркнули за широкие спины и разгалделись как чайки. Селяне же мигом захлопнули рты, распахнули пошире глаза и принялись топтаться на месте, словно задались целью превратить проход к главной усадьбе в гоночную трассу.

– Чаво балуешь⁈ – осмелился на вопрос один из пострадавших, вскакивая на ноги и отряхивая от навоза свой армяк, видавший, судя по его виду, и не такое, как грязь на подворье.

– А вы чаво несетесь, как стадо быков? – подыграл я народной лексике. – Позабыли тут свои лапти? Сено в другой сторонке.

– Молод ишо нам указывать, – вдруг зашипели мужики и тут же смолкли, позабыли о моих неполных тридцати годках – сопля по местным меркам. Неверящими глазами проследили, как я демонстративно перезарядил ствол. И неуверенно добавили. – Не посмеешь!

– Спросите в саду у гундосого борова, которого я наповал уложил.

– Нешто Пантелеич⁈ – ахнул кто-то. – То-то выстрел услыхали.

– На каторгу пойдешь! – добавил другой.

– О себе беспокойтесь! – не остался я в долгу. – Начнете безобразия учинять, приедут казаки и спины вам плетьми перекрестят.

– Ты кто такой, чтоб нам грозить⁈ Отменили публичные порки еще в прошлом годе.

– Так это ж солдатик, которого мы с Митькой в Черторойке нашли!

– Ты, что ль, с товарищем меня спас? – я решил внести в беседу, набиравшую неправильные обороты, заряд позитива. – Низкий вам поклон. Благодарствую!

– Так чо жь грозишь ружём опчеству?

– А вы на меня не бегите.

– Не указывай, аспид! Без тебя разберемся, – вмешался в беседу оскверненный навозом.

– Слушай сюда, вонючка! – нахмурился я. – У меня два ствола. И оба с картечью. Всем хватит. А на добавку могу жеканом угостить.

– Пугаешь, сволочь!

– Предупреждаю! Сена захотели на дармовщинку – забирайте да проваливайте. А рванете к дому грабить, угощу жеребьем от пуза.

– Всех не перестреляешь! – взвился самый неугомонный. Видать, крепко обиделся на навозные покатушки.

– Тебе, вонючка, хватит! Вот с тебя и начну, – я выразительно повел стволами в его сторону.

– Чо дразнишьси? – обиделся спавший с лица мужичок. – А ты не брешешь, что Пантелеича наповал ухайдокал?

– Не сомневайся!

– Во делааа… – протянул скотнодворский терпила. – А ведь я ему рупь должон. Был, – неуверенно добавил.

– И я! И я! – отозвалось несколько голосов.

– Слышь, служивый, тебя как величать? – спросили у меня.

– Василием. Вот что, мужики! Таков будет мой сказ: расходимся, как в море корабли! Забирайте сено, а я Максима Сергеевича упрошу, чтобы он не поднял бузы.

– Это можно. У тебя ружо, и вроде как пособил нам с мироедом, – куда спокойней заключили почтенные пейзане.

– А я об чем?

– Горит! Горит! – вдруг заголосил тот, кто, судя по его заявлению, меня спас.

Был бы на его месте другой, я бы и ухом не повел. Но к этому невзрачному дяде я испытывал куда более теплые чувства, чем к остальным. И каплю доверия. Поэтому оглянулся.

Мужик не соврал. В темноте отчетливо виднелся занявшийся огнем угол господского дома. И в свете разгоравшегося пламени я заметил две сцепившиеся фигуры.

«Неужто Плехов?» – ахнул я, разглядев знакомый долговязый силуэт.

– Да что б вас! – выругался и добавил длинную тираду из непереводимого на литературный язык без потери нюансов народного фольклора.

– Ведра! Ведра! – вдруг полностью изменили концепцию пребывания в имении крестьяне. Войнушка местного значения временно откладывалась. – Баб зовите! Тушить надоть!

Не обратив внимания на столь разительную перемену, я со всех ног бросился к дому. Топот за спиной уже не напряг, а скорее обрадовал. Видимо, с мужиками сыграла свою роль укоренившаяся привычка бороться всем «опчеством» с пожаром. Вот если бы сами подожгли, тогда другое дело. А сейчас… Тушить без вопросов.

К моему ужасу, я не успевал. Прямо на моих глазах разыгрывалась трагедия. Поджигатель умудрился вырваться из хватки Плехова, забежать ему за спину и резко толкнуть прямо во взметнувшееся до крыши пламя. Максим Сергеевич громко закричал. Его сюртук вспыхнул. Он упал и покатился по земле, сбивая пламя.

Я подскочил вплотную к мужичонке с куцей бородкой, в круглой несуразной шапочке и в косоворотке, подпоясанной ремнем, отчего-то не бежавшему прочь сломя голову, а преспокойно наблюдавшему за делом своих поганых рук. Сбил его с ног резкой подсечкой. На меня уставились два пустых, без проблеска мысли глаза на дебиловатом лице. Вылитый даун, продукт вековых кровосмешений в деревне, не знавший иных невест и женихов, кроме соседских, он вызвал у меня не сочувствие, а омерзение, смешанное с яростью. Недолго думая, выхватил скальпель. Замахнулся, чтобы полоснуть им по тупой роже. И… опустил руку. Убогий, что с него взять? Бросился к Максиму Сергеевичу, чтобы срезать с него обгоревшую одежду.

… Коляска еле тащилась по липким колдобинам, но лучше все же ехать, чем грязь штиблетами месить. Плехов-младший время от времени стонал. Его пострадавшее тело и лицо, смазанные деревянным маслом, выглядели, прямо скажем, не айс. Я пытался его укрывать от летевшей пыли и порывов ветра и всерьез беспокоился, что не довезем моего благодетеля до уездной больнички в Липецке, до которой, по уверениям кучера, рукой подать. Максим Сергеевич ранее доказывал мне, что уезд относится к числу богатейших и мог похвалиться обилием транспортных путей. Тяжкий скрип коляски утверждал обратное – нечем тут хвалиться.

Лошадьми правил еще один мой милостивец. Тот самый Прохор, обыкновенный деревенский герой, спасший меня от смерти. Или злостный учинитель сельских беспорядков, если взглянуть на его деяния сквозь призму Уложения о наказаниях. «Я вам не суд присяжных», – сразу определил я свою позицию. И с того момента в наших отношениях мигом установилась та степень доверительности, которая возникает у людей, вместе переживших и пожар, и сопутствующие ему несуразности, вполне соотносимые со статьями Уголовного кодекса. Ну, пограбили люди под шумок малехо – с кем не бывает?

– Вась, а Вась! – слегка заискивающе первое время спрашивал меня Прохор каждые полверсты. – Не серчаешь? Не надо на людей серчать. Богаты только нищетой. Пощупай в кармане у любого: в одном пусто, в другом нет ничего.

Я лишь отмахивался рукой. Прохор удовлетворенно кивал своим мыслям.

«Не серчает, – наверное, рассудил он. – А с чего ему серчать? Одежонку господскую, дареную, вынес. Переоделся, что твой барин. Еще и пОрфель Сергеича прихватил. С червонцами. Ушлый паренек».

Если Прохор действительно так думал, то был недалек от истины. И прикид, мне одолженный по доброте душевной Плехова, спас (хоть и провонял он гарью, пока выносил из пылающего дома). И выгреб до последней бумажки все важные документы из старинного секретера. И даже разыскал и припрятал на теле солидную стопку банкнот невзрачно бежевого, фиолетового и розового оттенка, отчего-то называвшихся кредитными билетами. Как по мне, так лучше обзывать денежку четко и ясно – червонец или стольник. А кредитный билет? Типа, я тебе должен – приходи завтра?

Удостоверившись в моей абсолютной лояльности, Прохор внезапно принялся «барабанить». То есть, сдавать всех, кого можно и нельзя. Вот так я и узнал про злодейский план рейдерского захвата яблоневого сада, про его основных фигурантов и про то, что сноха Прохора – сучка, каких на ярмарке не найдешь, а так вполне себе достойная женщина.

На кой ляд мне сведения, порочащие почтенную селянку? И про ныне усопшего Пантелеича, все село замучившего, задравшего своим ростовщичеством? Какое мне дело до послезнания, что русский бунт иной раз вовсе не так уж бессмысленен и может иметь вполне себе осмысленные меркантильные основания? Что из-за каких-то паршивых яблок можно решиться на убийство милейшего человека? У меня в голове вопросы поглобальнее, хотя тоже вполне приземленные – паспорт, деньги, два ствола. Есть, от чего сойти с ума.

Ладно, с двустволкой разберусь на раз-два. Бегать с нй дальше в мои планы не входит. Можно и неприятностей поиметь, причем уже на въезде в Липецк. В реку ее – бульк! Мост проезжаем, грех не воспользоваться случаем.

– Виу…. – донеслось с передка.

– Помалкивай! – прикрикнул я, в зародыше подавляя вспышку сельского скупердяйства.

Прохор тут же смолк. Снял фуражку, обтер ладонью пот со лба. Вернув фуражку на место, скукожился на облучке. Проворонив момент избавления от криминальных стволов, где-то в душе оскорбился за уездное правосудие или за столь вопиющие отношение к ценной вещи. И… продолжил «барабанить», сдавая мне встречного-поперечного. Слушал его вполуха. Иное занимало мой ум, отнюдь не подробности отупляющего деревенского быта…

«Что дальше, Вася? Что дальше? – эта мысль сверлила мне мозг почище скрипа колясочных колес и беспокойства за Плехова. – Нет, я все понимаю. Божье провиденье и все такое. Плавали – знаю. Если по чесноку, да иди ты лесом, гребаное предназначение. Меня, что, отправили сюда Россию спасать? Да я поэта не спас, не то что Россию. Так что всем, всем, всем: идти, идите, идите… Лесом ли, полем ли… На хрен, короч!»

Я смочил из баклажки тряпицу и провел по губам несчастного Максима Сергеевича. Вот не сиделось ему дома! Чего поперся⁈

Передо мной в полный рост стояла дилемма. Что делать с паспортом и деньгами? И то, и другое мне нужно позарез. Но за счет человека, меня спасшего и приютившего⁈ Нафиг, нафиг. Сволочью нужно быть распоследней, чтоб решать свои проблемы таким подлым способом. Нет, мы пойдем другим путем. Каким? Война план подскажет.

– Сергеич! Куда мне девать все деньги и документы?

Плехов приоткрыл глаза и благодарно сжал мне руку.

– Москва. Всеволожский переулок. Брат, – отрывисто выдал он, прежде чем забыться мучительным сном.

Ехать в золотоглавую? Без денег и документов?

Хотя почему это без оных? Все это у меня в наличии. В паспорте Плехова отсутствует фотография, а под его описание я подходил процентов на 70–80. Рост, цвет волос, лета и прочее. Прикид, вроде, приличный, чуть ли не господский. А денег хватит не то что на дорогу, но и на от души шикануть в древней столице.

«Так, Вася, уймись! Деньги сдашь брату до копейки. Даже не обсуждается».

О другом нужно беспокоиться. О том, чем вообще стоило заняться. Я очень хорошо осознавал, что ни плыть по течению, ни строить суперпланов спасения мира нельзя ни в коем случае.

«Валить отсюда, из России, надо!»

Эта мысль ожгла меня, ошпарила, как перевернутый на себя котелок с кипятком. Бежать? Спасаться? Точно! И бежать, и спасаться! Участвовать в том бедламе, в той безумной кутерьме, в коей скоро погрязнет моя Родина, не хочу и не буду. Подожгли дом Сергеичу – это еще цветочки. Брат на брата. Сдавайся, краснопузый! К стенке, белогвардейская сволочь. Весь мир насилья мы разрушим до основания…

Малодушно? Да пофиг! Каждый кузнец своего счастья и своих бед! В Америку хочу!

«В Америку⁈ К пиндосам⁈ Эко меня крутануло!» – я ошарашенно уставился в спину Прохора, будто рассчитывал прочесть ответ на его домотканой сермяге.

Быстро поворочив в голове плохо усвоенные в школе подробности мировой истории начала XX века, я понял, что моя идея не бред сумасшедшего. США, эти бич божий моего прошлого будущего, во времена, в которые я попал, выглядели землей обетованной.

– Вокзал! – прервал мои раздумья Прохор и показал на одноэтажное кирпичное здание с высокими арочными окнами. – До города, почитай, две версты осталось.

Коляска вырулила на приличное шоссе, густо обсаженное акациями.

– Барина в госпиталь сдадим, меня сюда привезешь, – распорядился я, словно имел на это право.

У Прохора возражений не нашлось.

– Сделаем! – кивнул он уверенно.

Я снова погрузился в рассуждения.

В Америке без денег приличному человеку делать нечего. И неприличному тоже. «Мани, мани, мани должны быть на кармане», – пропел я про себя графоманскую строчку и дополнил столь глубокую мыслю. – И идеи! Без бизнес-идеи в США мне светит роль посудомойки. Есть ли у меня идеи? О, у меня куча идей! Шиномонтажка, «самовар» и «фильм, фильм, фильм». Можно показать местным, как перебортовывать резину. Можно соорудить мини-нефтеперегонный заводик, какой мне показывали в Чечне приятели. А можно в Голливуд податься и поучить аборигенов кино снимать. Ну подумаешь профессии не знаю – зато сколько сюжетов для сценариев в голове! Если прибуду в Америку с достойным баблом, стану миллионером! О, да! Ёксель-моксель, я крут! Я буду суперкрут!'

Внезапно меня озарило. Да так, что мгновенно потом покрылся. Если добраться до Нью-Йорка к октябрю 1907-го, можно удесятерить свои деньги. Читал я в юности мало, но одна книженция очень даже в тему мне как-то в руки попалась. На ее фоне таблица побед в альманахе Марти из «Назад в будущее» выглядит жалкой шпаргалкой. Медная лихорадка, «черный октябрь» и – я даже помню очень нужную мне фамилию! – Джесси Ливермор по кличке «Великий медведь». Если вовремя оказаться на Уолл-стрит, я же всех порву, как тузик грелку!

Оттер пот со лба и постарался успокоиться. Хорошо, что у меня в запасе два года. Плохо, что нет ни денег, ни внутренних документов, ни загранпаспорта, ни, главное, идей, как все это раздобыть. Разве что вступить на кривую дорожку криминала, воспользовавшись общероссийской замотней. Ствол! Мне нужен приличный ствол! И подельники.

«Ничего себе, тебя, Вася, торкнуло! Вот они, ледяные щупальца капитализма! Я расскажу вам о всех своих миллионах, кроме первого».

Я задумчиво почесал отрастающую бородку, поймав себя на мысли, что мое попаданство 2.0 меня нисколько не беспокоит, зато перспективы радуют.

… Сдав Плехова в липецкую уездную земскую больницу, без единого колебания отправился на вокзал. Распрощавшись с Прохором, добрался до расписания. Перед ним завис надолго и понял, что без подсказки не обойдусь. Единственное, что меня притормозило на несколько секунд – это указанный в расписании родной Урюпинск. Сердце ёкнуло, мелькнула мысль навестить край родных осин, но тут же пропала. Что я там забыл? Неизвестных мне родичей? Бабуля с дедулей еще не родились, а никого древнее я и не знал. Ну, заявлюсь такой, гость нежданный! А мне хорошо если только коленом под зад: развертай оглобли, нахлебник! Нет, нам такой хоккей не нужен. Так что в Москву, в Москву, в Москву, как заповедовал нам Антон Палыч! Но сперва стоило подкрепиться.

Станционный буфет одного из двух залов ожидания липецкого вокзала предлагал страждущему путешественнику бутер с паюсной икрой за 10 копеек, а прочие – за 5, ростбиф – за 50 коп, ветчину, язык в нарезке – за 35, стакан кофе с молоком – за 20 коп и квас клюквенный (полбутылки) за те же деньги. Два бутерброда с черной икоркой или стакан бурды под названием кофе? Выбор очевиден: икра и клюквенный квас, которого я в жизни не пробывал. Клюква не брусника – в дороге беды мне не наделает.

Буфет мог похвастать не только холодными, но и горячими блюдами, а также неплохим выбором спиртных напитков. Но я поостерегся с выпивкой, хотя и хотелось. На меня и без выпивания косо посматривали. И, кажется, я знал причину. Не в шраме на горле дело – он был прикрыт высоким пристяжным воротничком. От меня пованивало гарью, но и это не главное. Моя непокрытая шляпой голова! Не принято тут так ходить. Так что, слегка подкрепившись, я двинулся к витрине для продажи путевых мелочей, нацелившись на соломенное канотье. Книжный и газетный шкаф и киоск для страхования пассажиров мною были проигнорированы. Мне было не до чтения шедевров, вроде «Радости влюбленных», и не до туманных перспектив возмещения ущерба при перевозке моей тушки по железной дороге. Добраться бы до пункта назначения – вот что меня беспокоило.

Оказалось, что поездка в Москву из Липецка – тот еще квест. В России этого времени отсутствовала привычная мне центричность организации транспортного сообщения. Узловой станцией Липецкого уезда оказался не город, а расположенный неподалеку спа-курорт Грязи[1]. Через эту станцию можно было попасть в Козлов, а оттуда отправиться в Москву на Ряжско-Рязанском скором. Или выбрать прямо противоположное направление, на запад. До Ельца. А оттуда – на орловско-московском товарно-пассажирском или почтовом.

Я выбрал первый вариант и теперь поджидал прибытия поезда на Козлов, воспользовавшись подсказкой станционного кассира.

– Сядете в Козлове на скорый в три двадцать дня и аккурат к утру уже будете в первопрестольной. Только у нас не зевайте. Проходной поезд всего минуту простоит, – уверил меня железнодорожный служащий, и я ему поверил. Кому, как ни человеку в фуражке, верить в этом мире?

[1] Грязе-Царицынская железная дорога была построена для обеспечения железнодорожного сообщения центра страны с югом. С 1893 г. входила в состав общества «Юго-восточные железные дороги». Станция Грязи была очень крупным железнодорожным узлом, с шикарным вокзалом.

Глава 3

Кровожадная московская барышня

Вы когда-нибудь слышали звук, издаваемый железными ободами, крошащими в пыль булыжную мостовую?

Если бы знал заранее, что Москва меня так встретит, трижды подумал, прежде чем нырять в скорый поезд. Казалось, этот дикий, леденящий душу визг, напоминающий звук старинной бормашины, издавали все пролетки и ломовые телеги, в потоке которых двигалась и моя коляска, запряжённая в дышло. Именно такая мне досталась на площади трех вокзалов. Или на Каланчевской, как ее сейчас называли. Выбрать себе экипаж на «дутиках», на резиновом ходу, не вышло. На таких разъезжали «лихачи». Стоило мне подойти к такому, как меня облили немым презреньем. Ни рожей, ни видом не вышел для такого аристократа извозчичьего промысла. Пришлось довольствоваться «голубцом», вторым по форсу экипажем, запряженным парой, которым управлял «Ванька» с медно-латунным номером на спине, болтавшимся на суровой нитке. Точно такой же номер, только темно-коричневый, был прибит к его коляске на видном месте.

Колоритным типом выглядел этот извозчик, впрочем, как и другие его собратья по городским легковым перевозкам. Обряженные в кафтаны, они подбивали их в районе афедрона пенькой и ватными продольными валиками, отчего своим видом напоминали кубинок с их оттопыренными задницами, на которые легко можно стакан с водой поставить. От обычных «таксистов» «вокзальные», как я быстро уловил, отличались крикливо-болтливым нравом. Простой извозчик, правивший одинокой клячей и раздолбанным экипажем, предпочитал дремать на козлах, а «голубец» встречал тебя у вокзала воплями-предложениями о сдаче меблированных комнат. Если же ты выбирал его коляску, он начинал развлекать тебя разговорами, успевая параллельно переругиваться со всеми подряд – с коллегами, «ломовиками», прохожими, торговцами вразнос пирожками, квасом и мелкой галантереей, мальчишками-рассыльными…

– Нам без ругани нельзя, – пояснил мне «Ванька». – Ругань у нас заместо покурить!

Лишь к городовым, стоявшим на перекрестках с самым неприступно-торжественным видом, мой «водила» относился с опаской.

– Два протокола о «неосторожной езде» – и зовут в канцелярию градоначальника. После третьего – прощай разрешение на занятие извозом! – объяснил «Ванька» свое отношение к стражам порядка на улицах и негромко выругался, объехав «регулировщика» по всем правилам. – Ууу, нечистая сила!

– Почему нечистая? – заинтересовался я, ожидая очередного городского перла, и не прогадал.

– А как ж-с? В лесу есть леший, в воде – водяной, в доме – домовой, а в городе – городовой! – водила сплюнул трижды через левое плечо и накинулся с попреками на своего коллегу, мешавшего проехать. – Куды ты прешь, деревня⁈ Понакупят разрешений, а ездить по городу не умеют! Тебе, сиволапый, не пролетку, конку доверить нельзя! По прямой поедешь – и тут заплутаешь! Тормози, тормози, гад!

– Да он головой тормозит! – поддержал я своего извозчика.

– Думаешь? – «Ванька» сперва не понял, но потом разулыбался. – Точно! Головой скорбные. Измельчали людишки. А зимой с ними вообще беда.

– Почему!

– Так в деревне делать нечего, вот они и прут сюды скопом.

– А Москва не резиновая!

– Да ты, барин, голова! – еще больше растянул рот в улыбке извозчик. – О! Гляди-гляди, умора!

Он показал мне на празднично украшенную карету, меж колес которой мелькали ноги пассажиров.

– Эх, свадьба-свадьба, мещанское горе! Доэкономились! Жениха с невестой везли, да пол провалился. Вот пассажиры и бегут, – он захохотал на всю улицу, перекрыв своим смехом даже пронзительный скрип железных колес.

Помимо забавной уличной сценки мне было на что посмотреть. Город бурлил. Непрерывно двигался поток транспорта – пролетки извозчиков, телеги ломовиков, вагоны конки и трамвая, несуразного вида автомобили и непривычной конструкции велосипеды. К последним «Ванька» относился с усмешкой, а вот «моторов» откровенно побаивался.

– Гудят так, что лошади на дыбы встают! Пьяницы!

– Неужто пьяными за руль садятся?

– Так кто ж в трезвом уме в этакую страхолюдину полезет? – искренне удивился мой извозчик.[1] – Так что им прямая дорога в «монопольку». Вон, видишь, стоят сорокомученики, – он ткнул пальцем в сторону длиннющей очереди в казенную винную лавку, торговавшую водкой.

Водка водкой, но не одной «монополькой» жила Москва. Торговля процветала. На каждом углу магазин, на каждом фасаде – реклама. Кричащая, броская, да не одна, а с первого до последнего этажа, даже на брандмауэрах. Простые объявления, вывески и яркие красочные картины, выполненные с изяществом и вкусом или без оного – в стиле модерн или а-ля лубок. «Последние новости из Парижа: шелковые и шерстяные материи для визитных, бальных туалетов, костюмов и пальто». «Конфекцион, М. и И. Мандль», «Папиросы Дядя Костя. Собственный магазин т-ва Кузнецкий Мост», «Кладовая галантерейных товаров, специально перчаток, галстухов и чулочных товаров»…

«Мне бы приодеться, – поглядел я с досадой на обшлага своих брюк и потертые штиблеты. – Придется в ноги Антонину Сергеевичу поклониться!»

– Скажи-ка, любезный, где в столице разжиться одежой поприличнее, но чтоб не обманули?

– Не местный, что ль? – сразу сообразил ушлый «Ванька». – Это тебе, барин, «дешевку» нужно поискать.

– Дешевку?

– Так у нас испокон веку прозываются распродажи по бросовым ценам. Конечно, главная – перед Рождеством. Но и сейчас найти можно. Ежели какой магазин сгорел, а хозяин его получил страховку, то объявит «распродажу по случаю пожара». Тут уж не зевай. А на Старую площадь лучше носа не суй. Там самые злодеи работают. Зазовут внутрь и так закружат, что сам не заметишь, как купил втридорога ненужную тебе дрянь. Хотя… Может, и побоятся с тобой связываться. С такой комплекцией прямая дорога в охотнорядские молодцы. Если, конечно, имеется привычка к сквернословию. Ребята там все, как на подбор, кровь с молоком, а лаются так, что покойника разбудят. И подраться со скубентами большие любители.

– С кем, с кем? Со студентами, что ли?

– С ними. С демонстрантами. Вот не живется им спокойно. Вчерась своими глазами видел, как толпа на толпу месилась, а городовые ни сном, ни духом. Народ – как на лектрических проводах подвесился. Дергается народ. Чего, спрашивается, все хотят? Свобода, свобода… Далась вам эта свобода. Насмотрелся я на свободных. Особливо на тех, кто по ночам из рестораций возвращается. Едут савраски, мокрые до пят.

– Савраски?

– Саврасами без узды зовутся у нас детишки купчиков, любители кутнуть. С жиру бесятся, черти. Все б им скандальчик учинить. Красные фраки на себя нацепить, выписанные из Парижу. Или еще какую шалость выдумают. Вот на кой ляд им вином друг друга поливать? Или взять лихача да не заплатить ему ни копейки. Ты-то, барин, не из таковских? Расчет честь по чести у нас выйдет?

– Не сомневайся! Деньги есть.

– Ну, гляди. Ужо подъезжаем.

Коляска двигалась по Пречистенскому бульвару, похожему скорее на границу между городом и дачной местностью. С одного края мостовой – высокие дома, с другого, за кованой оградкой – разросшиеся деревья, вылезающие на проезжую часть своими ветками. Между их кронами, на противоположной стороне бульвара, степенно проплывала двухэтажная конка с империалом.

Пролетка свернула на Пречистенку. Недолго повизжала ободами по мощеной улице и свернула в переулок.

– Всеволожский! – радостно воскликнул извозчик. – Тебе, барин, какой дом нужон?

– Дом доктора Плехова.

– Так вона вывеска аптеки и дохтора.

И действительно. Двухэтажный длинный дом украшала вывеска «Складъ аптекарскихъ товаров Н. Чекушкинъ и Ко», а рядом примостилось небольшое объявление: «Доктор А. С. Плеховъ. Внутреннiя болез. желудка, кишекъ, крови и обмъна вещ. Прием: 9–12 час. у. и 5–7 веч.».

… Молодая м-м Плехова, Антонина Никитична, урожденная Чекушкина[2], страдала от извечной московской болезни. Не от язвенных колик, как можно было бы подумать, узнав о роде врачебных интересов ее мужа, а от всепоглощающей скуки. Сытой, откормленной на молочных продуктах дачного сезона в Пушкино, бездетной скуки, требовавшей чего-нибудь дерзновенного, чего-нибудь резкого, сокрушающего устои. Вроде замены самовара на дорогущую кофемашину из Италии за неимоверные десять тысяч рублей или участия в революционных митингах под красными флагами в пользу учредительного собрания. Появление в доме неожиданного пришельца с родины мужа внесло известный заряд электричества в ее воображение. Последствия себя ждать не заставили. Этот день своей жизни она запомнила надолго.

Но обо всем по порядку.

С супругой Тоней Антонину Сергеевичу повезло. Женщиной она была фигуристой, лицом приятной, нравом незлобливым, хоть и взбалмошным. И с достойным приданным. Вдовый папенька ее держал аптеку на первом этаже, в которую пустил, потеснившись, зятя с амбулаторным кабинетом. А жило объединившееся на профессиональной и родственной основе семейство на втором. Удобно! Никаких транспортных расходов. И место многим на зависть. В арбатских переулках хватало страждущего небедного люда, готового расстаться с золотыми червонцами ради провизорского товара или консультаций по поводу запоров, газов и прочих желудочно-кишечных неприятностей. Хоть и столица, но Москва, бывало, баловала, нередко поставляя покупателям откровенную дрянь или продуктовый фальсификат. Со всеми вытекающими последствиями. Так что семейство Плеховых-Чекушкиных не бедствовало, хотя, конечно, не могло позволить себе ни собственный модный самобеглый экипаж, ни смутившую душу Антонины Никитичны итальянскую кофеварку от миланца Луиджи Беццера[3].

Мое сообщение о происшествии в Плеховской усадьбе доктора возбудило не на шутку. Выслушал меня накоротке, уточнил, как меня звать-величать. Представил супруге и, отмахнувшись пока от денег и портфеля с документами, умчался на телеграф, чтобы организовать перевод брата из Липецка в Грязи, где и условия лечения, и врачи были на порядок выше.

Антонина же Никитична, угостив меня кофе, который она предпочитала чаю, затеяла подробные расспросы о событиях с Максимом Сергеевичем. С каждой новой деталью ее глаза загорались каким-то инфернальным блеском. Когда я подошел к самому финалу, она вскочила с мягкого дивана и заметалась по комнате. Нужно признаться, зрелище было приятное глазу. Нынешняя мода наловчилась подавать дам в весьма выгодном ракурсе. Длинные струящиеся элегантные платья очень этому способствовали. Как и высокие прически, размером с Эйфелеву башню.

– Если вам, Василий, оказалось по плечу противостоять толпе сорвавшихся с цепи мужиков, то вы в состоянии мне помочь в одном деликатном деле, – я поиграл бровями, давая понять, что все возможно в этом мире. – Понимаете, со мной давеча случилась неприятность. Я отправилась на Мясницкую пробрести ведро спирту за рубль восемьдесят копеек…

У меня отвалилась челюсть.

Правильно считав мою реакцию, м-м Плехова залилась смехом, который ей очень шел. Хороша была чертовка, черт ее побери!

– Нет-нет, вы не так все поняли. Спирт не для внутреннего употребления, как вы подумали. Всего лишь для заправки светильников и кабинетных фонарей от фирмы «Синумтра». Увы, мы пока не можем себе позволить проведение в дом электричества. Есть надежда, что вскоре рядом с нами построят большой доходный дом, и вот тогда… – она мечтательно закатила глаза. – Пусть нас уверяют подкупленные винокурами эксперты, что спиртовое освещение гигиеничнее, дешевле керосина и светлее электрического, но я – за прогресс!

Я развел руками: мол, и сам такой, но хотелось бы понять, что от меня требуется.

– Извините, – мило покраснела Антонина Никитична. – Я такая болтушка, постоянно скачу с темы на тему. Меня еще в пансионе ругали… Итак, магазин на Мясницкой. Его владелец негодяй!

– Неужто спирт не тот⁈ Не светит, как должно?

– Хуже! – отрубила м-м Плехова. – Он позволил себе наговорить мне дерзостей. Его следует проучить.

– Эээ… Как вы себе это представляете?

– Ну, вы такой большой… Сильный… Вы могли бы его как-то наказать…

– Морду что ль начистить? – по-простецки брякнул я и, оказалось, попал в самую точку.

Антонина Никитична сделал этакий пас рукой, в который умудрилась вложить и свое согласие на мордобой, и свое личное полное отрицание толстовской идеи о непротивлении злу насилием.

– А как же Антонин Сергеевич? – растерялся я. – Не будет ли возражать ваш муж?

Последовал очередной взмах белой ручкой, пояснивший мне без слов, что в некоторых вопросах Плехов-старший приучен ходить по струнке.