сообщить о нарушении
Текущая страница: 89 (всего у книги 120 страниц)
— Я думал, после работы ты к ней поедешь, а ты предпочёл ей нашу компанию…
— Никого я никому не предпочёл. Мне просто неудобно быть постоянным гостем в доме у Блэков… Мне кажется, я действую её родителям на нервы.
— Тогда почему ты не отвезёшь Эвелин к себе домой?
— Она иногда ночует у меня, но переезд мы пока не обсуждали. Да и некуда спешить, Джеймс, у нас ещё вся жизнь впереди!
Когда стрелка часов перевалила за одиннадцать, Маслоу со Шмидтом были уже готовые. Мне было слегка неприятно смотреть на них… Да что там, неприятно — это ещё мягко сказано. Всё-таки пьяные люди отвратительны. Неужели я, выпив, тоже становлюсь похожим на этих двоих?
Мы обсуждали последнюю баскетбольную игру, когда Джеймсу позвонила Изабелла и он вышел в прихожую, чтобы поговорить с ней. Кендалл, проводив друга взглядом, с наслаждением развалился на стуле и, улыбнувшись, спросил:
— Ну что, Логан, как дела у Эвелин?
Я, как и обычно это бывало, насторожился вопросом Шмидта и резкой сменой темы разговора, но невозмутимо ответил:
— Всё прекрасно.
— А обо мне она вспоминает? Ну, хотя бы изредка?
— Я не знаю, — с лёгкой ноткой раздражения в голосе ответил я.
— М. — Он наполнил свой бокал бренди и предложил мне, но я отказался. — Просто я о ней вспоминаю, и это немного обидно.
Я с напряжением смотрел на стол, слушал друга, но ничего ему не отвечал.
— Я не хотел ругаться с тобой на барбекю Мика, — продолжал Кендалл, будто вызывал меня на откровенности. Я терпеть не мог пьяных разговоров, поэтому всё ещё угрюмо молчал. — Но я просто глаз оторвать не мог от Эвелин, она стала такая хорошенькая! Чтобы сделать женщину прекрасной, нужно только позволить ей любить.
— Чьи слова? — спросил я, начиная понемногу смягчаться.
— Да так, — пожал плечами Шмидт, — одного очень умного американца.
— И очень скромного, надо полагать?
Друг засмеялся, и я засмеялся в ответ. Мне не хотелось злиться на него за то, что он начал говорить об Эвелин. Очевидно, ему не с кем поделиться тем, что тяжёлым камнем лежит у него на душе; ему надо выговориться. В конце концов, чтобы чувствовал я, если бы у меня забрали Эвелин?
Какое-то время мы сидели молча. Из прихожей слышался ласковый голос Джеймса, разговаривавшего по телефону с Изабеллой.
— Слушай, а помнишь, — снова начал Кендалл, — как мы говорили о ней на вечеринке свободы Джеймса?
— Помню, — вновь насторожившись, ответил я. Сочувствие к другу сразу же куда-то исчезло, и мне больше всего на свете хотелось, чтобы он заткнулся.
— И я тогда сказал, что она только тебя любит. Я, если ты позволишь так выразиться, передал её тебе. Обратно. И вы теперь вместе. — Он поднял на меня глаза и спросил: — Ты помнишь это?
— Да, — сквозь стиснутые зубы отвечал я.
Кендалл засмеялся, очевидно, заметив моё раздражение, и, подвинув ко мне пустой бокал Джеймса, налил мне и себе ещё бренди.
— Я не буду, — в который раз отказался я.
— Ну, не обижай меня. — Налив, немец посмотрел на меня. — Я ведь твой друг, Логги. А ты мне друг?
— Друг…
— Ну и здорово. — Шмидт вздохнул и, внимательно заглянув в мои глаза, сказал: — Тогда отдай мне Эвелин обратно, дружище.
========== Глава 20. "В памяти города — вечно влюблённые" ==========
Увы, разочарование не излечивает от любви.
Амели Нотомб
Негодование, вспыхнувшее внутри, казалось, сдавило мою грудную клетку. Воздуха резко стало не хватать, моё лицо покраснело, и я, с силой вцепившись в край стола, устремил на Кендалла разгневанный взгляд.
— Отдать тебе Эвелин обратно? — переспросил я не своим голосом. — Она, по-твоему, кукла, которую мы можем делить между собой?
— Кукла, — со смехом повторил он, будто вовсе не замечая моего раздражения, — кукла… Ты разве ещё не наигрался, мой друг?
Этот вопрос стал последней каплей. Я понял, что даже лекарства, принятые мной накануне, не смогли уменьшить мой гнев, подавить чувство тревоги. Да это же было невообразимо — думать, что Кендалл может так говорить об Эвелин! Что за нахальство, что за наглость! Как он может?
Ярость дала мне необъяснимую силу, мышцы рук и ног сократились будто произвольно, и я, сам не знаю как, одним прыжком перемахнул через стол и столкнул Кендалла со стула.
— Ты всерьёз говоришь об этом? — сквозь сжатые зубы спросил я, с силой сжимая воротник рубашки Шмидта. Он молча смотрел на меня, и в его бесстыжем взгляде я читал вызов, который только подливал масла в огонь моего гнева. — Отдать тебе Эвелин? Ты серьёзно?! — сердито повторил я свой вопрос и так сжал его воротник, что его лопатки оторвались от пола.
— Всё, что касается Эвелин, для меня очень серьёзно, — тихо, но уверенно сказал он. Взгляд Кендалла помрачнел вместе с его голосом. Я больше не видел в его глазах того дерзкого вызова, теперь в них было лишь какое-то отчаяние. — Да слезь с меня, придурок!
— Сам придурок, — сморщив нос, проговорил я и, замахнувшись, ударил Шмидта по лицу.
Удар оказался плохо мною рассчитанным: рука не слушалась, мышцы, будто свело судорогой. У Кендалла изо рта сразу хлынула кровь.
— За что, а? — свирепо сдвинув брови, спросил он и попытался скинуть меня с себя, но я прижал предплечье к его горлу. — Я тебя и пальцем не тронул! — Он выплюнул кровь и прокашлялся. — Что я сделал тебе?
— Что сделал? — Я сильнее сдавил горло немца, и тот судорожно схватил моё предплечье обеими руками. — Ты коснулся в разговоре запрещённой темы, чёрт возьми, ты же прекрасно знаешь, что я терпеть не могу, когда ты говоришь об Эвелин!
— Я буду говорить о ней столько, сколько захочу, и ты мне рот не заткнёшь. Никогда!
— Поверить не могу, что пытался убедить себя, будто в тебе есть что-то кроме подлости! Ты подлец, и мне больно думать, что я говорю тебе это после стольких лет дружбы!
— Ну, ты знаешь, что разрушило нашу дружбу, — прохрипел он, с пьяным прищуром глядя на меня.
Эта фраза уколола меня под самое сердце. Давно ли я признался себе, что нашей с Кендаллом дружбе пришёл конец? Не буду спорить, что раньше мы могли повздорить из-за любого пустяка, но когда он признался мне в любви к Эвелин, то я… О, неужели та безумная ночь признаний была камнем, брошенным в хрустальный дом нашей дружбы? Считал ли я его своим другом после той ночи? Да, да, считал… Я и сейчас называю его лучшим другом, но заслуживает ли он этого?..
Внезапное осознание того, что дружба, в которую я до этой минуты продолжал верить, оказалась иллюзорной, сильно подействовало на меня. Такое, очевидно, происходит с людьми, надежды которых в одно мгновение превратились в песок: прежние фигуры слепить из этого песка уже невозможно. Тогда на смену вере приходит бессильное отчаяние. Подобное отчаяние ощутил и я и, думая, что во всём этом виноват только Кендалл, снова ударил его.
— Эвелин здесь ни при чём, — сказал я, с досадой сморщив нос. Шмидт изо всех сил пытался вырваться и ударить меня в ответ, но я с силой прижимал его к полу. — Она не рушила нашу дружбу!
— О, конечно, она ни при чём, — иронично высказался Кендалл и, высвободив одну руку, залепил мне пощёчину. Я, взбесившись, обеими руками сжал его горло; Шмидт начал рваться во все стороны и дрыгать ногами как сумасшедший. — По-твоему, только я и виноват во всём этом! По-твоему, вы с Эвелин жертвы, а я паршивый неудачник, которому крупно не повезло в жизни!
— Вы чё здесь орёте? — спросил влетевший в кухню Джеймс и, увидев нас, удивлённо распахнул глаза. — Логан! Какого чёрта ты творишь!
Маслоу вцепился в мои плечи, надеясь оттащить меня от Кендалла, но я с силой оттолкнул его, и тот впечатался в стену. Улучив момент, Шмидт с яростью сбросил меня с себя, и меня резко отбросило к холодильнику. От удара последний шатнулся; сверху на пол упал горшок с каким-то растением и разбился с неприятным треском. Это на мгновенье отвлекло меня, и немец быстро вскочил на ноги.
— Что вы тут устроили? — строгим голосом, пьяно пошатываясь, спросил Джеймс. — Для выяснения отношений люди придумали слова, слова! А вы привыкли решать все дела кулаками, так не пойдёт…
— Ты сам из себя слепил неудачника, — сказал я Шмидту, подойдя к нему и приблизившись к его лицу; слова Маслоу я пропустил мимо ушей, — и винить здесь уже точно некого.
— Какой же я кретин! — вдруг улыбнулся Кендалл и, вздохнув, посмотрел на потолок. Из уголка его рта побежала алая струйка, и он, взяв со стола салфетку, осторожно вытер кровь. — Я совершил такую ошибку… чудовищную ошибку! Зачем я отпустил Эвелин?..
— Хочешь сказать, что, останься она с тобой, всем было бы куда лучше? — вновь закипая от злости, спросил я.
— Заметь, ты сам это сказал.
— Да как ты можешь думать об этом?! — Я, с вызовом нахмурившись, сделал несколько шагов навстречу к Кендаллу, но Джеймс схватил меня за руку и остановил. — Что за подлые и эгоистичные мысли? Эвелин со мной, она счастлива со мной, и тебе пора с этим смириться! Ничего не изменится, она тебе не достанется!
— Не тебе говорить мне об эгоизме, — сквозь сжатые зубы проговорил немец, вытянув руку и указав пальцем на моё лицо. Я сердито ударил его по руке, и Кендалл, взбесившись, бросился ко мне.
— Брейк, я сказал! — снова вмешался Джеймс прежде, чем Шмидт успел меня ударить. Маслоу встал между нами и выставил руки в стороны, чтобы, в случае чего, не допустить нового столкновения.
— Хочешь сказать, что я, встречаясь с Эвелин, проявляю свой… эгоизм?
Кендалл молча посмотрел на меня вместо ответа.
— Глупость! — высказался я. — По-твоему, я должен лишать себя счастья рядом с ней только потому, что ты тоже к ней неравнодушен?
— Я много раз просил тебя попытаться понять меня! — повысил голос немец и сделал шаг ко мне, но Джеймс, уперев руки в его плечи, заставил его остановиться. — Хотя куда тебе до понимания? Ты ведь за бесконечной заботой о своих собственных отношениях даже не хочешь замечать, что происходит вокруг!
— Мне важны собственные отношения, да и так поступает каждый, — тихо сказал я.
— Нет! Нет, нет, не каждый! Как ты не понимаешь? Я пытался прогнать из головы мысли о ней, я пытался убить чувства… делал вид, что мне всё равно! Помнишь, ты спрашивал, ревную ли я её к тебе, злюсь ли, что ты продолжаешь с ней видеться? Я ответил, что не ревную, что всё хорошо, но, бл…, неужели не понятно, что всё ох…ть как плохо?! Я просто делал вид, что очень надеялся на то, что она ответит тебе взаимностью! На самом деле мне тоже её не хватает, и да, я видеть вас двоих не могу, меня тошнит от этого! Как видишь, я пытался быть равнодушным, но все попытки впустую… Все. Вообще! Знал бы ты, какие только способы я пробовал! — Кендалл замер на мгновение, точно думал, стоит ли рассказывать мне об этих способах. — Тебе такое и в голову никогда не придёт. Знаешь почему?
Я молча смотрел на него, пытаясь осознать всё то, что он наговорил мне.
— Потому что единственное, что пришло бы тебе на ум, — это самый простой способ избавления от страданий, — проговорил Шмидт, прищурив глаза. — Пуля в лоб. А я жить хочу.
— Так, так, так, — забормотал Джеймс, увидев, с какой силой подействовали на меня слова Кендалла, и сжал обеими руками мои плечи, — пьяные разговоры — худшие разговоры. Давайте продолжим обсуждать баскетбол, а?
— Жить хочешь? — переспросил я, глядя на Шмидта из-за плеча Маслоу. — Живи! Потому что такая тварь, как ты, заслуживает жизни в вечных страданиях!
— Он не то хотел сказать, — вмешался ловелас в отставке, — Логан, ну ты же знаешь, что алкоголь развязывает язык Кендаллу, он не то хотел сказать… а ты так остро реагируешь на это…
— Он на всё остро реагирует, — мрачно бросил немец, посмотрев на окровавленную салфетку, что держал в руке, — и считает, что для него нет запретных тем, что он может сказать что угодно!
— Буду поступать с тобой так же, как и ты со мной, — сказал я, хмуро глядя на собеседника. — Ты говоришь то, о чём думаешь? Хорошо! Я тоже буду говорить то, о чём думаю!
— В таком случае ты будешь говорить только о себе.
И мы замолчали, все трое. Джеймс изучил внимательным взглядом меня, потом Кендалла и усадил нас обоих за стол.
— Всё, что вам нужно, это выпить немного. — Маслоу наполнил два стакана бренди. — Подумаешь, нервы немножко подвели… Выпейте.
Шмидт без лишних слов взял стакан и осушил его до дна почти за мгновение. Я же молча пялился на стол.
— Логан, — Джеймс пощёлкал пальцами перед моим носом, — вообще-то я тебе это говорил.
— Я не хочу, — тихо ответил я.
Маслоу только тяжело вздохнул в ответ и выпил бренди, который ещё секунду назад предназначался мне. Шмидт, взяв пачку сигарет, достал одну и сунул её в рот.
— Думаешь, моя жизнь только из страданий и состоит? — задумчиво задал вопрос он, глядя куда-то в сторону. Потом он поджёг сигарету и поднял на меня взгляд.
— Да что же нужно, чтоб заставить вас заткнуться? — не выдержал Джеймс. — Кен, тебе так плохо молчалось?
— Я просто задал вопрос. Я же не бросился на него с кулаками, мне это не свойственно!
— Ничего я не думаю, — угрюмо ответил я, не смотря в сторону собеседника. — Я не знаю, чем наполнена твоя жизнь, и на вопрос отвечать не собираюсь.
— Просто мне, как и всем остальным, хочется во что-то верить, — тоже помрачнев, проговорил Кендалл, — хоть во что-то… А когда у меня отбирают единственное, ради чего хочется жить, то я лишаюсь веры, лишаюсь надежды. Так жить невыносимо, Логан! Хотя бы это ты понимаешь? Понимаешь, чего пытаешься меня лишить? Ты не можешь запретить мне любить…
— Да не умеешь ты любить, — выпалил я, совсем не подумав.
Самолюбие Шмидта, как я мог заметить, это уязвило. Он какое-то время молча пялился на меня, будто ждал, что я скажу ещё что-то.
— Ты так много знаешь обо мне, что можешь с такой уверенностью говорить, чего я не умею?
— Нет, Кендалл, — ответил я, — как оказалось, я совсем тебя не знаю. Хотя дружим мы уже семь лет.
— Ну и каково тебе говорить всю эту дрянь своему семилетнему другу, а?
— У меня к тебе тот же вопрос. — Я вздохнул. — Да уж… Семь лет дружим, а я за все эти семь лет и не заметил в тебе того, что, оказывается, переполняет тебя через край.
Шмидт вопросительно смотрел на меня.
— Подлости, — ответил я на не прозвучавший вопрос. — Чёрт, да я до сих пор понять не могу, как ты мог попросить меня о таком! Отдать тебе Эвелин! — Я усмехнулся, будто смеялся над чем-то невообразимо глупым. — Да и что ты сумел бы дать ей? Ничего! Кто ты для Мэрилин? А? Хочешь стать просто «ё…рем» и для Эвелин тоже, так?
Мне стало неприятно от собственных слов, я даже будто ощутил горький привкус во рту. Шмидт, услышав это, тоже был не в восторге: он сердито оттолкнул от себя пустой бокал, и тот со звоном перевернулся.
— По-моему, перебор, — вставил слово Джеймс, пьяно нахмурившись.
Я смотрел на немца полыхающими от ненависти глазами… Ненависть! Ненависть к Кендаллу!
— А ты сам что делаешь для неё? — вполголоса спросил он. Его тяжёлый взгляд давил на меня.
— Я делаю её счастливой, а тебе такое будет не под силу. Никогда!
Это было последним, что я сказал Шмидту в ту ночь. Он встал на ноги и, опустив пустой взгляд, молча указал на дверной проём.
— Эй, Кендалл, Кендалл… — начал было Джеймс, но тот не дал ему закончить фразу.
— Идите к чёрту! — свирепо закричал он, всё ещё указывая на дверь. — Валите отсюда! Валите оба!
Маслоу бросил на меня беспомощный взгляд, и я молча кивнул в сторону выхода. Нужно было оставить Шмидта одного, да и не хотелось мне больше смотреть ему в глаза, не хотелось…
Правильно ли я поступал, обходясь с Кендаллом так грубо? Я прекрасно помнил те бесконечно тянущиеся дни, которые я проводил в тоске и мучениях без Эвелин, я помнил, каково это — чувствовать себя ничтожным, нелюбимым, никому не нужным. Кендалл испытывал это тоже, но суть в том, что он испытывает это и сейчас. О, жизнь, охваченная огнём мучений, — это не жизнь… Я бы ни за что не хотел пережить это снова, да и, наверное, просто не выдержал бы этого. Может, и прав был Шмидт, может, я вправду эгоист, каких мало… Так с друзьями не обходятся, хотя я не уверен, что слово «друг» всё ещё было уместно.
И всё-таки, наши с Кендаллом отношения не всегда были такими, какие они теперь. Не помню, чтобы раньше я называл его тварью, не помню, чтобы раньше он так оскорблял меня… Нет смысла отрицать, что Эвелин повлияла на наши с ним отношения, но боже, разве могу я обвинить её хоть в чём-то? До встречи с ней я, кажется, и не жил вовсе. А если я должен отплатить вселенной за встречу с Эвелин, то бог с ним, пусть этой платой будет моя дружба с Кендаллом!
Да нет, всё правильно, он заслужил это. Разве это человечно — рушить счастье двоих любящих друг друга людей? Разве он не видит, что я так счастлив, так счастлив рядом с Эвелин? Ради чего он хочет забрать у меня её? Понятно, что он хочет излечить своё больное сердце, но можно ли в собственном самолюбии зайти так далеко? Думая о просьбе Кендалла, я спрашивал себя: а сумел бы я попросить о таком? Хватило бы на это моей наглости и жалости к себе?
