сообщить о нарушении
Текущая страница: 94 (всего у книги 120 страниц)
Всю дорогу от дома Дейва до Блэков Эвелин была мрачна и мало говорила. Я догадывался, в чём была причина её грусти, и знал, что они с Уитни устранили разногласия и помирились, но выяснять подробности их разговора я всё же не стал. Мою возлюбленную, очевидно, мучило то, что её сестра осталась там, в доме своего жениха, а она, Эвелин, должна возвращаться к родителям.
Подумав об этом и вспомнив мой разговор с Дейвом, я принял решение, о котором сразу же сообщил Эвелин.
— Знаешь, я много думал об этом, — произнёс я, бросив быстрый взгляд на свою спутницу, — и ты, наверное, тоже. Что ты скажешь, если я предложу тебе жить вместе, в моём доме?
Она впервые за поездку улыбнулась, и я улыбнулся тоже.
— Ты же знаешь, я априори не могу быть против, — сказала она. — Видеть твоё лицо каждый вечер и каждое утро — я большего и не могу просить… — Не переставая улыбаться, я взял её руку и поцеловал тыльную сторону её ладони. — Только нужно предупредить родителей. Может, зайдёшь к нам на ужин?
На ужин я зашёл, и мистер и миссис Блэк встретили меня с теплотой и радушием, впрочем, как они и всегда это делали. За едой я отвлёкся посторонними разговорами и забыл на мгновение то, о чём хотел спросить Дженну и Джонни.
— По правде признаться, — начал я, когда мы уже пили чай, — у меня был повод для того, чтобы остаться сегодня на ужин. — Родители моей возлюбленной, оба слегка улыбаясь, со вниманием смотрели на меня. — Я хочу, чтобы Эвелин жила у меня.
Мистер и миссис Блэк обменялись взглядами, значение которых я не мог истолковать. «Неужели они рады тому, что и вторая дочь покинет этот дом?» — пронеслась в моей голове сомнительная мысль.
— Вы уже говорили об этом? — спросила Дженна, выпрямив спину и положив локти на стол.
— Да. И вообще-то я уже давно думал об этом.
— Понимаю ваше стремление проводить друг с другом как можно больше времени, — сказал Джонни и поджал губы, — но надо взглянуть на это со всевозможных сторон. Логан, ты так часто бываешь в разъездах, а Эвелин… Что она будет делать одна у тебя дома?
— Я же могу брать её с собой, — несколько растерянно выдал я.
— Так ведь будет не всегда. Эвелин может устать, да и, если ты помнишь, ей периодически нужно посещать невролога…
— Мы просто не хотим, — поддержала супруга миссис Блэк, — чтобы наша дочь чувствовала себя одинокой с тобой.
— Вы ничего о нас не знаете, если позволяете себе так говорить, — сердито стиснув зубы, проговорила моя избранница. Я не узнавал её, когда она сердилась, поэтому всем сердцем ненавидел Эвелин в гневе. Желая её утешить, я положил руку на её колено и сжал его, однако Эвелин даже не взглянула на меня. — Хватит, умоляю, пожалуйста, хватит! Просто скажите, почему вы не хотите разрешить мне уехать? Я знаю, причина есть, и вы почему-то её скрываете.
Джонни и Дженна снова посмотрели друг на друга, и мистер Блэк озадаченно вздохнул.
— Ваше юное безрассудство, в котором никто не вправе вас упрекнуть, может привести к не самым приятным последствиям, — как будто чему-то смущаясь, сказала миссис Блэк. — И к этим последствиям, я думаю, никто из вас пока ещё не готов. Готовность придёт со временем, то есть…
«То есть с выздоровлением», — мысленно закончил я фразу Дженны и опустил взгляд, в котором угасла всякая надежда. Я мог понять беспокойство родителей Эвелин, это естественно: они равняли нас с Эвелин на Уитни с Дейвом, которые, ещё не обручившись, ждали появления на свет малыша. Только за этим пониманием крылась какая-то неприязнь, которая, как я начинал теперь понимать, пряталась в моём сердце ещё давно и которую я, кажется, прятал вполне осознанно…
— Да проблема ведь вовсе не в этом, — дрожащим от напряжения голосом сказала Эвелин. — Вы не можете и не хотите видеть во мне взрослого человека, хотите, чтобы я всё время оставалась маленькой, глупой, с такими же маленькими и глупыми проблемами! Да, ведь мои взрослые проблемы заставят вас вспомнить, что у вас есть семья. Но не бойтесь, вам не придётся делать это, потому что у вас нет семьи. Всё, что у вас осталось, это не уважающий супруг и не любящая общая дочь!
Бросив салфетку, моя избранница рывком поднялась из-за стола и убежала из кухни.
— Эвелин! — с сожалением в голосе позвал её я, но моя попытка остановить её оказалась бесплодной. Я озадаченно и беспомощно посмотрел на мистера и миссис Блэк.
Дженна, прерывисто вздохнув, прикрыла глаза обеими ладонями, и Джонни, чтобы хоть чем-то утешить её, положил руку на плечо супруги.
— Забирай её, — сказал мне мистер Блэк так, точно говорил не о своей дочери, а о какой-то вещи. — Да, это правда… Нет семьи. Одна дочь сбежала, а другая оставалась здесь только потому, что некуда было бежать. Что ж. Теперь есть куда. Уезжайте.
Я открыл рот, собираясь сказать что-то, но решил, что говорить уже нечего, и пошёл за Эвелин. Поднимаясь в её спальню, я не мог перестать думать о ней и о том, что происходило в её жизни. Я не любил жалеть людей, но чувствовал, что в моей душе было разлито тёплое, доброе чувство жалости и сожаления к ней: у Эвелин, выходит, никогда не было семьи, у неё была только сестра, которая и теперь покинула её… Значит, у неё есть только я? Если так, то я брошу все свои силы на то, чтобы она была счастлива, чтобы чувствовала себя хорошо рядом со мной… Клянусь, я отдам ей всё самое искреннее, сильное и страстное, что осталось в сердце.
Когда я вошёл в её спальню, она сидела на полу, а перед ней лежали стопки семейных фотоальбомов. Эвелин доставала из альбомов фотографии и, без слёз всхлипывая, рвала их. Я подошёл к ней и взял её за локоть, но моя возлюбленная дёрнула рукой и продолжила уничтожение воспоминаний, которые, очевидно, никогда не были для неё родными.
— Дай мне это, — выговорил я таким тоном, которым очень редко разговаривал с Эвелин, и вырвал из её рук фотографии. — Хватит.
Она посмотрела на меня. Широко распахнутые глаза моей избранницы блестели, но она не плакала.
— Я знаю, что мы всегда спорим об этом, — устало сказал я, точно в сотый возвращался к изматывающему и бессмысленному спору, — но я хочу, чтобы мы вернулись вниз и ты поговорила со своими родителями.
Она прерывисто вздохнула, тоже возвращаясь к обсуждению этого спора, дала волю первой слезинке и, придвинув к себе ближе фотоальбомы, опустила голову.
— Э-эвел-иин, — произнёс я и поднял её на ноги. Она оттолкнула меня от себя и, закрыв лицо одной рукой, в голос заплакала. — Любимая…
— А ты всё думаешь, что я неблагодарная, — проговорила она, не глядя на меня, — раз я позволяю себе так с ними обращаться! Да? А я буду так относиться к ним всю свою оставшуюся жизнь, и думай обо мне всё, что хочешь.
Я молча смотрел на неё, обдумывая, с какой стороны к ней лучше подступить. Подобные разговоры с не самыми вежливыми жестами и словами были для нас редчайшим явлением, но каждый такой разговор отравлял мою душу. В чём крылась причина? Наверное, это было несовпадение во взглядах, что вполне естественно и, можно сказать, ожидаемо, но у меня споры с Эвелин забирали последние силы.
Я всегда считал, что мы с ней одно сердце, как она сама и говорила, и, наверное, я ожидал от наших отношений такого понимания, с которым прежде мне ещё не приходилось сталкиваться. Однако эти разногласия, существование которых я никак не мог допустить, в совокупности с проявлениями моего расстройства резко отрезвляли меня, приземляли, и я чувствовал себя так, будто меня окатили ведром ледяной воды. Чаще всего, когда разговор заходил в сторону мистера и миссис Блэк, злилась именно Эвелин, а я, если и горячился, то старался остыть как можно скорее и прийти на помощь своей возлюбленной, утешив и её.
И всё бы ничего — я готов смириться с этими спорами, которые, как я теперь был убеждён, неизбежны, — только вот, сердясь, и я, и Эвелин не обдумывали свои слова; они, холодные, чужие, оскорбляющие, вырывались как-то сами собой. Потом, конечно, злость испарялась, но неприятные воспоминания никуда не исчезают…
— Я не думаю, что ты неблагодарная, Эвелин, — начал я утешающим тоном и протянул к ней руку, но она, взглянув на меня заплаканными глазами, отступила на шаг.
— Если не считаешь, что я права, то лучше уходи, — дрожавшим голосом проговорила она, — уходи, уходи!..
И она, зарыдав, задрожала всем телом. Я не мог более оставаться равнодушным, не мог даже делать вид, что оставался равнодушным, и поэтому, сердито сжав губы, с силой прижал плачущую девушку к себе. Мне кажется, я сделал это с такой силой, что мог бы запросто задушить её.
— Ты, видимо, совсем не понимаешь, что значишь для меня? — жёстко выговорил я, но тут же себе ужаснулся. «Это ведь Эвелин, — мысленно твердил я себе, — моя добрая, хорошая, милая, любимая Эвелин…» Мгновенно смягчившись, я поцеловал её в макушку.
Она продолжала плакать, только теперь глухо, и, больше не прося меня уйти, обнимала меня за шею.
— Ладно, я больше не буду вмешиваться в это дело, — умиротворённо сказал я, надеясь навсегда поставить крест на этом разговоре. — Я ценю твоё мнение и мысли, и… Это твои родители — тебе самой решать, как к ним относится. Прости.
Несмотря на наш сегодняшний разговор с Дейвом, несмотря на реакцию мистера и миссис Блэк на моё желание увезти Эвелин и их слова, я продолжал относиться к ним как прежде, чувствуя, что просто не в состоянии изменить отношение к этим людям. Не знаю, почему всё выходило так, но думаю, что это одна из странных закономерностей человеческой сущности: мы ни за что не станем сомневаться в святости того, во что хотим верить всей душой. Даже если нам предоставят миллион самых разных и достоверных аргументов, мы, с большим недоверием изучив их, всё равно захотим остаться при своём мнении.
Я взял свою избранницу за плечи и, отстранив от себя, заглянул в её глаза.
— Когда ты ушла, мистер Блэк сказал, чтобы я забирал тебя... — несколько растерянно произнёс я. — Мы можем уехать. Хочешь, уедем сейчас же?
Эвелин, кажется, желала что-то сказать, но частые истерические всхлипы, рывками издаваемые ею, не позволили ей говорить. Поэтому она быстро закивала.
— Я так боюсь возвращаться к той жизни, — отстранившись, приподняв брови и глядя прямо мне в глаза, сказала она, — к жизни без тебя… Такое чувство, что если я буду с семьёй, то у меня не будет тебя.
— Милая, никто не заставляет тебя делать такой выбор…
— Не заставляет, а я сделаю, сделаю!
— Это безрассудство, Эвелин, — жёстко, но в то же время с неким испугом выдал я, всем сердцем желая уберечь её от ошибки. — Не надо говорить таких слов в порыве злости, поверь моему опыту!
Она поджала губы, точно хотела что-то с грубостью мне возразить, но вместо этого кинулась мне на грудь и сказала:
— Я очень хорошо понимаю, о чём говорю, и не отрекусь от этих слов даже на холодную голову. Пожалуйста, Логан, давай поскорее уедем!
Примерно в одиннадцать мы с Эвелин уже были у меня дома. Она взяла с собой только самые необходимые вещи, я помог ей собраться. Родителям, которые во время сборов смотрели на неё так, словно их грабят, моя избранница не сказала ничего, кроме довольно сухого «До скорого». Меня это, кажется, задело даже больше, чем их троих, и Эвелин это заметила. Только к обсуждению этого вопроса ни я, ни она вернуться не рискнули.
Ночь для меня выдалась беспокойная. До половины первого я помогал своей возлюбленной с размещением: для удобства немного передвинул мебель, освободил свой шкаф с одеждой, поделился с Эвелин ящиком в комоде. В постель я лёг уставший и измотанный как физически, так и душевно, но не смог уснуть и пролежал с открытыми глазами, наверное, целый час. Эвелин уже спала, хотя ей не всегда удавалось сразу же уснуть на новом месте… Да, моя постель, вполне возможно, являлась для неё этим новым местом.
К началу третьего часа я уже начал погружаться если не в сон, то в зыбкую дремоту, когда участившееся дыхание моей избранницы разбудило меня. Приподнявшись на локтях и нахмурившись, я внимательно вглядывался в её лицо. Похоже, Эвелин снова мучил ночной кошмар. Она, беспокойно ворочаясь, издавала тихие звуки, которые совсем скоро перешли в испуганные стоны, а потом вовсе вскрикнула, отчего и проснулась в моих объятьях. Я сидел в постели, прижимая к себе дрожавшую девушку, и, слегка покачиваясь, гладил её по волосам.
— Всё хорошо, — вполголоса говорил я, — всё в порядке, любимая, это только сон…
— О Логан, — прошептала Эвелин, очевидно, окончательно проснувшись и вспомнив ту реальность, в которой она теперь находилась, и крепко обняла меня. — Я так испугалась, это было так на тебя не похоже…
Я понял, о чём она говорила, и ощутил непонятное, незнакомое мне чувство сожаления и в то же время злобы; от этого чувства хотелось издевательски-сердито усмехнуться. А мысль, промелькнувшая в моей голове после того, как я услышал слова своей возлюбленной, показалась мне страшной, но в то же время невероятно правдивой: «Похоже, Эвелин, очень даже похоже…»
Она, наверное, всё ещё мучилась воспоминанием о своём сновидении и поэтому расплакалась.
— Тшшш, ну же, это я, — сказал я, ещё крепче прижимая её к себе. — Я рядом. Это сон. Всё хорошо.
Окончательно Эвелин успокоилась только минут через двадцать. Мы снова легли, но она больше не уснула.
— Надо поспать, Эвелин, — прошептал я, закрывая глаза и чувствуя смертельную усталость. Часы показывали половину четвёртого.
— Зачем мне спать, — тем же шёпотом спросила она, в темноте глядя на меня, — если там, во сне, я снова столкнусь со страшной реальностью, которую сама и выдумала?
Ещё одна напугавшая меня мысль стремительно ворвалась в моё сознание: «Ты её не выдумала». Только я не успел как следует поразмышлять над ней и сразу же провалился в глубокий сон.
Смутные, тревожные, ясные на первый взгляд, но сложные, если копнуть глубже, мысли уже долгое время не оставляли меня. Впервые они появились в моей голове в тот далёкий день, когда я говорил с мистером Чейзом, неврологом Эвелин. Теперь же эти мысли начинали болезненно обостряться, и я понимал, что они оказывали на меня гораздо большее влияние, нежели прежде. Можно сказать, та встреча с неврологом послужила точкой отсчёта помутнения моего рассудка.
Когда Эвелин была рядом со мной, у меня не было никаких сомнений в истинности наших отношений, я видел: она сияет, она горит, она любит. Но стоило мне уехать или просто остаться одному, как прежние мысли, подобно тёмной отвратительной массе, снова вливались в мою голову. И я начинал нервничать, тревожиться, нервы обострялись, и я переставал спокойно реагировать на самые разные вещи. Я становился рассеянным, невнимательным, потерянным и часто смотрел на знакомых таким взглядом, точно видел их впервые. Иногда под влияние моей тревоги попадала и Эвелин. Она со свойственной ей чуткостью замечала моё состояние и всегда спрашивала меня о нём. Я, мгновенно трезвея и возвращаясь к привычному состоянию, только грустно улыбался ей в ответ и говорил, что просто немного устал; но нередко мне доводилось отвечать грубостью и сердитыми взглядами, за что после я не мог себя простить.
Подобные мысли хозяйничали у меня в голове и теперь, когда я ехал в студию. Хотя я говорил с Эвелин и целовал её ещё несколько минут назад, но сомнение и тревога уже отравили в моей душе самые приятные чувства, оставшиеся после прощания с ней. С осознанием этого неизбежного этапа, на который мне приходилось бесконечно возвращаться, ко мне приходило бессилие, от которого хотелось рыдать. Я держался изо всех сил, что находил в своём слабеющем организме, а если моё горло и начинали сдавливать рыдания, то я отпугивал их самыми странными и бредовыми мыслями. Но эта стойкость не могла быть бесконечной, как не мог быть бесконечным источник, из которого я черпал эту стойкость. Мне казалось, что я скоро сломаюсь, и мне было страшно думать о тех последствиях, которые наступят после этого. Я ощущал, что тяжесть обостряющихся мыслей и чувств окажется мне не по силам. Я ощущал, что мой рассудок всего этого просто не выдержит.
Когда я приехал в студию, то почувствовал себя несколько расслабленным. Парни уже были на месте, Мик говорил о чём-то с нашим музыкальным продюсером. Увидев такие привычные и, казалось, беззаботные лица друзей, я ощутил некую свободу, пусть даже это чувство было всего лишь мгновением.
Разговаривая с Кендаллом, Карлосом и Джеймсом, я обратил усиленное внимание на Шмидта. Он почти и не смотрел на нас с парнями во время разговора, а если и смотрел, то взгляд его был дикий и как будто неестественный. Подловив момент и внимательно посмотрев в изумрудные глаза немца, я не без огорчения увидел, что те были красными и сухими. Не знаю, заметил ли Кендалл, что я узнал то, что он, очевидно, очень хотел скрыть, только он сразу же отвёл взгляд. Помимо этого выдавшего его с потрохами обстоятельства, было ещё одно: всё утро Шмидт пил как слон. Только в моём присутствии он выпил четыре стакана воды.
