сообщить о нарушении
Текущая страница: 107 (всего у книги 120 страниц)
— Я хочу коктейль, — сказал Шмидт, когда кончилась очередная бутылка «Джека». Он оглядел помещение в поисках Мелани, но не нашёл её и крикнул через весь зал: — Скарлетт, сделай два «Огненных», пожалуйста.
Барменша подарила ему полный ненависти взгляд , но всё-таки взялась за коктейли.
— Я не просил, — сказал я, наблюдая за Скарлетт.
— Да я знаю, просто решил угостить тебя… Не переживай, в этом коктейле почти нет алкоголя.
Когда коктейли были готовы, Скарлетт сама принесла нам их. Я поблагодарил её молчаливым кивком, а Кендалл, улыбнувшись, сказал привычное:
— Спасибо, мой свет.
Она бросила на него безразличный взгляд и спросила у меня:
— Вам счёт общий делать или каждому по отдельности?
Прежде, чем я успел что-нибудь ответить, владелец «Погони» сказал:
— Запиши всё на меня.
Девушка ничего не ответила, и Шмидт, явно уязвлённый недостатком внимания с её стороны, произнёс:
— Мне не нравится, как ты работаешь с клиентами, Скарлетт. Очень сухо.
— А ты не клиент, — бросила она уже через плечо и пошла обратно к бару, но Кендалл схватил её за руку и вернул на место.
— Не клиент? — переспросил он, внимательно посмотрев в глаза возмущённой Скарлетт. — Тогда тем более тебе следует относиться ко мне более доброжелательно.
— Если ты не относишься ко мне доброжелательно, то почему я обязана делать это? Да отпусти ты меня, меня ждут клиенты!
Шмидт со злостью сузил глаза, сжал зубы и сказал:
— Тогда хотя бы работай расторопнее!
А потом он звонко шлёпнул её по ягодицам. Скарлетт в свою очередь круто повернулась и залепила ему такую же звонкую пощёчину. Я сидел неподвижно и большими глазами смотрел на происходящее.
— Ты забыла, с кем разговариваешь? — нахмурился Кендалл и взялся за покрасневшую щёку. — Я тебя уволю!
— Да я сама раньше уйду.
Шмидт опустил голову и засмеялся.
— Посмотрим, посмотрим, куда ты от меня денешься.
Когда Скарлетт вернулась к бару, немец поднял на меня какой-то виноватый взгляд.
— Парни почти весь день активно обсуждали мои отношения с Мэрилин и со Скарлетт, — сказал он, царапая зубочисткой стол, — а ты ни слова не сказал. Почему?
— Я стараюсь не вмешиваться в чужую жизнь, — довольно равнодушно ответил я, — и, вообще-то, надеюсь на то же самое со стороны других.
Кендалл почему-то покраснел и сделал большой глоток «Огненного».
— А я хочу знать, что ты думаешь, — сказал владелец «Погони», пялясь на стол. — Что ты думаешь?
Какое-то время я молча смотрел на него.
— Мне кажется, ты слишком долго играл под маской холодного циника, — произнёс я, рассматривая содержимое своего стакана, — так ведь ты говорил? Просто ты заигрался, Кендалл, и эта маска срослась с твоим лицом. Равнодушный сердцеед — это теперь не твой образ, а твоя сущность.
Шмидт хмуро смотрел перед собой. У меня возникло ощущение, что он сам давно осознал то, что я сказал ему, однако сейчас эти слова, произнесённые вслух, напугали его.
— Ты со всеми ведёшь себя так грубо, — продолжал я, — не только с Мэрилин и Скарлетт. А люди этого не заслуживают.
— Не заслуживают, — подтвердил Кендалл, кивнув. — Я злой с людьми не потому, что злюсь на них.
— А на что ты злишься?
Немец замолчал, как будто раздумывал, рассказать мне об этом или нет.
— На свою жизнь, — сквозь зубы проговорил он, всё ещё пялясь в стол. — Она низкая и никчёмная, я ненавижу её!
Я смотрел на него с непонятной жалостью и пытался поставить себя на его место. Живи я этой жизнью, я, а не он, что было бы со мной теперь? Может, и не так плохо Кендалл с этим справлялся? Может, он действительно стоил сожаления и сочувствия?
Наверное, Шмидт подумал, что сболтнул чего-то лишнего, и прежде, чем я успел высказать свои мысли, он перевёл разговор в другую сторону:
— Тебе нравится коктейль?
Я отчего-то растерялся и, посмотрев на свой стакан, взял его в руку.
— Д-да, — заикаясь, ответил я. — Вкусно.
— Наш фирменный, — с самодовольной улыбкой произнёс немец. На минуту мы с ним замолчали, потом опять заговорили, но к прежней теме больше не вернулись.
Через час я понял, что для Кендалла на сегодня было достаточно, и предложил отвезти его домой. Сначала он пытался отказаться, говорил, что доберётся сам, но я убедил его, что мне несложно, к тому же ехать нам было в одну сторону.
Шмидт уже не держался на ногах, поэтому я помог ему подняться. В квартире стоял какой-то удушливый запах, было невыносимо душно.
— Кажется, давно ты не убирался, — сказал я и открыл окна в кухне и спальне.
— Ага, — пробубнил он в подушку. — Мэрилин давно не заходила.
Кендалл стянул с себя брюки и, перевернувшись на спину, радостно вздохнул.
— Кстати говоря, — произнёс немец, с улыбкой глядя в потолок, — дня три назад я столкнулся кое с кем на улице… Не угадаешь с кем.
Я тоже слабо улыбался и смотрел на него.
— Сказать? — спросил Шмидт.
— Ну, скажи.
Он выдержал интригующую паузу и, вдохнув поглубже, сказал:
— С Дианной.
— С Дианной? — удивлённо переспросил я и приподнял брови. В моём сознании возник живой образ этой девушки — светлой, понимающей и так виртуозно играющей на скрипке. — Ты с ней говорил?
— Конечно. Знаешь, она очень изменилась с тех пор, как я видел её в последний раз…
— В хорошую сторону?
— В самую лучшую! О, я не сказал, что она была не одна? С ней шёл молодой человек, и мне даже показалось, что у них были кольца… Ну, да я не видел точно, не буду врать. Она выглядит счастливой, её даже не узнать.
— Я рад слышать это, — сказал я с абсолютной искренностью. — Интересно, я так и не видел её с того самого момента, как… как мы расстались.
— Ну, может это и к лучшему. Ей лучше не вспоминать о тебе, потому что с тобой связаны не самые приятные моменты её жизни…
— Я согласен. Она про меня ничего не спрашивала?
Только после того, как я спросил это, мне показалось, что этот вопрос был лишним.
— Нет, — ответил немец, пожав плечами. — Не думаю, что ей хотелось услышать, что ты уже два с половиной года встречаешься с Эвелин.
Я будто почувствовал напряжение, прозвучавшее в голосе Кендалла, и насторожился от него.
— Ладно, проспись хорошенько, — сказал я ему и, задумчиво почесав затылок, пошёл к выходу из спальни. — Нам завтра на работу.
— Ты уже уезжаешь? — спросил Шмидт, подняв с подушек взлохмаченную голову.
— Пока что просто в туалет хочу сходить… Это важно?
Он резко сел на постели и хмуро взглянул на меня.
— В последнее время я не пользуюсь своей ванной, — сказал он, — хожу к девчонкам.
— Почему?
— Я сделал из своей ванной проявочную.
Последние несколько месяцев Кендалл серьёзно занялся фотографией. Он купил себе новую дорогую камеру и, наверное, перефотографировал уже всю Америку.
— Ладно, — произнёс я, пожав плечами, — дотерплю до дома. Но просто посмотреть-то можно?
Не дождавшись ответа, я вошёл в ванную. Здесь было красноватое освещение, которое несколько раздражало глаза; повсюду были развешаны фотографии.
— Логан! — возмущённо воскликнул Шмидт, примчавшийся следом за мной. — Ты испортил мне последние фотографии!
Он оттолкнул меня и снял с прищепок четыре фото.
— Засветил, — с досадой в голосе сказал он, — чёрт, всё насмарку… А фотки-то отличные вышли…
— Извини, — виновато произнёс я, — я как-то не подумал…
Он ничего не ответил и, выйдя из ванной, унёс куда-то испорченные фотографии. Я заинтересованно принялся рассматривать другие, уже готовые фото. Здесь была и Мэрилин, лежавшая в постели Кендалла, и задний дворик Мика, и его дочь Эннит, и… Я удивлённо расширил глаза, когда увидел фотографию Эвелин.
— Когда это было? — спросил я, указывая на её фото. Шмидт стоял в проходе, облокотившись на косяк. — Когда ты её сфотографировал?
Немец подошёл ко мне и, сняв фотографию, с интересом посмотрел на неё.
— Да я уже не помню, — пожал плечами он и тут же убрал фото в какой-то ящик. — Может, в прошлом месяце.
— Это она в твоей «Погоне», что ли?
— Да. Вы все вместе как-то приезжали, не помнишь, что ли? Ты отошёл, а Эвелин так красиво сидела… Я не простил бы себе, если упустил бы такой момент.
— Почему она заплаканная? — продолжал делать вопросы я, холодно следя за реакцией собеседника.
— Она не заплаканная… Это свет так падает. В «Погоне» очень дурное освещение для съёмки.
Я открыл рот, чтобы сказать, что не помню этого, но у меня зазвонил телефон.
— Да, любимая? — ответил я на звонок Эвелин. Кендалл тем временем снял ещё пару фотографий и положил их в тот же ящик.
— Я освободилась только сейчас, — прозвучал в трубке её безрадостный голос. — Если ты не сильно занят, приедешь за мной?
— Будь я даже сильно занят, всё равно приехал бы. Через двадцать минут буду у больницы.
Я положил телефон в карман и хотел вернуться к той теме, на которой мы со Шмидтом закончили, однако он заговорил первым.
— Уезжаешь?
— Да, — нетвёрдо ответил я, не сводя с него своего неподвижного взгляда. — Надо ехать.
— Ну, тогда до завтра? — И он, улыбаясь, протянул мне руку.
Я неуверенно пожал её. Покидая квартиру немца, я думал только об одном: «Ты наврал мне, Шмидт. Не знаю зачем, но ты наврал мне, наврал…»
До больницы я добирался в очень странном состоянии. Внутри у меня всё дрожало от напряжения, руки не слушались, в ушах шумело. Я ужасно не хотел ехать в больницу, не хотел смотреть в глаза Эвелин: я боялся прочитать в них что-то, что разрушит всю мою жизнь до основания…
Но весь мой страх испарился, когда я увидел свою возлюбленную. Она выглядела уставшей и как будто даже замученной, но её глаза сияли чистым блеском. Встретив её, выходившую из здания больницы, я подарил ей долгий поцелуй; непонятное радостное чувство переполняло меня всего.
— Ты даже не представляешь, насколько я рад тебя видеть, — с улыбкой сказал я.
— Я тоже рада видеть тебя, дорогой, — через силу улыбнулась она, с нежностью погладив меня по щеке. — Ой, подождёшь минутку? Я забыла оставить для Карен шоколадку.
Я кивнул, и она снова пошла ко входу. В дверях она столкнулась с Энн — девушкой, которая тоже работала в этой больнице и с которой моя Эвелин подружилась буквально с первых дней. Энн было только около двадцати, но разница в возрасте, пусть и небольшая, нисколько не мешала им в общении.
— Снова забыла про шоколадку? — с улыбкой поинтересовалась Энн и после утвердительного ответа моей избранницы добавила: — А может, ребёнок обойдётся без сладкого на ночь?
— А что она будет кушать, когда проснётся ночью голодная?
Энн ничего не ответила и, увидев меня, улыбнулась.
— Привет, Логан.
— Привет, — кивнул я. — Тоже едешь домой?
— Ага. Сегодня мы с Эви уезжаем одновременно.
Обычно за Энн приезжал её отец, поэтому, когда она встала рядом со мной и замолчала, я решил, что сегодня за ней никто не приедет.
— Могу тебя подвезти, — предложил я. — Ты ведь не очень далеко от нас живёшь.
— Нет-нет, спасибо, папа сейчас приедет.
Я внимательно следил за окнами второго этажа, ожидая, что в них покажется Эвелин. Какое-то время Энн наблюдала за мной со слабой улыбкой, после чего сказала:
— Она очень привязана к этому месту.
— Я знаю, — тепло улыбнулся я. — Меня это радует и удивляет одновременно.
— Что удивительного?
— Я лично не могу переносить вид этих белых стен, а смотреть на детей, запертых в этих стенах, на мой взгляд, вообще уподобляется пытке.
— Детям здесь неплохо, — сказала Энн.
— Может быть, и неплохо… Только детям лучше быть дома, среди семьи, а не в палате, среди врачей.
Энн посмотрела в землю и быстро захлопала ресницами.
— Я знаю, Эви каждому ребёнку желает поскорее оказаться дома, — проговорила собеседница. — Пусть она не говорит этого, но я знаю… Она всем сердцем этого желает.
Когда мы ехали домой, Эвелин спокойно и задумчиво смотрела в окно. Сегодня вечером, как и в любые другие вечера за последние две недели, она была чем-то опечалена. Единственное различие заключалось в том, что сегодня моя возлюбленная не плакала. Я заметил: после того нашего разговора в машине Эвелин перестала плакать при мне.
— Логан, кажется, я решила, — вдруг сказала она.
Моё сердце бешено заколотилось, и я испуганно взглянул на свою спутницу.
— Что? — почти беззвучно спросил я.
— Я решила, что буду делать со своей жизнью дальше, — так же спокойно отвечала Эвелин. — Я хочу стать врачом.
Будто скинув камень с души, я радостно улыбнулся.
— Милая, это прекрасное и благородное решение.
— Я знала, что ты поддержишь, — с лёгкой, но искренней улыбкой произнесла она. — Так здорово спасать чужую жизнь, когда…
«Когда понимаешь, что свою ты уже спасти не можешь», — промелькнула в моей голове странная мимолётная мысль.
— …когда понимаешь, что она только в твоих руках, — продолжила Эвелин, — особенно если ты спасаешь жизнь ребёнка: она дороже жизни взрослого. Так приятно смотреть в благодарные глаза и видеть радостные улыбки… Может быть, назначение человека и есть в том, чтобы жить для других?
— Несомненно, в этом.
Когда мы приехали домой, меня всего охватило необъяснимое чувство нежности к своей избраннице. Поэтому, не дожидаясь, пока Эвелин хотя бы разденется или примет душ, я обнял её за талию обеими руками и прижал спинкой к стене.
— Я только сейчас понял, как сильно тосковал по тебе весь день, — признался я, глядя ей в глаза. Она, улыбаясь, обнимала меня за шею и тоже смотрела в мои глаза. — Не знаю, с чем это связано, но в последние дни я остро чувствую, что мне тебя не хватает.
Я коротко поцеловал её в губы, потом — в щёку, а затем нежно чмокнул в шею.
— Просто в последние дни мы оба так заняты, — ответила Эвелин, положив одну руку на мой затылок. — И оба сильно устаём.
— Особенно ты. Я временами тебя просто не узнаю.
Моя возлюбленная ничего не ответила, а я продолжил целовать её. Я не смотрел в её глаза, но чувствовал, что она вернулась к обычному для неё теперь, подавленному настроению. Снова поцеловав Эвелин в губы, я расстегнул несколько пуговиц её блузки.
— Логан, — замученным голосом проговорила она, слегка отстранив меня от себя, — я хочу отдохнуть.
Я молча смотрел на неё, будто не понимая её слов. Моя избранница застегнула блузку и, вздохнув, взглянула на меня с тоской во взгляде.
— Что не так? — почти шёпотом спросил я и упёрся обеими ладонями в стену так, чтобы Эвелин не смогла никуда от меня деться. — Милая, я хочу знать, что происходит.
— Мне нужен отдых, — прошептала она.
Я напряжённо вздохнул. Мысли о том, что Эвелин копировала моё прежнее поведение, не оставляли меня.
— Я не смогу помочь тебе, если не буду знать, что тебя беспокоит, — сказал я, из последних сил сохраняя терпение, и мысленно отметил, что нечто подобное говорил мне мой психиатр.
Эвелин молча смотрела на меня.
— Я в чём-то виноват? — продолжал расспросы я. — Скажи сейчас, скажи, и я исправлюсь. Я всё для тебя сделаю, Эвелин, всё! Неужели ты не понимаешь?
— Ты не осознаёшь своё бессилие, — тихо сказала моя избранница, подняв на меня грустные глаза. Мне казалось, что она хотела заплакать, но держалась изо всех сил.
— Ты злишься из-за нашей последней ссоры? Тогда я вёл себя как последняя скотина, я знаю это, но любимая… Зачем ты до сих пор меня мучаешь?
Взгляд Эвелин помрачнел ещё больше, и она, вся отчего-то напрягшись, через силу выговорила:
— Я хочу забыть эту ссору… Я уже почти о ней не вспоминаю. — Она слабо всхлипнула, но стойко удержалась от рыданий. — Нет-нет, дорогой, я её почти не вспоминаю.
— Тогда в чём дело? — повысив голос, спросил я. — Что тебе нужно?
На мой повышенной голос она отреагировала так же.
— Мне просто нужно, чтобы ты оставил меня в покое, — громко проговорила она.
Я снова узнал в этих словах прежнего себя, и это необъяснимо меня разозлило. Гневно сжав зубы, я ударил кулаком по стене. Эвелин вскрикнула, подпрыгнула на месте и, закрыв глаза, вжалась в стену. Я с удивлением и даже каким-то страхом смотрел на неё. Неужели она подумала, что я собирался её ударить?..
Поняв, что напугал её, я убрал руки от стены и отошёл от возлюбленной на шаг.
— Ни за что, — сквозь зубы проговорил я, впиваясь в неё рассерженным взглядом. — Меня всё это очень настораживает и очень волнует, так что даже не думай о том, что я оставлю тебя в покое.
Мне стало не по себе, когда я понял, каким тоном выговорил это Эвелин. Она как-то виновато посмотрела на меня и молча пошла в спальню.
— Эвелин, — позвал её я, в одно мгновение смягчившись, — милая, в субботу ты не работаешь, а мы с парнями будем выступать… Приедешь посмотреть?
Она остановилась, но не развернулась ко мне лицом.
— Извини, дорогой, мне не хочется никуда ехать, — сказала она с сожалением. — Я останусь дома, если ты позволишь.
Весь следующий день в студии я провёл точно в забытьи. Меня не заботило предстоящее выступление, не заботили семейные проблемы моих друзей. Я совсем не беспокоился о том, что за весь день не съел ни крошки и выпил только два стакана кофе. Эвелин была тем объектом, на котором сосредоточилось всё моё существование, я думал только ней.
