сообщить о нарушении
Текущая страница: 118 (всего у книги 120 страниц)
Джеймс был прав, когда сказал, что в этом дурдоме трудно было не сойти с ума, а именно дурдомом можно было назвать мою теперешнюю жизнь. Возможно, именно мои попытки сохранить остатки собственного рассудка привели меня к не совсем здоровому пристрастию к алкоголю. Только сейчас я начал действительно понимать Маслоу: в былые времена он литрами пил бренди, чтобы раствориться в алкогольном дыму и забыть то, что резало его по самому сердцу. Как глупо выходило! Прежде я осуждал то, что любую свою проблему он заливал алкоголем, а теперь я делал то же самое. Последнее время я всё чаще брал в руку стакан, потому что желал уйти от воспоминаний о нашем с Эвелин прошлом, о признании Кендалла и от мыслей о предстоящей свадьбе. В конце концов, пьяным мне было легче смотреть своей избраннице в глаза, хотя в подобном состоянии я позволял себе творить такие вещи, которые потом ещё долго не мог себе простить.
Однажды, в один из осенних вечеров, я и Эвелин сидели в ресторане и пытались решить вопрос со свадебным банкетом. Пока моя избранница листала меню, принесённое учтивым официантом, я сидел, облокотившись на спинку стула, и наблюдал за ней, неторопливо попивая ром. К тому, что я начал выпивать, она относилась резко негативно и даже истерично, так что мы очень часто ссорились по этому поводу. Но, несмотря на все слёзы и крики, я не собирался уступать ей и почти каждый вечер выпивал хотя бы один стакан. Она ничего не могла с этим сделать: всё-таки я был намного сильнее.
— Небольшой выбор горячих блюд, — сказала Эвелин, не поднимая на меня глаз. — Зато с закусками дела обстоят лучше, чем в том ресторане, в который мы ходили на прошлой неделе. Что скажешь?
— Я полностью тебе доверяюсь, — ответил я, сделав глоток рома. — Всё будет так, как решишь ты.
Вздохнув, моя невеста закрыла меню и забрала из моих рук стакан с ромом.
— Тогда для чего ты здесь? — спросила она, проникновенно глядя мне в глаза. — Для того, чтобы пить эту гадость и действовать мне на нервы? Я думала, это наша свадьба, а не моя. С таким же успехом я могла бы определиться с меню сама, без твоей помощи.
— Да, чем ближе свадьба, тем больше нервов, — с усмешкой сказал я, опустив глаза. — Ладно, милая, давай не будем затевать ещё одну ссору: в последнее время у нас их и так было очень много. — Улыбнувшись, я подвинул свой стул ближе к ней и положил руку на её колено. — Я знаю, какой танец мы с тобой будем танцевать на нашей свадьбе.
Эвелин приподняла одну бровь и вопросительно на меня посмотрела.
— Танго, — с прежней улыбкой ответил я и взял свой стакан.
— Танго? — переспросила моя невеста, снова забрав у меня ром и поставив стакан подальше от меня. — Почему ты остановил свой выбор именно на нём?
— Ну, я подумал, что нам не выбрать более страстного танца. Только он сумеет рассказать всем о том, насколько сильно мы любим друг друга. Мы ведь любим друг друга.
Она опустила глаза и помолчала.
— Ты хотя бы представляешь, какое платье мне нужно для танго?
— Ты можешь купить любое платье, Эвелин! Я уверен, оно нисколько не испортит наш танец.
— Но… я никогда танго не танцевала.
Я засмеялся и, поцеловав любимую в щёку, спросил:
— Думаешь, я когда-то его танцевал? Не пускайся в бессмысленные переживания: впереди у нас ещё почти два месяца для того, чтобы научиться. Всё получится.
Танго — это не просто танец, не просто движения. Танго — это язык страсти и любви, на котором общаются между собой два человека, и только они способны понять его. Танго — это ещё один способ признаться любимому человеку в своих горячих и пылких чувствах.
Тот момент, когда мы с Эвелин впервые слились в этом танце воедино, стал определяющим: он перевернул всю мою жизнь вверх дном. Благодаря танго, что так сильно нас сблизил, я осознал то, насколько сильно нас друг к другу тянуло. В последнее время, может быть, с нами и случалось мало хорошего, но теперь я верил в то, что любовь была способна разбить любую преграду на нашем пути. Я верил в будущее, верил, что наша свадьба не будет бессмысленной, а Кендалл был лишь очередным препятствием, которое вскорости мы легко преодолеем. В конце концов, кто не свободен от совершения досадных ошибок, кто не свободен от опрометчивых решений и безумных поступков?
Каждый раз, когда я, отдаваясь танцу, брал Эвелин за талию, когда она элегантно подбрасывала ножку, когда наши лица были очень близки и мы чувствовали горячее дыхание друг друга, — каждый раз я убеждался, что сильнее, чем мы, любить не может никто. Я убеждался, что никто и никогда не сможет встать у нас на пути, и тогда поступок Кендалла казался мне смешным и просто жалким. Чего он добивался? Если в мыслях у него было разрушить наш союз, то у него ничего не вышло: меня и Эвелин уже давно не существовало по отдельности. Если он желал разбить мне сердце, то опять же его планы не сбылись: со временем любые раны затягиваются, и моя не исключение. В любом случае мне станет легче, а Кендаллу с этим придётся жить всю жизнь.
«У него нет ничего, а у меня есть Эвелин, — думал я. — Значит, у меня есть всё. К чему мне тратить свои нервы на эту бессмыслицу? Эвелин со мной. В конечном итоге она осталась со мной, со мной — не с ним. А всё то, что было между ними, — очень большая ошибка. Это было всего один раз и впредь не повторится, потому что она не чувствует к нему ничего, кроме, может быть, жалости. А от жалости до ненависти один шаг… Возможно, она уже его ненавидит. Да, да, всё это было ошибкой. Она так дорого стоила, но всё же так мало значила…»
Этой безупречной жизнью мы с Эвелин жили уже около трёх недель. Я чувствовал, что моё сердце было переполнено бесконечной любовью, и дышал только огромной благодарностью за то, что я всё-таки дожил до этого момента. Ради него стоило преодолеть все прочие неудачи. Моя жизнь казалась мне теперь лучшей из всех, что можно было бы когда-либо прожить: я любил, был любим, а значит, мне больше нечего было просить. За эти три недели я отвык от алкоголя так же стремительно, как привык к нему, ввиду чего ссоры между мной и моей невестой стали редким явлением. Я стал чаще видеть её улыбку, мы стали много танцевать — с музыкой и без, и, в конце концов, я почувствовал себя счастливым.
Таким образом, я преодолел четвёртый шаг на своём пути к прощению: перестал страдать. Мне уже казалось, что я вполне понимал Эвелин и готов был простить её, однако впереди меня ждал пятый, последний шаг. Но он был впереди, а пока я наслаждался своей жизнью и тем, что было в ней. Моё счастье омрачало только одно: я ещё помнил просьбу Кендалла заехать к нему в «Погоню», чтобы кое-что обсудить, но до сих пор не решался сделать этого. Я знал, что это абсолютно всё испортит. И я был прав. Пока что я ещё не осознавал того, что радоваться мне оставалось очень недолго.
Редко когда мы с Эвелин, репетируя дома, доводили свой танец до конца: обычно он ещё чуть ли не в самом начале прерывался поцелуем, и в конце концов всё заканчивалось постелью. Так случилось и одной декабрьской ночью, когда до нашей свадьбы оставался ровно месяц.
Часы показывали три утра, когда мы, уставшие, но довольные друг другом, лежали в кровати и пялились в потолок. В полвосьмого утра у нас была запланирована встреча с дизайнером, на которой мы собирались обсудить последние детали оформления свадьбы. Вставать нужно было уже через три часа, поэтому мы с моей избранницей решили вовсе не ложиться.
Сделав себе крепкий кофе, мы поднялись на крышу: вход на неё был открыт. Из-за ограждений, наставленных здесь властями по понятным причинам, было плоховато видно город, но мы довольствовались и тем, что имели. Важнее было видеть не город, а великолепное высокое небо и светящиеся глаза любимого человека.
— Знаешь, что в жизни самое главное? — спросила моя возлюбленная, посмотрев мне в глаза, и её губ коснулась лёгкая улыбка.
— Знаю, — улыбнулся я в ответ. — Семья.
Эвелин молча покивала и осторожно сделала глоток горячего кофе.
— Семью связывает не кровь, — вновь заговорила она, — и не свидетельство о браке, а только настоящая любовь. Это большое счастье — обрести семью.
— И я очень рад, что мне довелось его испытать, — прошептал я, приблизившись к ней, и поцеловал её волосы. — И знаешь, милая, мне так хочется, чтобы однажды наша с тобой семья стала немного шире…
Она как-то смущённо улыбнулась, поняв, о чём я говорил, и опустила глаза.
— Свадьба через месяц, — почти шёпотом проговорила она, будто бы этим отвечая на мои слова, — уже очень близко.
— Разве многое изменится с того момента, когда ты на законной основе сможешь называть меня своим мужем?
— Вообще-то, — снова улыбнулась моя избранница, — я уже давно называю тебя своим мужем... В душе. И незнакомым людям иногда говорю, что замужем. Я делаю это как-то неосмысленно, неосознанно.
— Да, — усмехнулся я и обнял её за талию, — я примерял к твоему имени свою фамилию ещё с тех пор, когда мы только начали жить вместе. — Она засмеялась, и я, широко улыбнувшись, тихо сказал: — Миссис Хендерсон.
Когда кофе кончился, мы сварили ещё. Солнце уже поднялось над горизонтом и осветило своими золотистыми лучами наши улыбающиеся лица. Эта крыша была чем-то вроде нашего с Эвелин личного убежища: мы всегда проводили здесь время только вдвоём, вдали от всех; на этой крыше мы встретили вместе уже не один рассвет.
— Люблю, что здесь так тихо, — сказала моя невеста, глядя в небо.
— Тихо, — шёпотом подтвердил я, будто прислушиваясь к биению собственного сердца. Я осознавал, что тихо и спокойно было не только на улице, но и у меня в душе. — Знаешь, я всё ждал, когда судьба оставит нас в покое, оставит все эти испытания и просто даст нам пожить спокойной жизнью… Думаю, я наконец дождался.
— Ожидание и терпение обычно щедро вознаграждаются, — ответила она и ненадолго замолчала. — Вчера я была у своего невролога… Мистер Чейз сказал, что нам больше нет необходимости так часто видеться. На следующей неделе у меня будет последний сеанс.
Широко распахнув глаза, я посмотрел на неё.
— Последний сеанс? — переспросил я, и моя возлюбленная закивала. — Эвелин, милая… Милая, это так прекрасно! Я так счастлив слышать это!
Крепко обхватив её талию руками, я приподнял Эвелин и принялся её кружить. Она, весело смеясь, упиралась в мои плечи.
— Если бы несколько лет назад мне сказали, что этот день когда-нибудь наступит, я ни за что не поверила бы, — призналась она.
— Ты заслуживаешь этого, заслуживаешь, — проговорил я и, снова поставив её на пол, поцеловал в обе щеки. — Столько лет страданий и упорства… Этот день обязан был настать.
Искренне радуясь за любимую, глубоко внутри я всё же чувствовал необъяснимую горечь. Эвелин была здорова, а я за все эти годы так и не расстался со своим расстройством... Вину за это обстоятельство я скорее списывал на отсутствие у меня силы воли, нежели на отсутствие стимула — какой стимул может быть сильнее любви? За всю жизнь я уже научился жить с этим расстройством, но беда заключалась в том, что остальные не обязаны были с ним мириться. Моё лечение являлось необходимостью прежде всего для других, и, может быть, именно поэтому я так долго его откладывал.
— Кендалл отказался от нашего приглашения, — сказал я, когда мы вернулись в свою квартиру.
Эвелин замерла, услышав это, и, побледнев, переспросила:
— Отказался?
— Да. По-моему, по-свински получилось, не находишь?
Каждый раз с воспоминанием о Кендалле ко мне приходило воспоминание о его признании. Я относился к нему всё так же резко и болезненно, только теперь мне казалось, что всё произошедшее было легко преодолимо. Эвелин же постоянно вздрагивала, когда я говорил о Шмидте или самым деликатным образом намекал на то, что произошло между ними двумя. Я видел, что её терзания со временем не уменьшились ни на грамм.
— Может быть, у него возникли дела, — предположила моя возлюбленная, пожав плечами. — Мы не знаем.
— Всё мы знаем, — резко сказал я, но тут же осёкся и побоялся продолжения этого разговора. Он грозился вывести нас на очень и очень опасную тропу…
Но моя невеста, к счастью, не продолжила его и через пару минут заговорила об оформлении свадьбы. Я поддержал разговор, но мрачные, тяжёлые мысли, к которым я не возвращался уже долгое время, наводнили мою голову и больше меня не покинули.
«Всё мы знаем», — эта фраза, небрежно брошенная мной, не прошла над нами бесследно. Я понимал, что она задела что-то внутри моей избранницы, что-то очень больное и грозящее опасностью, хотя внешне Эвелин этого не показала. И, так или иначе, эта фраза подвела меня к последнему шагу на моём пути. Пятый шаг казался самым простым, но именно он стал самым губительным для меня. Он всё погубил.
Вечером того же дня на Лос-Анджелес резко обрушился дождь. Плохая погода испортила настроение Эвелин: ей хотелось этим вечером немного погулять по городу, но теперь она вынуждена была закрыться дома. Сделав себе какао, моя невеста села на балконе и отрешённо уставилась на стекло, по которому неистово колотили тяжёлые капли. Я с грустью наблюдал за ней. Если Эвелин по какой-либо причине одолевала печаль, то эта печаль немедленно передавалась и мне. Поэтому, почувствовав, как тоска сдавила моё сердце, я присел рядом с любимой и молча посмотрел на тёмное небо.
— Мы ведь оба знаем причину, по которой Кендалл отказался от приглашения, так? — тихо спросила Эвелин, не глядя на меня.
Я почувствовал, как ускорилось моё сердцебиение, когда я услышал это. Затаив дыхание и не зная, что ответить, я молчал.
— Я устала от молчания, — призналась она дрогнувшим голосом, — а ты вовсе делаешь вид, что тебе всё равно. Твоё равнодушие хуже ненависти, как ты не понимаешь? Ты просто убиваешь меня, Логан!.. Лучше ударь меня и скажи, что ненавидишь, потому что я знаю: это так.
— За что мне тебя ненавидеть? — шёпотом спросил я, сидя неподвижно, как изваяние. Мне сложно было поверить в то, что это происходило на самом деле. Мог ли я подумать, что этот день, так легко и счастливо начавшийся, закончится так горько и плачевно?..
Молния, ударившая где-то высоко над городом, на мгновенье осветила наши угрюмые лица.
— За то, что я сделала, — тихо ответила Эвелин, и по её щекам быстро, словно наперегонки, покатились слёзы. Чашка с какао задрожала в её руках.
Я ошарашено смотрел на любимую и испуганно хлопал глазами. Я, все эти долгие недели обвинявший свою избранницу в молчании, в неготовности завести серьёзный разговор, я, много раз его себе представлявший и хорошо знавший, что буду ей говорить, — я внезапно понял, что был не готов. Как можно найти в себе силы, чтобы заговорить об этом с Эвелин? Как можно говорить об этом с ней — ангелом, попавшим в лапы злого, хитрого демона, ангелом, который был обманут в своём доверии и не по своей воле предался страшному греху?
Рывком встав на ноги, я покачал головой.
— Не ты это сделала, — твёрдо выговорил я, полностью уверенный в своих словах.
Эвелин подняла голову и с недоумением на меня посмотрела. Очевидно, она хотела что-то сказать, что-то спросить, но я не дождался этого и, схватив зонтик, почти выбежал из нашей квартиры. Мой путь лежал к «Погоне».
Я добирался туда пешком около получаса и промок, как собака. С каждой минутой, проведённой мной в пути, мои напряжение и злость только нарастали. Я прекрасно знал, что скажу Кендаллу, знал, что сделаю с ним. Он заслуживал этого, заслуживал, заслуживал! Мне было необходимо сделать пятый шаг — мне было необходимо выпустить из себя демона, то есть гнев, скопившийся во мне за эти долгие недели!
Войдя в помещение бара, я удивлённо замер на месте. Людей здесь не было, хотя часы показывали десять — самый разгар работы этого заведения. Стулья стояли на столах вверх ножками, барная стойка пустовала. Музыки тоже не было, а всё помещение наполнял собою не едкий, но очень неприятный дым. Лишь за нашим любимым дальним столом сидела одинокая фигура.
— О, Логан, — пробился сквозь дым смеявшийся голос Кендалла. — Ты очень-очень вовремя, я как раз хотел закрываться.
— Сейчас только десять, — сказал я, стараясь издали рассмотреть собеседника, лицо которого расплывалось в висевшей здесь дымке.
— Знаю. Сегодня у меня какое-то особенное настроение, поэтому я закрыл «Погоню» часа два назад… Там табличка висит, разве ты её не видел?
Я рассеянно оглянулся назад, поняв, что действительно не заметил табличку.
— Я рад, что ты всё-таки приехал, — сказал Шмидт, и по его интонации я понял, что он улыбнулся. Встав из-за стола, немец медленно пошёл или, можно даже сказать, поплыл к бару. — Одному мне здесь было как-то не по себе.
Я стоял в дверях, как статуя, и не решался сделать ни шагу. Язык мой словно прилип к нёбу: я не мог ничего сказать.
— Ну, что стоишь? — с усмешкой спросил Кендалл, загремев стаканами. — Идём, садись. Я тебя чем-нибудь угощу. — Бросив на меня быстрый взгляд, он добавил: — О, да ты весь мокрый…
На нетвёрдых ногах пройдя к барной стойке, я медленно опустился на стул. Шмидт стоял ко мне спиной и что-то наливал в стаканы. Я, до боли в челюстях сжимая зубы, пялился на его затылок. Всё, что я собирался сказать ему, в одно мгновение вылетело у меня из головы.
— Пожалуйста, шотландский виски, — с улыбкой произнёс он и поставил передо мной стакан. Движения его были плавными или, сказать точнее, тягучими. Его красные глаза, которые словно заволокло невидимым дымом, смотрели подозрительно весело и беззаботно. Я сразу понял, в чём было дело.
— Я сюда не пить приехал, — отчего-то осипшим голосом проговорил я.
— Понимаю. Но не на сухую ведь мы с тобой будем разговаривать?
Кендалл сделал первый глоток, а я, даже не коснувшись своего стакана, сказал:
— Ты говорил, нам есть что обсудить.
Поперхнувшись виски, он закашлялся, а потом рассмеялся.
