сообщить о нарушении
Текущая страница: 109 (всего у книги 120 страниц)
У меня в голове не было абсолютно никаких подозрений или страшных догадок. Усевшись напротив немца, я приготовился в очередной раз слушать о Мэрилин или Скарлетт или ещё о ком-нибудь. Но я должен был принять во внимание его волнение: руки Кендалла ещё никогда так не дрожали…
— Я хотел заранее попросить тебя кое о чём, — отдалённо, как и всегда, начал он, — но теперь понимаю, что это будет бессмысленным. Ты всё равно меня не послушаешь.
— Да чёрт, Кендалл, скажи всё прямо и сразу, без хождений вокруг да около.
Он быстро поднял на меня испуганный и замученный взгляд.
— Хочешь всё прямо и сразу? — торопливо проговорил Шмидт, снова пряча глаза. — Я могу сказать очень прямо. Могу отрезать, чтобы сразу.
Я выжидающе смотрел на него и понимал, что начинаю терять терпение. Выставив руки перед лицом, словно закрываясь от удара, Кендалл сказал:
— Я был с Эвелин.
И крепко зажмурился.
Я по-прежнему смотрел на него, не меняя положения и выражения лица. Внутри меня, однако же, что-то изменилось, но я пока был не в состоянии понять этих изменений. Я даже не хотел думать о них: если бы я начал думать, то точно сошёл бы с ума.
Осторожно, с опаской опустив руки, Шмидт с изумлением посмотрел на меня.
— Скажи что-нибудь, — шёпотом попросил он, с диким страхом в глазах изучая меня. — Пожалуйста… Меня пугает твоё молчание.
Мой взгляд был абсолютно бессмысленный и ничего не выражал. Я набрал в лёгкие побольше воздуха и сказал:
— Мне кажется, ты всё-таки что-то курил. Может, и не марихуану, но… Трезвый человек такого бреда никогда не сказал бы.
Лицо Кендалла исказила судорога, похожая на судорогу рыдания. Он закрыл лицо руками и, шумно вздохнув, потёр покрасневшие глаза. Я сидел неподвижно и всё так же смотрел на него.
— Я понимаю, что с тобой сейчас происходит, — прошептал он. — Ты напуган. Поверь, Логан, я напуган не меньше твоего. Пока что ты всё отрицаешь… не хочешь принимать. Но я должен был всё рассказать тебе, потому что больше не выдержал бы молчания! Оно меня убило бы. И делай со мной что хочешь, называй меня как хочешь, но я рад, что сказал тебе это. Я рад!
Встав со стула, я нетвёрдыми шагами прошёл к окну. Кендалл не двигался и, казалось, внимательно прислушивался к звукам моих шагов. Я вцепился руками в подоконник и поднял глаза на чистое лиловое небо. Надо было дышать, дышать, дышать. Я вдохнул так глубоко, что лёгкие, как мне показалось, почти разорвались от переизбытка воздуха в них.
«Разве я действительно заслужил такое?» — мысленно задал себе вопрос я почти с детской наивностью и зацепился взглядом за единственное облако на небе. Мысли мои были очень поверхностны, и я никак не мог решиться углубить их. Нет-нет, лучше не думать, лучше дышать, дышать, дышать…
— Вполне логично, что ты сейчас не хочешь меня видеть, — прозвучал голос Кендалла так отдалённо и глухо, точно он был не рядом, а в соседней комнате, — и слышать тоже… Но я приехал сюда не для того, чтобы просто тебя разозлить.
Он замолчал, очевидно, ожидая моего ответа. Но я, стоя к нему спиной, молчал и делал вид, что был в комнате один.
— Я не чувствовал себя так паршиво, — продолжал Шмидт, — когда соблазнял Мэрилин и Скарлетт, они вообще казались мне бесчувственными созданиями… Но теперь я… я понимаю, что я бездушное чудовище, ничтожество. И ты был тысячу раз прав, когда называл меня предателем и подлецом… Да и этих слов недостаточно для того, чтобы описать меня. Во мне нет ничего. Совершенно. Я пустота.
Немец пустился в бессмысленные унижения самого себя, и эта бессмысленность разозлила меня. Почувствовав, как всё в груди загорается от нестерпимого раздражения и злости, я поспешил взять себя в руки и снова переключить мысли на это облако в небе. Да… Смотри на облако и дыши.
— Я не знаю, зачем сделал это, — тихо сказал он, — вернее знаю, но именно из-за этого я себя и ненавижу. Это… это было две недели назад. Ты как раз собирался улетать в Техас. Я на пьяную голову наговорил тебе кучу всего… И ты сильно на меня разозлился. Я хотел этого, потому что смотреть не мог на то, как ты… А-а-а, я ненавидел тебя за всё то, что ты делал для Эвелин и против неё! Я могу признаться откровенно: я тебя ненавидел. Ужасно.
«Странно, что на небе всего одно только облако, — подумал я, нахмурившись. — Всего одно… Интересно, Кендалл так отрывисто говорит».
— Я уже собирался закрывать «Погоню», когда она приехала, — снова зазвучал этот нервно дрожавший и отрывистый голос, — о, надо было видеть её… Заплаканная и потерянная, с расстроенным выражением лица, нервно дёргающаяся… Я хотел пожалеть её. Я пожалел её. Нет, нет, нет, неправда, я пожалел себя… Мне стало слишком себя жаль. А состоянием Эвелин я просто воспользовался. Она была так беспомощна…
Я больше не мог отвлекать мысли на облако, сколько ни пытался. Услышав последние слова Кендалла, я почувствовал, как бешено и нестерпимо больно заныло моё сердце. Я прижал руку к левой груди и, крепко зажмурившись, сжал зубы. Сначала что-то странное проскочило в моём горле, затем защекотало где-то в переносице, а потом я почувствовал, как по щекам быстро покатились обжигающие слёзы.
«Не думай об этом, пожалуйста, прошу, не думай, не думай, не думай! — оглушительно зазвучало в моей голове. — О, облако… Всего одно на целом небе… Ах, развернуться бы сейчас и убить Кендалла! Убить одним ударом!» Мои ноги задрожали так сильно, что я больше не смог на них стоять. Я из последних сил напряг руки и, схватившись за подоконник, тяжело рухнул на него. Грудь разрывало на части от всхлипов, которые я невольно издавал. Я терпеть себя не мог за то, что не сдержался и зарыдал прямо тут, при Кендалле, при этом паршивом предателе, которого раньше называл лучшим другом! Сзади себя я слышал тихие-тихие всхлипы: он, наверное, тоже плакал.
— Я ненавижу то, что сделал. — Голос Шмидта дрожал ещё сильнее, чем прежде. — Я ненавижу причину, по которой это сделал, ненавижу себя, я больше всего ненавижу себя! И я знаю, что ты теперь ненавидишь меня в разы сильнее… Делай со мной что хочешь. Можешь избить до полусмерти, а можешь вовсе убить… Я только и заслуживаю унизительной смерти.
— Заткнись! — завопил я, резко обернувшись. Кендалл сидел, опустив голову на руки и трясясь всем телом. — Ты молчал всё это время! Ты смел смотреть мне в глаза после того, что сделал, ты… Ты не заслуживаешь даже того, что я с тобой сделаю!
И, не в силах больше контролировать свои эмоции, я бросился к немцу и столкнул его со стула. Не успел он упасть на пол, как я уже всадил ему два мощные пинка под рёбра. Шмидт издал тихий продолжительный стон и, перевернувшись на живот, согнулся пополам от боли.
— Ты животное! — закричал я и пнул его так сильно, что его отбросило к стене. — С животными повадками, с животными инстинктами! Ты не знаешь, ты ничего, ничего, ничего не знаешь о чужой боли! Тебе важны только собственные потребности, да-да, потребности — у тебя нет никаких убеждений, нет целей, нет чувств! Ты просто животное в человеческом теле, больше ничего!
У меня не было сил думать об Эвелин, поэтому я думал только о Кендалле. Гневу, переполнявшему меня, было некуда деваться, и я выражал его весь в своих ударах. Лицо Шмидта уже было обезображено и залито кровью; он лежал на спине и сипло дышал, когда я в последний раз пнул его по бёдрам. Немец издал нечеловеческий стон и склонил голову на бок. Оставив его в покое, я подошёл к холодильнику и прижался лбом к его холодной поверхности. Всхлипывания всё ещё разрезали мою грудную клетку, меня всего трясло. Я чувствовал, как по моим щекам одна за другой катились слёзы, но ничем остановить это не мог.
— Ты можешь делать со мной всё… всё, что хочешь, — прохрипел Кендалл, с трудом дыша, — только, пожалуйста… Логан, пожалуйста, не трогай Эвелин. Она здесь… она ни при чём.
Я медленно перевёл на него свой взгляд, насквозь пропитанный диким отчаянием, и шёпотом переспросил:
— Ни при чём?
— Она больна, — хрипел он, — она… вполне возмож… не помнила, что ты и она… Просто она помнила, что я её близкий друг… Поэтому всё так случилось. Она не виновата в этом, не вино… вата…
Я засмеялся сначала тихо, потом громче, а потом — неприлично громко. Незаметно этот смех перерос в рыдания, и я бешено ударил кулаком по холодильнику.
— Что за чушь! — сквозь слёзы прокричал я. — Эвелин не могла забыть меня! Это бред!
— Не будь так уверен… Она ещё не здорова… Я знаю, ты хочешь, чтобы она выздоровела, но это… Мы не знаем, что сделал с её головой такой сильный… эмоциональный удар… К тому же я уверен, теперь она не помнит и о том, что было между ней и мной… Она забыла.
— Она забыла, — с горькой усмешкой повторил я и, зажмурившись, покачал головой. — Она забыла, а мне теперь жить с этим надо…
Я подошёл к кухонной тумбе, за которой ещё несколько минут назад, пританцовывая, резал салат. Большой кухонный нож всё ещё лежал здесь.
Эвелин забыла обо мне? Забыла обо мне в тот день, когда мы с ней поссорились и когда я один улетел в Даллас? В конце концов, каким-то же образом можно объяснить её поведение в последние две недели… О, нет, хватит! Я не могу думать об этом; об этом думать невозможно, даже невообразимо! Я никогда не смогу вернуться к этим мыслям, никогда не смогу спросить себя, почему она так со мной поступила! Мысли обо всём этом лишь окончательно убеждали меня в том, что никакого справедливого мира не было, что я всю свою жизнь жил в мире лжи и предательства.
Углублять эти мысли приравнивалось к полному сумасшествию. Я уже начинал понимать, что мой рассудок словно заволокло туманом. То, что произошло со мной несколько минут назад, и стало отправной точкой. Отправной точкой для чего? Я смутно и путано понимал это, но своих размышлений расширять по-прежнему не решался.
Нет-нет, надо отвлечься. О чём я, бишь, недавно думал? Ах да, облако — одно облако среди ясного неба. Что же ещё? Нож…
Я перевёл взгляд на нож, что лежал прямо возле моей руки. Голова ещё не успела ничего сообразить, как пальцы уже потянулись к деревянной рукоятке. Стальное, остро заточенное лезвие ярко блеснуло в моей руке.
Я медленно развернулся и посмотрел на Кендалла.
Мои пальцы крепче сжали рукоятку.
Комментарий к Глава 23. "Лучший подарок на день рождения"
Прошу прощения за задержку в почти полтора месяца, но последние дни я просто работала на износ, чтобы побыстрее закончить эту главу.
Пока что комментировать написанное не буду, если есть вопросы - на всё отвечу)
========== Глава 24. "Небесно чистый ангел" ==========
Иль женщин уважать возможно,
Когда мне ангел изменил?..
Михаил Лермонтов
Я принимал это лекарство в течение долгих лет. Оно было универсально: лечило головную, сердечную и душевную боль. Да, оно обманчиво исцеляло меня ото всех болезней и заставляло думать, что его приём идёт мне только на пользу… Но всё это было одним большим обманом! Польза от лекарства оказалась фальшивой. На самом деле оно разъедало меня изнутри, сжигало внутренние органы, не позволяло дышать полной грудью — одним словом, убивало. Мне никто и никогда не сможет причинить больше вреда, чем это лекарство. Мой организм не вытерпит разрушительных действий, рано или поздно он просто не выдержит. Да… Он не выдержит…
Я не чувствовал своего сердцебиения, не чувствовал тепла и ничего не слышал. Единственным моим чувством был нескончаемый и нестерпимый душевный холод, который постепенно выливался в невиданную ранее жестокость. Я стоял над Кендаллом и со звериной злобой смотрел на его окровавленное лицо, тяжело поднимающуюся грудь и лужу крови на полу. Моя рука дрожала от той силы, с которой я сжимал нож. «Это всё я сделал, — носились в голове обрывочные, несвязные и будто чужие мысли, — это его кровь. Она на моих руках. И нож… Нож тоже у меня в руке».
Кендалл с трудом поднял голову и посмотрел на нож, который уже ходуном заходил в моей руке. Потом он сипло рассмеялся и, раскинув руки, сказал:
— Я готов. Давай. Бей вот сюда, прямо в грудь, чтобы наверняка.
Я с необыкновенной ясностью представил, как холодная сталь легко входит в его мягкое и тёплое тело, как он кричит от невыносимой боли, как струёй брызжет его кровь и пачкает моё лицо. Эта страшная картина, нарисовавшаяся в моей голове, чем-то меня очаровала, и я ужаснулся собственным хладнокровию и жестокости. Руки мои задрожали так, что я выронил нож. Из моей груди вырвался стон сожаления и отчаяния, и я, снова не сумев сдержать себя, надрывно зарыдал. Отвернувшись от Кендалла, я отошёл к окну. О, как бы мне хотелось, чтобы он всего этого не видел! Как бы мне хотелось, чтобы его не было, не было, не было!
Он посмотрел на меня с какой-то тоской и, держась за рёбра, осторожно сел. Он дышал страшно: тяжело и даже как будто с храпом. Меня колотило от рыданий, но я изо всех сил сжимал свои плечи, стараясь успокоиться. Кендалл какое-то время сидел молча, потом прижал тыльную сторону ладони к носу, и его плечи тоже задрожали.
— Давай же, Логан, — сквозь всхлипы проговорил он, — тебе смелости не хватило совсем чуточку… Давай, убей меня, убей, прошу… Я уже чувствую, что не смогу жить с этим дальше.
— Но ведь эти две недели ты как-то жил, — повысив голос, сказал я и бросил на него свирепый взгляд. — Проживёшь и дальше. Последнее дело, которое я сделаю в своей жизни, это убью тебя!
«Это было бы так просто, — думал я, до боли сжимая зубы, — это было бы так просто… Для него не придумаешь более невыносимого мучения, чем провести всю оставшуюся жизнь в терзаниях совести! Он будет жить, он будет жить и страдать, страдать, страдать!»
— Прошу, Логан, — как маленький, захныкал Шмидт и, всхлипывая, пополз ко мне, — прошу, прошу, прошу! Пожалуйста! Уже дальше некуда, некуда… Лучше убей меня!
Он схватил меня за ногу и, обняв её, заплакал. Моё лицо приняло выражение такого отвращения, точно на меня только что вылилось ведро помоев. Кендалл был настолько жалок, что мне даже смотреть на него было невыносимо. Я небрежно оттолкнул его от себя, как бездомную собаку, почему-то принявшую меня за хозяина, и закричал:
— О «дальше некуда» раньше надо было думать! Понимаешь, раньше! Хотя бы две недели назад…
Я почувствовал, как внутри меня, в области груди, что-то будто загудело, и от этого чувства захотелось зарыдать ещё сильнее.
— Я не хочу видеть тебя, — выговорил я жёстко и снова зачем-то пнул Шмидта, — я не хочу о тебе слышать, не хочу, чтобы ты был здесь! Поднимайся и уходи. Сейчас же! Вали отсюда сейчас же!
Я с бешеной силой схватил его, поднял с пола и толкнул в сторону двери. Его ноги его не слушались; Кендалл рухнул на пол, ударившись коленями. Потом он, взявшись за край обеденного стола, неуверенно поднялся на ноги и посмотрел на меня красными от слёз глазами.
— Я не уеду, — прошептал он, — пока ты не пообещаешь, что с Эвелин всё будет в порядке. Не тронь её, Логан, не тронь её…
Услышав это, я не сумел сдержать истерического смеха. Новые мысли об Эвелин, которые до этого я старался избегать, накатили на меня неожиданной волной и ударили под дых. Я снова ощутил, как сердце нестерпимо заныло, и от этой бури смешанных чувств смех мой начал перекатываться от низкой интонации к высокой, от непринуждённости к насилию. Кендалл мрачно смотрел на меня и стоял на своих двоих так твёрдо, точно готов был оказать сопротивление, если бы я начал насильно выталкивать его из своей квартиры.
— Какой же ты глупый! — сказал я, когда приступ смеха оставил меня. — Немыслимо глупый! Считаешь, моё обещание изменит хоть что-нибудь? А?! Хоть что-нибудь?!
— Н-нет… нет. Уже ничего не изменить. Я просто хочу, чтобы она страдала хотя бы в половину меньше моего.
— А мне ты что прикажешь делать? По-твоему, что я должен сделать?!
Кендалл смотрел на меня сквозь слёзы и медленно мотал головой. Вздохнув, я вытер мокрые щёки и отошёл от него.
— Мне так жаль… — прошептал он, хныкая, — Логан, знал бы ты… Мне так жаль…
— Пошёл ты знаешь куда со своим сожалением? — резко сказал я и толкнул Кендалла в плечи. — Убирайся! Я сказал тебе, убирайся! Ты больше никогда сюда не явишься, а если и осмелишься, то клянусь, я спущу тебя с лестницы! — И, набрав в лёгкие побольше воздуха, я закричал: — Пошёл на х…!
Следующее, что я помнил, это наша с Эвелин спальня. Я лежал на полу, возле комода, и, с досадой сжимая кулаки, плакал, как ребёнок. Меня всего трясло и каждую минуту бросало из одной крайности в другую. Теперь, когда Кендалла, рядом со мной не было, я дал полную свободу своим мыслям, и они со всех ног понеслись в сторону Эвелин.
