сообщить о нарушении
Текущая страница: 110 (всего у книги 120 страниц)
Всё время нашего знакомства я возвышал её над остальными женщинами и делал это почти неосознанно. Каждый её шаг, каждый поступок расценивались мной как что-то особенное, уникальное, единственное в своём роде. Я убеждал себя и заодно всех вокруг в том, что она не была ни на кого похожа, что она ангел, а все остальные — бездушные демоны. Я верил, что она другая, потому что кроме этой веры у меня не было ничего. Возможно, я выжил только благодаря этой вере. Только она защищала рану, которую нанесла мне Чарис… Чарис! Чем Эвелин оказалась лучше Чарис? Разве тем только, что сумела, так сказать, подобраться поближе к моему другу, а не к моему сопернику! Страшно думать, что для моего убийства она выбрала самое страшное оружие — оружие, которое поразило бы меня в любом случае и с абсолютной точностью. Она знала, что для меня не было ничего более жуткого, ужасного и просто невыносимого; знала и всё же сделала это! Вот до чего довела её жестокость, вот чем она теперь должна за неё платить!..
Для чего же тогда были все эти обещания и клятвы? Для чего же она позволила мне полюбить её сильнее собственной жизни? Чтобы потом взять и в одно мгновение разрушить всё, что мы вместе создали? Для чего она говорила, что никогда не унизит Кендалла, пожалев его, а сама взяла и… пожалела?.. Нет-нет-нет, я отказываюсь верить в это! Эвелин не такая, она никогда не была такой! Я больше всего в своей жизни боялся думать о том, что она такая, а теперь мне предстояло принять это обстоятельство как неоспоримый факт… Нет! Кендалл соврал мне, он соврал, чтобы только заставить меня страдать. Я знаю, он так меня ненавидит… Он не мог смириться с тем, что Эвелин выбрала меня, и потому я стал объектом его ненависти. Он солгал, солгал, солгал, потому что всё это не может быть правдой! Я гораздо охотнее приму его слова за ложь, чем за чистую правду!
— Ты же знаешь, я только тебя люблю, — звучал в моей голове голос Эвелин, и я так ясно видел её лицо, точно глядел в него наяву. — Я никогда, никогда не сумела бы оставить тебя…
— Ревновать меня к Маверику — это, по меньшей мере, глупо, — услышал я совсем другой, далёкий, но такой знакомый голос, — ты же знаешь, что я только тебя люблю?
Мог ли я когда-нибудь допустить мысль о том, что Эвелин так похожа на Чарис? Эта мысль была столь ужасна и невообразима, что от неё болезненно сжималось сердце. Нет ничего хуже, чем превращение самого крепкого и твёрдого убеждения в песок. Всё, что остаётся делать, это держать в руках этот песок и понимать, что придать ему прежнюю форму ни за что и никому не удастся. Чем, чем, чем я заслужил такое? За какие заслуги судьба дважды бросила меня в бушующее море, откуда выбраться не представляется почти никакой возможности? Была ли в этом моя личная неудача или все женщины коварны и жестоки в своей сущности?..
А если женское сердце на самом деле бьётся в этом жестоком ритме коварства, то что можно сказать о мужском? Что именно можно назвать мужеством? Я всегда думал, что для мужчины характерна стойкость, самоуважение, преданность, храбрость и… сила. А что я представляю из себя сейчас? Разве я стойкий, разве храбрый, разве я уважаю себя?.. Да и в конце концов, настолько ли я силён, чтобы позволить себе ударить женщину?
Внутри меня всё замерло в страхе, когда я вспомнил, как обошёлся с Чарис, узнав о её поступке. А что я должен делать теперь? Эвелин… Ударить её?.. Такого никогда не было, и я даже мысли не могу допустить, что когда-либо смогу сделать это! Это немыслимо, невообразимо! Но что мне делать? Я потеряю последнее уважение к самому себе, если позволю хотя бы замахнуться на неё! Сделать ей больно казалось для меня невозможным… Но чёрт побери, в конце концов, для неё моя боль оказалась очень даже возможной!
Я всё ещё не мог до конца поверить в то, что случилось, не мог поверить, что Эвелин смогла решиться на это. Нет, только не она, только не с Кендаллом, только не ради того, чтобы заставить меня страдать в невыносимых муках…
Как я называл Чарис? Ш… шл… У меня никогда, никогда не повернётся язык назвать так Эвелин! Это мерзкое слово никак не вяжется с её прелестными глазами, её лицом, волосами, руками… Однако надо помнить, что она всё-таки сделала это. В моей груди чувство ненависти необыкновенным образом смешивалось с чувством невыразимой любви, и я ясно понимал: любить и ненавидеть одновременно возможно. Возможно ненавидеть даже в большей степени, чем любить!
Я прижал обе руки к голове, которая разболелась из-за слёз и нескончаемого потока мыслей. Горло моё уже болело от криков и надрывных рыданий; слёз, казалось, больше не осталось. Я лежал на спине, сжимая пальцами виски, и часто и глубоко дышал. Возможным ли представлялось мне дальнейшее существование? Как можно жить с той мыслью, что человек, дороже и любимее которого у меня не было на всём свете, с такой лёгкостью сумел убить во мне жизнь? Как можно дальше жить в этом настоящем, несправедливом мире? Да, да, от моего прежнего выдуманного мира остались только осколки. А как в нём было прекрасно жить! В нём были честные друзья, настоящие чувства, преданность… Моя жизнь была идеальной две недели назад. Я жил в идеальном мире! Как жаль, что я понял это только теперь, когда вернуться обратно нет никакой возможности!..
Но этот мир такой жестокий… Такой жестокий, что в нём можно жить только ложью, фальшью, только выдавая себя за кого-то другого… А я так жить не могу. Я не могу жить, зная, что не к чему больше стремиться, некуда больше идти, некого больше уважать и любить. Такой жизни нет! Это не жизнь!
«От этого меня может избавить только одно, — выдал мне мысль мой воспалённый мозг, и я, перевернувшись на живот, пополз к комоду. — Только одно я могу сделать для своего спасения… Только одно, одно…»
Выдвинув нижний ящик, я вытащил всю одежду, что лежала в нём, и взял в руку тяжёлый пистолет. Когда я посмотрел на него, у меня закружилась голова. Один шаг… Всего один только шаг…
Я зарядил пистолет с поразительным хладнокровием и с таким же хладнокровием снял его с предохранителя. Мне оставалось последнее. Одно движение — и нет этих страшных мыслей, нет жгучей боли в сердце, нет ничего, только темнота. Пустота вместо того, что был я. Пустота вместо воспоминаний — радостных и горьких, живых и умерших — вместо всех моих надежд, мечтаний, стремлений… Стоило ли копить их, если в конце концов им неизбежно суждено было сгинуть в небытие?
Я лёг на живот и, закрыв глаза, приставил дуло пистолета к своим губам. Хладнокровие, управлявшее мной до этого, в одно мгновение оставило меня. Теперь я ясно осознал то, что собрался сделать, и плечи мои задрожали от новых рыданий. Сейчас я есть, а в следующее мгновение меня уже не будет. Не будет… Не будет всего этого. Я больше никогда не увижу родных глаз, не почувствую тепло солнечных лучей, не услышу шум океана… Я навсегда останусь таким: молодым, но с разбитыми вдребезги сердцем! Таким меня запомнит этот мир, таким я уйду из него!
Я открыл рот и почувствовал, как дуло коснулось моих зубов. В голову вдруг ударила мысль: а что будет, когда Эвелин найдёт меня здесь? Я с непонятным наслаждением представил, как она будет убиваться, как будет винить себя, как будет себя ненавидеть… Она ляжет вот здесь, рядом, будет рыдать и обнимать меня… А что дальше? Женщина не может быть одна. Несомненно, спустя годы, если, конечно, горе не убьёт её, рядом с ней окажется другой человек. Может быть, она оправится и, возможно, будет даже счастлива, чего я и желал ей в день нашей ссоры… Но кто возродит её к жизни? Не успел я задать себе этот вопрос, как в голове почему-то ясно обрисовался образ Кендалла…
Резко вскочив на колени, я отбросил пистолет в угол и дико посмотрел на него. Нет, нет, нет! Ни за что! Она будет только моей, моей, моей! Плевать, что она обманула меня, в конце концов, я всё ещё люблю её! Чёрта с два я оставлю её, чёрта с два позволю самой от меня уйти! Пусть я потеряю уважение к себе, пусть буду чувствовать себя так низко, что терпеть это дальше уже не будет мочи, но я никогда не потеряю лица перед ней и перед Кендаллом. Ха-ха-ха! Ни за что!
Спрятав пистолет обратно, я прижался спиной к комоду и задрожал. Нет, я больше не плакал, но чувство необъяснимого страха не отпускало меня. Если возможность ухода из жизни так напугала меня, значит, что-то всё ещё держало меня здесь… Я просидел у комода неизвестно сколько времени, а потом с ужасом вспомнил, что Эвелин должна была скоро вернуться.
Когда она приехала, я уже был умытый и, как мне показалось, даже немного посвежевший. Увидев её, я почувствовал что-то необъяснимое. Не могли быть правдой слова Кендалла, не могли быть правдой мои сегодняшние жуткие мысли... Я смотрел на неё и понимал, что её улыбка и хорошее настроение выводили меня из себя. Хотелось сказать: «Улыбаешься? Ты счастлива? А я всё знаю», но я сдержал себя и даже нашёл в себе силы поцеловать её в щёку при встрече.
— А что насчёт ужина? — спросила Эвелин, с улыбкой заглядывая в кухню.
— Я приготовил его… — неуверенно выговорил я, глядя будто сквозь неё. — Ешь. Я не буду.
«Почему любовь так беспощадна? — думал я, рассматривая свою избранницу с таким интересом, будто видел её впервые. — Я смотрю на неё и понимаю, что она держит меня за дурака, что я в её глазах опущен ниже некуда, но терплю это. Я всё ещё так сильно люблю её… Её — этого чужого человека».
— Не будешь? — настороженно переспросила Эвелин, и улыбка сползла с её лица. — Ты почему-то такой бледный… Не заболел?
Она протянула ко мне руку, очевидно, собираясь потрогать мой лоб, но я отпрянул от неё, как от огня. Взглянув на её руку, я явственно представил, как она обнимала Кендалла, как он обнимал её — так, как мог позволить себе только я. От этого мне стало необъяснимо дурно, и я даже ощутил тошноту.
— Да, мне плохо, — сказал я, взявшись за косяк. — Не трогай меня. Я немного полежу.
Я лежал в темноте один. Почему я не сказал Эвелин, что знаю обо всём? Я мог бы сказать — и что было бы дальше? Вероятно, она бы расплакалась, начала бы просить прощения, говорила бы, что ей очень жаль… А что должен был сделать я? Уйти? Ни за что! Я ни за что и никогда не допустил бы этого! Я никогда не позволил бы нашим дорогам разойтись, а расскажи я ей обо всём — и этому неизбежно суждено было бы случиться! Гораздо охотнее я приму страдания и унижения рядом с Эвелин, чем вдали от неё. Один я просто не выдержу. Да и, в конце концов, в самом сердце я лелеял зыбкую надежду на то, что она всё-таки кое-что забыла. Это обстоятельство оправдывало её в моих глазах, и потому я очень-очень верил в него.
Снова оставшись наедине со своими мыслями, я обдумал сложившуюся ситуацию с другой стороны. А что, если я сам во всём виноват? О, Эвелин, я так измучил её, так измучил… После всего того, что она сделала для меня, худшим оскорблением для неё было заявление о том, что она меня не любит. А я сказал ей это. Как же она плакала в тот самый вечер, который так сильно изменил нас обоих, каким страхом наполнились её глаза, когда она поняла, что я хочу лететь один… Разве она меня не предупреждала? Разве не высказывала мысль о том, что впоследствии я пожалею о содеянном? А я её не послушал. Я настолько глубоко был затянут в собственные страдания, что даже не понял того, что моя бедная Эвелин так нуждалась во мне… Вот, во что вылился мой эгоизм! Ты получил по заслугам!
Стоило мне только как следует обдумать новые мысли, как они тут же заменились прежними. Получил по заслугам? Да разве все мои ошибки в совокупности стоят одной этой чудовищной, непростительной ошибки? Нет, нет, нет! Пора перестать нести бремя вины на своих плечах. Это она виновата, она, она! Она врала, когда говорила, что любит меня: теперь я твёрдо был убеждён, что любил один только я, а Эвелин всего лишь принимала мою любовь, позволяла себя любить. Нет-нет, она не любит, потому что с любимым так поступить невозможно! Даже такой человек, как я, со всеми моими ошибками и недостатками, не заслуживает такого! Такого позора и предательства никто не заслуживает, никто!
Когда дверь в спальню осторожно приоткрылась, я лежал с закрытыми глазами. Я не хотел говорить с Эвелин, не хотел видеть её, поэтому притворялся спящим. Сердито сжимая зубы, я слушал, как она переодевалась и ложилась в постель. В тот момент я чувствовал необъяснимую злость на неё: как она могла по-прежнему спать со мной, как могла целовать меня, как могла с прежней нежностью смотреть мне в глаза? Неужели она такая холодная, такая жестокая? А если так, то почему прежде я не замечал в ней этого?
Моя злость, однако, была бессильной. Я мог бы сейчас же вскочить с кровати, обвинить возлюбленную в неверности, мог накричать на неё и уйти, не выдержав унижения… Но я лежал неподвижно. «Как же я слаб, — думал я с сожалением и досадой, — как слаб, слаб…»
Эвелин легла. Я ещё крепче стиснул зубы и мысленно загадал: «Если она сейчас обнимет меня, значит любит; если нет, то никогда не любила».
Минуты моего ожидания растянулись в часы. Я лежал с остановившимся сердцем и, почти дрожа от напряжения, прислушивался к каждому её движению. Но Эвелин не двигалась. Наступило мгновение моего полного отчаяния, и я почувствовал прилив тепла к глазам: в них снова собрались слёзы. «Я не вытерплю этого, — подумал я, сильно зажмурившись, и ощутил, как на мою подушку упали две горячие слезы. — Не выдержу… Когда она уснёт, я тихо встану, заберу свои вещи и уеду. Нет, даже вещей собирать не стану, просто уеду. Не важно куда, не важно… Я уеду».
В то же мгновение, когда эти страшные мысли пришли мне в голову, Эвелин прижалась ко мне, и я почувствовал тепло её рук на своей груди. Сердце моё колотилось так бешено, что сначала я даже испугался, что моя возлюбленная заметит это. «Любишь? Любишь? Любишь?» — спросил я то ли мысленно, то ли шёпотом. Но, как бы там ни было, ответа на этот вопрос мне никто не дал.
Через несколько минут, а может быть, и часов, я понял, что Эвелин уснула. Осторожно выбравшись из её объятий, я на цыпочках подошёл к шкафу с одеждой. Моё состояние напоминало мне лихорадку: моё тело пылало огнём, и я совсем не осознавал того, что делал. В голове было пусто, как будто кто-то намеренно вытянул из неё все мысли. Я открыл шкаф и неосознанно начал перебирать свои рубашки, брюки и футболки. Одну из рубашек я даже снял с вешалки, аккуратно сложил её и положил на стол. Зачем? Я понятия не имел! В те мгновения я не управлял собственным телом.
Наконец я как будто осознал бессмысленность своих действий и, закрыв шкаф, пошёл в кухню. На холодильнике, за фото-рамкой, я нашёл коробочку с кольцом — тем самым кольцом, которое увидело свет исключительно для того, чтобы Эвелин надела его на свой пальчик. Посмотрев на него в очередной раз, я почему-то рассмеялся. Потом я сжал коробочку в кулаке, и мои ноги сами понесли меня обратно в спальню. Подойдя к кровати, я опустился рядом с ней на колени и долго-долго наблюдал за своей спящей избранницей. Она спала тихо и спокойно, только веки её слегка дрожали.
— Эвелин, — прошептал я, как будто в глубине души надеясь, что она этого не услышит. — Эвелин…
Она не отзывалась. Я осторожно тронул её за плечо, а потом резко тряхнул её.
— Эвелин, — уже в голос повторил я, и моя возлюбленная распахнула глаза.
— Боже, Логан, что, что?.. — испуганно и сонно забормотала она. — Что случилось?..
Я достал кольцо из коробочки и показал его ей.
— Ты станешь моей женой, дорогая?
— Вы действительно собираетесь пожениться? — с восторженной улыбкой спросил Джеймс и после моего утвердительного ответа радостно засмеялся. — Ах, дружище, я так рад за тебя, так рад!
С той ночи, когда я сделал Эвелин предложение, прошло только четыре дня. О нашей помолвке, как мне казалось, было известно уже всему миру. Сегодня вечером я и моя невеста запланировали ужин у её родителей, и время до этого ужина я решил провести в гостях у Джеймса.
Жена и дочь вернулись к нему примерно два дня назад, но Изабелла по-прежнему была на него в обиде. Мольбы Джеймса о прощении и его уверения в том, что подобного больше никогда не повторится, никоим образом не действовали на Изабеллу. Она была холодна и неприступна, так что Маслоу предстоял очень нелёгкий путь к возвращению доверия его жены.
— А почему ты приехал один? — задал вопрос повеселевший Джеймс. — Разве жених и невеста не должны всюду ездить вместе?
— Наша помолвка не означает того, что теперь мы должны быть неразлучны, как облака и неба, — с улыбкой сказал я. — Сегодня вечером мы ужинаем с её семьёй. Я предлагал Эвелин поехать к тебе, но она предпочла лучше навестить Алексу.
— Так, я хочу всё знать. Вы уже определились с датой?
— Только приблизительно. Думаем сыграть свадьбу где-то в январе.
— Здесь?
— Да, лучше всего сделать здесь. Так контролировать всю подготовку к свадьбе будет удобнее.
— Если ты не позволишь мне заняться мальчишником, то можно считать, что свою жизнь я прожил зря.
— Конечно, мальчишник на тебе, — засмеялся я. — Я уверен, у тебя уже есть идеи.
— О, Логан, у меня куча идей!
Все эти четыре дня я как будто не жил. Всё, что я делал и говорил, происходило как-то по инерции, словно само собой. Я совершенно не понимал того, что творилось с моей головой. Временами я полностью осознавал своё несчастье, тонул в нём, но всё-таки отчего-то был рад собственному горю, доволен им. Временами я просто не вспоминал обо всём этом, и тогда жизнь вовсе казалась мне мёдом.
