сообщить о нарушении
Текущая страница: 102 (всего у книги 120 страниц)
— Ты поедешь туда после бессонной ночи? О, возьми выходной и останься дома…
— Я не могу взять выходной, дорогой, ты же знаешь.
Я опустил глаза, загрустив не столько от того, что мне придётся остаться в квартире одному, сколько от того, что Эвелин предстоит ещё один непростой день в больнице, к тому же после такой ночи. Слабо улыбнувшись, она прижала ладонь к моей щеке и спросила:
— Ты не злишься?
— Нет-нет, всё в порядке, — заверил я любимую и, взяв её руку, поцеловал её. — Может быть, мне даже необходимо остаться ненадолго одному. Хочешь, я заберу тебя после работы?
— Ты не сядешь за руль в таком состоянии, — сказала она таким тоном, точно отдала приказ, которому нельзя было не подчиниться. — Я приеду сама. В восемь буду дома.
Эвелин взглянула на меня и, с сожалением приподняв брови, вздохнула.
— Что-то не хочется мне оставлять тебя одного…
— Да всё будет в порядке, — улыбнулся я, согревшись от её заботы. — Я не маленький, один справлюсь.
Не желая быть бесполезным в доме, я, в часы отсутствия Эвелин, проветрил квартиру, слегка прибрался, покормил Блэкки и в завершение всего решил приготовить что-нибудь на ужин. Открыв холодильник, я изучил содержимое полок и нашёл ингредиенты, пригодные для приготовления пиццы. Единственное, я не совсем был уверен в их свежести… Однако я был ещё слишком слаб для того, чтобы дойти до ближайшего магазина: земля подо мной была ещё не очень тверда, а голова шла кругом. В итоге я решил, что духовка всё равно не испортит продукты, и взялся за приготовление ужина.
Моё одиночество длилось около четырёх часов, и оно, как я думал, действительно пошло мне на пользу. Я много всего обдумал, перебрал даже самые пугающие мысли и постарался сделать из них наиболее утешительные для себя выводы. Не знаю, помогло ли мне это на самом деле, но в тот вечер я впервые за долгое время почувствовал себя отдохнувшим и расслабленным.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила Эвелин, вернувшись домой в восемь, как и обещала.
— Теперь, когда ты здесь, ещё лучше.
Она поцеловала меня в губы и, отстранившись, улыбнулась.
— Пахнет пиццей?
— Да. Мне кажется, я уже тысячу лет ничего не готовил.
За ужином Эвелин немного рассказала мне о том, как прошёл её день в больнице, и особенно внимание уделила рассказам о девочке Карен, которую она знала дольше всех и, кажется, больше всех любила. Я слушал её и не мог перестать улыбаться; мне нравилось, когда моя возлюбленная говорила о детях. Пытаясь понять, как Карена выглядела, я почему-то представлял её похожей на Эвелин…
Когда мы замолчали, я задумчиво уставился на свою избранницу. «Ну вот, вы оба молчите, — заговорил голос где-то внутри меня, — кажется, самое время сказать об этом. Скажи же, скажи, пока она сама ни о чём не заговорила!»
— Сегодня я думал кое о чём, — сосредоточенно и решительно начал я, но, когда Эвелин подняла на меня глаза, я сразу же растерял всю свою решимость, — думал… Просто думал, ради чего я живу.
«Струсил!» — сокрушительно пронеслось у меня в голове, и я, чего-то застыдившись, отвёл глаза в сторону. Моя возлюбленная выжидающе смотрела на меня.
— Может быть, это странно, — принялся на ходу рассуждать я, — но когда у меня что-то очень сильно болит, я всегда думаю о… о смерти. Просто мне не даёт покоя мысль: вдруг меня не станет, вот в этот самый миг? И что? Что я оставлю после себя?
Мысленно я хлопнул себя по лбу. Боже, что я нёс?..
— О чём ты ещё думал? — тихо спросила Эвелин, вовсе не придав значения странности высказанных мною мыслей.
— Что будет с миром, когда меня в нём уже не будет? — Я не выдумывал то, что говорил: я действительно когда-то размышлял обо всём этом. Да что там, мне кажется, каждый думающий человек когда-то задавался подобными вопросами! — Когда думаешь о том, что однажды тебя не станет, воображаешь, что мир завертится, как… как гигантская карусель; что он, потеряв все свои краски, в конце концов сгинет в небытие.
Сказав это, я сам удивился тому, насколько точно сумел выразить то, что пришло мне в голову.
— Но ты ведь воображаешь это, — сказала Эвелин, — а что с миром будет на самом деле?
— На самом деле? — со вздохом переспросил я. — На самом деле ничего не произойдёт. Миру всё равно. Я уйду, как ушли миллиарды других людей, и меня — одного из этих миллиардов — никто никогда не вспомнит.
— Ты будешь не среди забытых миллиардов, а среди сотен, о которых вспоминают. — Она слегка улыбнулась. — Просто подумай, сколько ты сделал для этого мира… Он не может не дать тебе ничего взамен.
— Справедливости в мире мало, — грустно сказал я, глядя себе в тарелку. — Я больше отдаю, чем получаю.
— Тогда от несправедливого мира ты просишь очень много… Не проси ничего. Обратись лучше к справедливому миру.
— А он существует?
— Конечно, — сказала моя избранница, слегка качнув головой. — Конечно, Логан, ты живёшь в этом мире.
— А ты?
— И я тоже. Этот мир состоит из двух частей, разве ты ещё не понял?
Я, посмотрев на Эвелин, улыбнулся. Она сделала то же в ответ. Эти разговоры напоминали мне те периоды, когда мы с моей избранницей только-только познакомились и делали неуверенные шаги навстречу друг другу. Воспоминания о тех временах были особенно мне дороги, хотя наше с Эвелин прошлое очень сильно отличалось от настоящего.
— Тогда несправедливого мира не существует, — сказал я, взяв с тарелки ещё один кусок пиццы. — Есть только этот. И только в нём я живу.
Ночью я спал крепко, но видел ужасные сны. Мне снилась смерть. Не чья-то личная, не какого-то отдельного человека, а просто смерть — чёрная, страшная, беспощадная. Я резко проснулся, когда понял, что в мой сон начал пробираться очень знакомый образ. Нет-нет, только не этот образ и только не в этом страшном сне…
Я понял, что было уже утро: нашу с Эвелин спальню обхватили лучи раннего, только что взошедшего солнца. Остатки мрачного сна, а вместе с тем и дикого страха, оставили меня.
Повернув голову, я посмотрел на свою возлюбленную. Она лежала на спине с открытыми глазами, вся бледная; брови её были приподняты таким образом, точно она терпела какую-то невыносимую физическую боль. К губам моя избранница прижимала ладонь.
— Эвелин?.. — испуганно позвал её я, приподнявшись на локтях. — Что такое?
Она бросила на меня быстрый взгляд и, прижав руку к животу, тоже осторожно приподнялась.
— Не знаю, — ответила Эвелин слабым голосом. — Я проснулась от жуткой тошноты.
Внутри меня всё вспыхнуло, когда я услышал это. «Её тошнит, тошнит, тошнит!» — лихорадочно завертелось в голове. Эта мысль мгновенно взбодрила меня и так воодушевила, что я чуть было не рассмеялся от радости. Был ли у меня повод для подобной радости? О, кажется, был, был…
— Тебя тошнит? — спросил я с невольно выступившей улыбкой на лице, но постарался тут же подавить её: мне пока что не хотелось, чтобы Эвелин видела мои эмоции. — О, тебе плохо, милая? — Я погладил её по волосам. — Чем я могу помочь?
— Ты ничем тут не поможешь, — печальным голосом сказала она и, отбросив одеяло в сторону, встала с кровати. — Пойду в ванную, побуду там немного…
Она ушла, и я проводил её восторженным взглядом. Надо было немедленно взять себя в руки и не поддаваться эмоциям. С чего я вообще взял, что это оно? Мало ли, в чём могло быть дело… Нет, на размышления и поиски объяснений в ту минуту я был не способен: уж слишком занимала меня одна очень важная мысль, так долго не дававшая мне покоя.
Я сидел на кровати, слушая, как мою возлюбленную тошнило за стенкой. На губах у меня застыла лёгкая улыбка, от которой я не мог избавиться и которая начинала раздражать мои нервы. «Ну, успокойся, — твердил я себе, — ты ведь ещё ничего не знаешь наверняка… Успокойся, успокойся»…
Наконец, когда мои руки уже начали дрожать от напряжения, Эвелин вернулась в спальню. Вид у неё был замученный.
— Полегчало? — спросил я, поднявшись с постели.
— Совсем немного.
— И всё ещё тошнит?
Она молча покивала и пошла к кровати, но я встал у неё на пути и, взяв её за руки, с улыбкой посмотрел ей в глаза.
— Должен признаться, — начал я, чувствуя необыкновенное волнение, кипевшее где-то в области живота, — я…
Не договорив, я замер и, нахмурившись, задумчиво уставился на Эвелин.
— Что — ты? — слегка улыбнувшись, спросила она, видимо, совсем не оценив серьёзности, с которой я начал говорить.
— Я… — повторил я, чувствуя, как внутри меня нарастает беспредельное чувство досады, — меня тоже тошнит.
В одно мгновение я понял всё и с мукой в сердце оставил прежние мысли, от которых ещё секунду назад был так счастлив. Отстранив Эвелин от себя, я прижал ладонь ко рту и быстрыми шагами пошёл в ванную, чувствуя, как тошнота подкатывала к горлу…
Примерно через час мы с моей возлюбленной сидели за столом на кухне, но ничего не ели. Я чувствовал себя так, словно мне дали миллион долларов и тут же у меня его забрали. Только вместо миллиона была счастливая мысль — мысль, к которой теперь я даже возвращаться не хотел. О, как глупо было думать об этом! Как глупо было обманывать себя ложной радостью!
— Прости, — выговорил я, уставившись на пустой стол. — Я больше никогда ничего не буду готовить для нас.
Да, да, да, дело было вовсе не в этом, дело было в пицце, которую я вчера приготовил. Моя слабость, не позволившая мне сходить в магазин за нормальными свежими продуктами, как раз и оставила нас с Эвелин сегодня дома: мы отравились.
— Да не за что тебе извиняться, Логан, — улыбнулась моя избранница и положила голову мне на плечо. — Зато сегодня мы выбили для себя выходной, который сможем провести вместе.
— Вместе, — повторил я, — среди лекарств и бесконечного количества воды.
— Всё же лучше, чем порознь.
К слову сказать, проснувшись, Эвелин даже не вспомнила о том, что вчера на ужин мы ели пиццу; так что для неё эта тошнота была особенно непонятной и пугающей. Немного подумав, я понял, что моя возлюбленная забыла и наш разговор о жизни и смерти. Получается, в её памяти нет никакого справедливого мира? Получается, я живу в нём один?..
До конца дня состояние моё было подавленным. Я не смог бы описать своих чувств, но я чувствовал себя ужасно; ощущения были такие, как будто меня кто-то обманул. О, может быть, не стоило тогда больше мучить себя этими мыслями? Да, наверное, всё-таки не стоило. Выходит, у меня было всего два варианта: либо навсегда забыть об этих мыслях и ждать, пока Эвелин сама о них не заговорит, либо сейчас же рассказать ей обо всём.
Почему я молчал? Глядя на неё, я готовился сказать это, даже мысленно представлял, как буду выговаривать каждое слово, каждую букву… А потом ко мне приходило представление того, что Эвелин могла бы ответить. Я был уверен, что она свела бы весь разговор в сторону моего расстройства, от которого я всё ещё не избавился и которое мгновенно рушило все мои планы на будущее. Да, так оно и было бы... После такого ответа я вряд ли захотел бы продолжать этот разговор, и в итоге высказанная мною счастливая мысль могла бы привести почти к ссоре.
Так, выбирая из двух зол меньшее, я всё-таки выбрал молчание. Я один взвалил на свои плечи это бремя и тем самым не позволил Эвелин когда-либо узнать о том, что творилось в моей голове. Да… Она так об этом и не узнала.
Двенадцатого сентября, когда до моего дня рождения оставалось два дня, мы с парнями собрались в «Погоне». Я, Карлос и Джеймс не пили; Кендалл же, снова оставив Скарлетт за бармена, пил виски, только за счёт Маслоу. Дело было в том, что их жестокий спор ловелас в отставке всё-таки проиграл, а Шмидт, с охотой принявший вызов Джеймса, сумел соблазнить Скарлетт…
— Ещё одна участница клуба, — недовольно хмыкнул я, глядя на барменшу.
— Какого клуба? — не понял Кендалл.
— Клуба тех, чьи сердца ты безжалостно разбил! — резко ответил я. — В нём и Кайли, и Мэрилин, и Брук — та, с которой ты гулял этим летом, — а теперь ещё и Скарлетт!
Я не знал, чем именно была вызвана моя агрессия к той позиции, которую немец занял уже давно. Конечно, здесь была вполне естественная неприязнь к его бесчеловечному обращению с прекрасным полом, но я чувствовал, что что-то другое, более личное, заставляло меня так злиться из-за этих «побед» Кендалла. Может быть, всё сводилось к его общению с Эвелин. Я не знал наверняка, сохранились ли в нём чувства к ней, да и не желал об этом спрашивать; но мне отчего-то казалось, что Эвелин для него — это такая же легкомысленная и наивная девушка, как и все остальные, с которыми он был знаком. А она была не такая, она была лучше и несравненно прекраснее всех их!
— С чего это в тебе заговорила справедливость? — нахмурился владелец «Погони», смерив меня холодным взглядом. — Я что, похож на маньяка, который только и делает, что ищет себе новую жертву для забавы? — Он засмеялся. — Да я же даже ничего не делал! Эти девки сами мне на шею вешаются!
— Особенно Скарлетт, наверное, — не меняя сердитого тона, сказал я, — так и вешалась на тебя!
— Я готов признать, что инициатива была с моей стороны, но ведь она мне не отказала…
— А попробуй отказать тому, кто платит тебе зарплату, — оборвал я друга.
Шмидт опустил глаза и на какое-то время замолчал.
— Но я не разбил ей сердце, — сказал он, будто пытаясь хоть чем-то оправдать себя, — Скарлетт я безразличен, стало быть, и особой вины мне чувствовать не за что…
— Значит, вину ты всё-таки чувствовал? — уточнил я. — Это радует. Остатки совести уже прочно обнадёживают.
— А Мэрилин знает об этом? — быстро спросил Карлос, заметив, как мои слова повлияли на Шмидта.
Немец посмотрел на него и, глотнув виски, кивнул.
— Это Скарлетт ей рассказала?
— Нет, я, наверное! — взмахнул руками Кендалл. — Конечно, конечно, это была Скарлетт. Удивительная невозможность держать язык за зубами…
— И что Мэрилин? — продолжал интересоваться испанец. — Дай угадаю. Она не выдержала такого предательства, дала тебе, подлецу, пощёчину и уволилась, так?
— Вообще нет, — усмехнулся Шмидт. — Вы же знаете, Мэрилин почти ничем невозможно обидеть; она может вынести всё что угодно…
— Чем ты и пользовался, — быстро вставил слово я, угрюмо глядя на стол.
— И это тоже вынесла, — продолжал владелец «Погони», словно не заметив моей реплики. — Да и на что она могла обидеться? Я ей парень? Нет. Я должен спать только с ней и больше ни с кем? Тоже нет. О, я не удивлюсь, если она вообще предложит нам со Скарлетт попробовать втроём!
— А я и рад, что проспорил, — улыбнулся Джеймс. — Да, сейчас у меня пустой кошелёк, зато никаких проблем с совестью.
— Какой же я бессовестный, оказывается, — с усмешкой произнёс Кендалл, бултыхая виски в стакане. — У меня никогда с совестью проблем не было.
Вскоре парни заговорили о чём-то другом, и я выпал из этого разговора, совершенно перестав слушать друзей. В голове мешались самые разные мысли, но в основном они были о Шмидте. Я вспоминал его подлые поступки, то, как он обошёлся с Кайли, как пытался отобрать у меня Эвелин, как грубо обращался с Мэрилин… Странный вопрос сформировался как-то сам собой: а предел ли это? Если нет, то как далеко может зайти Кендалл?
— Логан, ты вечером улетаешь? — спросил Джеймс, выдернув меня из размышлений.
Я вздрогнул и, посмотрев на него, задумчиво покивал.
— Да…
Я намеревался встретить свой день рождения в родном Далласе, самолёт улетал из Лос-Анджелеса как раз сегодня вечером. Мы с Эвелин намеревались провести в Техасе три дня.
Кендалл, порядком опьяневший, внимательно глядел на меня, прищурив глаза.
— Эвелин летит с тобой? — спросил немец, как-то особенно выговаривая каждое слово.
Я бросил на него испепеляющий взгляд, возвращаясь к ужасной, уничтожающей изнутри ревности. Зачем он спросил об Эвелин? Неужели, неужели он всё ещё…
— Да, — выговорил я не своим голосом. — Она летит со мной.
— Стой, она так и думает, что летит с тобой? — спросил Шмидт, заинтересованно нахмурившись.
Я бросил на него недоумевающий взгляд и неуверенно кивнул. Что всё это, чёрт возьми, значило?
— Значит, вы летите не вместе, — сказал владелец «Погони» с какой-то грустью в голосе и облокотился на спинку стула.
— Да что ты несёшь? — не понимал я, и это начинало раздражать мои нервы. — О чём ты?
— Да о том, о чём мы и раньше тебе говорили и что ты благополучно пропустил мимо ушей! Чёрт, вы с Эвелин вместе уже два года, а ты так и не научился относиться к ней как к своей второй половинке, как к неотъемлемой части тебя!
Я смотрел на него злобно-удивлённо и чувствовал, как невыразимая ярость на Кендалла поднимается в моей душе. Мне было непросто слышать это от него, потому что я всё-таки очень хорошо понимал, что он говорил правду…
— Ты не знаешь и сотой доли того, как я отношусь к Эвелин, — выговорил я сквозь зубы. — И я, честно говоря, вообще не считаю тебя достойным обсуждать это.
Я удивился своему холодному тону и тому, что вообще сумел сдержать себя в руках и не на орать на Шмидта.
