сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 120 страниц)
Наш корабль плыл без оглядки,
Со смелостью глядя вперёд.
Но что ж посреди воды гладкой? –
Нам навстречу айсберг плывёт...
У нас шлюпок не было рядом –
Снова сердце болит от потерь.
Раньше путь впереди наш был гладок...
Это раньше. А что же теперь?
========== Глава 12. "Ревностная пара пощёчин" ==========
Слишком много в ней благородства, чтобы она могла поверить в отсутствие благородства у тех, кого любит.
Маргарет Митчелл, "Унесённые ветром"
– Может, хочешь добавки?
Я взял в рот последний кусочек куриного наггетса и тепло улыбнулся Дианне.
– Нет, спасибо. Не хочу сильно наедаться на ночь.
Дианна молча опустила глаза, и я, спохватившись, тут же спросил:
– Надеюсь, я не обидел тебя этим? Всё было очень вкусно, правда, но я действительно наелся.
Она рассмеялась и, взяв из моих рук пустую тарелку, поставила её на стол.
– Перестань думать, что каждое твоё слово может меня обидеть.
– Я так не думаю… – Поймав на себе её насмешливый взгляд, я тоже улыбнулся и опустил голову. – Ладно, я так думаю. Просто мне действительно не хочется портить то, что происходит между нами.
Я взял в руку бокал красного вина и сделал глоток. Каждый раз, ужиная вместе, мы с ней пили этот алкогольный напиток. Дианна была без ума от красного вина, а я – от неё.
Честно говоря, я чувствовал себя последним козлом на планете из-за того, что продолжал встречаться с Дианной после первой крупной ссоры с Эвелин. Я даже толком не сумел поговорить с Эвелин, потому что та не хочет видеть меня. Об этом я узнал от Уитни, когда вечером в день нашей ссоры приехал к дому Блэков. Мне хотелось поговорить с Эвелин и попросить прощения за свои слова, потому что чувство вины уничтожало меня изнутри. Уитни открыла мне дверь с таким выражением лица, будто только что сделала большую ставку в казино и была на сто десять процентов уверена в своём выигрыше. Я ни разу не видел на её лице такого самодовольного выражения.
На мой вопрос о состоянии Эвелин она с явным удовольствием швырнула мне какую-то тетрадь. С недоумением нахмурившись, я спросил у Уитни, что это.
– Это то, что думает о тебе Эвелин, – был мне ответ. – Это её дневник.
Я отдал тетрадь обратно Уитни.
– Я не стану читать то, что она не сумела доверить никому другому, кроме бумаги, – решительно сказал я. – И не похоже на то, чтобы Эвелин добровольно отдала тебе свой дневник.
– Не хочешь прочитать сам, – начала Уитни с той же улыбкой на губах и раскрыла тетрадь, – тогда послушай, как я прочитаю тебе.
– Нет! Я не собираюсь слушать это!
– Во что люди могут ставить свои собственные слова, обещания? – принялась читать Уитни, словно не обращая внимания на мои слова. – Правда ли, что в этом мире ни до кого никому нет никакого дела? Если так, то почему люди обманываются ложными надеждами, почему твердят друг другу, что важнее их никого нет? Правда ли, что я столкнулась с этим в своей жизни? О боже, если ты есть, дай мне силы, чтобы пережить это, я не хочу верить, что человек, которому я доверяла больше себя, позволил моему доверию исчезнуть. И если вместе с океаном всё-таки умирают все воспоминания, то, пожалуйста, пусть мой океан умрёт.
– Заткнись! – не выдержал я и вырвал из рук Уитни тетрадь. Я не мог слушать это. – О боже, Эвелин… Я не верю, что она могла написать такое!
– Во всяком случае, это написала не я.
Я раскрыл тетрадь и торопливо пробежал глазами по строчкам. Руки дрожали то ли от волнения, то ли от злости, что я испытывал к самому себе. Читая её дневник, я буквально увидел, как Эвелин писала эти строчки, увидел её слёзы, которые всегда причиняли мне боль, и вспомнил те слова, что мы сказали друг другу во время последней встречи.
– Нет, это она… – тихо сказал я, глубоко в душе всё ещё не желая признавать этого. – Она могла написать такое. Да, могла, и здесь моя вина. Эвелин меня ненавидит.
– Не стоит быть таким резким, Логан.
Я поднял на неё глаза и, отдав тетрадь обратно, произнёс:
– Редко можно увидеть, как ты улыбаешься. Но с того момента, как ты открыла мне дверь, я ещё ни разу не видел, как ты не улыбаешься.
Уитни рассмеялась.
– Почему бы мне не улыбаться? – пожала плечами она. – Я радуюсь своей победе.
– Нет, ты радуешься моему поражению.
Я уехал, потому что не видел смысла оставаться там: Эвелин всё равно не стала бы говорить со мной, а улыбка Уитни начинала меня раздражать. И тогда я впервые пожалел о том, что решился помочь Эвелин, взяв на себя ответственность показать ей другой мир, вытащить её из четырёх стен её комнаты. Лучше бы никогда этого не случалось, лучше бы мы никогда не встретились. Тогда бы Эвелин не узнала, какова на вкус свободная жизнь, и ей не было бы так больно возвращаться домой теперь. Я хотел изменить её жизнь, я поклялся сделать это, но всё вышло только хуже… Я всё испортил, уничтожил всё, что было между нами.
Может, Уитни была права, когда говорила, что я плохой друг для Эвелин? Теперь я не знал, стоило ли нам продолжать развивать наши отношения, было ли у них будущее. Кажется, это всё бессмысленно...
Я почти детально помнил чуть ли не каждый наш разговор с Эвелин. И теперь я вспоминал один из них и чувствовал, как это воспоминание острыми когтями впивается в моё сердце.
– Уитни никогда не будет доверять тебе, – как-то раз говорила Эвелин, с невероятным сожалением глядя на меня. – Никогда. Это недоверие не позволяет ей впустить тебя в мою жизнь.
И я прекрасно помнил, что ответил ей тогда.
– Мне плевать на её недоверие. Самое главное – веришь ли ТЫ мне? Доверяешь? Не считаешь, что я испорчу твою жизнь?
– Конечно, нет. Думаю, ты уже сумел изменить мою жизнь. Я чувствую себя совершенно иначе, когда ты рядом. И чем дольше мы с тобой разговариваем, тем яснее я тебя вспоминаю. Это так несправедливо, что вместе с воспоминанием о человеке умирают и мои чувства к нему!
Вспоминая эти её слова, я яснее осознавал, насколько подло поступил с Эвелин, и это угнетало меня.
А потом мне вспомнился ещё один разговор, когда мы с ней рассуждали о существовании бога и о вере в него.
– А если человек верит в бога, но не чувствует его помощи? – спрашивала меня Эвелин.
– Значит, он не верит в бога. Верить можно только в то, в чём уверен. А если человек посмел усомниться в божьем всемогуществе, то о какой вере может идти речь?
– Тогда я не верю, – шёпотом ответила мне она.
– Верь в меня,– сказал я ей тогда. – Даю слово, мою помощь и поддержку ты ощутишь в полной мере.
О боже, какой я идиот! Это воспоминание ранило мою душу ещё больнее. К чему были все эти слова, обещания? К чему?
Нет, это всё слишком мучительно. Я только мучаю себя всеми этими воспоминаниями. Надо забыть…
Сразу же после ссоры я хотел разорвать отношения с Дианной, ведь они, по сути дела, оттолкнули от меня Эвелин. К тому же я считал, что поступаю просто непростительно грубо с ней. Но потом я всё обдумал, вспомнил разговоры парней и понял, что ничего плохого в наших отношениях с Дианной нет. Я не люблю Эвелин, Эвелин не любит меня, мы друг другу не принадлежим. Даже если Эвелин что-то и чувствовала ко мне, она могла прямо сказать об этом... Она ведь не думала, что я умею читать её мысли, знаю о её чувствах или хотя бы догадываюсь о них? Нет, я слишком долго был покорно верен одной девушке, и теперь мне не хотелось вновь сковывать себя цепями верности к человеку, с которым меня не связывают никакие другие чувства, кроме дружеских.
– О чём ты задумался? – прозвучал голос Дианны, и я вздрогнул, вырвавшись из мира своих мыслей.
– Не знаю, – признался я: мысли разбегались в разные стороны, поэтому мне было тяжело сосредоточиться на одной вещи. Но я ни на минуту не переставал думать об Эвелин и о том, как обошёлся с ней.
– Ты часто сидишь неподвижно, будто в забытье, думаешь о чём-то, а когда я спрашиваю, о чём ты думаешь, ты неизменно отвечаешь: «Я не знаю».
Я молча посмотрел на неё.
– Тебе есть что скрывать от меня? – тихо спросила Дианна.
– Нет.
– Тогда, может, у тебя что-то случилось?..
Душа болезненно сжалась, когда я вновь вспомнил об Эвелин, и я, обняв прелестную Дианну за талию, прижал её к себе.
– Вообще-то да. Но я не хочу говорить об этом, потому что этот разговор будет бестолковым. Мне нужно сделать кое-что… И я сделаю это. Когда наступит время. Сейчас оно ещё не наступило, поэтому…
– Это связано с другой девушкой, верно?
– Не вижу смысла говорить неправду, – сказал я, тяжело вздохнув. – Да. Это связано с другой девушкой, и я не могу перестать думать о ней.
Дианна отстранилась от меня и посмотрела мне в глаза.
– О нет, – покачал головой я, поняв, что означает её взгляд. – Не надо, Дианна, не ревнуй.
– Что значит не ревнуй? – возмущённо спросила она.
– Я ненавижу ревность.
– Вот как? А я ненавижу, когда мой парень думает о другой и открыто признаётся в этом!
– Послушай! – настойчиво сказал я, схватив Дианну за руку, – ты не можешь сомневаться во мне. Предательство – это худшая вещь, что может прийти на ум человеку! А подозрение в предательстве, то есть ревность… Это унизительно!
– Тише, Логан, тише. – Дианна коснулась рукой моей щеки и с проницательностью посмотрела в мои глаза. – Не нужно кричать.
Я сделал глубокий вдох, чтобы взять себя в руки. Мне не хотелось повышать голос на Дианну, но её ревность вывела меня из себя. Я знал, что такое предательство, и никогда не позволил бы себе опуститься до него, я бы никогда не вонзил нож в спину близкому человеку. Ревность Дианны, на мой взгляд, была беспричинной, и это оскорбляло меня ещё больше.
Мы встречались, и я не был намерен скрывать от неё свою болезнь. Поэтому, когда моё настроение начинало меняться (а теперь, когда я прекратил принимать таблетки, это происходило особенно часто), прелестная Дианна касалась моего лица, шеи, рук и просила перестать нервничать, одним нежным взглядом туша пожар внутри меня. В большинстве случаев это срабатывало, как это случилось и теперь, но временами, когда я был особенно сильно рассержен, на меня не действовали даже её слова и прикосновения.
– Я не сомневаюсь в тебе, – тихо сказала она, когда я остыл. – Не злись, Логан, просто я всё ещё не могу понять, что такое ревность. Не знаю, доказывает она мою любовь к тебе или же подчёркивает мою неуверенность в себе…
Её дыхание задрожало, и Дианна отвернулась. Я не один раз замечал, какой застенчивой она была порой, замечал и её неуверенность в себе, замечал, как менялся её взгляд, когда мы говорили с ней об этом. Но я не знал, в чём было дело, и не спрашивал об этом. Я лишь пытался сказать ей, что она особенная для меня, пытался придать ей веру в себя.
– Дианна, – произнёс я и попытался заглянуть ей в глаза, но она упорно отворачивалась. – Пусть лучше твоя ревность доказывает твою любовь, я даже не буду злиться из-за этой ревности. Но не ревнуй из неуверенности в себе, прошу! Не думай, что я могу уйти к другой потому, что есть кто-то лучше тебя.
Прелестная Дианна медленно подняла на меня свой взгляд.
– Но мне правда больно думать о том, что каждый день ты общаешься с большим количеством красивых девушек, что у каждой из них есть шанс завоевать твоё сердце без особого усердия и…
– Хватит, – прервал её я. – Во-первых, я не общаюсь с большим количеством красивых девушек каждый день, это слишком даже для Джеймса. А во-вторых, никто не может завоевать моё сердце, потому что оно уже принадлежит одной очаровательной девушке.
Дианна улыбнулась, услышав это, и обняла меня.
– Нет, я понимаю теперь, что моя ревность означает лишь мою неуверенность в себе, – проговорила она, не прерывая наших объятий. – Ты никогда не ревновал меня, но это ведь не значит, что ты меня не любишь. Прости, Логан, наверное, я жутко надоела тебе со своими подозрениями.
– Тогда я, наверное, жутко надоел тебе своими криками.
Она улыбнулась и замолчала. Мы медленно отошли от разговора о ревности, и я не видел смысла возвращаться к нему. Это заставило бы меня вновь вспомнить об Эвелин, а я не хотел и не считал нужным рассказывать о ней Дианне. Я не считал, что должен оправдывать перед Дианной свои мысли об Эвелин, ведь теперь, когда я не был свободен в отношениях, мне нужна была свобода в мыслях.
– Перед тем, как мы сели ужинать, ты хотела сказать о чём-то, – вернулся я к разговору о её робости. Я всё ещё не знал, в чём была причина её такой сильной неуверенности в себе, и хотел узнать это. – О чём?
Прелестная Дианна опустила глаза и закусила нижнюю губу. Я знал это её выражение лица: она вспоминала о том, о чём ей было неприятно вспоминать. Один и тот же разговор она начинала уже в третий раз, и уже в третий раз этот разговор обрывался в самом начале.
– Есть такие вещи, о которых совсем не хочется думать, – сказал я, не услышав от Дианны ответа. – Но эти вещи важны. Мы отказываемся думать о них, потому что подразумеваем, что они исчезнут из нашей головы, если оставить их без внимания. Но от этих вещей никуда не деться, Дианна… Если хочешь о чём-то поговорить со мной, сделай это сейчас.
Она подняла на меня испуганный взгляд, точно только что осознала, что эти вещи действительно никуда не исчезают, когда она старается не думать и не говорить о них.
– Я чувствую, что хочу говорить об этом, – наконец начала Дианна и нервно переплела свои пальцы, как она делала это обычно, – но также чувствую, что не вынесу этого разговора…
– Тогда попробуй сказать об этом по-другому.
Она молча встала и взяла в руки скрипку. Я наблюдал за ней, затаив дыхание: я очень-очень любил смотреть и слушать, как прелестная Дианна играет на скрипке. Клянусь, я готов был смотреть на неё часами.
Она положила скрипку на плечо и, взяв в правую руку смычок, заиграла незнакомую мне, но очень приятную на слух мелодию. Каждый раз, когда Дианна играла на скрипке, её брови самопроизвольно ползли вверх, она закрывала глаза и полностью отдавалась игре, словно та приносила ей неимоверное удовольствие. Это действительно было так. Прелестная Дианна играла, полностью забываясь и растворяясь в этой музыке, она отдавала себя игре без остатка, и именно это так цепляло меня.
Нежная мелодия, казалось, звучала из глубины души Дианны. В этот раз девушка играла как-то по-особенному, верно эта мелодия была дорога её сердцу. Я смотрел на неё, любовался ею и старался понять, почему эта мелодия причиняла ей такую боль.
Я заметил, как музыка резко сменила свою тональность. Дианна сбилась и тщетно постаралась вернуть мелодии прежний ритм. Её руки не слушались, дыхание совсем сбилось. Дианна выронила из рук смычок и вдруг разрыдалась. Я встал, удивлённо нахмурившись, и взял девушку за руку.
– Дианна…
Теперь я пожалел, что заставил её думать о том, о чём думать и говорить она упорно не желала. Я понятия не имел, что это было, но, кажется, Дианна не была готова к этому разговору… Она ни на мгновенье не прерывала рыданий, закрывая лицо обеими руками.
– Тише, тише, – принялся успокаивать её я и поневоле вспомнил, как часто я утешал Эвелин, когда она точно так же плакала на моих глазах. Но я вдруг понял, что слёзы Эвелин причиняют мне больше боли, чем слёзы Дианны, я понял это, но ничем не смог бы это объяснить. О, прочь, глупые воспоминания! – Не нужно, Дианна, не плачь… Не думай об этом, если тебе всё ещё непросто…
– Нет, – произнесла она и взяла меня за плечи. – Логан, если я не расскажу об этом, то я умру от горечи, переполняющей меня.
Она подняла с пола скрипку, смычок, села на кровать и замолчала, уставившись на свой инструмент. Я молча смотрел на неё, давая ей время собраться с мыслями. По щекам Дианны всё ещё катились слёзы.
– Эту музыку я написала сама, – еле слышно начала она через несколько минут. Её руки дрожали, и Дианна постоянно с невероятной нервозностью переплетала свои пальцы. – Я посвятила её одному человеку и назвала её «В сердце жива любовь». Я действительно очень сильно любила этого человека, я так его любила, что себя не помнила от этой любви… И ты представить себе не можешь, как я была счастлива рядом с ним. Он всегда был со мной, говорил, что никогда меня не покинет, но…
Её слова прервались новыми рыданиями, и я, присев рядом с ней, крепко обнял её. Я не знал, о чём дальше будет говорить Дианна, но мне сильнее всего на свете хотелось поддержать её.
– Почему мир так несправедлив, Логан? – спрашивал её голос где-то у меня внутри. – О боже, почему… Мы были так счастливы, мы были невероятно счастливы вместе. В моём сердце всё ещё жива любовь. Любовь жива – он не жив…
Дианна обняла меня так крепко, как только могла, и зарыдала ещё сильнее. Я закрыл глаза, всем сердцем сочувствуя её горю. Я не знал, что можно было сказать, поэтому молчал и заботливо гладил Дианну по спине.
– Что случилось, дорогая? – спросил я через несколько минут, когда она успокоилась и могла говорить.
