сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 120 страниц)
Когда мы вернулись в дом Джеймса, на улице уже рассвело. Я чувствовал себя убитым и просто валился с ног от усталости. В отдельные моменты я боялся взглянуть на Эвелин, боялся увидеть её состояние. Я прекрасно представлял, насколько тяжёлой выдалась для неё сегодняшняя ночь, представлял, как зверски она устала и чего ей стоило улыбаться, когда я говорил с ней. Я смотрел на эту девушку с искренним сожалением и совсем забывал о своей усталости, даже не думая о том, что могу в мгновенье потерять сознание, как только коснусь головой подушки.
Из дома Джеймса уже разъехались все гости, лишь на диване с блаженной улыбкой на лице спал Кендалл, а рядом, в кресле, ютились Карлос и Алекса. Этим двоим было явно тесно в кресле, но они оба мирно посапывали, словно не замечая этой тесноты.
Маслоу я нашёл на кухне. Он лежал на столе, вытянув одну руку вперёд, и без остановки пил виски. Я попросил Эвелин подождать меня в гостиной, на что она ответила испуганным, замученным взглядом. Я не хотел оставлять её одну ни на мгновенье, но сделать это всё же пришлось.
— Джеймс, — с упрёком произнёс я, отобрав у друга почти пустую бутылку. — Сколько ты в себя уже влил?
Маслоу посмотрел на отобранную мною бутылку взглядом ребёнка, у которого забрали бутылочку с молоком.
— Не п-помню, — сказал он, с трудом выговаривая слова, и положил голову на стол. — И то я себе последнюю успел в-выхватить… эти свиньи неблагодарные всё выхлестали.
Я сел напротив Джеймса и, вздохнув, посмотрел на него.
— Она не приехала?
— Ес-сли бы она приехала, — начал ловелас, печально подняв брови, — я бы сейчас был с ней.
— Она, наверное, не смогла, — попытался обнадёжить друга я и принялся искать его мобильный. — Слушай, давай позвоним ей. Давай спросим, почему она не пришла?
Я протянул Джеймсу его телефон, но он сердито оттолкнул мою руку.
— Хватит, — простонал Маслоу, подперев кулаком свой подбородок, — перестань думать, что ещё не в-всё потеряно…
— Так и есть. Ещё не всё потеряно, Джеймс!
— Да не нужна мне поддержка! — закричал он, вскочив на ноги. — Не приехала, и чёрт с ней!
Я смотрел на него грустным взглядом. Не сумев удержать равновесия, Джеймс рухнул на стул.
— Ты выпил столько, что не можешь устоять на ногах, — тихо сказал я. — Тебе не всё равно.
— Да, не всё равно, — подтвердил он, приняв смирённый вид, и потянулся за бутылкой. — Но я не б-буду тратить своё время на бесполезные мечты, которым не суждено исполниться.
— А тратить своё время на бесполезное поглощение виски ты будешь, да?
— Надо смириться, — со вздохом сказал Маслоу и, сморщив нос, покачал головой. — А виски — это в-вещь… в-вещь, которая помогает забыться.
Он осушил бутылку и, взглянув на меня, улыбнулся одними глазами.
— Ты счастливчик, — сказал друг, с грустью глядя на пустую бутылку. – Нет, правда, Логс, ты счастливчик. Всё это время я думал о вас с Эвелин и, честно говоря, з-завидовал тебе. Эвелин, она такая…
Я взмолился, чтобы Джеймс не продолжил свою фразу, и кто-то наверху услышал мои молитвы: друг замолчал.
— Но вы быстро уехали, — продолжил он через какое-то время. — Я даже не успел толком пообщаться с ней, не успел узнать её…
— Тебе ещё представится такой шанс. Эвелин здесь.
— Правда? — прошептал Джеймс и посмотрел на стену, за которой была гостиная.
— Правда. Она не хотела ехать домой, и я привёз её сюда. Гостевая свободна?
— Конечно. Можете лечь там, я не против.
— Нет, Эвелин ляжет там одна. Я буду спать отдельно.
— А, — тупо выговорил Джеймс, устремив свой не соображающий взгляд в стену, — конечно… не стоит торопиться…
— Джеймс, слушай, не нужно бесконечно размышлять об Изабелле. Она слишком многое о себе думает.
Он безмолвно кивал, соглашаясь с моими словами. Но, когда я замолчал, Маслоу не переставал кивать, и я понял, что он уже ничего не соображает.
Устало выдохнув, я сказал:
— Ложись спать, Джеймс. Уже рассвет.
— Я не хочу проспать всё Рождество. Не хочу… проспать…
Он закрыл глаза и сделал глубокий томный вздох. Потом он положил голову на стол, и вскоре я услышал, как друг засопел.
Когда я вернулся в гостиную, Эвелин стояла у окна.
— Ты сильно устала?
Она повернулась, и я заметил, что её глаза стали красными. Сначала мне показалось, что она плакала, но потом я подумал, что это всё из-за сонливости и усталости, и не стал ни о чём спрашивать.
— Не сильно, — ответила Эвелин и бросила взгляд на кресло, в котором ютилась семья ПенаВега. — Это жена Карлоса?
Я утвердительно кивнул.
— Они чудесно смотрятся, подходят друг другу, как два кусочка пазла.
— Да, находят же люди друг друга. — Я начал подниматься по лестнице. — Пойдём, Эвелин, нам надо поспать. Через четыре с половиной часа самолёт.
Я привёл её в спальню для гостей и заботливо расстелил для неё постель. Она стояла, облокотившись на стену, и наблюдала за мной. Эвелин выглядела совершенно разбито, было видно, как сильно она устала.
— Ложись, — шёпотом сказал я, указав на кровать, и двинулся к выходу. — Ванная, если нужно, — вторая дверь налево. Кухня внизу. Если в чём-то будешь нуждаться, просто позови.
Как только я коснулся ручки двери, Эвелин спросила:
— Когда ты придёшь?
— Не скоро, — сказал я, не поворачиваясь к собеседнице, и мучительно вздохнул. — Пойду помогу Джеймсу. Надо прибраться.
— Не заставляй себя делать то, чего не хочется. Отдохни, Логан, я ведь вижу твоё состояние и понимаю, как ты себя чувствуешь. Ты устал. Ты даже улыбнуться без усилия не можешь.
— Я в порядке.
Не желая больше продолжать разговор, я вышел из гостевой и плотно закрыл за собой дверь. Какое-то время я стоял здесь, бесцельно исследуя океан своих мыслей, после чего зашёл в спальню Джеймса и бросился на кровать. Сон тут же затянул меня в другой мир, и я больше не чувствовал усталость. На смену ей пришло глупое бессилие.
Рождественский ужин, собравший мою семью за одним столом немного с опозданием, прошёл, вопреки моим ожиданиям, совсем не плохо. Я думал, что во время беседы над столом будут висеть неловкие паузы, что придётся искать новые темы для обсуждения, цепляясь за самые примитивные: погоду, новости и кризис. Но этих тем мы даже не коснулись, разговор клеился как-то сам, и это не могло меня не радовать. Эвелин пришлась по душе моим родителям и сестре, а это было самое главное. Стоит лишь сказать, что мои близкие подумали, будто я привёз Эвелин в Даллас в качестве своей новой возлюбленной и уже собрался знакомить её со своей роднёй. После того, как я представил семье Эвелин, мама даже сказала со свойственной ей насмешливой ухмылкой:
— Наконец-то и на нашу улицу пришёл праздник! Мы с отцом уж думали, что раньше выдадим замуж нашу младшенькую, чем женим старшенького.
Эвелин смущённо улыбнулась, и тогда мне пришлось выруливать сложившуюся ситуацию в другую сторону и объяснять, что мы с Эвелин вовсе не влюблены, что нас связывают искренне дружеские отношения. Затем я вспомнил стихотворения своей спутницы, её скрытые признания и подумал, что мои слова, опровергающие наши с ней платонически-любовные отношения, причинили ей боль. Но, взглянув на Эвелин, я понял, что это не так.
Ужинали мы за большим столом в большой компании, и Пресли, моя младшая сестра, и мама с папой никак не могли дать Эвелин минуту покоя. Они говорили с ней вежливо, как с собственной дочерью, и папа иногда отпускал шутки, над которыми дружно хохотал весь стол. Пресли же без устали рассказывала Эвелин про меня и про то, как она любит, когда к ним в гости приезжают мои подружки. Это была правда: Пресли просто жить не могла без периодических походов по магазинам и, когда её подруги по каким-то причинам не могли пойти шопиться вместе с ней (причин этих часто просто не существовало: Пресли лишь придумывала эти отговорки), сестра звала с собой моих подруг, и они никогда ей не отказывали. Теперь Пресли говорила с Эвелин об одежде, украшениях, всевозможных заколках, браслетах и кольцах и уже планировала их будущий поход по магазинам.
Единственное, что вывело меня из себя и почему-то заставило покраснеть, это то, что Пресли очень часто упоминала Чарис в своём разговоре. При этом сестра говорила: «бывшая девушка Логана», «предыдущая подружка моего брата», «возлюбленная из его прошлого» и всё тому подобное. Это заставило меня со злобой взглянуть на Пресли, и она, заметив мой сердитый взгляд, покраснела и больше не рассказывала Эвелин про Чарис. Я никогда не говорил своему новоиспечённому другу о бывшей возлюбленной, считал это недостойной темой для наших разговоров. К тому же, благодаря Эвелин, я начал чувствовать этот мир по-иному, по-новому, и мне не хотелось в своей новой, не похожей на прежнюю жизни ворошить прошлое и вспоминать свои ошибки. Я подумал, что эта тема смогла смутить и расстроить Эвелин, но, посмотрев на свою спутницу, не увидел никакой боли в её взгляде. Она продолжала улыбаться и вежливо отвечать на бесконечные вопросы.
В общем, за весь вечер мне не удалось сказать Эвелин ни одного слова, разве что когда я просил её передать мне соль. Зато после ужина у нас был вагон времени друг для друга, и, несмотря на всю мою любовь к семье, я с нетерпением ждал окончания этого рождественского ужина.
Когда половина приглашённых гостей разъехалась по домам, а другая половина разошлась по гостевым спальням, я привёл Эвелин в свою комнату и предложил отдохнуть, если она устала.
— Извини моих родных, — с усмешкой сказал я, расправляя постель, — они обычно ведут себя гораздо спокойнее, просто твоё появление застало их врасплох. Надеюсь, они не сильно тебя утомили?
— Нет, — с правдивой искренностью в глазах ответила Эвелин, — миссис Хендерсон очень красивая и вежливая, мне было приятно говорить с ней, а твой папа, мистер Хендерсон, понравился мне своей… жизнерадостностью. Редко встретишь человека с хорошим чувством юмора, способного пошутить и посмеяться даже над самим собой. Самоирония свойственна людям, не имеющим раздутого самолюбия, а это очень хорошее качество, Логан.
— Я передам им твои слова, если они будут спрашивать о тебе, а они будут спрашивать. — Я улыбнулся. — Ты любишь ходить по магазинам? Если нет, боюсь, Пресли этого не переживёт.
Эвелин рассмеялась, но как-то по-особенному, будто что-то у неё внутри, натянутое, как туго сплетённый канат, не позволяло ей расслабиться и посмеяться от души.
— На улице уже стемнело, — сказал я, бросив рассеянный взгляд в окно. — Скоро гости лягут спать и всё стихнет, полностью подчинившись наступлению темноты. Наверное, тебе после такого ужина просто необходимы тишина и отдых.
— Наверное. Но я хотела бы, чтобы ты показал мне свой родной город, Логан. Под покровом темноты будет даже лучше: так я сохраню в своём сердце самые хорошие воспоминания о Далласе.
Я знал, что под «своим сердцем» она имела в виду тетрадь воспоминаний, с которой почти не разлучалась. Эвелин часто перечитывала свои записи и, испуганно вскидывая брови, говорила: «Это писала не я…» Иногда она зачёркивала строчки, порой вырывала даже целые страницы, на отказ не веря, что эти записи, сделанные её же рукой, подлинны. Но затем в тетради появлялись новые, вклеенные листы с чисто переписанными заметками. За всё время нашего пребывания в Далласе Эвелин не забыла ничего важного, ни разу не спросила, как она оказалась в такой дали от дома, и это зажигало в моей душе слабенький огонёк надежды. Записи в тетради воспоминаний приходилось делать реже, но я всё-таки до дрожи боялся, что однажды Эвелин проснётся и не вспомнит кое-что очень важное…
— С удовольствием покажу тебе Даллас, — сказал я с улыбкой, — но позже. Тебе нужно отдохнуть. Зайду через два часа, ладно?
Эвелин легла в постель, и я оставил свою спутницу, решив не нарушать её сладкие минуты одиночества своим присутствием.
Сегодня она уже не чувствовала себя так неуверенно в обществе незнакомых людей, как это было на вчерашней вечеринке, но время от времени ближе двигалась ко мне и молчаливо глядела на меня, словно черпала силу из какого-то невидимого источника. Я улыбался с самой тёплой искренностью, на которую только был способен, желая придать Эвелин непоколебимую уверенность в себе. Во время ужина моя спутница ещё чувствовала себя твёрдо, но под конец, когда гости начали уезжать и расходиться, Эвелин жалась ко мне, как испуганная собачонка, затравленная уличными хулиганами. Я крепко обнимал её за талию, безмолвно утверждая, что с ней, пока я рядом, ничего не случится. Поэтому мне было всё же непросто оставлять её в своей спальне совсем одну, но даже самые крошечные минуты отдыха Эвелин я ценил выше всяческих предубеждений.
Не зная, куда податься, я пришёл в кабинет отца.
Он сидел за своим высоким кожаным креслом и перебирал какие-то бумаги. Папа приходил в свой кабинет при каждом удобном случае и принимался за бумаги, в которых я, честно признаться, ничего не понимал. Он занимал должность директора в фирме, перешедшей ему по наследству от его отца, и придавал столько значения этой должности, что, сидя за своим столом, просто раздувался от важности.
— О, заходи, сынок, — сказал папа, заметив меня, но не перестал со значением рассматривать бумаги. — Садись.
Я молча опустился в кожаное кресло, что стояло напротив большого письменного стола.
— Ни на минуту не хочешь расстаться с этими дурацкими бумажками, — сказал я, облокотившись на спинку кресла и с плохо скрываемым недовольством прищурившись. — Занимаешься ими даже после семейного рождественского ужина.
На моё замечание папа лишь весело улыбнулся.
— Ты пришёл, чтобы упрекнуть меня в том, что я занимаюсь своим делом? — спросил он без всякой злобы и облизнул указательный палец, чтобы перевернуть страницу. — Или по важному делу?
— Не то и не то. Просто мне некуда было деть себя: Эвелин легла спать, мама уже убрала со стола, и до меня в этом доме никому не осталось никакого дела.
Папа наконец оставил свои бумаги в покое и, опустив свои очки на переносицу, с улыбкой взглянул на меня.
— К слову об Эвелин, — начал он, сняв очки. — Интересная тут картина получается, сынок. Раньше ты привозил сюда подружек, с которыми уже состоял в отношениях, а сегодня вдруг с тобой приехала «просто подруга». Без приглашения, без предварительного предупреждения… Нет, я ничего не имею против, но приезд Эвелин стал для меня и матери настоящей спонтанностью.
— Я не собирался везти её сюда. Так распорядились обстоятельства.
Папа выжидающе смотрел на меня.
— Сперва, — произнёс я, прищурив один глаз, — я хочу, чтобы ты кое о чём узнал. Но пообещай, что никогда в жизни не заговоришь об этом с Эвелин.
Отец молчал.
— Пообещай, — настойчиво повторил я.
— Господи, я не думал, что в разговорах с людьми бывают настолько запрещённые темы. Ладно, обещаю.
— Я не хочу, чтобы это открылось во время твоего разговора с Эвелин, поэтому говорю об этом здесь и сейчас. — Я вздохнул. — Эвелин, она… она нездорова. Она больна. Амнезией. Эвелин может периодически забывать некоторые вещи. Например, она может проснуться в моей спальне через два часа и не вспомнить, что она здесь делает, как тут оказалась. Она может не вспомнить даже меня, но через какое-то время память о событиях и людях к ней возвращается. Поэтому, папа, я очень рискнул, привезя её сюда. Я до смерти боюсь напугать её, не хочу, чтобы вещи, ушедшие из её памяти, смогли отрицательно повлиять на её воображение. Но оставить Эвелин в Лос Анджелесе я тоже не мог. Она застряла в своём доме, как муха в липкой паутине, и ей никуда оттуда не деться. Просто я жалею Эвелин от всей души, мы правда хорошие друзья, и я на самом деле хочу ей помочь.
Папа слушал меня, задумчиво уставившись на стену.
— Если у тебя есть вопросы по этому поводу, — сказал я уже тише, — спроси меня сейчас. Но, пожалуйста, ради всего святого, не спрашивай об этом у Эвелин.
— Всё на самом деле так страшно? — спросил отец. Вопрос, по всему видимому, был риторический, и я не посчитал нужным отвечать на него. — Давно ты с ней знаком? И давно она… больна?
— Мы знакомы чуть больше двух месяцев, но этого достаточно для того, чтобы хорошо узнать друг друга. Больна Эвелин с пяти лет, лечится уже два года. Но лечение пока не приносит успехов, болезнь осложняется чуть ли не с каждым днём.
Папа заинтересованно смотрел на меня и покусывал дужку своих очков.
