сообщить о нарушении
Текущая страница: 68 (всего у книги 120 страниц)
– Очень метко, – заметил я и, смеясь, снял со своей щеки прилипший салатный лист. Дианна, прижав одну руку ко рту, взяла салфетку и поднесла её к моему лицу, но я озлобленно крикнул: – Убери руки! – И Дианна в то же мгновенье подняла вверх обе ладони, показывая, что и не собиралась трогать меня. – Очень метко, Джеймс, даже для тебя.
Взяв со стола пустую стеклянную бутылку, я замахнулся ею на друга, но Дианна толкнула меня в плечо, и я неуклюже выронил бутылку.
– Ты с ума сошёл! – выкрикнула моя девушка, испуганно глядя на меня.
Бросив на неё уничтожающий взгляд, я вскочил на ноги и громко сказал:
– Да это вы тут с ума посходили! Особенно ты, – обратился я к Джеймсу, – я даже ожидать от тебя такой низости не мог. Смотреть на тебя тошно, бесхарактерная размазня!
Маслоу вспыхнул, услышав от меня эти слова, и резко встал на ноги, опрокинув свой стул.
– Джеймс, пожалуйста! – взмолилась Изабелла и, тоже встав, обняла сзади своего «возлюбленного». Одной рукой она обвила его шею, а другой гладила его по затылку. – Тише, Джеймс, тише… – Изабелла с нежностью поцеловала его ухо: это, кажется, был её фирменный приём. – Ты ведь не драться с ним собрался?
Маслоу шумно дышал. Он не смотрел на меня, я не видел его взгляда, а потому не мог понять, что он чувствовал в тот момент. Какое-то время он, казалось, размышлял над чем-то, после чего оттолкнул от себя Изабеллу и, подняв стул, сел на него.
– Логан, – тихо позвала меня Дианна, и я посмотрел на неё. – Не нервничай, – прошептали её губы. Я перевёл взгляд на Джеймса, и в одно мгновенье вся ярость и весь гнев, испарившись, оставили меня. Я послушно опустился на стул.
Примерно минуту за столом была тишина, её нарушало лишь покашливание Изабеллы.
– Всё сказал, что хотел? – спросил Маслоу, выпив почти целый стакан виски.
– Джеймс, ты опять начинаешь, – тихо пожаловалась Дианна.
– А мне нужно молча согласиться с тем, что я бесхарактерная размазня? – повысил голос ловелас в отставке. – Ага! Чёрта с два!
– Мои слова способны что-то изменить в твоём характере? – невозмутимым тоном спросил я.
– Твои слова способны изменить что-то в моём отношении к тебе. – Джеймс вдруг рассмеялся. – А я и не знал, дружище, что ты такого плохого мнения обо мне!
– Я тоже.
– Мне как-то и на ум не приходило, что обычное мужское благородство может расцениваться как подкаблучничество. Или я не прав?
– Не прав, – кивнул я, с вызовом глядя на Маслоу, – в подкаблучничестве нет ничего мужского.
– Вот уж спасибо! – развёл руками Джеймс и снова засмеялся. – Что же в твоём понимании мужество, Логан? Способность поднять руку на любимую девушку? – Взглянув на Дианну, друг затаил дыхание и добавил: – А может, даже на нелюбимую? Или как там говорят? Бьёт – значит любит?
Его бесцеремонность заставила меня вспыхнуть от ярости, и я, в бешенстве сбросив со стола несколько тарелок и стаканов, вскочил на ноги.
– Ты действительно думаешь, что можешь говорить об этом?! – закричал я и, сердито зарычав, ударил кулаком по стене. – Знаешь ли, Джеймс, у всякого терпения есть пределы! И у моего тоже! Или ты считаешь, что если я чуть ли не каждый час выплёскиваю свои эмоции, то мне легче становится? Мне хуже с каждым днём! С каждым днём только хуже!
– Логан… – чуть ли не со слезами на глазах прошептала Дианна и протянула ко мне руку.
– Да оставьте вы все меня в покое! – в неконтролируемом гневе закричал я. – Как могу я находиться рядом с людьми, которые моё мнение ни во что не ставят? Которые меня самого ни во что не ставят? Вы считаете, что я ничего хорошего сказать не могу… Конечно! Что вообще путёвого может сказать сумасшедший? Да! Идите все к чёрту!
Я не дождался, пока кто-нибудь скажет хотя бы слово, и ушёл с балкона. В то мгновенье я чувствовал невыразимую обиду, и эта обида вот-вот готова была выплеснуться через слёзы. Я сжимал зубы и огромным усилием сдерживал в себе предательские рыдания. Этим вечером в одно мгновенье рухнула одна из самых крепких опор, которая всё это время поддерживала меня на плаву, не позволяя уйти на дно, – опора по имени Джеймс.
Зазвонивший мобильный на минуту отвлёк меня от моих размышлений, и я, недовольно нахмурившись, вытащил его из кармана джинсов. Голова пошла кругом, когда я прочитал имя, высветившееся на экране. Эвелин.
– Эвелин?.. – спросил я со злобной ухмылкой и, отведя взгляд в сторону, сбросил вызов. – Как же ты не вовремя, л-любимая.
Размахнувшись, я со всей силы бросил мобильный. Он с треском разбился о стену.
Комментарий к Глава 15. "Мужчина должен быть великодушен"
Прошу прощения за задержку. Надеюсь, глава оправдает ожидания.
========== Глава 16. "Оковы вечности" ==========
Человеческий мозг устроен удивительно: мы забываем запах, пока не ощутим его снова, мы заглушаем голос памяти, пока не услышим его, и даже те чувства, что казались похороненными навечно, вдруг воскресают, оживают, когда мы оказываемся там, где когда-то испытал их впервые.
Пауло Коэлье, "Адюльтер"
Я не знаю, сколько способен продержаться человек, в жизни которого в одно мгновение рухнуло строение, возводившиеся упорным трудом долгие и долгие годы. Моим личным строением я видел моё отношение к Джеймсу: оно, говоря без преувеличений, складывалось в моей голове около пяти лет – всё то время, что я знал Джеймса. И да, выстраивание этого отношения было для меня изнуряющим трудом. Порой я противился своим инстинктивным мыслям, пытался насильно изменить течение этих мыслей, подстраивал свои убеждения под убеждения Джеймса, и всё это ради того, чтобы возвысить его авторитет в моих глазах. Зачем?
Я сам не знаю. Маслоу, несомненно, был моим лучшим другом, он был единственным человеком, из которого в переломные моменты я черпал утешение, перенимая его терпение и стойкость; я просто не мог видеть Джеймса не таким, каким хотел его видеть. Он был для меня кем-то вроде старшего брата, на которого я хотел походить; выслушивая его мнение и даже в глубине души не соглашаясь с ним, я поддерживал друга, полагая, что эта поддержка и есть настоящая дружба. А теперь я чувствовал, что с моих глаз будто бы сошла пелена: я вывел себя из обмана, который сам себе и выдумал. Страшная мысль, впервые посетившая меня ещё вчера, во время сборов в ресторан, звучала теперь в моей голове угрожающим эхом, и каждый повтор этого эхо ударял меня под дых точно так, будто мысль эта приходила мне на ум впервые.
Джеймс не такой, каким я видел его.
Более того, он даже не такой, каким я хотел его видеть.
Какой образ рисовал я в своей голове, думая о нём? Верно, это был образ галантного и, если надо, резкого, решительного и в то же время мудро рассуждающего мужчины. Да, он был ветреным, непостоянным, часто бросался из одной крайности в другую; он всегда держался непоколебимого убеждения, что мужчины, если и не полностью доминируют над женщинами, то, по крайней мере, в значительной степени превосходят их. Он был довольно холоден в отношении к так им самим называемым «падшим» женщинам. Он с большим предубеждением относился к женской неверности и, наверное, именно поэтому не позволял себе быть ни с одной из них дольше, чем полтора месяца. Да, он питал большую любовь к представительницам слабого пола, но никогда не позволял себе опуститься даже до элементарного признания, что женщины хоть как-то могут управлять мужчинам. («Если только, конечно, в ход не идут стройные ножки», – со смехом однажды добавил он.) Нет-нет, он не был ярым сторонником сексизма; просто таковы были его принципы и личные убеждения.
Но боже мой, неужели всё, что я до этого знал о Джеймсе, – наваждение? Неужели слова, которыми я ранее мог описать друга, сменились на другие – более резкие, хлёсткие и грубые? Неужели «любвеобильного», «уверенного», «решительного» мужчину вытеснила «прислуживающая», «робкая», «сомневающаяся» размазня? Поверить не могу, что этими словами характеризую Джеймса! Быть такого не может!
Не составит большого труда понять, откуда берёт начало замена мужчины на размазню. Нет сомнений, всё началось тогда, когда в жизнь Джеймса ворвалась Изабелла. Её появление было подобно урагану, вдруг налетевшему на тихий провинциальный городок и коренным образом изменившему жизнь жителей этого городка. Да, именно Изабелла изменила в моём сознании Джеймса, и от осознания роковой роли Изабеллы в судьбе Маслоу мне хотелось как маленькому мальчику залезть под одеяло и плакать, плакать, плакать… Это была именно обида, именно горечь, которую я испытывал по поводу изменений в Джеймсе. Обиднее всего было то, что он сам, казалось, этих изменений не замечал вовсе.
Я не знаю, сколько способен продержаться человек ,в жизни которого в одно мгновение рухнуло строение, возводившееся долгие и долгие годы… Я не знал этого. Я знал только то, что сам – один – я долго не продержусь.
Эти размышления наполняли мою голову в тот момент, когда я сидел на влажной траве в саду, рядом с нашим номером. С того момента, как я, сбросив вызов Эвелин, разбил телефон о стену, прошло не больше десяти минут… Хотя кто знает. Может, прошёл уже целый час. Я не мог сказать точно: я абсолютно выпал из течения времени, будто попав во вселенную, где времени вовсе не существовало.
Самовольно промелькнувшее в мыслях имя ускорило моё сердцебиение. О, Эвелин… Не мог я думать о ней в ту минуту, когда грудь мою разрывало на части чувство гнева: я злился на весь свет и проклинал весь свет, всех людей, живущих на этом свете. Мысли об Эвелин возвращали меня к жизни, напоминая, что и сквозь самое пасмурное, самое хмурое небо иногда пробиваются оживляющие солнечные лучи. Эвелин в действительности была для меня лучом, освещающим мрачный путь моей мрачной жизни.
Но возвращение к мыслям о Джеймсе, о жуткой сцене, произошедшей только что на балконе, забрасывало меня в тьму, прочь от света, и тогда грозные свинцовые тучи плотнее сдвигались вместе, и угасал с таким трудом пробившийся лучик света. Ничего не утешало во мне бурю проснувшихся эмоций: ни свежий воздух, ни приятная влага, ни мысли о далёком Лос-Анджелесе. С каждой минутой, казалось, напряжение внутри меня только возрастало, и я ощущал, как напрягались мышцы, сжимались кулаки, стискивались зубы. И, честно признать, мне становилось страшно. Страшно от того, во что превращали меня мои эмоции.
В сад я ушёл именно затем, чтобы унять в груди вспыхнувшее пламя, мне необходимо было побыть одному. Я уже давно понял, что яростные вспышки гнева я проще переживал в одиночестве; поэтому я не очень обрадовался, увидев у входа в номер чёрный, очерченный ярким уличным светом силуэт. Вернее будет сказать, я очень не обрадовался.
Представьте себе моё негодование, когда я понял, что передо мной стоит Изабелла. Стоило ей подойти ближе, и я сумел хорошенько разглядеть её волосы, старательно собранные в высокий «хвост», и строго-рассерженное выражение её лица. Мои кулаки самопроизвольно сжались, и я отвёл взгляд от Изабеллы, полагая, что, не глядя на неё, я смогу избавиться от неприятного чувства.
– Здесь темно, – выдал её голос, острым лезвием режущий мой слух, и я поморщился, – однако я очень хорошо вижу стыд в твоих глазах.
– Проблема в том, что я не вижу стыда в твоих глазах, – процедил сквозь зубы я, сделав особое ударение на слово «твоих».
Изабелла удивлённо хохотнула, и тут же этот смешок перервал кашель. Я смотрел перед собой, не поднимая взгляда на собеседницу.
– Мне должно быть стыдно? – охрипшим голосом спросила изменщица Джеймса и присела на траву рядом со мной.
– Возвращайся туда, откуда пришла, – мрачно выдал я, отодвигаясь от неё. – Я хотел побыть один.
Изабелла сидела, молча глядя на меня: я видел это боковым зрением. Повернув голову, я нахмурился и сказал:
– Ты же слышала. Я хочу побыть один.
– Слышала. Но не решила, что мне нужно принять эти слова во внимание.
– Ты хотя бы можешь сама принимать решения…
– Логан, – сурово прервала меня Изабелла, и её брови резко сдвинулись вместе, – знаешь, каких трудов мне стоило отговорить Джеймса прийти сюда?
– Понятия не имею, – ответил я, глядя в сторону нашего домика. – Но зачем ты пришла сюда, а? Ты его посол?
– Может, для тебя это будет новостью, но Джеймса сильно задели твои слова. Ты хотя бы малейшее представление имеешь о том, что значит для него умаление его мужского достоинства? Особенно при девушках?
Эта фраза почему-то вызвала у меня смех, и я абсолютно искренне рассмеялся вместо ответа.
– Ты бессердечный! – сделала вывод избранница Джеймса. – Ты просто бессердечный чёрт!
– Не тебе говорить мне об умалении мужского достоинства! – тоже повысил голос я, повернув голову и сурово посмотрев на Изабеллу. – Не делай вид, что мои слова во время ужина были для тебя какой-то неожиданностью, это не так! Я просто в точности повторил твои мысли, то, что ты сама о нём думаешь!
Изабелла смотрела на меня, удивлённо хлопая глазами.
– Ты думаешь, Джеймс в моих глазах – бесхарактерная размазня? – полушёпотом спросила она.
– Если угодно, можешь называть это так. Называй это как хочешь. И бесхарактерная размазня, и подкаблучник, и… как там его? Послушный пёсик.
Какое-то время собеседница молчала, точно обдумывала сказанные мной слова.
– В тебе говорит какой-то демон, – подытожила избранница Джеймса. – Как ты можешь думать… Джеймс… он ведь так…
– Почему тогда я говорю сейчас с тобой, а не с ним? – монотонно прервал я её.
– Я… – вздохнула Изабелла. – Я просто не хотела, чтобы что-то тревожило его. Я знаю, как ему тяжело говорить об этом… Просто я видела его глаза, когда он бросил в тебя этой тарелкой. Я переживаю за него.
– Охотно верю, – без капли искренности в голосе сказал я.
– Перестань, Логан. Если говорить начистоту, я совершенно не понимаю твоего отношения ко мне.
Приподняв одну бровь, я взглянул на Изабеллу.
– Ты терпеть меня не мог несколько месяцев назад, – пустилась в бессмысленные разъяснения она, – когда я упорно игнорировала признания Джеймса и срывала на нём всю свою злость. Тогда я могла понимать твою неприязнь ко мне, потому что я в действительности вела себя непозволительно грубо, неправильно, просто ужасно... Но теперь? Что тебя не устраивает во мне теперь? Я больше не презираю Джеймса. Я люблю его.
– Даже слушая сейчас твою сладкую исповедь, я не верю ни единому слову. Извергай из своей змеиной пасти что угодно: я ни за что не поведусь на твои жалкие уверения.
– Логан! – с явно уязвлённым самолюбием воскликнула Изабелла.
– Согласен, принимать правду не всегда приятно. Что ж, если ты так любишь Джеймса, прими эту правду вместе с ним.
Собеседница вскочила на ноги, и на смену её удивлению пришла обжигающая злость.
– Теперь я понимаю, почему Джеймс так печётся о ваших отношениях, – разгорячено выдала она, уже двигаясь в сторону домика, – их очень легко испортить, очень! Весь ужас в том, что ты даже понятия не имеешь, какие рубцы на сердце могут оставить невольно высказанные слова!
– Мне ли не знать об этом? – спросил я уже не Изабеллу, а себя самого.
– Да пошёл ты, Логан! – напоследок выкрикнула она и ушла сама.
Оставшись один, я снова засмеялся. Мне была забавна наивная злоба Изабеллы. Глядя на неё и наблюдая за её поведением, я всё меньше верил в то, что передо мной стоит взрослый человек. Она могла клясться Джеймсом, жизнью, богом – я не поверю ей и её словам. Ни на минуту. Если прежде я пытался отыскать в Изабелле хотя бы самую ничтожную часть добродетели, то теперь я этого делать не пытался. Её астма и периодические приступы удушья совсем не смягчали моего к ней отношения, оно было подобно крепкому камню, который кто-то пытался сломать: никакие усилия, приложенные к разрушению этого камня, не увенчаются успехом. Никакие.
Запрокинув голову назад, я сделал глубокий вдох. Разговор с Изабеллой отвлёк меня от размышлений, и я словно вернулся в своё тело обратно, моё духовное существование сменилось физическим. Я снова чувствовал влагу весенней ночи, снова чувствовал близость океана, а главное, мог полностью контролировать своё тело. Только сейчас я осознал, что мне было невероятно жарко, на лбу выступил пот, а всё тело била крупная дрожь. Я обнял себя руками, стараясь успокоиться, но ничего не выходило. И всё-таки я ошибся, решив, что могу полностью контролировать своё тело: оно меня не слушалось.
Мой слух почему-то обострился, и я отчётливо услышал шелест травы позади себя. Обернувшись, я поднял голову и взглянул на незваного гостя. Держа в руках тарелку с нарезанными ананасами, в каком-то сомнении поджав губы, передо мной стоял Джеймс.
– Я принёс ананасы, – тихо сказал друг, будто любым способом желая начать разговор.
Я с безразличным видом отвёл глаза, и Маслоу, печально вздохнув, сел на траву рядом со мной. Он съел одну дольку ананаса и посмотрел на меня. Я же даже не глядел в его сторону.
– Может, зайдёшь в дом? – спросил он.
– Мне и здесь прекрасно, – тут же ответил я и удивился тому, насколько грубо прозвучала эта фраза.
– Но тебя же всего трясёт.
