сообщить о нарушении
Текущая страница: 103 (всего у книги 120 страниц)
— Парни, ну, парни, — отрезвляюще начал Джеймс, украдкой оглядываясь по сторонам, — опять вы спорите… Может, будете делать это не на людях?
— Я не буду спорить с ним, — сказал я, глядя в пол. Всё это будто возвращало меня в прошлое, на два года назад, и я снова начинал считать Кендалла подлецом. Нет, не было в нём ничего человеческого! — Я просто хочу попросить тебя заткнуться и больше никогда не возвращаться к этой теме.
— Твой старый добрый подход к обсуждению важных проблем, — улыбнулся Шмидт, опустив голову, — пытаешься уйти от разговора, потому что знаешь, что я прав. Я прав!
— С каких пор наши с Эвелин отношения стали для тебя важной проблемой? — вскипая, спросил я.
— Тш-ш-ш, — зашипел Карлос, положив руку мне на плечо. — Ребята, остыньте.
Владелец «Погони» развёл руки в стороны с таким выражением лица, точно вовсе не понимал, как я посмел задать ему такой вопрос.
— С каких пор! — возмущённо воскликнул он. — С тех самых, как впервые встретил её, с тех самых, как в неё влю…
Он прервал себя и, сделав глубокий вдох, выпил ещё виски. Карлос и Джеймс отрешённо пялились на стол, чувствуя себе лишними в этом диалоге, но не видя возможности встать и уйти. Сердце в моей груди стучало со страшной силой, так что отдавало даже в ушах; я не мог слушать.
— Хватит говорить об этом, — как-то нервно засмеялся я, качая головой из стороны в сторону, — хватит, хватит… Я не выдержу.
— Но я ведь как-то выдерживаю.
— Выдерживаешь, — сердито прошептал я, сжав кулаки, — выдерживаешь, купаясь в обществе всяких шлюх.
— Да лучше так, — злобно усмехнулся Кендалл, но я заметил, что моя реплика всё же задела его, — лучше так, чем постоянно изводить собой свою возлюбленную!
Я затаил дыхание, услышав это, и так вцепился в стол, что пальцы побелели. Джеймс сжал моё предплечье, чтобы хоть как-то попытаться избавить меня от этого невыносимого напряжения. Шмидт смотрел на меня пьяными глазами, нахально улыбаясь.
— Нет… — пробормотал я, отчаянно замотав головой, будто боясь признать эту мысль и упорно отрицая её, — нет-нет, нет…
— Со стороны всегда виднее, Логан, поверь… Ты с Эвелин, но ты по-прежнему один. Ты как будто не можешь подпустить к себе её, почему? Почему, что она сделала тебе?!
Я глядел на него с каким-то даже испугом и молчал. Мне страшно было молчать, но страшно было и слушать дальше. Нет, лучше вовсе лишиться слуха, чем выслушивать это всё от Кендалла…
— Лучше бы ты всё ещё был с Дианной, — проговорил немец так, словно обращался в пустоту, — или вовсе был один… Не умеешь ты быть рядом.
Я был настолько оглушён его словами, что даже не мог ничего сказать. В груди теснилась только слепая, неразборчивая ярость, голова же совсем отказывалась думать. Я сидел, сжимая ручки стула, и упирался в Кендалла бессмысленным взглядом. Мог ли он говорить такое? Он, человек, в жизни которого никогда не было серьёзных отношений?..
— По-моему, ты перешёл черту, — высказался Карлос и взглянул на меня с сочувствием, — зачем ты наговорил всё это?
— Кто-то должен был сказать ему правду, — хмыкнул немец, наливая себе виски.
— Думаешь, ты самый умный? — разозлился Джеймс, приняв слова Кендалла, адресованные мне, как бы на себя. — Думаешь, ты один обо всём догадался, а Логан жил в полном неведении и не понимал всего этого? — Затем он бросил на меня жалостливый взгляд и, протянув ко мне руку, спросил: — Ты в порядке?
Я неосознанно оттолкнул его руку и вскочил на ноги, свалив стул на пол. Парни смотрели на меня испуганно округлёнными глазами.
— Логан, ты… — начал было ПенаВега, но я прервал его.
— У меня самолёт, — дрожавшим голосом проговорил я, растерянно глядя на пол, — мне надо идти… самолёт…
Я развернулся и тут же споткнулся об стул, лежавший на полу. Я почти упал, но вовремя среагировал и, резко отпрыгнув от него, быстро прошёл к выходу. На друзей я даже ни разу не посмотрел… и на Кендалла тоже.
Домой я ехал в полной и окончательной растерянности. Сердце всё ещё стучало с такой силой, словно я только что пережил животный страх; нервы мои, кажется, были на пределе. Я думал и думал, без конца думал над словами Шмидта, с точностью припоминая каждое и с каждым соглашаясь. О, как я устал от этого всего… Устал от своих бесконечных размышлений, устал от собственного поведения, устал от самого себя. Неужели есть только один-единственный способ избавиться от этого? И неужели он ведёт в пустоту? Вскоре эти мысли стали совершенно невыносимы, и я, до жуткой боли закусив губу, решил: «Сказать. Оставить».
Эвелин была в хорошем настроении, что в последнее время не было для неё редкостью. Я нашёл её в спальне: она делала последние приготовления перед вылетом. Сначала она обратилась ко мне с улыбкой, но заметив, в каком я был состоянии, моя избранница отодвинула сумку, лежавшую на кровати, и медленно опустилась на постель. Мне кажется, я даже заметил недовольство, скользнувшее по её лицу. О, я знал, я знал, как она устала от меня…
Эвелин сидела ко мне спиной, не поворачиваясь и ничего не говоря. Я стоял на месте, весь дрожа от странного ощущения — ощущения, будто вот-вот случится что-то, что полностью изменит наши с ней отношения… В хорошую или плохую сторону? Я не знал. Но какой-то инстинктивный страх охватил меня всего.
— В чём дело? — спросила она меня тихо, от чего я задрожал ещё сильнее. Я смотрел на её волосы, ничего не отвечая. Эвелин обернулась и бросила на меня спрашивающий о чём-то взгляд. — Что происходит, Логан?
Я всё ещё стоял, как вкопанный, и молча глядел ей в глаза. Моя возлюбленная издала такой вздох, что мне даже стало не по себе от него. Для чего, ну для чего судьба велела нам встретиться? Не окажись я в её жизни, она не стала бы сейчас так устало вздыхать и так устало смотреть на меня.
Эвелин встала, подошла ко мне и потрогала мои холодные ладони. Я слегка отстранился от неё, будто испугался, что её прикосновения смогут заставить меня передумать…
— Тебе плохо? — терпеливо спрашивала она, трогая мою шею и голову. — Знобит?
— Нет, — сделав над собой усилие, ответил я и покачал головой. — Не в том дело, дорогая.
Она в лёгком недоумении нахмурила брови, заметив, как я выделил голосом последнее слово. Я посмотрел вниз, избегая её взгляда, и проговорил:
— Дорожить можно только тем, кого любишь… А я тебя очень, очень-очень сильно люблю…
Во взгляде Эвелин промелькнул какой-то испуг, и она, на ощупь отыскав мою руку, с силой сжала её.
— Я тебя тоже, — прошептала она, вглядываясь в мои глаза так, точно видела меня впервые.
— Нет, — с ещё большим усилием выговорил я и зажмурился, боясь собственных слов, — нет, Эвелин, не нужно меня обманывать…
Она тут же отпустила мою руку и уставилась на меня большими, будто оскорблёнными глазами. «Могу ли я говорить такое? — затерзали меня мысли, когда я увидел эти глаза. — О, могу ли я вообще говорить с ней об этом?..»
— Что ты имеешь в виду? — настороженно и испуганно спросила моя возлюбленная.
— Ты меня, наверное, никогда не любила, — сказал я, уже полностью потеряв возможность контролировать свои слова, — я твоё умершее воспоминание, Эвелин. Твоей настоящей любви ко мне уже нет в живых… Она умерла почти три года назад, когда ты, возможно, впервые обо мне не вспомнила… Нет-нет, её уже не вернёшь, сколько не пытайся, а я…я никогда не любил тебя меньше, чем тогда, в первые месяцы нашего знакомства, чем тогда, когда только-только открыл для себя это чувство. Даже сейчас я люблю тебя нисколечко не меньше…
Эвелин беззвучно плакала, глядя на меня, и отрицательно качала головой, будто не веря своим ушам. Я не хотел говорить всего этого, не хотел ранить её, но чёрт возьми, я должен был, должен был сделать это! Я готов был жертвовать ради её спасения!
— Я тебя всю жизнь любил.
— Перестань, мы не знакомы всю жизнь… Когда твоя жизнь только началась, меня ещё не было на этом свете…
— Да, это правда, но я думаю, что в моей голове всегда был твой образ. Всю жизнь. До знакомства с тобой он был размытым и неточным, но я любил его… любил…
— Ты совсем, совсем не знаешь, о чём говоришь… — дрожавшим голосом произнесла она, пытаясь заглянуть мне в глаза, но я упорно отворачивался от неё. — Да хватит, Логан, хватит! Посмотри на меня и скажи, что я не люблю тебя!
Я, с силой сжав зубы, поднял глаза. Эвелин трясло от только что начавшейся истерики; по щекам её быстро катились слёзы. Она смотрела на меня, не понимая моей холодности и резкости… Я и сам понимал себя только отчасти, а держать свои мысли и эмоции под контролем я уже давно лишился возможности.
— Ты любишь во мне образ человека, открывшего для тебя новый мир, — проговорил я, вновь опуская взгляд, но моя избранница так отчаянно вцепилась в мою руку, что я снова посмотрел на неё,— ты… т-ты мне благодарна. На самом же деле я первый друг в твоей жизни, первый молодой человек, и ты, не зная вкуса иного положения, ошибочно приняла первое, чуть ли не детское чувство привязанности за настоящую любовь... А я, Эвелин, я очень долго шёл к тебе…
— Глупо рассуждать так, — заговорила она срывающимся голосом, — ты не можешь измерять мою значимость для тебя количеством девушек, с которыми ты был! Неужели ты не понимаешь, Логан!.. Неужели ты себя не слышишь!
— Я знал, что ты скажешь такое, но я уже долго думаю обо всём этом... Теперь ты так близка к выздоровлению, и вполне может быть, что ты встретишь другого, того, кого по-настоящему полюбишь. Неважно, кто это будет, но я буду даже счастлив знать, что сумел спасти тебя от гибели…
— Неважно? — переспрашивала она, с досадой и злобой морща нос, — счастлив? Да я сейчас с ума сойду от твоих слов! Какая глупость — верить своим ощущениям, но не верить мне, мне! Как же я теперь могу не сомневаться в твоей любви, если слышу от тебя такое?..
Эвелин, не дождавшись ответа, отвернулась от меня и, прижав обе ладони к лицу, громко разрыдалась. Кажется, я никогда не слышал от неё таких рыданий… Они с силой терзали мне сердце и одновременно обостряли мои нервы. Я хотел, я очень хотел утешить Эвелин, как делал это раньше, но не значило ли это отречения от своих собственных слов? Да, они были ужасны и даже несправедливы, с отдельными я и сам был не согласен, и, в конце концов, мне тоже было больно от них… Но я должен, должен, должен!
Я стоял на месте, как изваяние, не шевелясь и не зная, что делать дальше. Хотелось упасть на колени перед Эвелин и, обнимая её и рыдая, молить о прощении. О, сможет ли она когда-нибудь простить меня за это?..
Я не знал, что она думала обо мне в тот момент, но моя душа была полна искреннего сострадания. Я представлял, каково было моей возлюбленной, и, конечно, я бросил бы все свои силы на то, чтобы помочь ей… Но нет, я уже и так помогаю ей.
Чтобы не истязать себя, не слышать того, как Эвелин плакала, я ушёл в ванную и заперся там. Сидя на бортике ванной, я упирался тупым, абсолютно бессмысленным взглядом в стену и думал о том, что только что произошло. Пару раз я даже нервно всхлипнул, тоже готовясь разрыдаться от боли и обиды, щекотавшей меня изнутри, но прижал руку к губам и сдержался. Меня всего трясло, и я держал себя за плечи, пытаясь унять эту неистовую дрожь.
Нет-нет, наверное, всё это неправильно… Я ожидал облегчения после этого разговора, ожидал, что страшные, так тяготившие меня мысли наконец-то отступят. Но всё вышло хуже: теперь я ещё сильнее ощущал свою вину, понимая, что не только не спас жизнь Эвелин, но и загубил её. Зачем, зачем я наговорил ей всё это? Какой бес подтолкнул меня? Ещё несколько минут назад она была так счастлива от своей жизни, от любви, а теперь, что я сделал с ней теперь? Мои резкие, грубые слова эгоиста навсегда останутся с ней и, возможно, отрицательно скажутся на ней… Почему я не смог предвидеть этого, почему в первую очередь не подумал о ней самой?! Лучше бы я один всю оставшуюся жизнь мучился, лучше бы Эвелин никогда не знала этих моих мыслей…
А может, я сделал что-то не так? Может, не всё потеряно насовсем и я ещё могу сделать хоть что-то? Холод пробежал по всему моему телу, когда я вспомнил о своём намерении оставить её. Оставить? Оставление обозначает конец, не так ли?.. Нет! Нет! Только не конец! Перерыв — это далеко не конец, это, вполне возможно, только начало… Да-да, перерыв, мне нужно дать ей перерыв, чтобы мы оба смогли разобраться с тем, с чем нам пришлось столкнуться.
Я вернулся в спальню. Эвелин сидела в кресле, забравшись в него с ногами и спрятав лицо. Услышав, что я вошёл, она бросила на меня один болезненный взгляд и отвернулась; лицо её было заплаканным, и она всё ещё вздрагивала от не отпускающих всхлипов.
Как хотелось бы обнять её, обнять — и никогда больше не отпустить. Но вместо этого я прошёл мимо неё и взял свою сумку с вещами, с которой намеревался отправиться в Даллас.
— Я боюсь говорить с тобой, — тихо проговорила моя возлюбленная, не глядя на меня, — потому что боюсь твоих новых неожиданных слов…
Я вздохнул с досадой на самого себя.
— Я избавлю тебя от этого страха, Эвелин, избавлю…
— Ты хочешь ехать? — резко и очень настороженно спросила она и подошла ко мне. — Логан, ты… я… — Она снова начала всхлипывать. — Я сейчас возьму сумку, и мы…
— Нет-нет, — остановил её я, положив руку на её талию. — Я лечу один.
Она посмотрела на меня с таким оскорблением, как будто я только что плюнул ей в лицо. Она сердито сбросила мою руку и отступила на шаг. Глаза Эвелин наполнились слезами, а губы задрожали.
— То есть это конец? — спросила она, качая головой. — Вот так глупо, непонятно и резко оборвалось всё то, что мы с тобой построили, всё то, что было между мной и тобой?
— Нет, конца я не выдержу, я даже мыслей об этом не могу выдержать… Нам обоим нужно немного подумать. Немного.
— Мне не нужно думать, — возвышая голос, сказала моя избранница, — не нужно, потому что я никогда в тебе не сомневалась! Мне не нужно думать, любим ли мы друг друга, потому что я и без того в этом уверена!
— Эвелин, Эвелин, я тоже не сомневаюсь в тебе и никогда не сомневался…
— Ло-о-ожь… Теперь я вижу, ты полон сомнений и подозрений, и ты так этим невыносим, Логан!..
Я с ужасом узнал эти слова: что-то подобное я говорил и Дианне, когда мы с ней ещё были вместе…
— Прости меня, — сказал я не своим голосом, — прости, я должен… должен улететь. Я встречу свой день рождения с родителями, мне нужно немного…
«Чего тебе нужно?» — мысленно закричал я на себя и не нашёл ответа.
— Я думала, мы будем вместе в этот день, — прошептала Эвелин, и её лицо исказила судорога рыдания. — Вообще-то у меня для тебя есть подарок…
— Эвелин, мы оба…
— Наоборот! — истерично взвизгнула она, прервав меня. — Когда в наших отношениях образуется пропасть, мы должны быть вместе! Иначе один из нас шагнёт в эту пропасть, и ничего уже будет не вернуть!
— Я улечу, — превозмогая себя и переступая через всё, через что только можно переступить, сказал я. — А когда вернусь, мы обсудим всё на холодную голову… вместе. Вместе мы разберёмся.
Она смотрела на меня, нервно кусая губы.
— Я боюсь, ты будешь страшно жалеть об этом, — выговорила Эвелин колючим голосом.
— Не бойся, — растерянно сказал я, несколько испугавшись и этим словам, и этому тону. — Даже если будет так, всё это станет моим грузом, моим, а не твоим…
Признаться честно, это был худший день рождения из всех, что мне приходилось отмечать. Я принимал подарки и поздравления от родных, из последних сил улыбаясь им, но внутри у меня было так пусто, так сильно меня терзало чувство вины, что я готов был в любую минуту встать и уйти из этого дома. Но я боролся с собой и терпел, терпел только ради тех, кто приехал сюда сегодня ради меня. В особенности я терпел ради родителей.
Они, конечно, сразу заметили моё состояние и с испугом в глазах принялись меня о нём расспрашивать. Я отвечал вяло и устало, врал про работу и тяжело давшийся перелёт, хотя сильно не хотел лгать. Но увы, мне пришлось сделать это и тогда, когда мама с папой спросили про Эвелин. Они оба были насторожены её отсутствием и, как мне показалось, даже не сразу удовлетворились моим ответом: «У Эвелин тоже есть семья». Да, моя ложь была не слишком оригинальной, но времени на раздумье у меня было крайне мало: в самолёте мне даже и в голову не пришло, что родители могли спросить меня об Эвелин…
Эти два дня я провёл в совершенной фрустрации, не ел и почти не спал. Думать я ни о чём не мог и не хотел, в голове клубились лишь какие-то несчастные клочки мыслей, которые только и делали, что раздражали мои и без того раздразнённые нервы. Эта потерянность, этот полный неинтерес к жизни делали из меня не человека, а безвольный мешок из мяса и крови, которому ничего не нужно и который сам не нужен никому.