сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 120 страниц)
Она молча села рядом со мной.
— Здесь нет моей вины, Логан, — сказала она безрадостным голосом. — И мы с тобой не в силах что-либо изменить. Но, думаю, ты многое значишь для меня, если я решилась на такой… отчаянный поступок и улетела с тобой в Техас, не предупредив об этом близких.
«Ты тоже многое значишь для меня», — подумал я, но вслух почему-то этого не произнёс.
Несколько минут мы молчали.
— Почему ты сидишь здесь? — спросила Эвелин.
— Потому что хотел тебя увидеть.
— Но… почему ты не вошёл в дом?
— Вошёл бы, если бы хоть кто-то откликнулся на мои звонки и неистовые стуки в дверь.
— Давно ты приехал сюда?
— Не знаю. Я потерял счёт времени.
— Я не слышала, как ты стучал. Прости, я спала.
— Я и не виню тебя в этом, Эвелин. Просто… я знаю, кто не хочет впускать меня в ваш дом, а заодно и в твою жизнь.
Какое-то время она ничего не говорила.
— Мне стыдно за неё, — тихо сказала Эвелин и опустила голову. — До сих пор помню, как сказала ей, будто я её ненавижу…
Я посмотрел на собеседницу и спросил:
— Жалеешь об этом?
— Не знаю. В разные моменты, Логан, мы по-разному относимся к близким людям. Сейчас ты любишь меня, а через мгновенье уже ненавидишь. Так что я не думаю, что соврала Уитни, сказав ей о своей ненависти. В моей душе нет места ни для каких сожалений.
Я молча посмотрел на звёзды, после чего поинтересовался:
— Вы помирились? И сказали хотя бы слово друг другу после того, что произошло?
— Не помирились, — со вздохом ответила Эвелин и надолго задержала на мне свой взгляд, ищущий поддержки. — Но сегодня мы ездили в больницу, и я… Логан, мне так стыдно. Я не хотела ссориться с Уитни и лишний раз горестно думать о своём поступке, поэтому сделала вид, что ничего не помню. Теперь я не знаю, как избавиться от этих неприятных чувств, разрывающих моё сердце на части, и мне так стыдно перед Уитни, Логан! Так стыдно!
Она спрятала лицо в ладони, её плечи задрожали. Я подвинулся ближе и трепетно обнял Эвелин. Она прижалась к моей груди, и я услышал, как она заплакала.
— Все люди ссорятся, — начал я, глядя на небо, — и часто у людей кончается терпение. Оно кончилось и у тебя. Надеюсь, ты понимаешь, что Уитни тоже не права? Не хочу быть судьёй, но, по-моему, твоя сестра получила заслуженное наказание. И я не вижу поводов для слёз, Эвелин. Не плачь. Всё образуется.
От переизбытка непонятных чувств я поцеловал её в макушку и сам себе удивился. Эвелин не подняла на меня глаз, она по-прежнему всхлипывала и дрожала.
— Не надо винить во всём себя, — продолжал я, — это медленно, но верно убивает тебя. Конечно, ложь никогда не заслуживала поощрения, но твоя ложь, Эвелин, была осуществлена во имя твоей свободы. Человек, как и любое другое живое существо, не может жить в клетке. Всем нужна свобода. И ты вырвала свою свободу из рук сестры. Если тебе важно моё мнение, то я не считаю тебя виноватой. На твоём месте я поступил бы точно так же.
Эвелин больше не всхлипывала, лишь беззащитно прижималась к моей груди.
— Я так устала от этого, — услышал я её приглушённый голос где-то у себя внутри, — и я так хотела бы отдохнуть от всего. Просто это невыносимо, когда близкие утверждают, что я ничем не отличаюсь от остальных людей, а сами всеми силами пытаются огородить меня от неприятностей, полностью отбирая у меня свободу. Разговаривают со мной так, будто я маленький ребёнок, способный обидеться на любое неверно сказанное или случайно оброненное слово!
— Знаю, Эвелин, — безрадостно сказал я и крепче обнял её.
Мы долго молчали. Вскоре Эвелин отстранилась и посмотрела на меня заплаканными глазами.
— Она никогда не будет доверять тебе, — тихо произнесла девушка, с непонятным сожалением глядя на меня. — Никогда. Это недоверие не позволяет ей впустить тебя в мою жизнь.
Я сжал запястье Эвелин.
— Мне плевать на её недоверие, — негромко сказал я. — Самое главное — веришь ли ты мне? Доверяешь? Не считаешь, что я испорчу твою жизнь?
— Конечно, нет. Думаю, ты уже сумел изменить мою жизнь. Я чувствую себя совершенно иначе, когда ты рядом. И чем дольше мы с тобой разговариваем, тем яснее я тебя вспоминаю. Это так несправедливо, что вместе с воспоминанием о человеке умирают и мои чувства к нему!
Я отвёл глаза, чувствуя, что не сумею выдержать взгляда Эвелин. Поначалу мне хотелось осмелиться спросить, что на самом деле она чувствует ко мне, но в мгновение я передумал и поинтересовался:
— Если так, то почему ты не ответила на моё сообщение утром?
Она прерывисто вздохнула и вытерла слёзы тыльной стороной ладони.
— Уитни, — нехотя ответила Эвелин. — Она забрала мой мобильный. Я не знала, что ты писал мне, Логан. Если бы знала, ответила бы сразу же, потому что в последнее время ты для меня единственное спасение. И мне так плохо от того, что со временем я забываю о тебе… В такие моменты кажется, что жить совершенно не для кого.
Сначала я хотел сказать, что мысли о скорой смерти как об избавлении от страданий — последнее дело, но, вспомнив свои ночные мучения, выдал:
— Все иногда позволяют себе слабости, Эвелин. — Затем немного помолчал и спросил: — Но если Уитни держит тебя под таким строгим контролем, то что ты делаешь здесь?
— Уитни уснула. А я решила посидеть немного во дворе и полистать свою тетрадь… Но я не ожидала увидеть тебя. Наш разговор доставил мне больше удовольствия, чем доставило бы мне удовольствие пребывание в тоскливом одиночестве.
— Какое же удовольствие может быть в одиночестве?
—Ты сам говорил, что у людей кончается терпение. Порой невыносимо терпеть людское общество, даже если эти люди — самые близкие для тебя люди на планете. Порой хочется принадлежать одной себе, и больше никому.
Я задумчиво смотрел вперёд, размышляя над нашим разговором в целом, после чего неожиданно даже для себя сказал:
— Тебе нечего делать здесь. Поехали со мной, Эвелин.
Она с удивлением посмотрела на меня.
— Ночь на дворе, Логан, куда мы поедем?
— Ко мне домой. Ты ведь говорила, что устала от всего и хочешь отдохнуть. Я прекрасно понимаю, как ты себя чувствуешь, и просто уверен, что мой дом — это место, где ты сможешь пожить для себя. Это то, что тебе сейчас необходимо.
Эвелин молчала, опустив голову. Я покорно ждал её ответа.
— Предлагаешь мне пожить у тебя? — тихо спросила она, не поднимая на меня глаз.
— Временно, конечно. Столько времени, сколько тебе понадобится. Что скажешь?
— Как же Уитни? Что я скажу ей?
— Оставь для неё письмо. Объясни, что тебе нужен отдых, скажи, чтобы она тебя не искала, пообещай, что ничего плохого с тобой не случится. И поверь в это сама, потому что я сделаю всё что угодно для того, чтобы ты чувствовала себя счастливой.
Эвелин думала над моим предложением, и я не торопил её с ответом.
— Уитни страшно разозлится на меня, — сказала она наконец и беспомощно посмотрела на меня. — Как и на тебя. Она без усилий догадается, что я с тобой, Логан. А Уитни и без того питает к тебе неприязнь.
— Я знаю. Но разве это не стоит бесценных минут свободы, Эвелин?
— Наверное, стоит.
— Так ты согласна?
Эвелин посмотрела на меня, и я впервые за вечер увидел, как она улыбнулась.
— Как я раньше жила без тебя, Логан?
Я вздохнул и, коснувшись рукой её волос, с улыбкой спросил:
— Как я буду жить дальше, если ты однажды исчезнешь из моей жизни?
— Не исчезну, если только ты сам об этом не попросишь.
— Я буду полным идиотом, если откажусь от такого подарка судьбы.
— Никогда не говори никогда, Логан. Однажды у тебя тоже может кончится терпение. Со временем тебе осточертею я и все проблемы, которые я принесу тебе. Я знаю: так будет. И мой единственный спасательный круг пойдёт на дно вместе со мной.
Я больше ничего не ответил и поднял голову, чтобы посмотреть на небо. Вдалеке всё ещё сияли серебристые звёзды.
Этой ночью я снова почти не сомкнул глаз. Порой сон осторожно подкрадывался ко мне, и моё сознание заволакивало белым густым, непроглядным туманом. Но затем тревожные мысли выдёргивали меня из забытья, и я лежал тихо, прислушиваясь к нагнетающей тишине. Я боялся услышать крик Эвелин, что спала в соседней спальне: ей снова мог присниться ужасный сон; она могла нечаянно пробудиться и, не вспомнив, где находится, до смерти испугаться. Могло случиться что угодно, а я здесь — за кажущейся непробиваемой стеной. Потому я лежал, прислушиваясь к каждому шороху, улавливая каждый вдох, доносившийся из соседней спальни, и с опасением ждал, когда Эвелин сможет понадобиться моя помощь. Но помощь была не нужна: Эвелин спала тихо и глубоко, она ни разу не проснулась. Несмотря на это я лежал в своей мягкой постели — хотя казалось, что на тысяче иголок, — и тревожные ощущение не хотели отпускать меня ни на минуту.
Вглядываясь в тёмное пространство своей спальни, я размышлял о том, как сильно изменила меня Эвелин. Я впервые с такой силой и с таким желанием заботился о человеке; так я не заботился даже о своей младшей сестре, когда та была совсем маленькой. Мне не хотелось отходить от Эвелин ни на шаг, и я чувствовал, что больше всего на свете хочу, чтобы ей было хорошо.
Кендалл отнёсся к нашей новой соседке по дому весьма специфично. Сначала он слегка удивился, затем был вовсе обескуражен, а потом заметно заволновался и спросил, долго ли Эвелин будет жить у меня. Я, учтя его тон, посчитал вопрос друга бестактным, ведь он сам живёт у меня уже почти двое суток и пока не собирается съезжать! Я сказал, что Эвелин будет жить здесь столько, сколько посчитает нужным, и Кендалл на этом свои расспросы прекратил. А когда Эвелин попросила разрешения воспользоваться душем и заперлась в ванной, я поставил Шмидта перед выбором: либо он будет ночевать на диване в гостиной, либо он будет ночевать совсем в другом месте — не в моём доме.
— Почему я не могу остаться спать здесь, в гостевой? — надув губы, спрашивал Кендалл и стягивал с кровати постельное бельё.
— Потому что здесь буду спать я.
— Положи здесь Эвелин! К чему все эти заморочки?
— Нет, Эвелин будет спать в моей спальне, потому что у моей кровати матрас мягче, к тому же гостевая, в отличие от моей спальни, не запирается изнутри. А девушкам, знаешь ли, этот атрибут просто необходим.
— Ладно, с этим понятно. Но почему я должен идти спать в гостиной?
— Потому что мне будет спокойнее, если я буду знать, что Эвелин спит рядом со мной, через стенку.
Кендалл недовольно поджал губы и посмотрел на меня.
— А моё присутствие рядом с Эвелин уже не внушает тебе спокойствия?
— Ничего подобного. Всё же, если она вдруг проснётся посреди ночи и не вспомнит, что она делает в чужой спальне, будет лучше, если я напомню ей обо всём. Тебя она просто не послушает.
— Тогда с чего ты взял, что она послушает тебя?
— Потому что мы близко с ней знакомы, недоумок! К тому же в её тетради воспоминаний хранятся записи обо мне.
— Тетрадь воспоминаний? — переспросил Кендалл, нахмурившись. — Это ещё что такое?
— Тетрадь, куда Эвелин записывает всё, что помнит именно сейчас. Когда из её памяти уходят отдельные моменты, а это может случиться совсем неожиданно, она перечитывает свои записи и таким образом частично восстанавливает всю картину событий.
— Почему только частично?
Я грустно вздохнул и ответил:
— Я перечитал кучу статей в Интернете и многое узнал об амнезии. Люди, страдающие этим заболеванием, не знают своего прошлого, они не могут рассказать о нём. Даже если об этом прошлом им поведает другой человек, они не поверят, что это в действительности происходило с ними. Следовательно, Кендалл, у них нет ни малейшего представления о будущем. Теперь представь, каково это — жить одним мгновением, не ведая, что происходило с тобой раньше, и вовсе не предполагая, что произойдёт с тобой завтра.
Шмидт медленно складывал простыню, угрюмо уставившись себе под ноги. Он долгое время молчал, потом вполголоса сказал:
— Будь я болен этой проклятой амнезией, давно бы уже сдался. Не вёл бы никаких тетрадей, не заводил знакомств, не делал бы вообще ничего! Иной раз страшно подумать, что люди могут жить, не цепляясь за своё прошлое. Я без этого ни дня не протянул бы.
Лёжа в темноте, я слабо улыбнулся, когда подумал об Эвелин и лишний раз убедился в её стойкости. Пребывание Эвелин в моём доме, как мне казалось, пойдёт нам обоим на пользу: она будет постоянно видеть меня, я не оставлю её одну ни на минуту, и тогда постепенно в её памяти окрепнет мой образ, подобно молодому тоненькому дереву, чьи корни со временем укрепляются в рыхлой почве. Эвелин будет просыпаться каждое утро, не задаваясь вопросом, кто я такой. Она не будет судорожно листать свою тетрадь, пытаясь ответить на вопрос, кем мы друг другу приходимся и почему она живёт со мной, а не со своей семьёй. Она будет помнить меня, будет. Но для этого нужно время, много времени.
А пока пережить бы одну ночь…
Когда наступил рассвет, я почувствовал смертельную усталость и вместе с тем непонятное облегчение. Казалось, эта ночь длилась целое столетие; казалось, что я стал старше на целое столетие. Когда в прозрачные стёкла брызнули первые рассветные лучи, я сел на кровати и устало посмотрел в окно. Наступил новый день, и весь мир ожил, купаясь в лучах только что взошедшего солнца. Казалось, что весь этот мир жил своей собственной жизнью: по-прежнему беззаботно клубились в небесах птицы; по-прежнему шумел океан, разбивая волны о прибрежные камни и сердито вскипая белой пеной; по-прежнему ослепительно ярко светило недосягаемое солнце. Мир жил. И ему было всё равно на единственного человека, для которого эта ночь оказалась мучительной пыткой. Мир жил, не взирая на человеческие судьбы — тяжёлые и беззаботные, — он просто жил своей особенной, неизменной жизнью, не предполагая даже, что что-то может быть по-другому.
Я поднялся с постели, и мой левый висок тут же пронзила острая боль. С неприязнью нахмурившись, я прижал два пальца к виску и подошёл к тумбе, на которой стоял чемоданчик со всеми необходимыми мне таблетками и лекарствами. Я притащил его сюда вчера, чтобы, проснувшись с утра и почувствовав боль или недомогание, не бегать по этажам и тем самым не будить своих временных соседей. Пока я рылся в куче лекарств в поисках аспирина, бессонная ночь, обострившая мои и без того тревожные мысли и чувства, напомнила о себе нервным тиком. Я снова дёрнул шеей и, разозлившись, чуть слышно зарычал. Теперь, верно, придётся выпить и успокоительное.
Я сидел на кровати, уперевшись обеими ладонями в матрас, и ждал, пока таблетки начнут действовать. Сейчас, когда ночные беспокойные мысли понемногу оставляли меня, казалось, что все мои ночные переживания — сущие пустяки. Удивительно всё-таки, как наше сознание меняется с наступлением темноты и с её уходом.
Ни Кендалл, ни Эвелин, кажется, ещё не проснулись. Но я всё равно решил заглянуть в свою спальню и проведать нашу со Шмидтом новую соседку.
Приоткрыв дверь, я осторожно заглянул в спальню. Солнечный свет ударил в глаза, и я поднял руку на уровень лба, заслоняя их от ярких лучей. Когда я смог нормально видеть, я сделал шаг в спальню и увидел Эвелин. Она не спала; сидела на кровати, повернувшись лицом к окну и уныло опустив голову.
— Не думал, что ты так рано просыпаешься, — со слабой улыбкой сказал я и прикрыл за собой дверь.
Вздрогнув, Эвелин обернулась и посмотрела на меня замученными глазами.
— Ты так беззвучно вошёл, — тихо сказала она, пристально рассматривая меня, будто впервые видела. — Я проснулась только что… Логан…
Меня смутила неуверенность, прозвучавшая в её голосе, и я захотел спросить, действительно ли она помнит меня или же снова всего-навсего прочла моё имя в своей тетради. Но спрашивать об этом не стал.
— Как спалось в новой постели? — полюбопытствовал я, сделав пару неспешных шагов к Эвелин.
— Если честно, совсем не помню, как уснула. Это моя первая ночь здесь?
— Вообще-то да… Ты не помнишь?
Она отрицательно покачала головой и опустила взгляд. Я стоял на месте, не сводя с Эвелин глаз, и молча чего-то ждал.
— Из моей памяти, — начала она, полностью развернувшись ко мне лицом, — бесследно исчез вчерашний вечер. Честно сказать, я даже ужаснулась, когда проснулась здесь, и, чтобы не паниковать раньше времени, полистала свою тетрадь. — Эвелин раскрыла исписанную тетрадь на последних страницах. — Я тут написала, что ты позволил мне пожить у тебя какое-то время, что мне нужен глоток свободы и отдых от заботы своих близких… Это так?
