сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 120 страниц)
— Откуда ты всё это знаешь? — спросил он меня. — Ты попросил меня не зарекаться о болезни в разговоре с Эвелин, а сам рассказываешь столько, сколько, наверное, не знает сама Эвелин. Это она тебе всё рассказала?
— Нет, я бы не позволил себе спросить у неё об этом. Я представляю, насколько это неприятно и оскорбительно, когда тебя спрашивают о твоей болезни.
— Тогда откуда ты всё это знаешь? — повторил свой вопрос папа.
— От старшей сестры Эвелин, Уитни. Мы с ней находимся не в самых лучших отношениях, но кое-что она мне всё-таки рассказала.
Собеседник издал протяжный вздох.
— Жаль мне её, — признался папа, — жаль не только из-за болезни, по правде говоря.
— Не понял?
— Краем уха я слышал её разговор с Пресли, когда мы сидели за столом. Я прекрасно слышал, что твоя сестра без устали говорила о Чарис, и, насколько я понял, Эвелин о ней ничего не знает, правда?
Я молча смотрел на отца.
— Ой, — вдруг опомнился он, — извини. Наверное, этот фрагмент безвозвратно утонул в её памяти…
— Нет. Я на самом деле не рассказывал ей о Чарис.
— Бедная моя, — вздохнул папа, покачав головой. — Не знаю, обратил ли ты внимание, но Эвелин слушала Пресли с таким видом, словно её только что лишили последней надежды или сказали, что Санта Клауса не существует.
Я ничего не говорил, задумчиво пялясь в окно.
— Уж не знаю, о какой дружбе ты твердишь нам с матерью, — продолжал отец, — но я явно увидел во взгляде твоей подружки что-то другое.
— А я не увидел, — сказал я, сменив тон на более холодный. — И я не жалею, что не рассказал Эвелин о Чарис. Я вообще не собирался делать этого. И не собираюсь.
— Без вопросов, не рассказывай. Но как бы ты себя ощущал, дорогой мой сын, если бы девушка, которая нравится тебе до дрожи в коленях, скрывала от тебя своего бывшего возлюбленного? Подчеркну, возлюбленного, к которому у неё были очень сильные и пылкие чувства?
— Я не скрываю Чарис от Эвелин, — раздражённо сказал я. — Я просто не хочу, чтобы она была знакома с этой жалкой меркантильной шл…
— Попрошу без резких высказываний.
— Ладно. К тому же не стоит ставить меня на место Эвелин. Я ей не нравлюсь в том смысле, в котором ты хочешь это понимать, ясно?
— Мне ясно. Сомневаться заставляют лишь воспоминания о замученном взгляде Эвелин, которым она смотрела на твою сестру.
— Как же я устал, — сказал я, скрестив руки на затылке, — как же я устал от разговоров об этих воспоминаниях. В печёнках уже сидят. Мне стало странно говорить о воспоминаниях после того, как я познакомился с Эвелин.
— Тогда давай не будем об этом.
Папа снова надел очки и посмотрел на бумаги, разложенные по всему столу.
— Скажу кое-что напоследок, — добавил я, встав с кресла. — Пусть то, о чём мы только что говорили, останется в этом кабинете, ладно? Нет, конечно, расскажи об этом маме, но больше никому. Не упоминай об этом при Эвелин. И маме передай.
— Конечно. Я понимаю, что это важно для тебя.
— Важно не только для меня, но и для Эвелин.
Я встал за кресло, облокотившись на его спинку, и принялся наблюдать за папой. Он читал бумаги, многозначительно подняв брови, переписывал что-то в свой ежедневник, складывал, умножал и вычитал числа на калькуляторе — одним словом, был занят по самое горло.
На глаза мне попался список сотрудников фирмы, их фамилии были строго распределены: эти работали в офисе, эти занимались рекламой, эти орудовали на складе; список соблюдал и алфавитный порядок. Мой взгляд замер, остановившись на довольно знакомом имени, и я настороженно нахмурился.
— Дейл О’Коннор? — вслух прочитал я и, рассердившись, громче повторил: — Дейл O’Коннор?!
— Зачем так кричать? — спросил отец, с недовольством прижав указательный палец к уху. — Чем тебе так не угодило это имя?
— Я просто слышать не хочу об этом имени! — со злостью выпалил я.
— Да господи, объясни в конце концов, что случилось.
Я без сил упал в кресло и сжал пальцами переносицу, стараясь взять себя в руки.
— Дейл работает на тебя, — тихо начал я. — А мне ты об этом не сказал ни слова.
Отец вопросительно глядел на меня, держа во рту дужку очков.
— Чарис беременна от него!
Тогда брови моего собеседника подпрыгнули вверх, и он с удивлением рассмеялся.
— Уволь его! — внезапно закричал я, прижав к столу несчастный листок со списком фамилий на нём. — Уволь его к чёртовой матери!
— Логан! — в ответ повысил голос папа. — Дейл — замечательный сотрудник, я не могу просто взять и уволить его!
Меня душили ярость и негодование. Где-то глубоко зародилось даже чувство ревности: я ревновал папу к О’Коннору.
— Не можешь? А ты знаешь, что твой замечательный сотрудник прохлаждается сейчас в Германии?
— Знаю. Дейл взял два месяца отпуска за свой счёт.
Я сердито ударил по столу обеими ладонями и встал с кресла.
— Не понимаю, что тебя больше раздражает, — тихо начал папа, — ещё не остывшее чувство ревности или горькое чувство поражения.
— Горькое? О, нет, папа, я на седьмом небе от счастья! Я рад, рад, чёрт возьми, что в итоге эта шлюха досталась не мне!
Отец строго стукнул кулаком по столу – так, что пустая кружка из-под чая, зазвенев, слегка подпрыгнула.
— Я ведь попросил, — сквозь зубы процедил он. — Я попросил, Логан: выбирай выражения.
Не желая терпеть нравственных поучений и уже не видя смысла контролировать себя, я с бесконечной злостью смахнул со стола целую кипу бумаг. Папа смерил меня ожесточённым взглядом и повелительно сказал:
— Немедленно сядь в кресло.
Всё ещё гневно сжимая зубы, я послушно бухнулся в кресло, попутно столкнув со стола и опустевшую кружку из-под чая.
— Медленно сосчитай до пяти, — ровным голосом произнёс отец. — На каждый счёт делай глубокий вдох.
Следуя отцовскому совету, я сделал пять глубоких вдохов, и вскоре руки перестали дрожать от негодования, а клубок нервов, связавшийся где-то в области груди, сам собой распутался.
— Люди имеют способность избавляться от ненужных вещей, — сказал папа, сняв очки и положив их на стол. — Просто берут пакет, складывают туда всё, что уже никогда не понадобятся, и несут на свалку. Там, конечно, эти вещи могут подобрать другие, и тогда эти вещи становятся уже их собственностью. А люди, сумевшие перебороть себя и расстаться с этими вещами, уже больше никогда о них не вспоминают. Они достались другим.
— Да я понимаю, — устало выдал я, — и я делал всё, чтобы вычеркнуть прошлое, но оно, как бумеранг, упрямо возвращается назад. Чем дальше я его забрасываю, тем быстрее оно возвращается и тем сильнее бьёт.
— Не получается избавиться таким образом — просто оставь этот бумеранг. Не трогай его, забудь о нём. И тогда-то он точно не сможет вернуться.
Я слабо улыбнулся и дрожащей рукой потрогал свой лоб.
— И всё-таки права была твоя мать, — со вздохом сказал отец, — когда говорила, что тебе рано уезжать из дома.
— Что? — насторожился я и слегка приподнялся в кресле. — Что ты имеешь в виду?
— Да посмотри, что ты творишь! Ты ведь выходишь из себя так часто, порой беспричинно, что я поневоле начинаю заранее продумывать каждое слово, чтобы оно не смогло тебя задеть!
Я сердито нахмурился.
— Почему ты отказался показаться врачу? — продолжал папа. — Мы могли бы найти тебе хорошего невролога, круг докторов не ограничивается тем единственным, к которому мы ходили два года назад.
— Мне не нужен доктор! — повысил голос я. — И вы не можете говорить, что я слишком рано уехал из дома, мне, чёрт возьми, двадцать пять! И я сам справляюсь со своей проблемой!
Указав на меня, папа виновато пожал плечами.
— Об этом-то я и говорю, сынок.
Я встал с кресла и пошёл к выходу.
— Куда ты идёшь? — врезались в спину слова отца.
— К себе.
— Там ведь спит Эвелин…
— Ничего. Я её не потесню.
В моей спальне свет не горел, и открытая мною дверь впустила в тёмное помещение широкую полосу света, льющегося из коридора. Я увидел Эвелин, она лежала на кровати, отвернувшись к стене, и я сразу догадался, что она уже уснула. Боясь нарушить её сон, я на цыпочках пробрался к кровати и занял её свободную сторону. Ноги я поджал под себя и лёг на самый край, чтобы, в случае чего, не потеснить Эвелин. Я ничего не видел, но слышал её спокойное дыхание.
Слепо уставившись в непроглядную неосязаемую темноту, я с головой окунулся в свои мысли. Думалось сразу обо всём: об Эвелин, рождественской вечеринке, о нашей с ней прогулке по набережной, о её объятиях, о Джеймсе и Изабелле, о Кендалле и Кайли, Карлосе и Алексе. Я думал даже о маме с папой, о Далласе, приехав в который, я понял, что здесь моё место, и о Дейле с Чарис. Вспоминал Германию, Швецию и Австралию — вспоминал и совсем забывался, где я нахожусь сейчас. Эти воспоминания стали для меня своеобразной машиной времени: в темноте, как наяву, вставали образы людей и мест. Вернувшись из временного забытья, я с тоской посмотрел в ту сторону, откуда доносилось спокойное дыхание. Да, я мог бесконечно бороздить океан своих воспоминаний. Я мог — жаль, что Эвелин не могла.
Вдруг её дыхание участилось, и я, услышав это, испуганно приподнялся на локтях. Вдохи и выдохи становились чаще, вместе с ними из горла Эвелин вырывались хрипы, затем — тихие стоны. Меня обуял страх, и я молниеносно вскочил на кровати, чтобы зажечь светильник на стене. Когда тёмная комната озарилась мягким желтоватым светом, Эвелин уже кричала и ёрзала на кровати так, словно мучилась от нестерпимой физической боли.
— Эвелин! — испуганно выкрикнул я и попытался взять её за руки. — Эвелин, посмотри на меня!
Казалось, что она меня не слышала. Её глаза были всё ещё закрыты, Эвелин отбивалась от меня с такой силой, что мне казалось, будто от меня отбивается крепко сложенный мужчина, а не эта хрупкая девушка. Наверное, Эвелин увидела плохой сон, и события этого сна всё ещё стояли у неё перед глазами.
— Посмотри на меня, — повторил я, и мне удалось, наконец, схватить её за запястья. — Эвелин, открой глаза!
Её веки резко распахнулись. Серо-голубые глаза сначала уставились на потолок, потом напуганный до нельзя взгляд медленно опустился на меня, и Эвелин порывисто отпрянула.
Она отползла к дальнему углу большой кровати, не спуская с меня затравленного взгляда. Я видел этот дикий страх, вселившийся в неё, и с ужасом понимал, что Эвелин меня не помнит. Худшие мои ожидания оправдались…
— Тихо, — прошептал я и показал девушке ладони, доказывая, что я не причиню ей никакого вреда, — тихо, Эвелин… Не бойся меня, всё хорошо…
Девушка прижалась спиной к изголовью кровати и, пытаясь защитить себя, выставила вперёд обе руки.
— Не приближайся, Логан!
Я изумлённо уставился на неё и покорно замер. Нет, Эвелин помнила меня, а значит, дело здесь было в чём-то другом…
— Ладно, — осторожно сказал я и сел. — Я не приближусь к тебе, если ты сама об этом не попросишь.
Испуганно дыша, Эвелин смотрела на меня и не убирала руки, выставленные вперёд в качестве защиты.
— Не бойся, — продолжал утешать её я, всё ещё оставаясь на месте. — Не бойся, Эвелин. Я с тобой. Всё в порядке.
Я аккуратно протянул руку в сторону девушки, и Эвелин отшатнулась от неё, как от огня.
— Да что с тобой такое?! — не выдержал я. Потом подумал, что лучше будет успокоиться: не хочу, чтобы Эвелин видела меня таким.
Какое-то время девушка смотрела на меня всё тем же диким взглядом, после чего устало выдохнула и легла на кровать лицом вниз. Её плечи задрожали.
— Эвелин… — мягко проговорил я и положил руку на её плечо.
— Логан, — сказала она со слезами на глазах и, сев на колени, обняла меня. — Господи, Логан… я видела такой плохой, такой ужасный сон…
Я тоже обнял её и прижал к себе, пытаясь успокоить. Эвелин не плакала, но её всю трясло от только что пережитого страха.
— Что тебе приснилось? — спросил я, гладя её по волосам.
Она молчала.
— Эвелин, — позвал её я, всё ещё не выпуская из объятий, — что ты видела во сне?
Она отстранилась и посмотрела на меня взглядом, пронизанным болью.
— Не хочу говорить об этом, — шёпотом сказала она, не отрывая от меня глаз, будто до сих пор не могла поверить, что это я.
— Точно?
Эвелин ничего не ответила. Она облокотилась на изголовье кровати и провела руками по волосам, будучи всё ещё не в состоянии отойти от своего жуткого сновидения. Я сел рядом с ней.
— Не знаю, что ты видела, — тихо начал я, — но ты страшно меня напугала.
— Прости, — коротко сказала Эвелин. — Я не хотела.
— Может, принести тебе воды? Чая?
— Спасибо, не надо. Долго я спала?
— Где-то полчаса. Хочешь ещё отдохнуть?
— Нет, — резко вырвалось у неё, — нет, не хочу. Поедем лучше в город, Логан.
Ночь была тёплая, можно даже сказать жаркая: термометр показывал больше двадцати градусов. После продолжительной прогулки по ночному Далласу я повёз Эвелин за город. Там мы разместились на ещё зелёной траве, я включил музыку в отцовской машине, и мы подняли головы, рассматривая бесчисленные звёзды. На востоке небо уже начинало светлеть, поэтому эти маленькие сверкающие гвоздики, словно прибитые к синему небу, сияли только на западе.
— Скажи, Логан, ты всё ещё думаешь о ней? — тихо спросила Эвелин.
Я медленно повернул голову и удивлённо взглянул на свою спутницу.
— О ком? — не понял я.
— Ты знаешь. О Чарис.
Я растерялся и не сразу нашёлся, что можно ответить. Честно признать, я не ожидал, что Эвелин когда-нибудь спросит меня об этом.
— Последние несколько дней – нет, — ответил я вежливо, но без всякого желания. — Вернее, пытаюсь не думать.
Эвелин грустно улыбнулась, не отрывая заинтересованного взгляда от неба.
— Тебя это расстроило? — обеспокоенно спросил я.
— Нет.
— В этом ведь нет ничего такого, да? Ты не злишься, что узнала о Чарис не от меня?
Она отрицательно покачала головой, но её ответы меня не успокоили. Я вдруг почувствовал себя виноватым, хотя за несколько часов до этого, сидя в кабинете отца, я был твёрдо уверен в том, что поступаю правильно. Эта вина взялась не пойми откуда, и я не мог найти ей достойного объяснения, как и не знал, куда от неё деться.
— Ты её больше не любишь? — снова спросила Эвелин, даже не смотря в мою сторону.
— Нет. И, что самое ужасное, я слишком поздно понял это.
— Когда же ты понял это?
— Около полутора месяца назад, когда вновь узнал о её лжи. Однажды я уже был обманут ею, и повторное предательство сделало мне только больнее.
— Зачем она обманула?
— Я тоже хотел бы знать это, Эвелин.
— Но она попросила прощения?
— Прощение ошибок не избавит её от этого груза, — грустно сказал я. — Ни меня, ни её. Всё плохое, что было между нами, не исчезнет в один миг, если я прощу её.
— Нет, конечно, но прощение — это очень важно, Логан. Важно понять человека, понять, что он чувствует. Быть виноватым и осознавать свою вину куда труднее, чем быть обманутым.
— Да что ты об этом знаешь? — грубо спросил я, но тут же осёкся и взял себя в руки. – Нет. Говори, что хочешь, Эвелин, но я никогда не сумею простить её. Даже если я когда-нибудь в своей жизни скажу ей «Ты прощена», ничего это значить не будет.
Спутница с тоской опустила глаза.
— Ей тоже больно от этого, — тихо сказала Эвелин.
— Да ни черта! Она получила урок, но ничего полезного из него не усвоила! Я показал ей, как страшно то, что она сделала, но она не поняла! Она ничего не поняла!
Она сидела, испуганно нахмурившись и наклонив голову. Я понял, что только что накричал на Эвелин, и сказал:
— Прости. Давай пообещаем друг другу больше никогда не возвращаться к этому разговору. Он не способен заставить меня оставаться спокойным.
— Это я виновата, так что ты прости меня. Я не знала, что эта тема всё ещё является для тебя слабым местом.
— Нет… Просто я до сих пор не справился со своей душевной раной.
Эвелин подвинулась ближе и накрыла мою ладонь своей рукой. Слегка улыбнувшись, я взглянул на неё.
— Я не доктор, — тихо сказала она, — но я сделаю так, что твоя рана затянется очень быстро и безболезненно.
— Лучше сделай так, чтобы новые раны больше никогда не появились.
По её лицу скользнула улыбка, и она прошептала:
— Боже упаси.
Услышав это от Эвелин, я решил задать ей один вопрос, а заодно увести разговор в другую сторону:
— Ты веришь в бога?
Она легла на спину и вытянула ножки. Я последовал её примеру.
