Автор книги: Ellada
сообщить о нарушении
Текущая страница: 92 (всего у книги 136 страниц)
«Раз терпеливая осада не дала желаемых результатов, возможно, решительные действия изменят ситуацию. В конце концов, что я теряю? Максимум он разозлится и потребует, чтобы я не вмешивалась. Не страшно. Семена уже посеяны и дали всходы. Осталось лишь ждать плодов. А уж я позабочусь, чтобы это были те плоды, которые мне нужны. Я не позволю ему забыть о том, кто она, кем была и как подло обманывала его. Ни на секунду. Я буду растравлять его раны, пока он не выкинет ее из своей жизни. Пока не возненавидит ее. Пока не проклянет ее и не забудет о ней так, словно ее и не было. Я буду лелеять его гнев, его уязвленную гордость, его ненависть, а тем временем постараюсь утешить бедного обманутого дядюшку. Так что пусть злится. Мне это даже на руку. Злость со временем проходит, а вот переступить через гордость, забыть оскорбление – и какое оскорбление! - почти невозможно… Тем более, такому честному и благородному дядюшке Уильям. Именно так! И только так!»
Довольно улыбаясь, Элиза удобно устроилась в кресле с высокой спинкой и принялась ждать.
Пробуждение подкралось незаметно, словно ночной убийца. Зажмурившись, Альберт зарылся лицом в подушку и сдавленно застонал сквозь стиснутые зубы. Он даже припомнить не мог, когда ему в последний раз было так плохо. Тело словно окаменело, а затем разбилось на тысячи мелких кусочков, каждый из которых корчился и вопил от боли. Суставы надсадно ныли, словно их всю ночь выкручивали на дыбе, потом вправляли и снова выкручивали. Голова болела, раскалывалась, как будто кто-то изнутри колотил по ней молотком в бешеной попытке выбраться наружу и, казалось, стоит сделать хоть одно самое маленькой движение, как она взорвется. Во рту было неприятно сухо, а язык казался разбухшим и неподвижным. Отчаянно хотелось пить, но не было сил пошевелиться. Каждое движение требовало неимоверных усилий и растекалось по телу волнами ноющей боли.
«Черт побери, что произошло? – назойливый и резонный вопрос вынырнул из глубин измученного мозга и всплыл на поверхность, отпечатавшись в воспаленном сознании клеймом недоумения и гадкого предчувствия. - С чего это я так надрался? В последний раз такое похмелье у меня было… было… - Альберт собрал в кулак жалкие остатки силы воли, еще теплившиеся в его теле, и, сосредоточившись, попытался вспомнить. - Да, почти десять лет назад, когда я напился впервые! Тогда я пообещал себе, что больше никогда не буду так напиваться. И вот результат! М-да… Есть чем гордиться. Ну, как говорится, в жизни всякое бывает, ни от чего не надо зарекаться. Что же, черт возьми, произошло?»
Он осторожно вытянулся в струнку и попытался расслабиться. Боль немного утихла, милосердно отступив во тьму, а на ее место хлынули воспоминания. Горькие, мучительные, сладостные, безжалостные, яркие, обжигающие гневом, болью, ужасом и наслаждением, ввергающие в пучину отчаянья и стыда. Цветастым калейдоскопом кружились они под опущенными веками, складывались в мозаики и тут же вновь разлетались на осколки под ударами крови, надсадным молотом стучащей в виски.
«Этого не может быть! Я не мог этого сделать! НЕ МОГ! Только не я!!!» – мучительным эхом билось в сердце.
А безжалостная память вновь и вновь услужливо рисовала картины предыдущего дня. Четкие, яркие, со всеми ужасающими подробностями. Альберта замутило, и он несколько раз сухо сглотнул, подавляя тошноту.
«Как я мог?!!»
Ответа не было. В комнате царили темнота и тишина. Превозмогая боль и слабость, Альберт перевернулся на другой бок. Постель была пуста, но смятая подушка и скомканная простыня в ногах кровати ясно свидетельствовали о том, что здесь произошло. Альберт обессилено откинулся на спину и закрыл глаза. Ужас, отчаяние и стыд лавиной обрушились на него, вытесняя боль. Впервые в жизни он, всегда защищавший слабых и помогавший им, оказался по ту сторону решетки. Он стал притеснителем. Он стал тираном. Он, даже не подозревавший, что за зверь таится внутри него, вынужден был взглянуть в лицо этому зверю - и ужаснулся. Ему было жутко стыдно, но стыд не мог изменить того, что произошло.
«Черт!»
Часы мерно тикали, отсчитывая минуты. За окном, украшенным витиеватым морозными узорами, плескалась ночь. Наконец резким рывком Альберт сел на постели, проигнорировав взрыв тупой боли, пронесшийся по телу и раскаленным обручем охвативший голову. Он заставил себя подняться и зажечь лампу, стоящую на ночном столике у кровати. Зажмурив на секунду глаза от ударившего в лицо яркого света, он собрал разбросанную по полу одежду и принялся одеваться.
«Где она? Ушла? Ну, разумеется, ушла! Неужели ты думал, что после того, что ты с ней сделал, она будет лежать рядом и ждать, когда ты проснешься? Может быть, это и к лучшему. Просто не представляю, что бы я мог сделать или сказать ей после всего этого. Плел красивые сказки о любви, а в итоге просто изнасиловал. Пусть она обманывала меня, пусть у нее было много романов и любовников до меня и будут после, но это не меняет сути того, что я сделал. Я не должен был… Черт, как я позволил гневу настолько затмить разум, чтобы решиться на такое? И черт меня дернул напиться! Хотя в тот момент я не соображал, что делаю. Я был в такой ярости, что если бы не напился, то точно или подрался бы с кем-то, или разнес бы что-нибудь. Впрочем, все есть так, как есть. И что дальше? Как давно она ушла? А если недавно? Господи, неужели она отправилась в город пешком? Ночью, в мороз, одна. Боже, только бы с ней ничего не случилось! Я не прощу себе этого. Никогда!»
Одевшись, он подошел к зеркалу и долго всматривался в собственное лицо, словно видел его впервые. В какой-то мере так оно и было. Он смотрел в глаза Уильяма-Альберта Эндри, смиренно глядящего на него из серебряной глубины, а видел чужого человека. Человека, которого он никогда не встречал и совсем не знал. Человека, в глубинах души которого таился жестокий зверь.
«Ну вот, Уильям-Альберт Эндри, вечный праведник, благородный рыцарь и защитник. Ты сбросил маску, показав всем, кто ты есть на самом деле. Такой же, как все. Такой же! Боже, как смешно и глупо. И отвратительно. Мерзко. Ты такой же избалованный богатый аристократ, считающий, что ему принадлежит весь мир только потому, что он родился богатым и знатным. Что ему все дозволено. Ты - отвратительный и мерзкий лгун, Уильям-Альберт. В таком случае, может, она была права, обманув тебя так же, как других? Что? Молчишь? Молчи. Слова ничего не изменят. Смешно, но в итоге ты оказался таким же, как все. Нет, хуже, чем все. В отличие от остальных, преследующих ее из похоти и не скрывающих этого, ты оказался жалким лицемером, прикрывшимся личиной пылкой любви. Все твои клятвы гроша ломаного не стоят! Вот так-то!»
Отвернувшись от зеркала, он подошел к кровати. На белоснежном шелке простыни темнели небольшие пятна.
«Кровь? Неужели она была… девственницей? Не может быть! Скорее всего, ты просто поранил ее, вот и все. М-да… Ну и хорош же ты оказался, Альберт, нечего сказать! Похоже, ты потерпел провал не только как человек и мужчина, но и как любовник. Пожалуй, почище Блэкбурна будешь! А, черт!!!»
Одним яростным движением он сорвал простыню и, скомкав ее, швырнул в угол, чтобы не видеть этих пятен - немого укора и напоминания о происшедшем. Но это не помогло. Каким-то странным образом, пробыв в этих стенах, где ей не принадлежало ни единой вещи и где не осталось и следа ее присутствия, Шанталь осталась здесь навсегда. Словно призрак.
«О, черт!» – мысленно простонал Альберт и, схватив подушку, зарылся в нее лицом. Но предательница-подушка тоже пахла ею. Тем самым тонким, почти неуловимым женским ароматом, присущим ей одной.
«Дьявол побери всё на свете!!! Я не буду думать об этом сейчас, иначе сойду с ума. Я подумаю об этом потом. Не здесь. И не сейчас. Потом».
Отшвырнув подушку, он поднялся и устало направился к двери. Что-то скрипнуло у него под ногой. Остановившись, Альберт нагнулся и, пошарив рукой по полу, поднял предмет. Это оказалась шпилька. Длинная, тонкая женская шпилька для волос. С минуту он смотрел на нее отсутствующим взглядом, как на некую диковину. О чем он думал в эту минуту? Что чувствовал? Никто этого не знал. Не знал и сам Альберт, тупо уставившийся отсутствующим взглядом на погнутую шпильку. А затем сунул ее в карман и почти бегом вышел из комнаты.
В доме было тихо и темно. И пусто. Увешанные картинами и полускрытые бархатной драпировкой стражи-стены вытянулись по струнке. На высоких резных потолках танцевали ночные тени. Сонно плыло по коридорам мерное тиканье часов. Альберт начал спускаться на первый этаж. Его шаги звонким эхом летели по дому, разрывая сонное забытье. Тишина удивленно расступалась, а затем смыкалась за его спиной, провожая возмущенным молчанием. Потревоженные непривычным шумом, ночные тени испуганно метались. Но Альберт не замечал их. Глядя прямо перед собой и, казалось, позабыв обо всем на свете, он шел вперед. Четко и уверенно, постепенно убыстряя шаг. Шел в единственное место на земле, которое действительно считал своим домом - в библиотеку. Именно в этой комнате он провел большую часть детства: занимался с учителями, прятался от тетушки и посланных ею на его поиски слуг, мечтал, думал, просто сидел, удобно устроившись в уютном кресле, и…. Читал, читал, читал. Читал дни напролет, упоенно перелистывая шуршащие страницы и с жадностью постигая многообразный, красочный, фантастически прекрасный и безумно интересный мир, спрятанный в маленьких черных значках, разбросанных по белоснежному полю. Это вовсе не означало, что он проводил здесь ВСЁ свое время. Нет, Альберт был очень подвижным и страшно непослушным ребенком. Он любил бегать по лесу, ездить верхом, купаться в реке и заниматься еще тысячью вещей, которыми испокон веков занимаются все мальчишки в счастливую пору беззаботного детства. Но именно здесь, в этой комнате с огромными окнами, занавешенными темными бархатными портьерами, и множеством громадных, от пола до потолка, стеллажей, заставленных в несколько рядов книгами, появился Альберт - мечтатель, путешественник, любитель зверей и птиц. Здесь, в этой комнате, он впервые и пока еще мысленно вдохнул ветер далеких странствий, ощутил соленый запах моря, палящий зной пустыни, головокружительную свежесть гор. Здесь научился ценить друзей, помогать нуждающимся, защищать слабых. Здесь он стал самим собой. И именно здесь он проводил большую часть времени, посещая Лэйквуд. Возвращаясь после долгого отсутствия, он вновь входил в эту комнату, садился в старое уютное кресло с высокой спинкой, обтянутое вытершимся от времени бархатом, и раскрывал какой-нибудь томик, пусть даже не выбранный специально, а просто первый попавшийся, взятый с ближайшей полки. В воздухе витал до боли знакомый и родной запах пыли, кожи и старой бумаги, и ему казалось, что он вновь обретает себя. Время отступало, словно морская волна во время отлива, унося с собой переживания, страдания, заботы, неприятности непростой взрослой жизни, все наносное и лживое, мешающее увидеть верный путь, и он вновь становился мальчишкой. Здесь он был самим собой. Эти стены знали многое, о чем никто даже не догадывался. Пожалуй, только они знали истинного Альберта. Но они надежно хранили его секреты. И вот он снова шел туда, чтобы в который раз поделиться с этими молчаливыми стражами своими бедами и подумать в их уютной тишине о том, что же ему делать дальше.
Миновав последнюю ступеньку лестницы, он ступил на мраморный пол просторного холла. Эхо его шагов усилилось и заметалось по залу, гулко отражаясь от стен. Альберт замер на секунду, прислушиваясь, а затем продолжил путь. Но тут дверь, ведущая в малую гостиную, открылась и в холл вышла...
- Элиза? – словно внезапно наткнувшись на невидимую стену, Альберт замер на месте, изумленно глядя на стоящую в дверях девушку. На ней были те же меховые шляпка и пальто, что и утром, и, судя по всему, она только что приехала или, наоборот, собиралась покинуть дом.
Довольная произведенным эффектом, Элиза с трудом подавила торжествующую улыбку и подошла ближе.
- Добрый вечер, дядюшка, - выдержав эффектную паузу, она чуть наклонила голову вбок и неторопливо смерила его задумчивым, пожалуй, даже слишком задумчивым и серьезным взглядом, после чего добавила. - Или, скорее, доброй ночи.
- Что вы здесь делаете? – только и смог вымолвить все еще не пришедший в себя Альберт.
- Ну, - Элиза мастерски изобразила на лице легкое замешательство "неожиданным" вопросом. - Вообще-то вы сами разрешили мне, Нилу и маме посещать Лэйквуд, когда мы захотим. По крайней мере, так утверждала бабушка Элрой. Неужели не помните? Правда, это было так давно. Мы были еще детьми. В те времена мы часто посещали Лэйквуд всей семьей, как и О’Коннелы. Я полагала, что разрешение остается в силе. Я и теперь часто здесь бываю. Дело в том, что в последнее время я слишком устаю от суеты и шума городской жизни. Особенно после смерти Нила. Мы практически нигде не бываем, а дома мама только и делает, что плачет да постоянно вспоминает о Ниле. Я знаю, что так нельзя говорить, но иногда она просто невыносима. Бабушка уже стара, к тому же, она быстро устает. У подруг свои дела. Вот я и приезжаю сюда, чтобы немного побыть одной, отдохнуть, подумать, просто посидеть в тишине или погулять по парку. Здесь так тихо и спокойно, что кажется, будто попадаешь в другой мир. Волшебный мир, где всё всегда хорошо. Где не может быть иначе.
- Понимаю. Простите, что помешал.
Альберт безразлично повел плечом и отвернулся, явно собираясь продолжить путь. Но Элиза не намеревалась отпускать свою жертву так быстро. Сегодня он унизил ее и должен был заплатить за это. Здесь и сейчас. Немедленно! Красивые карие глаза сверкнули нескрываемой злостью и хищно сощурились, а губы чуть изогнулись в улыбке усталого снисхождения.
- О, вы вовсе мне не мешаете. В конце концов, меня побеспокоили до вас.
Альберт замер, но не обернулся, ожидая продолжения. Впрочем, на этот раз Элиза не заставила его ждать.
- Как вы думаете, кого я встретила здесь, когда приехала несколько часов назад? – она сделала эффектную паузу. - Шанталь! – объявила девушка секунду спустя, сверля затылок Альберта осуждающим взглядом, полным обжигающей злости и ледяной ненависти, и жалея, что не видит его лица в эту секунду. - Ту самую актрису, о которой мы так долго говорили не далее, как сегодня утром! Подумать только, какое совпадение! Я была так ошеломлена, что поначалу даже несколько растерялась. А она вела себя так уверенно и заносчиво, я бы даже сказала, нагло, - Элиза снова сделала паузу и вкрадчиво добавила. - Словно хозяйка. И я вот о чем подумала:она бы не осмелилась явиться сюда и вести себя подобным образом, если бы… у нее не было разрешения этого самого хозяина, то есть… вашего разрешения? А тем более стала бы она грубить гостящей здесь леди, которая, к тому же, приходится родственницей хозяину дома? - закончила она, подчеркнуто обращаясь к стоящему перед ней мужчине на "вы" и старательно выделив слово "вашего".
Ее слова не оставляли ему путей для отступления. Но Альберт не собирался отступать. Ни сейчас. И никогда более. Неторопливо обернувшись, он смерил свою неожиданную гостью вызывающе спокойным взглядом и невозмутимо кинул.
- Ты права, это я привез ее сюда.
Несколько ошеломленная столь откровенным признанием и его поведением без единого признака нервозности или смущения, Элиза постаралась придать своему лицу выражение шока и гневного возмущения.
- Я знала, - прошептала она дрожащим, исполненным трагизма голосом, словно речь шла не о банальной любовной интрижке аристократа с театральной актрисой, а, по меньшей мере, о конце света. - Господи, как вы могли?!! И это после того, как вы прочли те газеты, что я дала вам утром?!! Вы с ума сошли? Она же… Она же… Ничтожество! Гулящая девица, выжимающая деньги из своих глупых богатых поклонников! И вы знали это, когда привезли ее сюда. В этот дом. Дом, который принадлежит вашей семье уже несколько поколений! Господи, я уверена, что ни один из предыдущих глав рода не допускал такого позора. Под эту сень входили лишь достойные уважения леди, пока вы не начали приводить сюда безродных нищих вульгарных выскочек! Сначала Кенди, затем ее подружка Анни, но ту хоть удочерила приличная семья, а теперь эта Шанталь! Кто будет следующей? Какая-нибудь гулящая девица, предлагающая свои услуги морякам в портовых кабаках? Так, может, сразу превратить Лэйквуд в бордель?!!
- Элиза! – в голосе Альберта явственно прозвучало предупреждение и пока еще едва заметная тень пробуждающегося гнева.
Но Элиза не обратила на это внимания. Собственные слова подстегнули утихшую было ярость, и наигранный гнев перерос в настоящий. Не замечая ничего вокруг, она захлебывалась злобой и ненавистью.
