Автор книги: Ellada
сообщить о нарушении
Текущая страница: 78 (всего у книги 136 страниц)
Его размышления были прерваны неожиданной остановкой Терри, отчего Шарль, погруженный в задумчивость, не сразу успел сориентироваться и едва не налетел на друга. Остановившись, он с минуту с удивлением смотрел на него, а затем перевел взгляд на дом, перед которым они стояли. Это было невысокое одноэтажное строение из серого камня и с небольшим крылечком, на которое вели несколько ступенек, украшенные по бокам резными металлическими перилами. Справа и слева от крыльца сверкали стеклами два высоких окна, полузакрытых светлыми шторами. Тяжело вздохнув, Терри шагнул к ступенькам. Его движения были плавными и замедленными, словно у приговоренного к смертной казни преступника, поднимающегося на эшафот и изо всех сил пытающегося оттянуть решающий момент. Замявшись на мгновение, Шарль последовал за ним. Поднявшись на крыльцо, Терри замер на секунду, а затем как-то болезненно поморщился и решительно постучал в дверь. Какое-то время внутри царила тишина, а затем дверь распахнулась, и на пороге появилась женщина. Судя по внешности, она была уже в годах: в золотых волосах, уложенных на затылке в скромный узел, пробивались серебряные прядки, в уголках огромных синих глаз прорезались едва заметные морщинки, и такие же морщинки протянулись от крыльев носа до уголков губ, сурово и печально опущенных вниз. Но даже сейчас ее лицо все еще было очень красивым, хотя и усталым. Одета она была в строгое темное платье с глухими воротником и без единого, даже самого маленького и невинного украшения.
«Пожалуй, строже наряд только у монахинь, - невольно подумал Шарль, внимательно изучая ее удивленно-растерянным взглядом. – Хотя нет. Даже у монахинь есть белые воротнички и клобуки. Господи, неужели это и есть Сюзанна Марлоу? Да ей больше тридцати! И не такая уж она и красавица. Впрочем, нет. Мисс Бейкер упоминала, что Сюзанна живет с матерью. Наверное, это ее мать».
Последовавшие за этим слова Терри подтвердили его догадку.
- Добрый день, миссис Марлоу, - тихо произнес он абсолютно пустым голосом, в котором не было даже намека на какие-нибудь эмоции.
- Терри! – устало-грустное выражение исчезло с лица женщины, как по мановению волшебной палочки, сменившись неподдельной радостью. – Боже мой, Терри, ты вернулся!!! Слава тебе, Господи и заступница-дева Мария, пресвятая матерь Божия!
- Да. Я вернулся на «Аквитании» и сразу же направился в Нью-Йорк, - ответил Терри все тем же бесцветным голосом, его лицо превратилось в застывшую мраморную маску, одновременно прекрасную и ужасную. - Я приехал только сегодня утром.
- Боже мой, как я рада видеть тебя! – всплеснув руками, продолжала миссис Марлоу восторженным тоном, не замечая, а быть может, делая вид, что не замечает его совсем не радостного вида. – А как обрадуется Сюзанна! Она так переживала, так беспокоилась за тебя все это время, что буквально превратилась в тень. Но уж теперь-то она приободрится.
- Да, конечно, - в очередной раз сухо и устало обронил Терри. – Позвольте представить вам моего друга, месье Шарля де Шарни. Мы вместе воевали во Франции. Шарль, это миссис Марлоу, мать Сюзанны.
- Очень приятно, - мягко произнес Шарль, чуть склонив голову в качестве приветствия.
- Я тоже очень рада, - ответила женщина и, словно опомнившись, распахнула дверь, отступив в глубину холла. – Прошу вас, проходите.
Терри вошел первым. Шарль машинально шагнул следом, все еще размышляя над причинами более чем странного поведения своего друга. В холле царил приятный полумрак.
- Сюзанна в гостиной, - пояснила миссис Марлоу, закрывая дверь. – Идите к ней, а я тем временем приготовлю вам чаю.
Бросив шинель на стоящий у стены стул, Терри, словно машина, безропотно подчиняющаяся приказам, молча развернулся и направился к темнеющему слева коридору. Сняв свою шинель, Шарль положил ее на тот же стул и последовал за другом, краем глаза заметив, что миссис Марлоу провожает их сияющим от счастья взглядом, на губах женщины играла легкая радостная улыбка.
Путь оказался недолгим. Остановившись у ближайших двойных дверей, Терри коротко постучал и, не дожидаясь ответа, вошел внутрь, но тут же остановился.
- Здравствуй, Сюзанна, - очень мягко, но абсолютно бесцветно и сухо произнес он.
Шарль нерешительно замер на пороге. Широкие плечи и спина Терри скрывали от него большую часть комнаты и таинственную Сюзанну Марлоу, а поскольку войти в комнату, не толкнув его, он не мог, то принялся терпеливо ждать, когда же тот, наконец, вспомнит о нем. Но тут раздался женский голос, и Шарль моментально забыл обо всем.
- Терри!!!
В этом коротком слове, произнесенном мягким, нежным, словно дуновение прохладного бриза в еще не остывшую от палящей дневной жары августовскую полночь, и, в то же время, звонким и мелодичным, подобно журчащему по камням горному ручейку, пробивающему себе дорогу среди тающих снегов, или, быть может, хрустальной песне маленьких серебряных колокольчиков, сопрано, прозвучало столько тепла, радости и искреннего счастья, что Шарлю стало не по себе. Теперь у него не осталось никаких сомнений, что уж, по крайней мере, мисс Марлоу действительно любила его друга, даже если Терри и не отвечал ей взаимностью. Этот голос был преисполнен беззаветной, всепоглощающей любви, сравнимой разве лишь со слепым и благочестивым преклонением монахини перед ликом Христа.
«Нет, это не может быть игра. Невозможно так искренне и натурально изобразить подобное чувство, не испытывая его, не зная, что это такое. Каким бы хорошим актером ты ни был. Нет, это не игра. Судя по всему, мисс Марлоу действительно любит Терри. А значит, дело тут не в шантаже. В таком случае, почему же Терри так себя ведет? Или все же она шантажирует его? Влюбленная женщина способна на любые, даже самые страшные поступки, не говоря уже об обычном шантаже. А уж если она влюблена до такой степени!»
В этот момент Терри сделал несколько шагов вперед, и в поле зрения Шарля наконец-то оказалась вся комната. Небольшая гостиная была отделана панелями в теплых кремовых тонах, которые вкупе с мебелью, выполненной в старинном витиеватом стиле, придавали ей очень уютный вид. А прямо напротив двери, у окна в большом кресле с широкими подлокотниками и высокой спинкой сидел… ангел. Самый настоящий ангел в образе девушки.
Невысокого роста, хрупкая, изящная и очень-очень красивая. Тонкие, чистые, плавно-округлые линии ее худенького, но, пожалуй, слишком бледного, почти детского личика, источали какую-то отстраненную, утонченную, нежную красоту. Красоту неземную, пришедшую из мира по ту сторону зеркального стекла, веющего равнодушием, холодом и неприступностью. Ее лицо напомнило ему совершенные, высеченные из дорогого бело-розового мрамора лики древних богинь, что украшали античные храмы, и от него, как и от тех каменных ликов, исходили волны покоя, умиротворения и затаенной где-то глубоко внутри печали. Совершенство. Красота, достигшая апофеоза своего расцвета и внезапно осознавшая, что ей больше не к чему стремиться, и застывшая навеки ледяной печатью равнодушной грусти на почти неуловимой грани между недосказанностью и завершением. Но огромные голубые глаза этой полуженщины-полуребенка, опушенные длинными темными ресницами, светились жизнью. Эти глаза не имели возраста. В их простодушно-открытом взгляде странным образом переплетались детская непосредственность и какая-то спокойная, истинно женская мудрость. А еще они буквально лучились теплом, нежностью, бесконечным невыразимым счастьем и… почти неуловимой грустью. В скромном платье из переливчатого черного шелка с длинными рукавами и пышной юбкой, чуть оживленном широким белоснежным воротником и манжетами, еще более подчеркивающем ее утонченную красоту, молочную белизну кожи и хрупкость, со струящимися по плечам длинными золотыми локонами, аккуратно перехваченными черной бархатной лентой, она напоминала сказочную принцессу или фарфоровую куколку и казалась такой юной и беззащитной, что Шарль внезапно ощутил желание обнять ее и защитить от чего-то, пока ему неизвестного. Быть может, от всего мира. И это желание было настолько сильным, что он почувствовал, как ладони сами собой сжались в кулаки. Девушка сидела, чуть откинувшись на высокую спинку кресла, тонкие ладони с длинными изящными пальцами сжимали раскрытую книгу внушительной толщины, лежавшую у нее на коленях, которую она, очевидно, читала перед их приходом.
- Ты вернулся, - снова произнес «ангел» срывающимся шепотом. – Слава тебе, Господи!
Не сводя с Терри сияющих счастьем глаз, она протянула к нему руки, выпустив книгу, отчего та мягко заскользила по ее юбке вниз и звонко шлепнулась на пол, но девушка, казалось, даже не заметила этого.
И Шарль понял, что не ошибся: на ангельском личике Сюзанны Марлоу, во взгляде ее небесно-голубых глаз, похожих на освещенные ярким утренним солнцем бездонные горные озера чистейшей родниковой воды, отражалась та самая безграничная всепоглощающая любовь, которая совсем недавно так отчетливо, доверчиво и очевидно прозвучала в ее голосе и которую она даже не пыталась скрыть, на кончиках темных ресниц искрились серебристые капельки слез.
Но одновременно с этим он понял и кое-что другое. Еще никогда в своей жизни он не встречал такой сокрущающе-совершенной, утонченной красоты. Красоты, от которой перехватывало дыхание, от которой кружилась голова и темнело в глазах, от которой сердце сладко замирало в груди. Но женщина, обладавшая этой красотой, эта очаровательная и таинственная фея, эта прекрасная принцесса из давно позабытых детских сказок, которую он искал всю свою жизнь и которую уже не надеялся встретить, принадлежала другому мужчине. Человеку, с которым они прошли столько боев, где кровь лилась реками, а смерть без устали и сожаления собирала щедрый урожай, и который не раз спасал ему жизнь, рискуя ради этого своей. Человека, с которым его связывали не кровные узы, но узы крови. Их крови, пролитой на полях сражений. Их связывал холод металла винтовок и резкий посвист пуль, горелый запах пороха и черный дым, застилающий безоблачную синеву неба, грохот взрывов, от которых тряслась земля. Их связывали бесконечные марши по раскисшей от дождя или скользкой ото льда земле, вечера у тлеющих костров за чашкой солдатской похлебки и бессонные ночи на голой земле под стоны пронизывающего до костей холодного северного ветра, и тот кусок зачерствевшего черного хлеба, который они однажды разделили. Их связывал резкий дух карболки в полутемных бараках военно-полевых госпиталей, стоны раненых и умирающих и серая тень, застывшая за плечом в терпеливом ожидании. Этот мир, в котором они жили, скользя по тонкой ниточке, протянутой над пропастью смерти, каждую секунду рискуя оступиться и навсегда исчезнуть в ее ненасытной черной пустоте, связал их навеки. Связал самыми прочными узами - узами долга, чести и дружбы. Ангел-полуребенок по имени Сюзанна Марлоу принадлежал человеку, с которым он не мог соперничать - Террузу Грандчестеру, его лучшему другу. Он, Шарль, нашел ее слишком поздно.
- Голову даю на отсечение, ты думал о ней!
- О ком?
- О некоей золотоволосой красавице, от которой наш Терри совсем потерял голову.
Неторопливой размеренной походкой Терри подошел к дому, где снимала квартиру его мать, и, остановившись у крыльца, глубоко вдохнул холодный ночной воздух. Он пах ветром, снегом и почему-то дымом.
Было всего лишь около пяти часов вечера, но вокруг уже царила глубокая, серебрящаяся звездами, огнями фонарей и хрустящим под ногами снегом темнота. Из клубящихся мглистых туч выглянула луна, похожая на только что отчеканенную огромную серебряную монету, и, разбросав по снежному покрывалу мириады сверкающих и переливающихся всеми цветами радуги искр, снова скрылась в черном тумане. Где-то высоко-высоко в небе тоскливо завыл ветер и внезапно стих, сменившись тишиной. Она была такой же мягкой, белой и пушистой, как окружающий его мир… И звенела напряженным молчанием, время от времени прерываемым морозным скрипом снега под ногами случайных прохожих да далеким шумом редких автомобилей.
Вздохнув еще раз, Терри поднял голову и отыскал взглядом знакомые окна. В гостиной горел свет. Мать ждала его. Но он почему-то не спешил войти. Почему – он и сам не понимал, но что-то мешало ему. Беспокоило. Отвернувшись, Терри подошел к дому и, прислонившись спиной к стене, запрокинул голову, устремив задумчивый взгляд в небо.
Всю дорогу от Сюзанны он пытался определить причину своего беспокойства, но каждый раз, когда ему казалось, что еще чуть-чуть – и он поймет, в чем же дело, знание ускользало от него, подобно тени, оставляя после себя все то же смутное беспокойство, разве что еще более усилившееся. Чуть нахмурившись, он принялся мысленно восстанавливать цепочку событий прошедшего дня. Он не мог точно определить, когда же возникло это саднящее душу ощущение тревоги, но в одном был уверен твердо: когда он выходил из театра, где репетировала труппа Эдварда Стэнфорда, его еще не было. Впрочем, даже это он не мог утверждать со всей уверенностью, поскольку его мысли в тот момент были сосредоточенны на предстоящем визите к Сюзанне. Вспомнив о Сюзанне, Терри нахмурился еще сильнее, а на его лице непроизвольно отразилась странная смесь мрачной обреченности и раздражения. Он понимал, что должен был испытывать по меньшей мере благодарность за то, что эта милая, добрая и очень красивая девушка, лишившаяся из-за него не только любимой работы, но и большинства радостей, которыми без устали наслаждались окружающие ее люди только потому, что были здоровы, и вынужденная жить запертой в стенах своего дома, словно в тюрьме, так терпеливо, верно и преданно ждала его возращения с войны. За ее бессонные тревожные ночи и бесконечные молитвы, чтобы он вернулся домой живым и здоровым, за ту радость, что вспыхнула на ее бледном кукольном личике, когда он сегодня вошел в гостиную, за ее беззаветную любовь. Да, он должен был по меньшей мере быть благодарен капризной насмешнице-судьбе за столь щедрый подарок. Но он ничего не чувствовал. Ни бурного восторга, ни тихого счастья, ни радости, ни даже благодарности. Ничего. Только пустоту, равнодушие, усталость и… сожаление. А еще вину. Вину за то, что он не мог заставить себя чувствовать то, на что надеялась Сюзанна. Вину за то, что он чувствовал на самом деле. Внутри было темно, холодно и будто бы покрыто затхлой серой пылью, словно в старом, забытом временем и людьми склепе. Неподвижный, застывший, абсолютно пустой и бесплодный мир, который никому не мог дать счастья, потому что сам был несчастлив. Потому что воспоминание о том, что такое счастье и радость, поблекли и выцвели, словно старая фотография, превратившись в смутный образ, миг за мигом растворяющийся в мерной и неотвратимой поступи времени. Он уходил в прошлое, погружался в него, словно тонущий корабль в толщу океанский вод, чтобы однажды навеки упокоиться в его бирюзово-синем мраке в изначальном беззвучии, холоде и покое вместе с образом золотоволосой девушки с глазами цвета весенней листвы, россыпью веснушек на озорно вздернутом носике и смехом, подобным звону серебряных колокольчиков. Другой девушки… Девушки, с которой ему не суждено быть вместе, но которой навсегда принадлежало его сердце. Но ослепленная любовью и счастьем Сюзанна не видела этого. А быть может, не хотела видеть, принимая его терпеливо-виноватую уступчивость за нежность, визиты, продиктованные чувством долга - за искреннее внимание, признательность - за любовь. И все повторялось снова и снова. Словно бег по замкнутому кругу, из которого он никак не мог найти выход. Раз за разом он с отчаянием и яростью пытался разорвать его, и раз за разом вынужден был отступать, унося в душе все новые кровоточащие раны. Он не мог вырваться из порочного круга, имя которому Сюзанна Марлоу, потому что из него не было выхода. Его долг, его честь и совесть связывали крепче самых крепких веревок, сковывали сильнее самых неразрывных цепей. И они навсегда закрыли для него все выходы. Тогда, год назад, он почти возненавидел Сюзанну. Ненависть и ярость кипели в его душе, шевелились, подобно дикому зверю, пробуждающемуся после зимней спячки и готовому разорвать любое живое существо, неосторожно приблизившееся к нему, пусть даже самое безобидное, ни в чем перед ним не провинившееся, чтобы хоть на мгновение успокоить терзающий его голод. Вопреки своему желанию, вопреки законам и морали, вопреки всему, повинуясь одному-единственному, но самому главному и властному инстинкту, спящему в крови любого живого существа с его первого крика и до последнего вздоха, чтобы проснуться в нужный момент, горящим пламенем растечься в крови, подчиняя себе рассудок хозяина, стать самой его сутью и… спасти ему жизнь. Заставить его бороться до последнего. Заставить выжить. Всегда, везде и всюду. Любой ценой, повинуясь лишь самым древним из существующих законов. Законом, установленным самой Вселенной, когда рождалась планета, но почти забытым под гнетом цивилизации. И чтобы справиться с этой ненавистью, он принял решение отправиться добровольцем на фронт. Он сбежал - теперь Терри отчетливо понимал это. Он просто сбежал. Сбежал, чтобы вырваться из ада, в котором он жил, получить хотя бы краткую передышку, хоть глоток свободы. Пусть даже на поле боя, где он мог погибнуть каждую секунду. Он готов был заплатить такую цену. Он был согласен на все.
