Текст книги "Ключ Всех Дверей. Бракирийский след (СИ)"
Автор книги: Саша Скиф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 113 страниц)
Кажется, Эркена сказал что-то в ключе, что Вито не должен так рисковать своей черепной коробкой, потому что он всё-таки за рулём и от него зависят жизни других.
– Ему это было необходимо, чтобы выжить, справиться…
– А от чего такого ему приходилось выживать на мирной гостеприимной Корианне? Ты прилетел туда в чужой мир – и смог там прижиться, перестать бояться и полюбить этот мир так, что иногда твои коммунистические проповеди невозможно слушать. Почему он не смог? Что за такие серьёзные внутренние проблемы, что серьёзнее твоих и моих?
«Надо было сказать Раймону истребить в доме мух… Какая-то из них здорово покусала Вито…».
– Хотя бы то, что он телепат и телекинетик.
– И, ты, не телепат и не телекинетик, должен был помочь ему с этим справиться? Тебе не кажется это несправедливым ко всем – к его матерям, к учителям, друзьям, всем, кто был у него до тебя? Они, значит, не смогли помочь, а ты должен смочь?
– Вито, ты чего хочешь? Просто чтоб я нашёл другого виноватого вместо себя?
– А хоть бы даже и так. Всяко лучше, чем если ты.
«Он пытается помочь. В своей, неуклюжей манере. Хочет, чтоб Вадим разозлился на Элайю, всё же более здоровое, чем продолжать бередить себе душу при любой возможности… Только вот Вадим не сможет…».
– Знаешь, я и это пытался. Ну, я говорил тебе об этом – как я зол был на Элайю Гроссбаума, как зол, наверное, до сих пор. Это ведь понятно, что Элайя смотрел своему спасителю в рот, каждое его слово воспринимал как безусловный авторитет. Он убеждал себя, что он не такой, как все, что никто здесь его не поймёт… Да, ведь были основания – и его дар, который для Корианны большая редкость, и его проклятая болезнь, которая вообще кого угодно невротиком бы сделала… Матери поэтому и не лезли к нему особо, Виргиния говорила, что сама была не подарком, а от религии он сам отойдёт, как перебесится и нормальные юношеские увлечения появятся, Офелия тоже верила, что просто трудный возраст, это он просто в пику окружающим так самоутверждается. Когда всё это случилось… когда Элайя пропал… Моя мать как-то сказала в сердцах, что лучше б Виргиния и Офелия давали ему меньше воли, были б построже, по крайней мере, в эту поездку на Марс точно не отпускали… Пусть бы имел реальные поводы считать жизнь несправедливой. Тогда вообще очень много чего было сказано… не самого хорошего и справедливого порой. Ганя и я упрекали Виргинию и Офелию за то, что так попустительствовали этой дружбе, и ладно Гроссбаумы, они хотя бы понятно, что делали в этой семье, но мистер Гарибальди… Мало ли, что он когда-то знал его отца, бабку… Не такие уж задушевные у них были отношения. И я много чего сказал мистеру Гарибальди – в тот единственный раз, когда говорил с ним, после я просто отказывался говорить с ним когда-либо ещё в жизни, все разговоры вела Виргиния… Что деньги сделали его самонадеянным, он вообразил себя, видимо, не только хозяином Марса, но и хозяином всей галактики, и надеялся, похоже, увлечь Элайю роскошью своей жизни, да вот что из этого вышло. Что его люди что-то плоховато ищут Элайю – понимал, конечно, что искать одного подростка в огромной вселенной, где ещё столько мест, где нет закона, нет влияния Альянса, это как иголку в стоге сена… Потом я узнал, что самому мистеру Гарибальди очень даже знакомы горести, связанные с детьми – его старшая дочь исчезла много лет назад, не так, конечно, как Элайя, сама сбежала из дома – она полюбила, а отец не одобрил её выбор, что-то в этом духе… она написала отцу прощальное письмо и больше он не видел её никогда. А сын, хоть и, говорят, гений – инвалид с рождения, его даже мало кто видел.
Эркена кивнул.
– Действительно несчастье. То, что он вообще родился – чудо, но сложно таким чудесам радоваться. Сейчас мальчик, кажется, ровесник Лорана или чуть младше, а вокруг него денно и нощно свита врачей.
– Сколько ж было его родителям, когда он родился? – присвистнул Вито, – иногда меня земляне удивляют…
– Ну, для его родителей это тоже было сюрпризом. Но, хотя их предупреждали, что ребёнок вряд ли родится здоровым, если вообще выживет, для них, после потери дочери, это было…
– Утешением?
– Ну да. Отвергнуть такой божий дар они просто не смогли.
– Верно, да ведь и кому-то нужно всё оставить, – покачал головой Вито, – инвалид не инвалид, но наследник.
Лорану пришлось проявить немалую настойчивость и красноречие, которого он от себя не ожидал, чтобы убедить Люсиллу, что сколачивать люльку – это работа для него, а не для неё. Теперь Люсилла, сидя на крыльце, чистила грибы и любовалась им – без рубашки, чтобы не стесняла движения, с заплетёнными волосами – тоже чтоб не мешались – он выглядел, по крайней мере, в её глазах, таким серьёзным и взрослым…
– Ты там в моём чертеже действительно всё понимаешь? Он как-то, на мой взгляд… не слишком и на чертёж похож. Хотя я старалась.
– Жаль, я с трудом могу представить, как должна выглядеть люлька, – улыбнулся Лоран, – свою не помню.
Люсилла мечтательно мурлыкнула, пытаясь представить себе маленького Лорана. Сегодня утром она снова смотрела на их документы и подумала об этом.
– Твой отец настоящий молодец, сумел вырастить ребёнка сам. Будь я мужчиной – я б с ума сошла, наверное, в этой ситуации.
– А в чём разница?
– Ну ты!..
– В смысле, я не настолько хорошо знаю, как это в моём мире происходит, только по рассказам отца, но я имею в виду, у нас грудного вскармливания, как у вас, всё равно нет.
– Ну да, ты говорил.
– И тебя это не пугает?
– То, что придётся кормить малышку кровью? Не, не пугает. Тем более что ей, по идее, моя кровь должна подойти, я ведь ей мать, моя кровь её и сейчас питает. Молока у женщины, знаешь ли, может не быть, а кровь всегда есть.
– Ты ещё так молода…
– Твоя мать, вроде бы, была немногим старше? Так, вот только не надо снова про то, что она умерла. Я умирать – не собираюсь. То есть, когда-нибудь умру, конечно, но не сейчас. Я же тебе, кажется, уже запрещала смотреть на меня так, словно уже видишь меня в гробу с веночками?
– Запрещала, – улыбнулся Лоран.
– Ну вот. Ждать совсем немного осталось, после этого я смогу выбираться в город на разведку. Я б и сейчас попыталась, но боюсь, с пузом я приметнее, чем без пуза. Жаль, конечно, уже давно душа просит холодильник, но надо быть благоразумными. Хорошо, если тебе кровь вексов и правда подходит… Завалить векса – это, правда, дело непростое…
– Да его не обязательно заваливать, они часто запутываются рогами в ветвях, кусай и пей. Потом отломить несколько веток, он освободится и умчится радостный, до обидчика ему и дела нет. Тем более что, кажется, они боли и не чувствуют особо.
Люсилла заправила под косынку выбившуюся прядь и приготовилась к новой лекции о флоре и фауне Экалты.
– Это сильные звери, они очень похожи на таких же на Бракире, потому их и назвали тоже вексами. Цвет только другой, шкура более пятнистая, ну и рога по форме отличаются. Но опасные в той же степени, в брачный период они дерутся в мясо, причём не только самцы с самцами, но и самки с самками. Видел, какие шрамы на шкурах? С обычным охотничьим ружьём против векса и думать нечего, в старые времена, говорят, они могли с десятью стрелами убежать, и ничего. Против них с топором или рогатиной выходили, и это дело для смелых, потому что ещё неизвестно, кто кого… Это было одной из высших охотничьих доблестей – добыть векса, конечно, только если дело происходит зимой.
– Почему?
– Ну ты гений зоологии! Потому что зимой ветви деревьев более хрупкие, да и вексы, из-за брачного периода, злее, они реже вот так запутываются в ветвях. Нет никакой доблести зарубить запутавшегося зверя, так что если охотник принесёт векса летом или весной – над ним все будут смеяться, а вот если зимой – уважение обеспечено.
– Выходит, я трусливый охотник.
– Ничерта подобного. Ты же не только не убиваешь зверя, а даже свободу ему даёшь. Не, мы тут совершенно точно в куда более выгодном положении, чем было у тебя в детстве. Тепло, еда есть…
– Там в домах тоже тепло было, люди, которые жили до нас, оставили печки, а кое-где и тёплые вещи. Для матери отец ловил рыбу и птицу, иногда находил выброшенных морем больших моллюсков – они в таких северных широтах не живут, но течением их часто относит, их мясо очень вкусно, а в раковинах можно найти жемчужины, которые потом можно выменять на что-то полезное. Раковины некоторых из них тоже ценятся. Ну, и им помогали живущие там монахи, делились пищей, вещами… Когда мать, из-за беременности, не могла давать отцу свою кровь, и потом, когда родился я, а она умерла, нам помог выжить один из этих монахов – его кровь была похожа на человеческую, потому что он происходил из какого-то особенного рода, был довольно сильно похож на землянина, у него была густая борода… Но долго так продолжаться всё же не могло, отец понял, что нужно уехать туда, где будет легче найти пищу для меня, где больше людей. Когда мы растём, нам нужно питаться чаще, чем взрослому ранни. А на Минбаре, по крайней мере, в тех широтах, людей мало…
Люсилла брезгливо отбросила в траву гриб, который с её точки зрения был недостаточно хорош.
– Наверное, всё же жаль, что вы не смогли остаться на Минбаре, я слышала, минбарцы народ деликатный, вас бы там не обидели. По крайней мере, там с тобой не случилось бы того, что случилось.
– Ну, мы этого точно не знали. Да и… нигде не любят чужаков. На людей мы хотя бы больше похожи внешне, в человеческих колониях затеряться легче.
– Ну да… Да и люди вам хотя бы подходящая пища… Ну, хорошо, что хорошо кончается, и хорошо, что ты попал сюда. Здесь не рай, разумеется, но ты гражданин, и не рядовой при том, может быть, конечно, ты и там мог когда-нибудь хорошо устроиться… Но как по мне – ведь именно здесь вы с отцом перестали прятаться. Это должно было когда-нибудь произойти, это правильно, это хорошо… Да, знаю, и это говорит преступница, которая в своей жизни очень много лгала, в том числе выступала под чужими именами, если было надо. Но как бы я хотела, чтобы нам такого делать не пришлось…
– Под настоящими именами нас вряд ли где-то поженят.
– Да может, где-то и поженят, не везде же имя твоего отчима имеет такое влияние. Но туда, где не имеет, ещё добраться надо… А мне хотелось бы, чтобы под настоящими. Мне нравится твоё имя. Я тут смотрела на твоё свидетельство о рождении… Я не умею читать по-минбарски, даже не знаю, что из этих значков что означает… В смысле, понятно, там на земном дублируется…
– Хочешь, могу научить. Я сам его совсем немного знаю, насколько отец научил.
– Мне раннийский понравился, – Люсилла с мечтательной улыбкой потёрлась щекой о круглую, упругую шляпку гриба, – красивый, такой… мягкий и серьёзный. Наши дети обязательно должны его знать. Знаешь, мне вдруг подумалось – замечательно бы было, если б один день мы говорили на земном, другой на бракирийском, третий на раннийском. Так я чувствовала бы, что нас ничто не разделяет. Мне хочется знать всё то же, что знаешь ты. И меня безумно возбуждает твой акцент…
– Чёрт возьми, сколько ж времени потребуется, чтоб я от него избавился!
– Когда-нибудь избавишься. Но вообще – он красивый, тебя не портит. Ну-ка, дай посмотреть, что у тебя получилось…
Люсилла восторгалась получившейся люлькой (высказав, правда, замечание по поводу неровности одной из перекладин – ну да чёрт с ней, с эстетикой, будем считать, это дизайнерский ход такой), гладила – хорошо ли они отполировали древесину, не посадит ли малышка занозу, нюхала – всё же хорошо она материал выбрала, до чего приятный запах, всё ещё такой свежий, успокаивающий, так навевает мечтательную дрёму, а Лоран смотрел на неё и думал, что самым страшным для него сейчас оказалось бы проснуться. Обнаружить, что всё было сном, что он всё ещё в колонии, а может быть, ещё раньше… Определённо, Люсилла права, всё оказалось к лучшему. Стоило, наверное, пройти через всё это, чтобы сейчас быть здесь, с ней, смотреть на собранную собственными неумелыми руками люльку и вопреки обстоятельствам надеяться, что всё будет хорошо – потому что этому она учила его, все эти почти три года, что они знакомы.
– Я знаю, тебе страшно, – говорила она ему тогда, в ночь перед их выпускным, – не спорь только, я не собираюсь тебя за это осуждать. Это нормально, что страшно, мне тоже много раз бывало страшно. Я знаю, что тебе не хватает веры в то, что у нас всё получится. Ну, так у меня займи. Я – буду верить. Даже если будет казаться, что всё против нас. И ты хотя бы притворись, что веришь. Чем лучше притворяешься, тем скорее судьба обманется и всё в самом деле получится. Знаешь, многие вещи получается взять нахрапом и наглостью.
– Просто переть напролом? – улыбался он.
– Ага.
– И мы просто возьмём документы и свои вещи и просто уедем, не дожидаясь отчима, и никто не посмеет нас остановить?
– Ага. Увидишь, так и будет.
И в самом деле так и было.
Ранни вообще дышат реже и менее глубоко, чем эти существа, а тогда Лорану показалось, что он вовсе не дышит, что он затаил дыхание в тот момент, когда они все спустились во двор жилого корпуса, где состоялось торжественное прощание с ними и ещё двумя выпускниками колонии, всё то время, пока господин Игнато зачитывал свою торжественную речь, подходили с добрыми напутствиями учителя и ребята, которым ещё оставались здесь год и более – так он узнал, что он многим симпатичен, многие искренне волнуются за него, когда в его дрожащие руки легла тоненькая папка – его документы… когда Люсилла, звонко смеясь, грузила их скромные пожитки в арендованную ею машину…
Выдохнуть он смог, только когда они выехали за город, и вокруг засияли в лунном свете золотисто-розовые поля, перечерченные редкими тёмными перелесками.
– Вот видишь? Эй, а ну убери такое выражение с физиономии! Ты смотришь так, словно в любую минуту ожидаешь, что твой отчим выскочит прямо из-под колёс, как чёртик из табакерки! Да, понимаю, ты переживаешь. Ты всё-таки очень хороший мальчик, Лоран, не привыкший к таким вещам, как сбегать из дома, не слушаться родителей и всё такое. И сейчас тебе так не по себе в том числе потому, что ты, вроде как, обманул его доверие, улизнул у него из-под носа.
– Не знаю, так ли он прямо поверил, что я доберусь сам… Скорее, какие-то дела помешали ему за мной заехать. Он ведь у нас деловой человек, ты ж знаешь. А может… с ним что-то случилось?
– Ага, вот видишь, ты о нём волнуешься.
– Ничего не волнуюсь. По мне, так пропади он пропадом. Но это может отразиться и на моём отце.
Люсилла обернулась. Лицо её в свете огромной экалтинской луны – лун у Экалты было целых три, но две другие, меньше, редко были видны на этом полушарии – казалось белоснежным, слабо светилось.
– Я думаю, Лоран, вам очень повезло в том, что всё так получилось. Что вы попали сюда. И не из-за денег господина Синкара я так думаю, хотя и из-за этого тоже. Вы для него не игрушки. Это всё серьёзно. Ты, может, не понимаешь этого сейчас, конечно, но если известный и богатый бракири кому-то решил оставить своё состояние, заботится о нём так – это что-то значит. Меня-то и моя прежняя жизнь устроила бы, но мне несколько стыдно, что я отнимаю такую жизнь у тебя.
– Люсилла, перестань, почему я должен соглашаться с жизнью, которую мне навяливают?
– Не соглашаешься, да, и я этот авантюризм в тебе уважаю… Будем надеяться, и главная авантюра нам удастся, тогда…
Люсилла вдруг ударила по тормозам, потом развернула машину с развилки, на которой уже почти свернула.
– Глупость делаю.
– Что такое? Разве мы не по этой дороге быстрее всего попадём в Мелнаки?
– Да, по этой. От Ромеры идёт лучшая дорога к Мелнаки, но мы туда не поедем.
– Почему?
– Как по-твоему, твой отчим идиот? И я думаю, что нет. Он знает прекрасно, что в Мелнаки моя мать оформляла документы на меня, и вообще это город, в котором многое легко сделать. На его месте я б ждала нас там.
– Что же нам делать?
– Найти другое такое место, о котором он не знает, или по крайней мере, до которого не сразу додумается. Сейчас мы заедем в одно место, там у меня есть пара ребят, у которых кое-что моё заначено… Мы с тобой, конечно, были работящими мальчиком и девочкой в колонии и благодаря этому кое-что скопили, но этого может оказаться мало, нам всё-таки надо менять машины, да и купить много что. Так что – слава богу, кое-что мне осталось и от матери. Большинство её счетов были заблокированы, конечно, но не все. Да у меня и свои сбережения остались… Опять же, с ребятами потолковать будет полезно. А потом мы решим, куда поедем… То есть, кое-какие намётки я уже сейчас сделаю, а парни помогут с деталями – всё-таки я за эти годы от жизни немного отстала. Тихо, буду думать…
Он сколько-то времени любовался её сосредоточенным, серьёзным, таким милым профилем, потом раскрыл папку с документами.
Его свидетельство о рождении, выданное ещё на Минбаре – те годы, что он был сперва в плену, потом с Элайей, оно хранилось у отца, свидетельство о законченном среднем образовании и начальной профессиональной подготовке, выданное колонией… и его паспорт.
Он часто думал о том, что однажды станет взрослым, что у него появится документ, удостоверяющий личность – взрослый, серьёзный документ, такой, как у отца, отец рассказывал, как он его получил, это было большой удачей… по этому документу он был землянином, родившимся в маленькой далёкой колонии… И вот теперь он держал в руках собственное удостоверение личности. Паспорт гражданина Экалты, в котором было записано, что его зовут Лоран Синкара.
====== Гл. 5 Благословенная Лорка ======
– Ну, как там было, на Лорке?
Этого вопроса по их возвращении в отделении только ленивый не задал. Вадима это, честно говоря, даже немного злило.
– Ну да, сложно найти более подходящего человека, чтобы спросить, понравилась ли ему Лорка с её до сих пор сильными религиозными пережитками, – усмехнулся Г’Тор, как обычно заскочивший проведать коллег – он как раз сам вернулся из рейда, и обмен новостями предстоял долгий.
– Дело не в религии как таковой, – процедил Вадим, – есть религия, а есть тупость. Хорошо над этим смеяться, когда ты турист, а не едешь по служебной надобности.
Это был тот редкий случай, когда Дайенн, если уж честно, была с ним согласна. В первую очередь хотя бы, её обескуражило то, что предстоящие проблемы со жречеством им преподнесли в последний момент, неприятным сюрпризом.
Полиции как таковой на Лорке не было. Об этом Вадим и Дайенн уже знали – от Элентеленне и Илкойненаса. И наверное, в обществе, которое в течение пяти столетий жило по патриархальному родоплеменному укладу с абсолютным авторитетом жречества и невозможностью, по выражению Г’Тора, для рядового гражданина ни вздохнуть, ни чихнуть без оглядки на священные писания и благословение наставников, иначе и быть не могло. Не было гражданско-правового и уголовного кодексов – были заповеди Наисветлейшего и приказы Просветлённых Учителей, не было и полиции. Была охрана у важных административных и культовых объектов, была личная охрана у богатых и влиятельных лиц, были патрульные дружины – но этих последних было мало, только в крупных городах, они совершали обходы улиц два раза в ночь и один раз в день, имели полномочия задерживать правонарушителей, но на этом их полномочия и заканчивались. Дознание, судебная и исполнительная власть целиком принадлежали жречеству, гражданина, уличённого в преступлении, судили и наказывали в соответствии с двумя источниками, регламентирующими всю жизнь на Лорке – Драгоценным Кладезем, главной священной книгой лорканцев, где был отражён весь свод вероучения, и Свитками – летописями, где записывались, в том числе, все судебные дела. Как судили пятьсот лет назад – так судили и в 23 веке. Некоторые изменения начали происходить только в последние двадцать три года – с тех пор, как на Лорке, можно сказать, произошёл церковный раскол. Большая часть общества, нашедшая в себе честность сознаться, что устала от традиционного закоснелого уклада, поддержала реформу пророков Таувиллара и Савалтали, но полного единодушия и бескровных революций, разумеется, не бывает.
– Наше общество, вы должны понимать, очень отличается от вашего, – читал лекцию лейтенант Хеннеастан, вёзший их от космопорта к городу Раиммоасте, откуда они уже должны были пересесть до конечного пункта.
– От какого, простите, из наших? – улыбнулась Дайенн, – здесь представители трёх разных обществ, и поверьте…
– Я знаю, что минбарцы, среди которых выросли вы, уважаемая госпожа Дайенн, всегда уважительно относились к чужим религиозным воззрениям, и я знаю, что корианское общество, к которому принадлежит господин Алварес – это общество, подчинённое идеологии так же, как наше, только идеология эта не религиозная, – Вадим на этих словах возмущённо фыркнул, – и я знаю, что бракири, представителем которых является господин Эркена, всё то время, что наши миры знают друг о друге, уважали наши границы и не вмешивались в наше самоопределение… но понимаете, не для всех и не для всего это аргумент. Когда пророки Таувиллар и Савалтали вернулись в наш мир и выступили со своим откровением о необходимости реформ, их поддержало большинство… но не все. Так бывает всегда, вы должны понимать. Прошло ещё слишком мало времени, чтобы новое учение было принято повсеместно, чтобы сторонники прежней доктрины ассимилировались со сторонниками новой, если можно так выражаться… Примерно 20% нашего общества – под предводительством девяти из десяти Учительских Семей – отделились, образовав отдельное государство… Это скверно, но мы не можем совершать насилия в отношении их, достаточно того, что они отделились и прекратили свои акции…
– Терроризм? – вздрогнул Вадим.
– Прошу вас, ведь это наши внутренние проблемы. Они отказались от всяких контактов с иными мирами, на подконтрольной им территории и нет космодрома, поэтому вас это точно никогда не коснётся, и они сократили до минимума контакты с нами, поэтому и нам от них практически нет вреда. Со временем, мы надеемся, наше общество снова станет единым, а пока мы должны проявлять терпение. Но в данном случае печально то, что интересующий нас объект, где было совершено хищение, находится на смешанной территории.
– Смешанной? Это как?
Хеннеастан резко въехал в поворот, который в облаке дорожной пыли едва не пропустил – машина печально подпрыгнула на кочке, Дайенн не менее печально подумала, что уж что-что, а плохие дороги роднят бракири с лорканцами.
– В этом регионе находится слишком много храмов, памятников, хранилищ и других объектов, важных для обеих сторон. Ни одна бы не уступила. Чтобы прекратить конфликт, мы заключили перемирие, поделили влияние. Но сами понимаете, как это шатко.
– Политика, – рыкнул Вадим, – отлично… Этого нам для счастья не хватало…
– Пусть наши с ними позиции различаются, но и они, и мы признаём, что это угроза, требующая принятия срочных мер. Но если в общем мы достигли взаимопонимания, то в деталях…
Дайенн чувствовала, что эти «детали» ещё отравят им жизнь, и как в воду глядела. Высокий худощавый жрец в одеянии из ткани такой плотной и жёсткой, что казалась отлитой из металла, выслушал их, благосклонно улыбался, а потом заявил, что доступа на место преступления он им не даст.
– Вы не нашей веры. Мы не можем позволить подобного осквернения нашей святыни.
– Прошу прощения, – первой дар речи снова обрела Дайенн, – но как же вы хотите, чтобы мы расследовали преступление, если сами чините нам в этом препоны? Мы ведь не ясновидящие.
– Мы предоставим вам все материалы – записи осмотра места происшествия, списки пропавшего. Но мы не можем допустить вас в хранилище, это святое место для нашего народа, народ не потерпит такого святотатства – позволить вступить под священные своды тому, кто не чтит имени Наисветлейшего и не исполняет его законов.
– Поверьте, мы не причиним никакого ущерба, не нарушим никаких правил, – продолжала увещевать Дайенн, – мы просто сделаем свою работу, ничего более. Если вы проинструктируете нас, как нужно себя вести – разговаривать только шёпотом, например, или снять обувь на входе…
Жрец коротко покачал головой.
– Дело не в том, что вы сделаете или не сделаете. Вы иноверцы, вы греховны по определению.
– Зачем вы тогда нас позвали? – взорвался Вадим, – раз такие чистые – вот сами бы и расследовали, и искали преступника и похищенные у вас предметы вашей невнятной гордости!
Жрец тяжко вздохнул.
– Поймите, лично я против вас ничего не имею, но мне дорого моё место и ещё дороже моя жизнь. Я отношусь к так называемым «умеренным», но среди староверов есть и куда более радикальные, и им совершенно точно не понравится, если я допущу вас туда. Мне не хотелось бы, чтобы на моей совести были новые теракты и вооружённые стычки. Я сумел убедить их, что своими силами нам с этим не справиться, что угроза пришла из иных миров, в иные миры унесла похищенное – значит, из иных миров должна придти и помощь, на это моего авторитета хватило. В общем-то, эта идея нашла отклик в сердцах многих «умеренных», потому что если считать, что это сделал кто-то из местных… страшно даже подумать, что тогда будет, стороны начнут обвинять друг друга и недалеко до новой гражданской войны. Я взял на себя смелость заявить, что преступник, определённо, не мог быть лорканцем, хотя оснований для такого заявления, кроме просьб друзей ваших друзей, у меня нет. Но не просите меня о большем.
В следующие час-полтора Дайенн и Вадим имели возможность убедиться, что даром красноречия Джани Эркену природа не обидела. Пригласив ещё двоих храмовых служителей – судя по их хмурым лицам, куда менее «умеренных», чем первый – он убедил их, что святилище и так подверглось поруганию ввиду проникновения чужака-вора, и их визит ничего существенного не добавит, и выторговал возможность спокойно выполнить свою задачу для себя (лорканцы хоть и считали бракири глубоко грешными, «плотскими» и «продажными», всё же питали к ним некое формальное уважение) и Дайенн (стереотип о минбарцах как о расе, которая молится всё то время, когда не воюет и не спит, сыграл свою роль). Вадиму, как представителю безбожной Корианны, в посещении всё же было отказано, и он отправился в Судейский Дом, где хранились уже собранные материалы по делу – было их, разумеется, немного, так что ознакомление обещало не занять много времени, дальнейшее ожидание коллег жрец Синонтафер любезно предложил скоротать в его доме.
– Сложные ребята, – вздохнула Дайенн, покорно оборачивая голову широкой тёмной лентой, испещренной золотистой вышивкой – священными письменами. Лента была нестерпимо колючей, лоб чесался жутко, но это было не самым страшным. Строго говоря, женщинам в священные места такого ранга доступ вообще был запрещён, поэтому ей, как существу глупому и порочному по определению, предстояло пройти ещё не менее десяти очищающих обрядов, из которых омовение последовательно в горячей и ледяной воде было самым приятным.
– Многие сектанты моего мира заслуженно считаются настоящими фанатиками, – кивнул Эркена, которому тоже предстояло купание, – но им, конечно, далеко… Но кого действительно стоит пожалеть, это тех, кому здесь постоянно приходится иметь с ними дело.
Когда они встретились снова, смоляно-чёрные волосы Эркены ещё блестели, словно налакированные, и теперь он кусал губы, чтобы не чесаться – шерстяная ряса, в которую его обрядили, тоже приятных ощущений коже не давала.
– Всё же, должен признать, минбарцы вызывают у меня всё большее уважение, – прошептал он, – ваши ткани куда приятнее, вы не считаете, что служители бога должны испытывать непрерывные страдания.
– Вы ещё не всё знаете о страданиях, – Дайенн часто дышала, борясь с тошнотой после выпитого «очищающего напитка» – спасибо, ядом он для дилгар не является, но и ничем съедобным тоже, – да, пожалуй, они почти добились своего – не знаю, как мы сможем работать в таком состоянии…
– Приободритесь, госпожа Дайенн, они в таком состоянии – живут.
Вадим в это время рассматривал список похищенного – с описанием первичного осмотра, то есть, переводом оного на земной язык Синонтафер его уже ознакомил. Нечего и говорить – и осмотр этот, и фиксация его были настолько непрофессиональны, что информации практически не давали. «Погром великий», «святотатство» и «небрежение нечестивое» к делу не пришьёшь.
– Дело обещает быть непростым, верно? – как-то даже робко обратился к нему Синонтафер, когда они остались в комнате вдвоём.
– Было б простым – вы б справились и сами, разве нет? Дело даже не в том, что мы не знаем ни имени преступника, ни его примет, не имеем предположений, где его искать и где искать похищенное им…
– То есть, у вас нет никаких версий? – убито спросил лорканец.
– Этого я не говорил. Есть. Но она может рухнуть в один момент. Нам необходимо переговорить со всеми, кто нёс службу при хранилище в тот день, со служащими вокзала, машинистами и носильщиками… Как бы ни был силён и умён преступник, он не мог действовать один. Как я понимаю, вынести похищенное, тем более вывезти за пределы города он не смог бы в одиночку, некоторые из этих вещей по объёму и весу таковы, что их не спрячешь в карман.
– Будет скандал…
– Разумеется, будет. Они всегда неизбежны там, где слишком заботятся о внешней благопристойности. Но либо вы хотите вернуть утраченное и наказать злоумышленника, либо хотите сохранить лицо, выбирайте. Стойте, вот это – что? Мне требуется полное описание этого артефакта.
Синонтафер замялся.
– Оно существует только на лорканском, и переводить на другие языки запрещено.
– Ничего, я немного знаю лорканский.
– Откуда?
– Тётя в своё время научила от нечего делать. Хотя бы что-то я там пойму.
Дайенн устало прислонилась лбом к каменной колонне.
– Ну разумеется. Чего ещё было ожидать? Они здесь прибрались! Расставили всё обратно по полочкам, убрали все осколки и обломки, пол вымыли… Стоит надеяться, не мыли стены, может быть, найдём хоть один отпечаток… Иначе ради чего я терпела все эти водные процедуры, окуривания и опаивания? Как так работать, господи, как?
– Может быть, господину Алваресу, по крайней мере, покажут фотографии места преступления или похищенных вещей?
Сопровождающий их жрец, дрожащий от восторга оказанной ему чести войти в хранилище (ему это не по рангу, но не пускать же чужаков одних, а всё старшее жречество неотложно занято) помотал головой.
– Фото и видеосъёмка в столь святом месте запрещены.
Дайенн поднялась, наверняка святотатственно отряхивая руки об одежду – заглядывание под стеллажи тоже не дало ничего нового.
– И как же вы надеетесь, что мы что-то найдём? Чудом?
