Текст книги "Ключ Всех Дверей. Бракирийский след (СИ)"
Автор книги: Саша Скиф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 66 (всего у книги 113 страниц)
Руки легонько коснулась ладошка Рефен.
– Вы волнуетесь за Аскелла, да?
– Что? С какой стати я должна за него волноваться?
– Ну, тогда хорошо… И правильно, это хорошо, что вы так верите в него, что даже не волнуетесь. Значит, он будет сильным, значит, победит.
– Подождите, вы о чём? Кого победит Аскелл? Разве он не здесь, дежурит у пульта?
Рефен прижала ушки.
– Ой… Наверное, этого говорить не надо было. Они говорили, что не надо говорить горожанам никому, но что и вам – я не подумала… Но вы в самом деле не волнуйтесь, они смогут… А Альберт им поможет. Вместе с Альбертом они всё смогут. Мы так чувствуем.
Дэвид прижался лбом к упругой полупрозрачной мембране. Просто переводя дух. На время, на полминуты, хотя бы… Казалось бы, молекула – она такая маленькая… Но энергии на разрыв молекулярных связей требуется очень много, слишком много…
Нейросистема вела себя… странно. Как будто она, реагируя на бушующие вокруг потоки энергии, начала частично восстанавливаться… Но в то же время, кажется, эта же энергия её убивала – заставляя работать на пределе, разделяя свои силы на двух пилотов, каждый из которых не был таковым в полной мере. Розовые нити обвили руки и ноги тонкой живой паутиной – соединение было по-прежнему невозможно, значит, требовалось другое невозможное – ментальное управление. Много ли кто мог задуматься, как именно мозг управляет телом, и что было бы с их рассудком, если б они осознавали каждый подаваемый им для этого сигнал, каждое затраченное усилие? И не каждый мог бы представить, как это – когда телом, искалеченным, бьющимся в агонии, управляют два мозга, оба не его собственные…
На грани нервного истощения приходят и не такие аналогии. Обычное, нормальное управление мозга телом – это бадминтон. Игра, где противники – точнее, партнёры – вполне стоят друг друга, и каждая подача грамотно отбита, и воланчик белой стрелой прошивает пространство между ними, не падая на землю… А это – командная игра. Не вспомнить название, но кажется, на Земле есть что-то похожее, и кажется, отец даже рассказывал, но с кем бы было в это играть на Минбаре… Подача Альберта – заклинание-формула. Дэвид уже знал, что у каждого техномага есть свой язык заклинаний, и у Альберта он, пожалуй, подобен химическим формулам, и пожалуй, с Аскеллом ему очень легко потому, что если б Аскелл был техномагом, его язык был бы очень похож. Аскелл принимает – и передаёт ему… Не совсем передаёт – как бы запрашивает вставку элемента, точнее – снабжение описанной химической реакции требуемой энергией. Некстати подумалось – а каким бы был его язык? Некогда об этом думать… Белым дождём лился на землю разлагаемый, нейтрализуемый яд. Не вполне безвредный дождь – для полной нейтрализации им просто не хватало скорости… Воду получить легче всего, говорил Альберт. Здесь её можно просто поднять из реки. Чуть посложнее воздействовать на снаряды – вот так, дистанционно, когда они ещё скрыты в недрах машин, заставить их высвободить газ. Частично – чисто механически, к счастью, действующей у лекоф-тамма осталась та рука, что с режущими лезвиями. Правда, лезвие осталось только одно, и каждый его удар – по-прежнему наудачу, внешние сенсоры машины безнадёжно мертвы, «видит» она благодаря всё тем же зондам, а сигнал иногда проходит… ну, всё с теми же проблемами…
– Как прекрасно, что лекоф-тамма, в общем-то, не дышит… – проворчал Аскелл, – ещё один навернулся… Интересно, после такой дозы цианамида, сможет ли он пить когда-нибудь?
Дэвиду шутить хотелось несколько меньше – в отличие от погружённого в желе дублирующей системы Аскелла, которого 70% синхронизации, действительно, избавляли от многих проблем, он-то – дышал… Горячий водяной пар, насыщенный нашатырным спиртом, цианамидом и, хоть в слабой дозе, не до конца гидролизованным газом, проникал через мембрану, лишь отчасти сорбируясь ею. Горло жгло, лицо и руки словно охвачены огнём – как раз не хватало к не зажившим термическим ожогам ещё и химических… Формула хлорциана, пульс энергии под ладонью, расходящейся огненными волнами, вспышки разрывов химических связей, ядовитый дождь, льющийся на землю, огненные спирали, прошивающие новое облако дыхания смерти. В техномагии только вторая часть слова – магия, магия здесь лишь в произволе и ускорении вполне материальных процессов.
Расчёт Аскелла оправдался во многом – один вид лекоф-тамма внушил им достаточный ужас, который не прошёл, даже когда можно было уже оценить, насколько смертоносная машина близка к тому, чтоб просто развалиться в воздухе. Несколько из летевших в хвосте эскадрильи тут же в панике повернули назад, не дожидаясь воплей командира про необходимость выполнить свой долг… Двое при этом умудрились столкнуться, о маневренности хуррских бомбардировщиков уже было сказано много хорошего, остальных ударная волна, пущенная Альбертом через Аскелла, настигла и аккуратно выбила днища… Голова эскадрильи лихорадочно пыталась перестроиться, но в бушующем вокруг море это было практически невозможно. Двое обманным манёвром пошли на снижение, надеясь, что лекоф-тамма, слишком занятый в воздухе, просто не успеет… Что правда, то правда, хотя бы числом они были сильнее…
– Думали, проскочат… Не вышло, – удовлетворённо промурлыкал Аскелл. Дэвид отметил, что его голос, перекодируясь нейросистемой, почти не меняется, по крайней мере, лично для его слуха… Зато не хочется даже представлять, как может сейчас звучать его голос. Не хочется спрашивать, сможет ли нейросистема защитить его, поддержать его жизнь, когда отравление организма превысит критическую дозу. Сможет ли Аскелл защитить его… захочет ли.
Можно было подумать, что там, в бункере, он выбрал его, отказавшись от машины, откупившись ею… Это, конечно, было совсем не так. Ворлонец мог забрать машину и без милостивого разрешения Аскелла. У Аскелла всё равно не было на тот момент возможности её забрать… Зато была прекрасная возможность плюнуть в морду хотя бы так. В общем-то, и это было ценно…
Илкойненас говорил, что у машины есть и что-то своё – но это своё в части инстинктивной, стремление выжить, стремление победить… Всё остальное, всё более сознательное в ней – от пилота. Когда нейросистема определится с его идентификацией – часть её он, пусть какая-то больная, неправильная часть, или вовсе чужеродный, лишний элемент – что она сделает? Что сделает Аскелл? Гибель пилота с вероятностью может повлечь гибель машины. Гибель чуждого элемента – неизвестно… Чей характер сейчас у машины – Диего или Аскелла?
Когда Аскелл вновь окликнул его – на сей раз ожидая ответа, по крайней мере, предполагая его, какое-то выражение радости или хотя бы облегчения по поводу того, что всё, кажется, действительно закончилось – ответа не последовало. После некоторых препирательств система выдала ответ на его запрос – у второго пилота случилась остановка дыхания…
– Мне говорили, что я не умею принимать всё таким, какое оно есть. Принимать то, что могу сделать совсем немного, и радоваться тому, что хоть что-то могу… Наверное, это так. Потому что теперь… Теперь, когда почти всё уже позади, когда скоро кошмар закончится, по крайней мере, закончится для нас… мне не по себе. Мне слишком не по себе. Потому что всё на самом деле не закончилось. Это не победа, это только один выигранный бой… Они вернутся. Они ещё много раз вернутся…
Илмо посмотрел на неё тоскливым взглядом, в котором читалось сопереживание, которого не выразить словами.
– Никто и не таит иллюзий. Но для того, чтоб дождаться, когда всё действительно закончится, мы должны бы были поселиться здесь. А этого мы не только, положа руку на сердце, не хотим… Не имеем права. Но тут вы правы, от этих соображений почему-то не становится спокойнее. Но я могу только передать вам то, что сам услышал от них – переводил Забандиакко, сам я, как понимаете, не того уровня знания языка… Они всё понимают. И они считают, это правильно, что мы сейчас улетаем. Мы не бросаем их, мы… Если мы останемся сейчас и будем продолжать как-то решать их проблемы, которым, вообще, не одна сотня лет – это не поможет им обрести сознательность, взять ответственность за свои жизни в свои руки. Эти улучшения, если мы действительно добьёмся их, а не поляжем за них тут все до единого, будут нашей заслугой, а не их. И это даст дополнительное оружие их врагам… Вы ведь слышали, как они повернули дело в Сайкоймаксе и других городах?
Дайенн покачала головой.
– Поверить не могу, что так можно… Но на это ведь действительно купятся… многие.
– Ну да. Инопланетная угроза – это на самом деле мы, Рувар – цитадель захватчиков, а доблестные военные не жалеют сил и средств… И сразу всему нашлось объяснение, сразу распределили, что из прозвучавшего по «независимому радио» – наша дезинформация, а что совершили на самом деле мы, а что – было необходимой мерой борьбы с нами. И опыты над живыми существами сразу простились, ведь это же иномирцы, соплеменники захватчиков, и никаких тилонов вовсе нет… Но это уже задача «союзовских». Они знают правду, они верят нам, и они не сложат оружия. Галартиатфа погиб, мы улетаем, но это не значит, что здесь никого не остаётся. Остаются солдаты Галартиатфы, те, кто остался жив. Фималаиф, Миукарьяш, Забандиакко и его ребята. Они тоже решили остаться здесь. Как ни крути, вернуться к мирной, легальной жизни им никто не даст, они слишком много знают… Такримошотто решил попытаться, забрал с собой Муссеань – хочет показать ей семейную тыйфу… Но подозреваю, не будет у них семейного счастья под её кронами. Им тоже придётся уйти в подполье. Но по крайней мере, они принесут правду о происходящем и туда.
– Это Фималаиф говорила?
– Да. Но не нужно думать, что верит и готова сражаться здесь одна Фималаиф.
Мимо них, из комнаты в комнату, пробежали раннята, гружёные стопкой чистых пелёнок. Готовят пациентов к эвакуации… «Квинрас» сядет на пустыре через два часа, и времени у них будет немного, совсем немного…
– Рувару не устоять…
– Рувар устоит как идея. Фималаиф уже сейчас думает о том, как эвакуировать, пока относительное затишье, хотя бы кого-то – перебросить хотя бы в ближайшие города, и «союзовские» берутся помочь, вон эти их непробиваемые машины что-то да могут… А каждый вырвавшийся отсюда во внешний мир – это ещё один голос правды. Когда она пришла к Галартиатфе и рассказала обо всём – что ждёт его самого, что будет происходить в городе спустя пятьсот лет – оказалось, до трагедии у них несколько дней… И они пытались что-то сделать. И им тогда так же трудно было что-то сделать и при том не поднять панику. Они пытались вывезти людей – как помните, город был в осаде, а ни о какой авиации тогда говорить не приходилось, даже дирижаблей не было… Раза два они смогли прорвать осаду, но повозки расстреливались – из допотопных ружей, из луков пучками горящей соломы… Кто-то, кажется, смог прорваться, но большинство погибли. Они до последнего пытались. И Фималаиф думала уже, что просто разделит судьбу города, судьбу Галартиатфы. А когда неожиданно снова открылся портал – они вошли туда вместе… Они ведь даже не знали точно, куда они идут, Фима только предполагала, что это снова химичат в её времени, но могло ж быть – через год, через десять, через сто, и они вышли бы посреди нового базовского полигона, и обрели бы всё равно смерть, только другую…
– Поэтому Галартиатфа не попытался спасти через этот портал мирных жителей?
Илмо кивнул.
– Главным образом потому, что не успел. Это было ночью. Он смог взять из своих солдат только тех, кого смог собрать за краткое время, они даже не знали точно, сколько простоит портал. И тем более не знали, что их может ждать за ним. Этот путь мог привести их в самое пекло сражения – или в базовские лаборатории. Но они решили – если их и там и там ждёт смерть, не всё ли равно, где её встретить. А может быть, будущее сможет помочь прошлому. Может быть, они помогут нам здесь – и вернутся туда. Вернутся достаточно загодя, чтобы снова попытаться…
– Но машина больше не включилась. А теперь и вовсе её нет…
Илмо поднял связку деревяшек с привязанным к ним полотнищем – разборные носилки.
– Галартиатфа любил город, за который сражался. Но готов был пожертвовать Старым Руваром ради Рувара Нового, ради потомков. Фима – нет, она ничем не хотела жертвовать, но…
– Но у Старого Рувара не было шансов. Как нет их сейчас у Нового.
– Мы этого не знаем. Жители Старого Рувара были приговорены – город был окружён, и они не могли ни улететь вверх, ни спуститься вниз, как мы здесь. Но легенды говорили, что оттуда не спасся никто… Это уже не так. Есть шансы или нет – это меняется каждый день. Сейчас шансы есть у нас. У пациентов вашего госпиталя. У монады, которую спасла Ли’Нор. У Рауле Арвини, Дэвида Шеридана и Джани Эркены. У них – тоже есть шанс. Мы отбили две атаки, каждая из которых могла стать концом всего. Мы, и Альберт, и воины Галартиатфы – дали им пример, а дальше они сами. Об этом нужно думать.
Миукарьяш повязывала Фималаиф шейный платок – в зелёный и жёлтый узоры, такой же, какой был у Галартиатфы. Никакого особого значения он не имел, не был знаком различия, просто его личной вещью… Но Миу нашла похожий платок – и вышила на нём такие же узоры, решив, что вот теперь должно быть так. Форма на Фиме давно уж та же, какую носят все солдаты Старого Рувара, и волосы она, как и они все, завязывает в пучок на затылке…
– Вот не знаешь, когда и как слова твои небо услышит. Говорила я, что ты – новый Галартиатфа, и гляди, как вышло…
– Миу, прошу, что ты такое говоришь…
– То и говорю, что есть! Будто одна я говорю! Сама видеть должна, что иначе они на тебя и не смотрят уже. Они все… Что б там ни говорили теперь про судьбу Рувара, а одно хотя бы можно видеть, что мы сделали, немыслимое ведь – женщина во главе воинов встала, мужчины женщину слушают! Уж этого не должны забыть… Мы кончимся, камня на камне тут не останется – а память будет жить.
– Может быть, и не будет. Они хорошо умеют убивать и память… Это я говорила тебе ещё в той, прежней жизни, когда мы откапывали здесь историю, которой уже почти ни для кого не было…
– Ну, для тебя-то была. Для отца твоего, для друзей вашей семьи была. И откопали ведь! И мир эту историю увидел… Радиостанцию-то нам, взамен разрушенной, Альберт оставил, переносную, хорошую! Там уж пусть сами решают, кому верить, нам или им, а наше дело сказать, а говорить мы будем…
Фима улыбнулась, потрепав подругу по взлохмаченным кудрям.
– Что ж ты без лент до сих пор? Нам идти провожать…
– Ай, да ну! Кому дело есть до лент моих? Что есть они, что нет… Да повяжу, конечно, сейчас что-нибудь, нехорошо, в самом деле, будто даже неуважение какое… Надо при параде быть…
Как ни прятала Миу взгляд, а в глаза подруге посмотреть пришлось.
– Может, не ходить тебе? Зачем сердце рвать?
– Вот ещё! И чего прямо рвать? Понимала же, что улетит он, не сегодня так завтра, да хоть бы и через год, много ли разницы… не жизнь же ему тут жить… Да будто большое горе у меня! Не перед твоим горем.
Фима стиснула её руку.
– Я его не осознала. И наверное, никогда не осознаю. Он не мог умереть… он не может быть мёртвым. Не тот, в ком было столько жизни, столько веры… Не мог умереть, или и я – не жива тоже.
Миу всхлипнула.
– Вот неправильно это… Как есть неправильно! Может быть, этот… ворлонец его забрал и спас? Они ведь всё могут… и машина у него… Но тогда, наверное, он просто его в своё время вернул… Скотина, конечно! Трудно, что ли, было и тебя тогда забрать?
– Куда бы ни ушёл Галартиатфа – я всегда буду говорить «ушёл», а не «умер» – здесь осталось его дело, а значит, остался и он. Пока хоть камень на камне стоит, пока жив хоть кто-то, кто знает, помнит… И значит, моя клятва – за наше дело бороться – никогда не умрёт. Я – уже не я. Я эти стены и туннели, эти люди, и эта война. Это страшно, Миу. Но страшно будет и им.
– Бабка моя говорила: «Ничего страшнее нет того, что в сердце женщины, у которой отняли её возлюбленного, которой нечего терять. Боли этой хватило бы, чтобы весь мир сжечь дотла – или огнём очистить…». Оно правда, это нельзя говорить, что тебе терять нечего… У тебя хоть родители есть, и они с тобой, не то что мои, которым ровно начихать, где я и что со мной… Но это не то, конечно… А вот сжечь, или огнём очистить – это, думаю, от мира зависит, сколько в нём настоящего…
Фима перехватила руку Миукарьяш, которой она всё раздражённо перебирала ленты, так и не выбирая ни одной.
– Для меня уже ничего не возможно, кроме этой войны – и смерти, которая однажды вернёт меня ему… А у тебя – возможно. Ты ведь хорошей помощницей ему была. Может быть, захочет он, чтобы была и дальше.
Миу остановилась на золотой с крохотными красными камушками ленте.
– Вот уж конечно… Там-то я ему зачем? И даже разговор заводить не собираюсь! Хочешь, трусихой меня назови, а только не могу я сама вот так прямо навязываться… Есть всё же у женщины чутьё такое, когда понимаешь – хоть и был любезным и добрым, и не обидел ничем, а не нужна ему, это только от того, что души он такой прекрасной, что никого зазря не обидит… И ученик из меня всё равно плохой, глупая я и ветреная. Может, если б меньше его любила, так получился б из меня ученик, а так – не, только хуже будет, если ещё и видеть его каждый день буду. Так-то – ну мало ли, ну люблю, ну больше не увижу, да мало ли таких историй… А может, и забуду его однажды, и кого другого полюблю, прямо некого, что ли? Оно ведь не было б счастья, да несчастье помогло – только теперь мы с тобой столько мужского благородства и храбрости увидели, сколько в обычной мирной жизни не увидели бы… Ребята вот эти «союзовские», или Галартиатфины воины, или болотники Забандиакко – да на кого ни посмотри… Так вот смотришь же и понимаешь – он уходит сейчас и может, не вернётся, а именно с таким любая девушка рада б была до смертного одра быть! Это уж правда, что тоже бабка моя говорила, героизм мужчину красивее делает… Но это всё так, глупости мои опять, конечно, а под всем этим правда одна – осталось дело теперь у нас, и дело это общее. Или думала ты, что я тебя бросить могу? Теперь и я кое-что умею, вон хоть с продовольствием, с расселением всё организовать, да и в оружии немного разбираться начала… уже не только болтать умею. Вместе с тобой будем. Вместе мы тут по этим туннелям шарились, когда я ещё всего боялась, а теперь-то я уже меньше чего боюсь… Вместе, быть может, и умрём, но только когда иначе уже будет нельзя.
Фима слушала, слова, вроде бы, подбирала… а потом молча обняла подругу, крепко-крепко. Миу уткнулась в переброшенный через плечо её хвост, пряча в волосах навернувшиеся слёзы.
– А вообще мне всё покоя это не даёт… Галартиатфа тебе сказал, что штуку эту волшебную ты отдать должна, кому следует… Что он в виду-то имел? Может, что тому, кто он сам и есть? Потому что помнил просто, как это было? Может, потому и рассказу твоему там, в прошлом, он не удивился ничуть – что всё это помнил?
– Ты чего это, Миу?
– Да прости ты меня, дуру болтливую… А только всё думаю и думаю, с тех самых пор. Ведь получается же, что Матапу ты эту штуку отдала… Чего-то ж Матапа туда вынесло тоже… И ворлонца этого как раз тогда же здесь же пронесло, будто других дорог ему над регионом не было… А у него машина как раз… И тел, ни Галартиатфы, ни Матапа не нашли же… Скажешь, совпадения всё? Оно конечно, вот хоть мозг сломай, а не представишь и не поверишь, что Матап – это Галартиатфа, и не во внешности тут дело… Но мало ли, как жизнь и время людей меняет, вон на Кируадаффо посмотри, сроду б кто подумал, что у него в голове что-то есть, окромя ниточки, на которой уши держатся? Ну или вот, говорили ж иномирцы, что одного из их пилотов так и не нашли, и тоже гадай, куда делся, ну, скорее всего – погиб, конечно, что там, на базе, было – так не удивительно, что никаких останков… Но может, и его тоже тот ворлонец треклятый прихватил? Ведь из кого-то ж Галартиатфа, всё одно, получился, иначе зачем у него штука эта была? Ты попробуй вспомнить, он, понятно, о себе-то не говорил, но может, по обмолвкам каким…
Фима и рада б была что-то возразить, но слишком слова подруги совпадали со многими её мыслями.
– Матап… Он годами-то Галартиатфы мало не на двадцать лет младше… И от шахтёрского ремесла, конечно, далёк, тут и говорить нечего… Хотя где-то ж Галартиатфа жил до Рувара… И Матап знает язык, это существенно… Тот пилот-иномирец – тут судить сложно, мы и не видели его, только и знаем, что того же вида, что госпожа Дайенн… Он языка вроде не знал. Зато он был воин, это тоже существенно… Ох не знаю, Миу, и от мыслей голова кругом.
Миу придирчиво поправила на её шее платок.
– Да и правда, чего думать об этом, важно не кем был, а кем стал… Эх, Фима, была б жизнь к нам поласковей, так бы надеялась я… ну, мало ли… Может быть, был бы у тебя ребёночек, а? Ведь могли же успеть? Оно конечно, не время для детей и не место, а всё же… Вот и увидели б, может, на кого б похож был, ведь какие-то бы признаки перепали… Ну, пойдём, и правда не дело уже, ещё разревёмся обе… Надо их с бодростью проводить, хватит им уже переживать-то за нас…
В означенное время на пустыре, исполняющем роль посадочной полосы и пострадавшем от бомбёжки меньше всего – просто потому, что и разрушать тут было особенно нечего – приземлились два корабля. Чёрный, стреловидных очертаний корабль Альберта был много меньше «Квинраса», но выглядел, на взгляд полицейских, как-то более грозно и внушительно. Как-никак, обратный путь предстоял не более простым – все помещения и даже часть коридоров были заполнены эвакуируемым «подопытным материалом» с базы. «Великие дела творит желание жить, – мрачновато думал Гидеон. Сам он ещё прихрамывал после самостоятельного вправления вывиха, и тратил много сил, чтобы убедить Дайенн, что всё действительно в порядке, – не корабль, а бочка с сельдью… Некондиционной… Но ведь живы, и многие даже идут на поправку…».
Альберт настоял, чтобы наиболее тяжёлых больных разместили на его корабле – там ему легче будет сделать для них всё возможное. Никто спорить не стал – если б не Альберт с его исцеляющим кристаллом, Дэвид Шеридан вряд ли был бы жив. Дыхания не было две минуты, антидотов у Дайенн не было тоже…
По-прежнему ничего не было ясно с состоянием Эркены. Дайенн предположила, что его кома вызвана влиянием состояния лекоф-тамма, шоком, прошедшим по нейросенсорной системе. Его машина, конечно, пострадала куда меньше, чем дилгарский лекоф-тамма, по итогам отражения газовой атаки восстановлению уже едва ли подлежащий… Но всё же что-то произошло, и с ним, и с пилотом, и пока только гадать оставалось, что – машина пришла, можно сказать, на автопилоте, из того, что сумел сказать Эркена то недолгое время, что бывал в сознании, явствовало, что он видел Диего живым…
– Как я поняла, – объясняла Дайенн Вадиму, – Диего совершил ошибку, схватившись одновременно за оба снаряда, впившихся в лекоф-тамма Эркены, то есть, обеими руками. Там между ними прошёл какой-то резонанс, спровоцировавший рассинхронизацию практически мгновенно. Всё, что мог в панике сделать Эркена – это буквально вырвать задыхающегося Диего из агонизирующей нейросистемы… Что произошло дальше, он сказать не может. Он помнит Диего живым, в руках лекоф-тамма… Это последнее, что он помнит, перед тем, как потерять сознание.
– Это не основание считать, что Диего мёртв.
– Алварес, тут нет тех, кто не понимал бы твои чувства. И никому здесь не придётся улетать с лёгким сердцем… Но давай посмотрим правде в глаза – что мы получим, если задержимся? Выжить в том аду, который происходил там, тогда, без машины, без оружия… Ты видел, что осталось от базы?
– Эркена пришёл в себя довольно далеко от базы.
– Но уже без Диего. Вряд ли так далеко его могло отнести взрывом, возможно, машина улетала с базы на автопилоте, по правде, я сама не знаю, что тут думать… Даже если Диего жив… Хотя по правде, я не могу допустить это более чем на 1%... Мы не имеем никаких средств его разыскивать. Мы не можем обратиться за помощью к местным, я имею в виду, кроме «Союза» и руварцев, мы не можем просто спокойно тут летать и вести поиски… И каждый миг задержки, ты должен понимать, отделяет пострадавших от квалифицированной медицинской помощи, а нас – от завершения дела… Две недели здесь – это многовато, в отличие от тилонов, мы не имеем роскоши как-то это время компенсировать!
– Дайенн права, – подключился Гидеон, – у нас предоставился момент для эвакуации, мы должны им воспользоваться. Пока они не опомнились… Они потеряли базу, потеряли тилонский корабль, ну, и… содержимое их заветных ангаров… Но у них вполне есть ресурсы раскатать «Квинрас» в блин. А у нас один инвалидный лекоф-тамма, пилот которого пока не в состоянии влезть в кабину. Надеетесь уговорить Альберта тоже ещё задержаться ради нас? При том, что невозможно предсказать, как надолго это получится… Потому что, уж простите, можно бесконечно искать того, от кого просто не осталось тела. Согласен, жестоко так говорить, но неправильно рисковать жизнью многих ради одного, даже если шансы остаются.
– Мой брат рейнджер, – бесцветным голосом произнёс Хуан-Антонио, – он знал, на что он шёл. И как рейнджер, он, смею полагать, сумеет если уж не выбраться отсюда, то по крайней мере дать нам знать…
====== Гл. 32 Колония ======
Следовали сперва до Ракумы, где оставалось, (по счастью, хуррам было настолько не до того, чтоб обыскивать чащу), «Серое Крыло». Уже оттуда, хоть какая-то надежда избежать перехвата, Имар связался с Громахой…
Так-Шаой выслушал его доклад молча, благо, был этот доклад обстоятельным и исчерпывающим, уточняющих вопросов не было. По лицу Имара сложно было судить, чего он ждёт – общеизвестно, не выполнившие задание Маргуса жили обычно недолго, и каким бы разумным и сдержанным человеком ни был Так-Шаой – речь шла о его сыне…
– Есть такая неоправданная милость судьбы к нам – может быть, это унижающая нас жалость, но что-то, что сильнее нас, если оно правда существует, безразлично к нашим рангам и амбициям… Я не держал руки моих детей мёртвыми, холодными. Это не даёт мне права надеяться увидеть их живыми, но и смерть не сотрёт никогда их живых из моей памяти. Я не сомневаюсь в том, что Талик погибла, и я почти не сомневаюсь в том, что погиб Матап. Где-то в глубине души я всё равно буду надеяться увидеть его живым, и не знаю, умрёт ли эта надежда раньше меня…
Дайенн, едва ли много понимавшая в речи на чужом языке, сочла возможным и необходимым тоже выйти к экрану. В самом деле, почему бы не она… Алварес, Схевени, Гидеон и Хуан-Антонио на «Сером Крыле», готовят его к скорому старту, и у них там свой разговор – с Альтакой… И это будет как-то… справедливо, после того недоверия, которым она, получается, оскорбила его гостеприимство.
– Господин Так-Шаой, я… выражаю вам соболезнования, от лица всей команды. Матап был прекрасным юношей, в эти непростые дни он делал всё возможное, чтобы помочь нам, чтобы быть… достойным имён своего отца и своей сестры. Он сам это говорил… Мы тоже потеряли нашего друга. Дилгарский лекоф-тамма выведен из строя, а Диего Колменарес… пропал без вести, его судьба, как и судьба Матапа, неизвестна.
Так-Шаой кивнул.
– Уберите виноватое выражение лица, госпожа Дайенн, я не нанимал вас в няньки моему сыну, и никого из ваших коллег не нанимал. Если б ещё и вы несли за него ответственность – боюсь, я не стерпел бы такого позора… И если Матап, как говорите вы и Имар, и в самом деле наконец нашёл сознательность поступать подобающе для мужчины и воина, то хотя бы это послужит для меня утешением. Как отец, предпочту иметь детей мёртвых, но достойных, нежели живых, но трусов и ничтожеств, если уж нет других путей. Вы были с ним рядом в его последние дни, вы сохранили его имя добрым, за это я благодарен вам. Горе моё велико, госпожа Дайенн, но оно не сломит меня. У меня есть и другие дети, и у меня есть большая работа, большая ответственность, которая не позволит мне уйти в личные переживания. Сожалею, что не смогу встретиться с вами и больше услышать о тех днях, что вы провели там, о Матапе… Но я понимаю, что для вас – дело не закончено…
– «Квинрас» сегодня же вечером отбывает на Громаху, Имар, Даур, Вибап…
– Да, это я понимаю. Предполагаю – точнее, не вижу иных вариантов – вы отправите «Квинрасом» так же ваших раненых? Я обеспечу переправку их в госпитали родных миров – после того, конечно, как состояние их будет признано не опасным для транспортировки в госпитали Громахи.
– Господин Так-Шаой, вы вовсе не обязаны…
Старый гроум махнул рукой, отметая возражения.
– Не обязан, но нахожу естественным. Едва ли вы можете в погоне за преступниками таскать за собой полный госпиталь… И даже времени на то, чтоб самим отвезти их куда-либо у вас нет. Я не обещаю ни им, ни вам ничего сверхъестественного, но я могу помочь с их эвакуацией, и это даже не будет мне стоить слишком больших сил и средств – «Квинрас» всё равно летит сюда, и здесь как раз сейчас есть несколько кораблей рейнджеров… Это то малое, что я могу для вас сделать.
Таким образом – и Дайенн не могла не признать, что испытала облегчение, не допускающий возражений тон нового Маргуса действовал странно успокаивающе – все те, кто были вывезены из нижнеруварского госпиталя на «Квинрасе», на нём и остались, что и говорить, не больно-то много изменилось после того, как их разношёрстная команда перешла на свой корабль… Оставалось только посочувствовать Имару и остальным гроумам. Впрочем, перелёт ведь предстоит недолгий…
В Автократию возвращался и Арнух.
– Спасибо уж, нагостился… Хоть большей частью и на корабле отсиживался, а всё же. Вернусь на Ранкезу, там мне уже практически второй дом, дело, поди, и теперь мне найдётся…
– А домой, получается, совсем никак? – сочувственно спросил Эремо Фар, – то есть, совсем домой, на Латиг?
– Не, с этим неизвестно пока… Это ж непростое дело, доказательства собрать, что я невиновен… Свидетелей у меня никаких, мои слова против их слов. Да и вовсе, так-то, убрать тихо вполне могут… Неее, да мне и там неплохо, в общем-то. А то, может, вон, поговаривают, Латиг может под протекторат Автократии попроситься… Это не значит, конечно, что прямо сразу я на легальное положение вернусь, всё же протекторат, это… Ну, закон всё равно есть закон, а я по законам Латига в розыске, но может, помогут как-то… Ну а нет – так и с гражданством Ранкезы проживу…
– Удачи, в любом случае, – кивнул Эремо. Викташ тоже произнёс на дразийском какое-то короткое, но эмоциональное напутствие.
