Текст книги "Ключ Всех Дверей. Бракирийский след (СИ)"
Автор книги: Саша Скиф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 113 страниц)
Вадим чертыхнулся, запнувшись обо что-то в полумраке.
– Да, темно-то тут по-прежнему. Вот, идут годы, а что-то остаётся константой, чини – не чини, перестраивай – не перестраивай… Бродяги ли кабель где попортят, или крысы – говорят, так и не могут их извести… Ну и правильно – как же без крыс? Крысы вечны… Разве только высокая материя должна быть вечной?
Из угла подтверждающе пискнули.
– Ты за меня не беспокойся, с годами, бывает, в темноте начинаешь даже лучше видеть. Опять же, раз уж я сюда пришёл, значит, коридоры меня проведут, как надо… Вон туда теперь сворачиваем.
С кучи хлама порскнули бродяги, усмотрев, видимо, в Вадимовом мундире для себя потенциальную угрозу.
– Говорят, человек, когда умирает, уходит по коридору… У каждого, наверное, он свой, коридор… У меня вот будет такой. Здесь сходятся мои дороги. Когда приходит пора уходить… Это большое счастье – понимать, что пришла эта пора, видеть эту дорогу, видеть свой коридор. Это большое счастье – когда ты уходишь, видеть, что остаётся… Я люблю эту станцию так, как ничего на свете не любил, да и вообще не знаю, любил ли кто-нибудь когда-нибудь так. Никогда не позволяй кому-то думать, что несчастен и обречён на несчастья – ещё неизвестно, знают ли они что-то о счастье! Так вот, любовь… Как-то одному хорошему молодому человеку я говорил про любовь… Про то, что видел в жизни два вида любви. Их, может, и больше, но я видел два, потому что два их меня коснулись. Вот, например, был у меня сослуживец один, Боб… Хороший парень. У него на свадьбе я был свидетелем. Он мне рассказывал, и как с женой своей познакомился. Ухаживал он тогда за певичкой одной – ну, певичка, понятное дело, на него и не смотрела, как он, бедный, ни распинался, цветы ей покупал постоянно, конфеты дарил, даже, кажется, стихи писал… Вот он в очередной раз пришёл розы ей покупать, в лавку этой Бетти… Смотрел-смотрел и говорит: «Девушка, не надо никаких цветов, а вот как смотрите, чтоб после работы кофейку выпить?». Вот так и познакомились. Она на ту певичку, конечно, ни в одном месте не была похожа. Зато Бобу подходила ну прямо… Ну прямо как вот и правда господь друг для друга сделал. Оба такие кругленькие, толстенькие, весёлые, постоянно подкалывали друг друга… Она ему бутерброды на работу приносила, а как-то носки принесла – он утром впопыхах забыл надеть. Том, другой наш общий друг, как-то сказал: «Да они скорее друзья друг другу». Ну, это и правда было так… Боб через два года погиб. Дело такое, с нашей службой… Бетти, конечно, плакала очень… Потом, лет через десять, я видел её. Замуж снова она не вышла, но встречалась с одним докером, может, оно потом к чему и пришло… Про Боба она так тепло, нежно вспоминала: «Боб, царствие ему небесное, то-то и то-то говорил…». И вот был ещё у меня друг не друг, мало мы знакомы были… Любовь у него была – не баба, конечно, дьявол… Вышибалой в одном баре работала, а это о чём-то говорит. Не шкаф из себя при том, просто карате владела каким-то, что ли. И вроде ж она его тоже любила, а всё характерами не сходились. Поживут чуть – и начинается, то тарелки летят, то он или она кувырком через всю комнату. Приятель этот мой больше травм от своей бабы получал, чем от работы… Сколько мы говорили: «Ну брось ты это, остепенись, мало ли девчонок хороших, смирных, ты из себя не урод, чего тебе всё покою нет?» А он – «люблю, не могу»… Потом несчастье случилось, зарезал её обдолбок какой-то. Он, как узнал, сразу застрелился, из табельного… Вот, и думал я всегда об этих случаях – ну, и не только об этих, конечно, много их вообще-то – вот так, как у Боба с Бетти было – оно правильно… А вот как второе – начерта? Любовь – она созидательная должна быть. Говорят, любовь – огонь… Так должна она быть как свечка, или как огонь в камине, а не как взрыв в реакторе, который полгорода сносит. Можно говорить, конечно – разве любовь это? Без страсти-то, без потемнения в глазах? Как это Боб Бетти полюбил-то, после Анжелы этой своей? Такую-то, толстую да лопоухую?
– Ну, красота – понятие у каждого своё, – улыбнулся Вадим.
Зашли они, вероятно, уже очень глубоко в не то что нежилые, а даже не особо хожие места – ну разве только те, кто здесь обитают, выработали в себе свойства летучих мышей, настолько встречались работающие лампы, настолько тусклым, скудным был их свет. Как предположил Вадим, несколько коридоров просто обесточено для ремонта – судя по снятым там и сям стеновым панелям, свисающим с потолка космам кабелей, валяющемуся под ногами хламу, а это – аварийное освещение, работающее от отдельной линии.
– И то верно, да не в одном этом дело. Я-то всё думал, всё от того, что одни люди умные, другие глупые. Глупый человек ждёт любви как потрясения, чтобы вот так, увидеть и остолбенеть, чтоб молния от макушки до пят прошибла, и ни спать, ни есть с тех пор спокойно… а иначе, мол, это не любовь. А умный понимает, что обычно оно так, сперва скользнёшь взглядом – да ничего такого, а потом приглядишься, оценишь за характер, за свет в глазах… Любовь от разума, потом от тела, когда оно к комфорту привязывается, к бутербродам и носкам. А сердце – не, у сердца не любовь, оно никогда не знает, чего оно хочет…
Они вошли в помещение, разграниченное решетчатыми перегородками, заваленное строительным хламом.
– Ещё есть такая поговорка… Ну, присказка, в которой ничего жизненного нет… «Жили долго и счастливо и умерли в один день». Так, конечно, не бывает, на моей памяти ни у кого не было… Была среди моих воинов одна девушка… Табер, бракири. В ту кампанию, при взрыве корабля, она потеряла возлюбленного. Дэвид сказал тогда: «В этом месте смерть нанесла миру огромную рану, которая никогда не заживёт». Я тогда не знал, на кого злюсь – на Табер или на саму судьбу… Когда такой человек, который так любит, не уходит вслед за любимым сразу же – он как бы делает жизни одолжение, он даёт ей взаймы, да… И жизнь едва ли когда-то выплатит все проценты, только смерть когда-нибудь этот долг обнулит. А ещё я злился, наверное, потому, что сам я так бы не мог. Моя рана затянулась сверху, поэтому я считал, что я вовсе не ранен, но рана была внутри… Я считал, что на любовь эту не имею права, не то что на эту, семнадцать лет потом, любовную тоску. Разве я знал её? Разве я знал её так, чтоб любить? Не было ни кофе, ни бутербродов, ни носков. Не было и не могло быть. А те, кто говорят, что для любви достаточно взгляда… да о чём они вообще говорят, что они выдумывают? Потом я говорил как-то своей жене, что она меня спасла. А она сказала: «Вовсе нет, я просто пришла сказать тебе, что дважды два равно четырём». Когда она умерла, моя дорогая жена… Я не был, конечно, к этому готов. Но я сумел это принять, к тому времени она многому меня научила. Кто-то сказал бы, может быть – что не такая и любовь была, потому не было тоски, не было мысли уйти немедленно вслед, не было и не могло быть. А светлая грусть о покойных супругах – бледная тень того, что между двумя людьми должно быть… Всё дело в том, мне подумалось, что человек, умирая, не уходит от тебя, не покидает, прорастая в мыслях, в памяти… Что и после смерти продолжает давать силы жить, продолжает учить и вести. Мы были счастливы не потому, что друг в друге искали утешения, покоя своим внутренним ранам, которые затянулись только сверху, а потому, что учили и учились… Я как-то спросил её: «За что ты меня любишь, как ты можешь меня любить?» Она ответила: «Потому что ты истинный служитель. Ты всегда искал служения, верно нёс свою службу, с полной отдачей, отречением от себя». Меня удивило, конечно, услышать такое о себе… Она открыла мне одно странное верование – когда человек очень сильно, всепоглощающе любит (имеется в виду, конечно, по умолчанию – бога), когда эта любовь, этот огонь переполняет его… Эта любовь становится и даром, благословением, и побуждением к действию. И чувствуя себя отмеченным ею, человек становится «слугой слуги». «Когда я делаю что-то для тебя, истинного служителя, – говорила она, – я наилучшим образом отдаю долг». Она всегда, сколько я её знал, служила – своим собратьям, больным и нуждающимся, или вот мне… Только спустя много времени я понял, кому же служил я…
Перебравшись через очередной строительный завал, они оказались на относительно свободном участке.
– Были у меня друзья разные, и деликатные, и не очень… Один мой друг как-то сказал мне: «Зак, ты то ли проклятый какой-то? Если хотел наконец успокоиться насчёт неё и насчёт его, то, конечно, это ты удачно себе бабу нашёл…». Он был не прав, конечно…
– Зак? Дядя Зак? Это вы? – Вадим чувствовал, что лишается дара речи. Да, конечно, он слышал, что Вавилон-5 – это нормальное место для самых неожиданных встреч, но… Зака Аллана он видел два раза в жизни, и конечно, не странно, что не узнал за весь этот пройденный путь боевого товарища своих родителей в этом старике в рейнджерской мантии. Да и он его, тем более, едва ли мог бы узнать…
Старик поднял на него взгляд – Вадим заметил, что искра узнавания в глазах всё же мелькнула, потом сухая, морщинистая ладонь – снова пришло сравнение с последней листвой, шелестящей на одиноком зимнем дереве – коснулась его щеки.
– Ты… Другого проводника у меня и быть не могло…
Станция Велья – самая молодая станция в этом секторе космоса, полностью сдана в эксплуатацию 11 месяцев назад. Спонсоры до сих пор, разумеется, не уверены, что потраченное на её строительство отработается – понятно, что ближайшая заправка на Тенотке это как-то ну совершенно, в условиях дальнейшего раздвигания границ изученного пространства, неприемлемо, но в ближайшие годы, вот именно здесь – сколько их будет ходить, этих кораблей? Кому сюда – то есть, на Атлу – летать массово, не с этнографическо-антропологическими целями? А, страшно сказать, с туристическими? Готам?
Однако станция работала, доход исправно приносила, одних рейнджеров, патрулирующих границы, для этого, как оказалось, хватало. Сейчас в доках стояло три корабля, из которых два были «Белыми звёздами», «Белая звезда» Диего Колменареса заняла место по соседству с сёстрами.
– Надеюсь, у них на сей раз окажутся не те паршивые макароны, что в прошлый… Я сам эту гадость не ем, но про такое правильно говорят – даже рейнджер не съест. Их, по-моему, вместо клея только использовать можно, ну или как массу для детского моделирования…
– Кому как, лично я больше заинтересован в сигаретах. Кончатся, того гляди.
– Майк говорил, видел возле Арсефских гор что-то очень похожее на табак.
– И ты как, решишься экспериментировать? Я, извини, нет. Сделай химический анализ, тогда и предлагай, а то мало ли, чего я насмотрюсь, этого табачку покуримши…
Поскольку всё-таки часто посещаемым местом станция не была, и туристически-развлекательной функции не несла и с натяжкой, оформление посадочной полосы и таможенной зоны было соответствующим. Мрачновато. Пустынно. Три одиноких фигуры встречающих, Эдварда Геллерта Дэвид узнал издали. Тот, видимо, тоже – хотя бы по светлой одежде на фоне тёмных рейнджерских – потому что поспешил навстречу, два его спутника, немного отставая – за ним.
– Дэвид Шеридан. Рад, что вы прибыли благополучно. Мы можем поговорить наедине? Не беспокойтесь, я нашёл здесь комнату.
Дэвид протянул было руку для рукопожатия, но подоспевший Диус вдруг резко потянул его назад.
– Это не он! Назад!
– Что?
– Чёртова Скрадывающая Сеть! Кто ты такой?
На крики к ним уже бежали рейнджеры. Один из спутников лже-Эдварда выхватил что-то, похожее на бластер, но по руке его ударил раскрытый денн-бок Диего, Диус швырнул Дэвида на пол, и выстрел прошёл у них над головами.
– За ними!
– Так, а мы, видимо, на этот гостеприимный берег всё же не сходим… Давай назад на корабль!
Диего с ребятами вернулись через полчаса, разумеется, с пустыми руками – в торговых рядах злоумышленники разделились и затерялись в окрестных коридорах. Поскольку одеты они были неброско, внешность имели непримечательную (а о внешности одного из троих вовсе сложно было что-то сказать, он мог сменить личину на Сети или вовсе скинуть её), найти их не удалось. Начальник станции заверил, что сделает всё возможное для поимки, уж во всяком случае, для установления личности, но при таких расплывчатых данных было всё зыбко.
– Так, что-то мне подсказывает, это не мелкое хулиганство… Какое отделение у нас тут ближайшее? Кандарское, кажется?
Престарелый рейнджер попросил помочь ему прилечь на большой лист звукоизоляции, лежащий здесь же на относительно чистом и освещённом месте. Вадим находил несколько сомнительной идею подобного отдыха, но помог. Старик не выпускал его руку, впрочем, он и сам опасался бы оставить его здесь одного.
– Кажется, с ремонтом у них тут давняя пробуксовка. Судя по слою пыли и уже разведшемуся мусору…
Старик кивнул.
– Где-то, кажется, в Древней Греции существовала одна легенда. Ну, или не легенда… Был один корабль… Он совершил долгое путешествие, в ходе которого он получал, конечно, разные повреждения, на нём меняли доски палубы, полотна парусов, столбы мачт… Пока в конце концов не сменилось всё. И тогда у греков разгорелся нешуточный спор – считать этот корабль тем же самым, что отплыл когда-то, или он уже другой? Вот так, наверное, и с этим местом. Строили, перестраивали много… Для кого-то это место – уже не то, что было сорок лет назад. А кто-то говорит про голоса и тени прошлого…
– Знаете, я не самый большой специалист по теням и голосам, – улыбнулся Вадим, – хотя допускаю, что в рассказах о явлениях призраков и чувствовании ауры места повинны не только чья-то впечатлительность и мистицизм. Тут мне один человек сказал: камень способен записывать информацию… Разве мы всё знаем о свойстве материи записывать информацию? Возможно, старые доски, которые ещё оставались на корабле, передавали свою историю доскам новым, а потом в свою очередь они… Возможно, и здесь каждая новая пластина и переборка пропитывалась этой самой аурой от соседних старых… Слово «аура», конечно, не очень-то научно, ну, наверное, со временем появятся другие слова.
– Можно, наверное, вынести все материалы конструкций и заменить весь воздух до молекул… Но невозможно отменить историю. Здесь я это очень ясно понимаю. Можно смеяться, но мне кажется, я очень хорошо чувствую, где были отсутствующие сейчас перегородки, и где были проходы вместо перегородок сейчас. Всё то, что она мне рассказала, что она мне показала, понимая, что я это должен узнать… Здесь начался её путь ко мне, здесь заканчивается мой путь к ней. Если когда-нибудь ты услышишь, как кто-то жалеет её или меня – скажи им, что такого откровения, такого цельного, прекрасного смысла в жизни, в отношениях удостаивается не каждый… Мне повезло с нею. Мне действительно очень повезло.
Жену Зака Аллана, фриди Мелиссу, Вадим помнил смутно, но помнил. Когда они ещё жили на Минбаре, она часто заглядывала к ним в гости, играла с ним и Уильямом – Уильяму особенно нравилась незатейливая игра, в которой он прятал какой-нибудь предмет, а тётя Мисси его находила. При том невозможность спрятать так, чтобы тётя не нашла, его не огорчала ничуть, его именно это забавляло и радовало, зато удивляла такая способность у Вадима…
– Она мне действительно многое рассказала… И потому, что это важно было, чтобы я понял её, и потому, что это важно было, чтобы я понял кое-что нужное мне самому. О любви, которая была и которая остаётся, о любви, которая всегда права и всегда свята, о любви, которая становится верой… Когда с поцелуем чувствуешь вкус пепла на губах…
Альтака, несколько раздосадованный тем, что неожиданный звонок сдёрнул его, практически, с Мэрси, очень быстро сменил выражение лица на странно довольное.
– Шустро дела разворачиваются… В общем, так, ребята – они сейчас на Вавилоне, но вам туда лететь смысла нет, такой крюк вам совершенно ни к чему. Следующим этапом они отправляются на Марс, вот там с ними и встретитесь. Двигайте туда, подозрительных попутчиков по дороге не берите… Лучше никаких не берите… Будут какие-то изменения – сообщу дополнительно.
– А… – Диего даже растерялся от такого оборота, – но наши дела…
– Не пригодятся вам в могиле, мой мальчик. Прямо сейчас возвращаться на Атлу вам не следует. Я очень удивлюсь, если они вам на дороге не организуют никакую подлянку, в вашем астероидном поясе это не трудно… Вот как передадите Дэвида Шеридана с рук на руки моим ребятам – тогда пожалуйста.
– Но…
Старый бракири нетерпеливо махнул рукой.
– Возникнут какие-то трения с начальством – посылай всех ко мне, от меня ещё ни один не уговоренным не уходил.
– Но если они… Ну, если мы прилетим туда раньше их?
– Тогда выписывать им взыскания – в любом случае не ваша работа.
Тихие шорохи по углам – видимо, всё те же неизбывные крысы… Зака Аллана они, похоже, не беспокоили ничуть, перестали беспокоить и Вадима. Странное, дикое, нерациональное очарование этого места, кажется, коснулось и его.
– …Она всего этого, конечно, не видела сама, но видела их глазами, в их памяти. История их странствий до Вавилона-5, история скитаний, борьбы, взаимовыручки, такой подготовки ни один рейнджер не получал… Сколько раз они ускользали из-под самого носа ищеек, сколько находили выход в самый последний момент, это, наверное, просто невозможно без веры… Один раз… Им надо было срочно уезжать, даже был корабль, готовый увезти их всех, но один парень умудрился, из-за некстати случившегося приступа, попасть в больницу. И они остались, пока не вызволят его, из-за одного только человека остались, хотя по любой логике надо было валить, ищейки уже дышали им в спину… Он никогда никого не бросал. Я помню, как эта фраза врезалась мне в память, на горячем окровавленном песке Центавра – «Он никого не бросал»… Если им приходилось разделяться, лететь на разных кораблях – они обязательно договаривались о месте встречи, и не улетали, пока не дожидались всех… Я говорил, что с такой блаженностью нельзя быть лидером, а она говорила, что только с такой и можно. Один раз им крупно не повезло, пришлось прилететь не в то место, куда первоначально надеялись… Там некому было их встретить и приютить, к подозрительной компании уже начали проявлять интерес полицейские, какой-то хмырь на вокзале начал цепляться на тему очень, по его мнению, гомосексуального вида, спрашивал, сколько за ночь… Они там знали ровно одну гостиницу, где не задают лишних вопросов, но там с них запросили столько, что не хватило бы, даже если друг на друга укладываться… Он ушёл, вернулся часа через три шатающийся, с ободранными запястьями и с деньгами… В другой раз – они только прилетели, небольшой группой, и к ним на улице подошла девочка, начала жаловаться, что потеряла котёнка… И они как были, с вещами, полумёртвые с дороги, пошли вместе с нею искать этого котёнка. И нашли… Было время, когда-то – я знать всего этого не хотел… Но она зашивала мои раны… Ещё там, после старта «Асторини» – и много лет после… Она нашла меня, как он того потерявшегося котёнка, чтобы больше не отпускать из заботливых рук… Чтобы зависть к тем, кто смеет называть себя братьями и сёстрами, больше не мешала заживать моей ране. Джирайя Арвини – уже не помню, о чём мы говорили тогда – сказал: «Смысл, как цветок тлол, раскрывается не сразу». Главное – что он раскрылся, и, как полагается вере, сделал меня свободным. Не через забвение, через понимание… Через признание… Я любил её, Мисси любила его, и соединив наши руки, соединив наши жизни, служа вместе, служа друг другу, мы служили им, мы сумели воздать…
– Кого на сей раз, получается, ждём? Алвареса? Где его, интересно, умудряются до сих пор черти носить?
– Большой мальчик, надеюсь, не заблудился, – проворчала Дайенн, которой это было интересно не меньше.
– Кто как, мы свой номер уже сдали, – хмыкнул Гидеон, – не отправимся сегодня – ночевать будем у него. Я одну ночь уже провёл в увлекательной прогулке по станции, больше не хочу.
– Нам с «Белой звездой» примерно одно время хода до Марса, лучше не задерживаться.
Рауле вдруг обратил внимание на орнамент ворота Софьиного платья.
– Это же… Пси, или мне кажется?
– Да, – улыбнулась телепатка, проведя рукой по золотистой вышивке, – тот же символ, только с другой стилизацией… Больше похоже на тюльпан. То есть, более живой… В таком виде он стал символом Парадиза, хотя это тот же знак, который когда-то внушал не лучшие эмоции очень большому количеству людей, со способностями или без них… Но символ-то ни в чём не виноват, и вообще, он принят для обозначения пси-способностей ещё до образования Пси-Корпуса. Символ наполняем значением мы, и иногда символ заслуживает, чтобы ему дали второе рождение.
– Так, всё, я звоню… Надеюсь, у него есть серьёзное объяснение…
Вадим тронул за плечо задремавшего старика.
– К сожалению, нам пора. Ну, то есть… мне пора. Я помогу вам выйти обратно к цивилизации… Эй! Мистер Аллан! Ми… Да чёрт возьми! Да, Дайенн!
– Алварес! Чем бы ты ни был занят, Вален свидетель, я тебя отрываю не из вредности. У нас тут новости. Такие новости, что надо срочно… Что у тебя там такое?
Вадим, отчаявшись прощупать пульс на запястье, теперь искал его на шее.
– Подожди, Дайенн… Да, я скоро буду…
Он нашёл их уже на подходе к посадочной полосе.
– Где ты был, чёрт возьми?
– Провожал одного очень хорошего человека.
Софья тронула за плечо Эркену.
– Постойте. Один миг постоим здесь.
– Почему здесь?
Тёплая, лёгкая ладонь телепатки обхватила его руку.
– Кажется, именно здесь ведь… она бросила последний взгляд на него? Последний раз, когда видела его вживую… Кажется, у бракири не принято сравнивать любимого с солнцем? По крайней мере, я лично не слышала…
– Бракири не ненавистно солнце, – кивнул Эркена, – они просто предпочитают жить под луной. Но она называла его солнцем. Как что-то, что ей не дано, что существует в другом мире, чем определённый ей, как свет, который ослепил, пленил её навсегда, навсегда остался в её сердце…
Софья улыбнулась, снова касаясь медальона под его рубашкой.
– А когда мы взлетим… Я брошу прощальный взгляд так, как моя мать… Когда улетала, оставляя здесь тело моего отца. В капсуле, как спящую царевну… Улетала, чтобы однажды вступить в эту битву за жизнь – и вернуться. Мы тоже выиграем нашу битву, Джани.
«Серое крыло» и «Белая звезда» приземлились на космодроме Нью-Вегаса с разницей в сорок минут, этого времени расторопному Арвини хватило, чтобы сбегать оформить номера и для коллег и, на всякий случай, для рейнджеров, хоть Диего по связи и грозился, что они только «выполнят директиву Альтаки, раз уж так».
Стоял марсианский полдень, солнце, несколько размазанное гранями купола, продолжало дробиться во множестве отражающих поверхностей. Невдалеке бирюзовым кружевом сиял вокзальный комплекс, прозванный в народе «спасибо Кларку» – прежнее здание вокзала, говорят, было на редкость уродливо, прямо-таки позор города, после бомбёжки многие здания отстраивали заново, уже по новым проектам.
– Вон они!
Гидеона, надо признаться, разбирало простое житейское любопытство. Эту необычную парочку он, конечно, много раз видел на фотографиях и несколько раз – в репортажах, какова была вероятность, что однажды увидит вживую? А вот же.
Сорокалетний Дэвид Шеридан, одетый в комбинезон Рабочего поверх раннийской рубахи – единственной модели, которая нормально сидела на представителях иных рас, всё же у ранни специфическая комплекция, смущённо улыбался, щурясь на непривычно, после трёх лет работы на Атле, ярком солнце, играющем бликами на острых рожках, задорно и как-то легкомысленно пробивающихся из копны давно не стриженных тёмных волос – седины в них беглый взгляд не заметил. Вероятно, из-за безволосых бровей его глаза казались довольно большими.
– Не думал, что свидимся при таких обстоятельствах, – он крепко обнял Вадима.
Диус Винтари, и на внешний вид старше, крепче, ширококостнее худого полуминбарца, был одет полностью в корианскую одежду – надо думать, с центаврианской на Атле был совсем напряг. Его волосы, русые с необычным тёплым кремовым оттенком, были острижены чуть не достигая плеч, и завивались непокорными кудрями. Глядя на них – а ведь они, чёрт возьми, вместе уже больше двадцати лет, не каждая семья столько держится, Гидеон не мог отрешиться от размышлений, кто в этой паре ведущий. Мужественнее, конечно, выглядел Винтари… С другой стороны, о минбарцах ему кто-то сказал: «Не стоит обманываться видимостью. Вообще-то, они те ещё развратники. Просто об этом мало кому со стороны светит узнать. А так задвинули бы нашу Кама-Сутру на дальнюю полку». Почему-то, глядя на Дэвида, он этому кому-то сразу и безоговорочно верил.
– Дэвид, Диус… Вы не всех здесь знаете… – Вадим обернулся к коллегам, – это Джани Эркена, наш коллега из наземной полиции Экалты, это Ли’Нор – из отделения Казоми, это Рауле Арвини из…
– Приятно снова пожать руку кому-то по фамилии Арвини, – улыбнулся Диус, – и вам тоже, Ли’Нор… Думаю, сама ситуация требует выпить сегодня за «три А»? чего хотите, хоть сока…
Нарнка фыркнула, но фыркнула доброжелательно.
– Три А? – непонимающе уставились на него Гидеон и Дайенн.
– Когда мой отец, Джирайя Арвини, погиб, мне было три года, – пояснил Рауле, – но мне было, кому рассказать о его жизни и о его смерти… А мою сестру, родившуюся через два месяца после этого, назвали Либертад – это означает «свобода» на языке Рикардо Алвареса. Алварес, Александер, Арвини – три А. Хотя, конечно, славных фамилий там и тогда было много.
– Круто, – присвистнул Гидеон, – а Александер…
– Я, в некотором роде, – шепнула Ли’Нор, – у меня это не в паспорте, конечно, а на голове…
– Уважаю матушку-вселенную, у неё приколы не стареют… Видимо, тут только Дрим и Иглас не являются ничьими родственниками? И то не доказано… Иглас, твои предки-затейники ничего не имели ни с Шериданами, ни с Александерами?
Иглас неопределённо развёл руками.
– Предлагаю переместиться в сторону отеля, где-то через час должна позвонить…
Диего вдруг обернулся в сторону корабля, сделал знак подождать, буркнув «кажется, у нас там проблемы какие-то» и бросился к нему уже бегом. Вернулся он вскоре, держа в обеих руках что-то, что издали идентифицировать было сложно, а при ближайшем рассмотрении оказалось Рефен и Эльгардом. Раннята, весящие каждый не более пяти килограмм, висели покорно, как несомые матерью-кошкой котята, только прятали мордочки от яркого света.
– Вот, поймал «зайцев». Что делать будем?
– Несъедобны, – заявил Диус.
Дэвид встал против солнца, раскрылившись над детьми сердитой птицей.
– Это как понимать? У вас мозги есть?
– Есть, – заверила Рефен, – нам очень нужно было полететь с вами. А сами, добровольно, вы же нас не взяли бы!
– Хотели посмотреть мир – понимаю, похвально, но стоило, пожалуй, подрасти сначала!
– А мы хотим сейчас!
Диусу вдруг стало как-то нехорошо – он подумал, а всегда ли дети действительно уходили, чтобы оставить их наедине, а не подглядывали, скажем, через окна?
– Диего, берёшь эти два моих сердечных приступа и вертаешь назад под родительское крыло.
– Ууу!
– Думаю, – вклинилась Ли’Нор, – вреда не будет, если сначала… Ну, проголодаться они, может, и не проголодались, а отмыть и переодеть их стоило бы. Вы где прятались, авантюристы? В общем, пошли. Если верить Арвини, ванные комнаты здесь просто сказочные. Посмотрим…
С обоими детьми под мышками она быстро зашагала в сторону отеля. Остальная процессия, делать нечего, двинулась за ней.
Уже на месте, правда, возникла некоторая заминка – оказалось, в ванной номера Ли’Нор и Дайенн не было шампуня. Видимо, услышав, что в номере будут обитать гражданки Нарна и Минбара, персонал решил, что такая мелочь там не принципиальна. Ли’Нор помчалась сообщать им о поспешности их суждений, а Дэвид повёл детей, раз так, в ванную их с Диусом номера.
Если с ванной номера дам ещё так и сяк, то насчёт этой ванной Арвини, пожалуй, даже поскромничал… Дети запищали от восторга и тут же принялись кидаться друг в друга мягкими губками в форме звёздочек и сердечек.
– Я сейчас, – буркнул Диус. Выскочил из номера, поймал в холле первого попавшегося – им оказался Гидеон, взял под локоток и тихим шёпотом спросил: – так кто, говорите, номера оформлял? Арвини? Ну, передайте ему… В общем, хорошо, что у меня есть время решить, что с ним сделать – убить его или наградить.
– А что такое? – захлопал глазами землянин.
– Номер для новобрачных…
Несколько раз бдительно перечитав состав всех пен и шампуней и ещё раз проверив температуру воды, Дэвид наконец дал отмашку на погружение.
– Вы точно задались целью свести меня с ума…
– Не сойдёшь, – Рефен кувыркалась, весело молотя хвостом по воде, – ты крепкий.
– Вы о родителях, паршивцы, вообще, подумали?
Это, правда, было сказано без должного убеждения в голосе. Ввиду высокой детской смертности в мире ранни к потере детей относились… Ну, не то чтоб философски, но воспринимали как неизбежное зло. Правда, дети возраста Эльгарда и Рефен умирали уже редко, к этому возрасту они уже начинали восприниматься как постоянные члены семьи. Родителям малышей, можно сказать, повезло – из их второго в жизни выводка выжило целых двое…
Гости из других миров первое время очень удивлялись такой ситуации с размножением. Им охотно пояснили, что большое количество детей (рождается за один раз обычно от трёх до пяти детёнышей) умирает при рождении или в первые годы жизни – и изменить это довольно сложно, умирают от врождённых заболеваний, можно отсрочить смерть иногда на несколько лет, но это будет ничем иным, как издевательством над страдающим, нежизнеспособным организмом – довольно тяжело, мало и непродуктивно можно жить с пороком сердца, недоразвитостью лёгких, крайней рудиментированностью печени (многие органы у ранни рудиментированы в сравнении с аналогичными у других рас, но это размер, достаточный для выполнения их функций) или аномалиями строения мозга. И процент таких врождённых отклонений до сих пор довольно высок. Дородовая диагностика, единственно, позволяет удалять нежизнеспособные эмбрионы до родов, вот только работает это чаще всего для случаев, когда нежизнеспособные – все, довольно сложно удалить только часть эмбрионов, и тем более сложным это становится с учётом того, что разные нарушения проявляются на разных сроках. Возможно, подумалось Дэвиду, это побочные последствия надругательства Теней над генотипом землян…
В холле тем временем Диус изложил обстоятельно события, уже изложенные вкратце по связи Диего.
– Просто отлично, – усмехнулся Гидеон, – у них ещё и Скрадывающая Сеть… Ну да, не вышло ничего с мальчишками – они хотя бы скопировали облик и решили времени не терять. Интересно, они знали, что всё это время настоящий Эдвард Геллерт был на Вавилоне? То есть, я глубоко сомневаюсь, что при всей шустрости он успел бы обернуться до Вельи и обратно…
