Текст книги "Ключ Всех Дверей. Бракирийский след (СИ)"
Автор книги: Саша Скиф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 113 страниц)
– Жаль, у меня всё платье грязное, я не могу оторвать полосу, чтобы вытереть кровь… Если бы попросить их дать воду и чистую ткань…
– Не стоит, о чём лучше б было попросить их – это дать нам какие-нибудь эти священные тексты, чтобы мы могли построить линию защиты. Я всё-таки мало знаю – у нас на религиоведеньи лорканские верованья не проходили, кое-что рассказывала тётя Виргиния – что помнила от Аминтанира…
Лорканка покачала головой.
– Ничего это не даст. В законах ясно сказано, что женщина не должна показываться чужим, что ей следует остерегаться разговаривать с незнакомцами… Я всё равно не жалею об этом – с кем-то ведь мне нужно разговаривать, а здесь не с кем, только с матерью, да с отцом, когда он бывает дома… Это правда, всё равно – кому я нужна и зачем такая жизнь? Помрут мои родители – и я останусь совсем одна, никто не захочет со мной знаться. А для женщины жить одной – преступно, и уж тогда меня точно убьют.
– Не убьют. Почему вы не уехали отсюда?
Девушка опустила голову.
– Отец думал об этом иногда. Но боялся. В этом городе он родился, а там – как примут, что за люди будут? И мы ведь тогда останемся совсем без всего, имущество отцу не отдадут, а родители не молоды… К тому же, то болели мои братья – вы слышали, они умерли детьми, то я – меня сумели спасти, отец тайно привёл ко мне иноземного лекаря, который был здесь проездом, а теперь вот болеет мать… Почему же мы такие несчастные?
Вадим осторожно переменил позу, снова ощупал рёбра и пришёл к заключению, что всё-таки ничего не сломано.
– Потому что покорные и боитесь риска. Твоему бы отцу твою смелость, лучше бы он увёз вас, а начать всё с нуля – можно… Да и ведь в молодости он проявил смелость, женившись на твоей матери. А почему ему это было нельзя?
– Потому что он жрец, а жрецам можно жениться только на девушках из достойных семей. А отец моей матери был дважды наказан за воровство… Потому что семья была большой и бедной, вот он и украл, чтобы накормить детей. Отец так только и увидел мою мать – когда пришёл с обыском в дом её отца. Увидел – и не захотел жениться ни на какой другой. Его семья, конечно, была против… Но отец сказал, что тогда лучше не будет жрецом. Ему выделили денег только на дом – потому что так положено, чтобы у каждого сына был дом, раз уж он не живёт в семье отца… Но и это заберут, если он захочет уехать.
– Жаль, что твоего отца нет сейчас здесь…
Девушка помотала головой.
– Напротив, хорошо. А то и его обвинят заодно… Если б они просто оставили нас в покое! Мы ведь живём простой, скромной жизнью, почему же они всё выискивают в нас грехи?
– Потому что им нужен козёл отпущения… Политика, требующая человеческих жертв, самый страшный идол в истории религии…
– Этот сосед, Креохайнал! Почему же господь дал ему так мало сострадания? Почему он всё шпионит за нами? Конечно, он затаил зло на отца с давних пор… Когда-то он подговаривал отца оклеветать другого нашего соседа, ему не хватало одного свидетеля, а конфискованное имущество они б потом поделили. Отец отказался, предал огласке его планы… Креохайналу ничего не было, ведь клевета ещё не состоялась, только планировалась, к отцу на какое-то время стали лучше относиться, раз он проявил честность и не дал совершиться преступлению… Но видать, Креохайнал искал повода отомстить. Не думала я, что он злобен настолько! Да и бесчестен… Так спокойно рассказать всем, что видел в моём доме! Я ведь не сказала, что видела, что его не было на посту, да и не собираюсь говорить.
– А может, стоит? Может, тогда ему будет меньше доверия, и обвинение с тебя снимут?
– Нет, не стоит всё же. Ведь тогда я обвиню и Истормахала, второго стражника, а он хороший человек. Пост охранника при храме – это важный пост, оставить его, даже в час Полуденного Моления – преступление серьёзное. Его не убьют, конечно, но наказание будет серьёзным, и поста они точно лишатся. Это ведь всего один раз и было, я заметила, потому что наш дом находится напротив храмового комплекса, и я тогда как раз вышла к колодцу за водой для матери… Это, вообще-то, тоже нехорошо, что я в этот час за водой пошла, но моя мать больна, пять минут отнять от часа молитв можно.
Вадима словно ударом тока подбросило.
– Подожди, они охранники здесь, вот в этом дворе? И они отсутствовали в час Полуденного Моления? Когда это было, в какой день? Вспомни, Симунарьенне, пожалуйста, это важно!
Вошёл Эркена с ворохом свитков.
– Вот. Подозреваю, теперь я буду аналогом чёрта в страшных сказках для детей, но это теперь в нашем распоряжении. Нет ли здесь кофе? День был тяжёлым, а ночь будет ещё тяжелее. Но у нас есть только эта ночь, поэтому права на сон у нас нет.
– Есть таблетки с кофеином, я уже приняла. Как же мы в этом всём разберёмся? Надо позвать хотя бы Хеннеастана, или кого-то, кто будет столь добр, чтоб переводить нам…
Эркена повертел в руках бутылёк.
– Надеюсь, они не войдут в конфликт друг с другом…
– А что это вы там принимаете? Дайте, посмотрю состав, скажу… У вас болезнь Виллебранда?
– Что? А, да, я слышал, у землян она носит такое название.
Дайенн нахмурилась.
– В смысле, я про этот препарат слышала только в такой связи, гемофилия типа С у центавриан и третий тип болезни Виллебранда у землян. Не знала, что подобное и у бракири встречается. Это и у людей редкость.
– Я особенно везучий, верно. Впрочем, она у меня в лёгкой форме, и поскольку была достаточно рано выявлена… С этой штукой вообще горя не стало, особенно с тех пор, как она подешевела.
Дайенн смотрела в лицо Эркены так, словно впервые его увидела.
– Это удивительно, если учесть, что… мне казалось, у бракири вообще неизвестно такое явление, как врождённые нарушения свёртываемости крови? К тому же, если я не ошибаюсь, что выделяет реновилат среди прочих препаратов для лечения болезней крови – это его высокая эффективность именно в случаях полного отсутствия фактора свёртываемости и появления аутоантител… Я б не назвала эту форму лёгкой.
– Ну, смертельно больным я себя не чувствовал никогда. Главное не забывать принимать лекарства вовремя, а это, увы, со мной случается. Но ничего страшнее повышенной кровоточивости дёсен пока со мной не случалось, а я с этим 43 года живу.
– И при этом пошли работать в полицию… Смело, если учесть, что и царапины может быть достаточно для обильного кровотечения. Ваши родители тоже этим страдали?
Бракири пожал плечами.
– У матери была какая-то анемия… точного определения не знала она сама. Но это была анемия приобретённая, вследствие отравления ионами токсичных металлов. Длительное время она пользовалась некачественными красками, поздно узнала об этом.
– Красками?
Эркена вытряхнул на ладонь белый шарик и катапультировал его в рот.
– Она была художницей. Хотя так не совсем верно говорить… Создавала красоту в широком смысле слова. Какое-то время работала на текстильной фабрике, красила и расписывала ткани, а дома писала картины. Работала с керамикой, мозаикой, даже на стеклодувном производстве какое-то время. В общем-то, её руки, наверное, способны были создать что угодно. Я рос в окружении созданных ею картин, панно, чаш, ваз, ёлочных игрушек… Шторы у нас дома, постельное бельё, обивка у дивана и даже обои были расписаны ею. Кому-то сказочные миры приходится придумывать, искать в книжках, а я мог их увидеть в стекле, пластике или ткани… На потолке моей спальни были фантастические птицы, когда их озаряли закатные или рассветные лучи, казалось, что они трепещут крыльями, что они живые. Жаль, я её талантов не унаследовал… Ну, способности к рисованию у меня есть, говорят, но в целом посредственные… Впрочем, хорошо, что я на том месте, на каком есть. Давайте поделим эту гору, госпожа Дайенн, и будем надеяться, что наши словари нам сослужат хорошую службу.
Дилгарка вздохнула, усилием воли переключаясь с одного профессионального интереса обратно к другому.
– Словари-то, может быть, и хорошие… Но у лорканского такая сложная грамматика, да и язык у таких текстов обычно… далёк от разговорного… Я в годы учёбы разбирала некоторые старинные тексты – намучилась, а ведь они на моём родном языке, и даже не самый сложный из диалектов фих. Может быть, всё же реально найти кого-нибудь среди местных, кто окажется достаточно неравнодушен к судьбе Алвареса, чтобы просидеть с нами эту ночь? По правде, понятно, неудобно их об этом просить… Но ведь ситуация серьёзная. Как думаете, может быть, для кого-то из исповедующих новую веру…
– Среди жрецов здесь, как я понял, преобладают староверы или «умеренные». Хеннеастана можно попробовать подключить, конечно, если его отпустит начальник части… Всё-таки Хеннеастан и так потратил на нас много времени.
Дайенн облизнула губы.
– Может быть… ну, не знаю… может быть, для них может быть аргументом, что Алварес – брат их пророка? Может быть, ради этого они откажутся от политики невмешательства?
– Что?
– Алварес – двоюродный брат Андо Александера, того самого, от которого, как говорили Таувиллар и Савалтали, они получили своё откровение.
На лицо Эркены было любо-дорого посмотреть – пожалуй, если б Дайенн пыталась представить себе потрясённого бракири, у неё получилось бы разве что слабое подобие.
– Вот это да… Ну да, вполне возможно, если они узнают об этом – его освобождение станет для них делом чести. Аналогично, если староверы узнают об этом – для них делом чести станет его убить.
– Что это за песню вы сейчас пели?
Вадим повернулся на голос. В камере окончательно сгустился непроглядный мрак – единственное окно располагалось довольно высоко, и сейчас в него заглядывала одна одинокая звёздочка. Поэтому, как ни вглядывайся, разглядеть лица друг друга невозможно.
– Интернационал. Песня с моей родины. Точнее, не совсем оттуда… Вообще-то она земная, но я пел её по-кориански.
– Красивый язык. Кажется, я не встречала такого никогда.
– Да, красивый. А какие встречала?
– Бракирийский, земной, немного – минбарский… Отцу после женитьбы удалось отстоять и перевезти к себе все собранные им книги. Как жрец, он получил хорошее образование, и многие книги собирал на языке оригинала. Не только духовную литературу – художественную, там есть исторические романы, поэзия, публицистики немного… я даже не знаю, за что его осуждали больше. По-моему, это несправедливо – если они сами читали минбарские «Проповеди по случаю», то должны понимать, что они не менее духовны, чем наши священные тексты, если не более. И бракирийская «Шёпот предрассветного часа» – это очень… трогательно так, щемяще… Ну, эти книги переводил для меня отец, он сам без словаря на этих языках не всегда читать может, а я их так и не осилила. Я пыталась читать земные, сложно, конечно, но в основном потому, что я… ну… очень мало знаю о Земле, и многие слова совсем непонятны. А где говорят на таком языке? Я думала, вы землянин.
– Наполовину – да. Моя мать – центаврианка, центавриане от людей почти неотличимы. Жители Корианны, где я рос, совсем иные – у них серо-зелёная кожа и вместо волос гибкие отростки…
– Я видела центавриан. На картинках, конечно, в нашем городе они не бывали… А Корианна – это где? Далеко? Ну, понимаю, дальше Бракоса… Дальше Нарна? Дальше Земли?
Вадим улыбнулся.
– На самом деле нет. Она немногим дальше от вас, чем Бракос.
Лорканка зачарованно выдохнула.
– Так близко… А я даже никогда не слышала о таком мире.
– Он не столь давно… вышел на политическую арену галактики, как это называют. И хотя находится в сердце Альянса – не входит в Альянс. Подозреваю, у вас и не любят упоминать об этом мире по ряду причин.
– У нас дома нет карты галактики. И, наверное, хорошо… А то было бы грустно – мир такой большой, а мне нигде не побывать. Как иногда грустно быть лорканкой. Хотя женщиной быть – много где грустно.
– У нас в отделении работают парни и девушки с Лорки.
– Даже девушки? – ахнула Симунарьенне, – счастливые… Вот познакомиться бы с ними…
– Ну, даже если б мы сумели сейчас выбраться отсюда и отправиться на Кандар, не факт, что успели бы – Элентеленне, я имею в виду, планирует переводиться на Землю, она выходит замуж за землянина.
И предыдущее-то звучало для жительницы Лехеннаорте как сказка, а сейчас она и вовсе не верила своим ушам.
– Такое возможно?
– Теперь многое возможно, чего не делалось раньше.
– И… её семья не против?
– Ну, всех подробностей я не знаю. Я знаю, что семья Махавира не против. У них единственное условие для брака – чтобы оба супруга были сикхами. Это их вера так называется. Элентеленне согласна, она не считает, что это она сменила веру, говорит, что это одно и то же, просто теперь её зовут Элентеленне Каури и она носит сикхские атрибуты веры, но для бога детали несущественны.
Симунарьенне поняла ровно половину слов, но не решилась расспрашивать – ей довольно было и того, что она сумела разобрать.
– Моя мать говорит так же. Ей нравится то, чему учит новая вера – что Наисветлейший бог любви и радости, а не строгости, что мы все равны перед ним, что богу не нужны ни жертвы, ни запреты, ни особые одежды, потому что мы приходим в этот мир совсем без одежды, и он нас знает такими, какие мы есть. Она даже носит на шее символ новой веры – звёздочку с крыльями, знак, что каждая душа крылата, что бог живёт в каждом из нас… А в какого бога верят на Корианне?
– Вот, вот тут интересный случай… Город Ниорамурье… Было, кажется, лет пятьдесят назад… Женщину обвинили в супружеской измене, открылось, что её сын – не сын её мужа. В городе тогда был проездом бракирийский торговец, он выкупил жизни женщины и мальчика и взял их к себе слугами. Здесь даже сумма указана… Не факт, конечно, что зарплата Алвареса позволит, но я, если что, прибавлю свою.
– Я тоже нашёл случай, когда один молодой горшечник – если я правильно перевёл, конечно, но что-то, связанное с посудой – из любопытства участвовал в неком религиозном действе чужеземцев… Это было в 68 году, уже ближе. Его жизнь так же позволили выкупить. Значит, можем ссылаться на эти случаи, а уж алчность, будем надеяться, в них победит кровожадность. Ну, у нас, бракири, есть поговорка, что не бывает неподкупных богов, бывают скупые просители. Вообще-то мне эта поговорка не нравится, но здесь она очень была б кстати.
– Так же, думаю, мы можем настаивать, что доказанным является только то, что девушка выходила из дома – раз свидетели лавочники и аптекарь… но поскольку это было больше недели назад, и тогда они не среагировали – неприлично поднимать вопрос сейчас. А вот личная переписка и беседа с Вадимом – как я понимаю, со слов одного и того же соседа, свидетельства одного человека мало, на это есть указания во множестве дел.
– Да, но они практически сознались… Хотя об этом земляне говорят – «сознаешься, конечно, когда сперва бьют, потом спрашивают».
С лампой в руках, в комнату вошёл Фенноарстан – кажется, совсем не заспанный.
– Вы нашли что-то, что обнадёживает вас?
– Возможно. Скажите… Мы несколько раз встречали, что в случае мелкого проступка человек мог откупиться, сделав пожертвование храму. Как думаете, мы сможем добиться такого исхода?
– Кто знает… То есть, я слышал о случаях, когда, принеся пожертвование, мужчина, соблазнивший девушку, мог жениться на ней и тогда им прощался грех… Но ведь тут речь идёт об иноверце… Не знаю.
Дайенн потрясла головой в надежде, что ослышалась.
– Соблазнил? Жениться? Ну… это уж как-то… радикально… Они ведь только разговаривали!
Фенноарстан развёл руками.
– Где разговор, там и соблазн. К тому же, сейчас они заперты в одной комнате, и…
Эркена поднял голову от свитков.
– Не примите это на свой счёт, господин Фенноарстан, но вы нация озабоченных.
– И никто не осуждает их за это?
– Конечно, нет. Не только потому, что они иномирцы. На Корианне брак не обязателен, любой корианец волен иметь любые отношения с кем пожелает. Пол, возраст и социальное положение не имеют значения. То есть, социальное положение у нас у всех одно, нет бедствующих или ущемлённых в правах групп. За исключением преступников, отбывающих наказание, но это другое. Преступники тоже могут жениться, если очень уж хотят, но в исправительной колонии это сделать как-то сложнее. Однако случаи были, я знал одну женщину-охранника, которая действительно помогла своему избраннику встать на правильный путь… Ещё в последний год заключения он получил именную грамоту из комиссариата за прилежный труд и образцовое поведение, сейчас – ударник, двое детей, которые обожают отца.
Симунарьенне слушала заворожённо – как в детстве, когда болела, и фантастические истории, которые сочинял для неё отец, заставляли её совершенно забыть о муках болезни. Позже она слышала, что сочинение сказок – тоже грех, хоть не самый страшный, но грех, ведь это просто вредные глупости, отвлекающие от благочестивых размышлений. Но сложно предаваться благочестивым размышлениям, когда у тебя ломит всё тело и так сильно болит в горле и в груди. А вот если эти сказки помогут перетерпеть болезнь, дождаться исцеления, и тогда уж размышлять о высоком вволю – разве это плохо? У Наисветлейшего всё время и все жизни в руке, он существовал вечно и вечно будет существовать, неужто такой ему труд потерпеть, что кто-то совсем недолго не восхваляет его имя? Или же вернуть ему здоровье в сей же миг… в древности, говорят, люди были столь благочестивы, что одной их молитвы хватало, чтобы человек встал совершенно здоровым. Но теперь всё это уже не имеет значения, и детские страдания от болезни кажутся такой ерундой в сравнении с тем, что происходит сейчас. И потому совсем не стыдно и не неловко слушать рассказы странного чужеземца, заставляющие забыть боль, страх, смертную тоску при мысли о завтрашнем дне и пытаться представить себе немыслимых существ с какими-то отростками вместо волос, столь дерзких, чтоб жить вообще без бога…
– Никто не попрекает их, что они дети преступника?
– У нас такое не принято. К тому же, он – бывший вор, исправившийся, значит – пример. У нас запрещено проявлять недоверие к судимым – во-первых, если человек вышел из тюрьмы, значит, своё искупил, во-вторых – если мы откажем ему в возможности трудиться честно, то сами толкнём его обратно на прежний путь, ему ничего другого не останется, и это будет вина общества. Да и детей нераскаявшихся преступников никто никогда не попрекает. Каждый в ответе только за свои поступки. Каждый славен лишь своими собственными заслугами, а не заслугами родителей. То есть, я понимаю прекрасно, о чём ты говоришь, и любой у нас понимает. Семья – это не то, что так уж легко сбросить со счетов. То, среди чего человек вырос, во что привык верить – влияет на всю его дальнейшую жизнь. Поэтому мы и отказались от семейного воспитания – слишком уж разным оно может быть.
Симунарьенне закусила губу, подбирая слова.
– Да, наверное, правильно забирать детей из плохих семей, где их могут научить только дурному. А из хороших семей зачем же забирать?
– Наверное, сложно будет это понять, но – по той же самой причине. Чтобы семейная история, пример родителей не определяли жизнь ребёнка – чтобы он учился мыслить как отдельная личность, гражданин большого общества, а не только ветвь на семейном древе. Конечно, кажется невинным, что ты гордишься тем, что твой отец заработал своей бригаде почётную грамоту и внеочередную премию, или что твоя мать поставила спортивный рекорд… Но детей нужно учить быть достойными не того, что они дети того-то и внуки того-то, а того, чтоб называться гражданином общества. Как ко многому детей обязывают великие имена предков, я сполна насмотрелся на Минбаре, да и на примере собственной семьи тоже. Это всё очень хорошо звучит – что у тебя в роду столько-то героев, и ты делаешь всё, чтоб не уронить чести семьи, пока не спросишь себя – а как быть семьям, у которых и нет никакой чести? Не детям преступников даже, нет – детям обычных людей, рядовых рабочих, водителей, почтальонов, продавцов булочек? Им не нужно ни к чему стремиться?
Симунарьенне помолчала, осмысляя услышанное – что-то из этого смутно бродило и в её голове, что-то явилось для неё неожиданным откровением.
– Наверное, наши жрецы не поверили бы в то, что Корианна действительно существует. На неё ведь должен был обрушиться гнев Всевышнего сразу за столько всего – отреклись от бога, от традиций, позволяют женщинам работать и даже руководить мужчинами, позволяют мужчине и женщине жить без брака… Да и не только – мужчине с мужчиной или женщине с женщиной… У нас о таком даже не говорят. Хотя может быть, именно это имели в виду, когда говорили, что в других мирах существуют такие ужасные грехи, что о них и говорить страшно?
– Ну, если так – не они первые пытаются изобразить, что у них такого быть не может, их природа особенная… Интересное дело – религиозные фанатики любят говорить о душе, но пекутся больше о теле. О том, какую оно одежду носит, какую пищу употребляет и с кем и как сношается.
– Ну, ведь тело – сосуд для души…
– Вот именно – сосуд. Разве не логично, что любят содержимое, душу, вне зависимости от того, в какой сосуд она облечена?
– Поэтому сосуд нужно содержать в чистоте, иначе и душа станет грязной.
– Да-да, я уже понял, что у вас душа становится грязной от позволенного себе удовольствия, а не от проявленной к ближнему подлости и злобы.
Снаружи послышались шаги, заскрипела, отворяясь, тяжёлая дверь. Вадим и Симунарьенне невольно заслонились – для глаз, привыкших к темноте, свет лампы показался нестерпимо ярким.
– Симунарьенне, дочь моя, ты здесь? – произнёс мужской голос по-лоркански.
– Отец? Ты здесь? Ты вернулся? Не стоило тебе приходить сюда…
– Идите, – обернулся он к двери, к незримым в темноте охранникам, – я могу побеседовать с ней, я имею право, я её отец.
Дверь закрылась за спиной вошедшего. Какое-то время все трое молчали, глаза арестантов привыкали к свету. Симунарьот оказался почти стариком – худым, измождённым, словно уже придавленным горем потери.
– Я уже всё знаю, Симунарьенне. Молчи, я знаю, что ты не сделала ничего плохого. И я знаю, что им на это плевать. Они хотели бы, конечно, убить очень многих в этом городе, но как трусы, нападают на тех, кто всего беззащитнее.
– Убить во имя бога – это очень просто, лёгкий путь к «праведности», – зло пробормотал Вадим, – гораздо легче, чем следить за собственными поступками.
Симунарьот повернулся к нему.
– Это так, землянин. Твоя дерзость, конечно, тебя погубила, но я не могу тебя осудить. Может быть, если будут находиться те, кто скажет им это – однажды они услышат…
– Я не землянин… хотя это не важно. Я не намерен сдаваться, господин Симунарьот. Скажите… вы ведь жрец. Вы можете принести нам ваши священные книги и лампу? Время у нас ещё есть, и я намерен потратить его на то, чтоб найти аргументы… Не может же быть, чтоб ваша религия была бесчеловечна настолько, чтоб содержала только то, что удобно им.
Лорканец горестно рассмеялся.
– Не думаешь же ты, что, если б такие аргументы были, я б не нашёл их? Увы, их нет. Богохульство и блуд – самые страшные обвинения, и для них ваша вина доказана. Они не будут вас слушать. И меня не будут. Я говорил с Фенноарстаном, он рассказал… Решение уже принято, суд нужен только чтобы торжественно озвучить его.
– Они убьют нас? – в голосе Симунарьенне даже ужаса не было, тихое отчаянье.
– Для того они и заперли вас вместе. Теперь порочность Симунарьенне для них несомненна – вы провели ночь в одной комнате, вдвоём, лучше и не придумаешь… Молчи, юноша, я знаю, ты потребовал этого, чтобы защищать её, ты ни в чём не виноват… Ты ничего не мог сделать, они всё повернули бы так, как им удобно. Будь ты лорканцем, ты ещё мог бы надеяться откупиться и потребовать позволения жениться, но для иноверца они на это не пойдут, богохульство – это уже приговор, вступить в связь с человеком иной веры – это грех двойной.
Ну, охать ли здесь и вытаращивать ли глаза. Разве не предполагалось что-то такое с самого начала? Разве эта жажда крови, жажда торжества традиций могла удовольствоваться каким-нибудь штрафом? Как ни бунтует разум против мысли, что всё закончится здесь, вот так нелепо и безумно, но в сущности, сильно ли это отличается от любой другой из тысяч смертей, что ждут нас на пути. Галактическая полиция существует не столь давно, чтоб рассуждать о шансах умереть своей смертью, сказал как-то Синкара.
– Вы хотите сказать, что шансов для нас нет?
– Только если сам Наисветлейший явится в судилище во всей славе своей – так сказал мне Фенноарстан.
– Что ж, – Вадим сглотнул, – могу я, по крайней мере… просить о гуманной смерти для нас? Хотя бы для неё, как для женщины?
Лорканец поставил лампу на пол и сел рядом, сложив тёмные натруженные руки на коленях.
– Об этом я и пришёл говорить. Фенноарстан обещал помочь мне – всё-таки, когда-то мы были братьями, и он не получил бы своего поста, не отрекись тогда от него я, уже за это я мог бы просить его о помощи. Как отец, я имею право убить вас своей рукой. За это мне простятся грехи, моя семья восстановит своё доброе имя…
– Отличное благодеяние отцу – смотрю, у вас любят изощрённо издеваться… Что ж… тогда… вы могли бы принести мне письменные принадлежности и обещать, что моё письмо отправят моим близким?
– То есть, как – уже казнили? Моего коллегу и эту девушку? Вы серьёзно? Кто? Когда? По какому праву? Без суда?
Рассветные лучи бледно подсвечивали кромку храмовой стены – мягкие, розовые, на кровь совсем не похожие. На мелкой, тонкой, как волос, травке, пробивающейся в стыки плит двора, покачивались сверкающие, как капельки росы, насекомые-однодневки. Из храма приглушённо доносилось заунывное пение жрецов, издали ему вторили вопли лорканских лошадей – звучали эти животные не менее жутко, чем выглядели… В приоткрытые ворота видно было проходящий мимо люд – лавочники спешили в свои лавки, работники, нагруженные сельхозорудиями, шли к своим полям. Совершенно нелепо в такое утро говорить такие слова.
– Отец имеет право, – невозмутимо ответил Эйонтасеннар, – если застанет свою дочь в грехе, убить её своей рукой вместе с тем, с кем она согрешила. Можете сами посмотреть в священной книге. Это закон.
Эркена ночью сказал, что кому как, а ему лорканский язык совсем не нравится. Тягучий, как патока, тяжеловесный, как бесчисленные ритуальные одежды, пресный, как физиономии жрецов. Дайенн тогда ответила, что он не слишком справедлив, но вот это слово – закон – ей действительно не нравится. Оно звучит как стук топора о плаху, оно царапает слух, как пыточное орудие. Неприятное слово, призванное пугать, подавлять, держать в вечном напряжении. Да, закон должен внушать страх, это верно. Но должен так же внушать и спокойствие, ощущение безопасности… Этого второго смысла лорканское слово определённо не имело. И сейчас, хотя Эйонтасеннар говорил на земном языке – говорил с явным лорканским акцентом, и не в плохой языковой практике было дело, это было вполне сознательно.
– Не верю… Вы точно это знаете? Он действительно сделал это? Он убил их, их обоих?
– Я не присутствовал при этом, ибо в этом нет ни нужды, ни смысла. Однако выходя после полуночного обхода светильников, я видел, как грузили тела. Истормахал и Ансурахил объяснили, что по состраданию к Симунарьоту, в той великой скорби, что его постигла, они вызвались помочь ему с погребением тел. Дальнейшее так же не было мне интересно, ведь богохульников и вероотступников не должно хоронить с соблюдением всех необходимых обрядов, их чёрные души Наисветлейший уже отверг, их тела просто сжигают, как сжигают павший скот…
Дайенн невидящим взглядом смотрела куда-то мимо собеседника. Услышанное усваивалось сознанием медленно, как медленно рассветные лучи заползали в уголки, ещё объятые ночной тенью.
– Это какой-то невозможный, чудовищный бред… Просто так, пришёл и убил, и вы ему позволили? Вы говорили о суде, вы вчера осудили горожан за готовность к произволу…
– Он имеет право, – всё так же безразлично повторил жрец, – таков высший, веками освящённый закон. Если б его не было в городе – то да, мы, наделённые от Наисветлейшего властью бдить за соблюдением закона его, поступили бы так, как должно. Но раз уж рука Наисветлейшего так удачно привела Симунарьота обратно на родину именно сейчас – какое право мы имели вставать у него на пути?
– Вы с вашими людоедскими законами – чудовища! Вы заплатите за это, слышите? Не надейтесь, что я оставлю вас в покое, вы все заплатите! Господи боже, как вы могли… – Дайенн, рыдая, повисла на руке Эркены, пытающегося её удержать – наверное, в этот момент разъярённая дилгарка могла растерзать нехрупкого жреца в мелкие клочки. Впрочем, охватившая её ярость быстро сменилась отчаяньем, – мы нашли… мы убедили бы, доказали… За что…
– Он был вам очень дорог, верно? – Эркена присел перед ней, поднося ей слабо дымящуюся чашку.
– Был… я должна привыкать говорить об Алваресе – был… – пальцы Дайенн коснулись шероховатого керамического бока, но Эркена не выпустил чашку и, как оказалось, был прав – руки женщины сейчас были совершенно безвольны, – был моим напарником, был хорошим парнем… Которому я много раз говорила, что он живёт так, словно убеждён в своём бессмертии…
– Не могу сказать, чтоб это было плохое качество, – неловко улыбнулся бракири, – я, конечно, совсем немного знал его, но мне он показался замечательным, умным и честным человеком.
Дайенн обхватила руками плечи.
– Как я скажу это Альтаке? Как он скажет это его семье? Давно ли они смирились с предыдущей потерей? Алварес говорил об этом странном роке над их семьёй – их всех забирал огонь. Нет, он сам никогда не верил в проклятья… Мерзкие, лживые твари! Почему мои предки, в своём кровавом походе, не стёрли с лица галактики эту падаль?
Эркена мягко, но настойчиво поднёс к её губам чашку.
– Выпейте, вам необходимо успокоиться. От того, что вы будете рвать себе сердце, легче никому не будет.
Дайенн, стуча зубами, пригубила остывающий напиток – и поперхнулась с посеревшим лицом.
– Это что, алкоголь?
– Ну, там немного ликёра… Вполне естественно по ситуации.
– Эркена! Вы же должны понимать…
Бракири, кажется, смутился.
– Да, я понимаю, что вы воспитаны в культуре, неприемлющей алкоголь. Но вы-то биологически не имеете этого свойства – негативной реакции на спиртное. То есть, я не слышал ничего такого, чтоб дилгары…
– Да, верно… Простите, мои нервы действительно на пределе. Знаете, всю ночь, пока мы сидели над этими проклятыми свитками, мне сверлила голову эта мысль… Эти слова Алвареса о том, что от моего неравнодушия ничего не меняется. И я просто не могу поверить, что Алваресу пришлось умереть, чтобы я поняла… Знаете, вы правы. Сейчас действительно такая ситуация… – Дайенн залпом опрокинула в себя сладковатый травяной напиток, – когда не до буквы правил…
