Текст книги "Ключ Всех Дверей. Бракирийский след (СИ)"
Автор книги: Саша Скиф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 113 страниц)
Он отстранился, выходя из-под потока воды, прижимаясь лопатками к чуть нагревшемуся от пара кафелю стены, его ладонь соскользнула с груди Илмо на этот цветочный бутон, вслед за нею и один из боковых органов обвил толстый, слегка вибрирующий стебель. Илмо посмотрел в совершенно пьяные, от ядерной смеси боли и возбуждения, глаза младшего товарища и почувствовал, что пути назад ему не оставляет, в общем-то, не он, а его собственное тело.
И действительно, что в этом такого… страшного… Не для свободного корианца, уверенного в том, чего он хочет. Правда, перед ним-то не корианец, и… чисто физиологически…
– У нас ведь это… ты знаешь… происходит не совсем так, как у вас…
– Смотря у кого – у нас, – блаженно улыбнулся Вадим, облизывая с губ сбегающие капли воды, – ну… я знаю, но мне… не кажется, что это… несовместимо… Да и моя физиология… всё равно не является чистым образцом…
Илмо потянулся навстречу ему, касаясь губами облепленного мокрыми волосами лба.
– Ты такой один, – хрипло усмехнулся он в висок Вадима, – царевна двух морей…
– Двух болот… Ты считаешь, причина в том, что… что я являюсь сразу и тем, и тем… и ничем до конца?
– Ну, ты корианец в несколько большей степени, чем я, – пальцы Илмо сжали его бедро.
– Или может, дело в этом моём… блоке… В желании… почувствовать кого-то в себе… Большинство людей не хотят, именно зная, что могут… Но ведь если невозможно… так сразу хочется, так?
– Тогда странен выбор объекта – мой пси-уровень круглый такой ноль.
– Ты, думаю, знаешь, что дело не в этом, – Вадим зачарованно ласкал кончиками пальцев рельеф грудных пластин корианца, ловил губами кончики кожистых отростков, жадно облизывая их.
– В том, что я выступал для тебя в роли старшего брата, «уча тебя плохому» несколько настойчивее, чем это делал Ганя, или… в том, что корианское стало для тебя неким фетишем?
Вадим застонал, раздвигая ноги навстречу ладони Илмо.
– Ты же образованный человек… Понимаешь, что фетиш не возникает на пустом месте… У меня, если угодно, тоже фетиш… Инопланетянин… тот самый, с волосами на голове… Тебе не кажется, что наши фетиши вращаются вокруг одного… центра масс? И выражение… несколько схоже… И ты, и я думали, что будем только размышлять об этом, просто радуясь тому, что это существует, и иногда смотреть… Что-то большее-то… это – ну, как бы слишком хорошо не стало… Ну, надо же было обладать какой-то схожей сексуальной девиацией, чтобы не переспать прямо тогда, в тот вечер…
Другая ладонь Илмо слегка сжала затылок Вадима. В этом жесте больше сексуального приглашения, чем в любой обнажёнке и красноречивых позах, подумал Вадим. Хотя куда обнажённее, да и куда красноречивее, чем у них сейчас… Пальцы Илмо погрузились в открытый контейнер с жидким мылом.
– Ничего более подходящего здесь мы, боюсь, не найдём…
Почувствовав, как тугой бутон вонзается в его тело, Вадим громко, мучительно-восторженно застонал, неумело, жадно подаваясь навстречу, Илмо зашарил по кранам, прибавляя напор – как кстати, на определённом напоре старые трубы принимаются натужно, на разные лады гудеть, подходящая звуковая завеса. Здесь никто не знает корианского, центаврианского или дилгарского – на каком может кричать в процессе Вадим, но тут та грань, когда слов, как таковых… и нет…
Вадим обхватил тонкими ногами бёдра Илмо, вцепляясь ногтями в его спину, приподнятый его сильными руками, он был сейчас с ним висок к виску, и жадно обводил языком основания, из которых росли кожистые отростки. Не самые чувствительные места, но ему просто безумно хотелось это сделать. Он чувствовал, как трёхчастный бутон внутри у него раскрывается, выпуская тонкие подвижные волокна, впивающиеся в горячие, жадно сокращающиеся стенки, как по всей длине его стебля открываются невидимые прежде, закрытые неотличимыми чешуйками кожи поры, и новые серебристо-зеленоватые змейки устремляются навстречу его нервным окончаниям.
Сексуальное взаимодействие у корианцев основано, в отличие от множества рас, не на трении, не на движении одного органа внутри другого. Введённый в тело орган может не двигаться вовсе. Источник удовольствия – импульсы, испускаемые высвобождающимися из них нервными волокнами. Илмо не был уверен, что Вадиму подобное не будет… неприятно, чтобы не сказать больно, ведь электрические импульсы, даже слабые, не представляют для человеческого тела ничего приятного. Вадиму тоже было, чего опасаться – нервные окончания его тела совершенно не подготовлены к подобному обмену сигналами, значит, едва ли Илмо получит полноценное удовольствие. Но его собственное удовольствие, разрастаясь, разливаясь внутри, было огромно, и Илмо, кажется, чувствовал это, оно захватывало и его тело, возвращаясь эхом по связывающим их тонким нитям. Вадим забился в объятьях корианца и обмяк, затихая. Илмо бережно ссадил его с себя, помогая устроиться в сомнительно уютном бетонном гнезде, там они сидели некоторое время, обнявшись, любуясь, как стекают рыжеватые струи в забранное толстой решёткой отверстие.
– Илмо… Пока я ещё достаточно не в себе, чтобы не думать, что я говорю… не останавливать себя… Мы ведь это сделаем ещё хотя бы раз?
Илмо обнял его, губами убирая с его лба снова налипшие волосы.
– Пока я тоже… примерно в таком же состоянии… скажу, что – полагаю, да. Полагаю, нам обоим это… достаточно сильно нужно, а… справляться самим… надоело, что ли… Ну, то есть… я-то хотя бы иногда… справлялся не сам. Мы с тобой, наверное, оба – то ли многовато сомневаемся и копаемся в себе, то ли просто привыкли к вечной неудовлетворённости и сделали её рабочим фоном.
– Ладно, у меня можно сказать, что были… ну, не комплексы, может, но сомнения, из-за моей нестандартной физиологии, которая не каждому ещё подойдёт… А у тебя что?
– Насчёт нестандартной физиологии… не отговорка, у тебя вон… светлый пример дяди, которому ничто не мешало и не мешает. А я… ну, я всё-таки не совсем пропащий, у меня была Энар… И Альето, если уж честно…
– Альето? – Вадим едва ли не подпрыгнул, – это… тот твой приятель с параллели, или я это путаю?
– Ну да. Не важно, это было один раз выпимши в стройотряде… А, нет, два, если считать поход… Ну, когда у нас оказалась дырявая палатка… В общем, мы не только портвейном грелись. Но тогда это было без… В общем…
– Совместное самоудовлетворение, то есть.
– У людей попроще это взаимодрочкой называется. Не важно, в общем. Потом Альето нашёл себе Лаанса, а я Энар… Так, ладно… Давай… надо идти, пока они не решили, что мы здесь утонули, раз не утонули в болоте.
Вадим, опираясь о борта ванны, медленно поднялся, шипя.
– А может, и хорошо, что так вышло… По крайней мере, ни у кого не будет вопросов, чего это я еле ползу и постанываю.
– Ты бы всё же Дайенн показался.
– Нет уж.
– Там она тебя осматривать всё равно не будет.
Всё так же с помощью Илмо Вадим облачился в то, что им наскоро смогли найти на смену – размера на три великовато, ткань для тела довольно жёсткая, но пока сойдёт и так. Главное – что сухое и чистое.
– Как хорошо, что мы с тобой, как обычно, занимаем одну комнату. Всё хорошо, младший Даркани, эту ночь, по крайней мере, ты имеешь право заснуть без мыслей о пришельцах и их заговорах. А утром мы определимся, как действовать дальше.
====== Гл. 22 Молитвы самоубийц ======
Маленькое пояснение, возможно, несколько запоздалое, для читателей, если они у меня есть. В разговоре промеж собой любые расы – корианцы, минбарцы, хурры, кто угодно – говорят о себе “люди”, и это не косяк, а отсутствие возможности в русском языке показать разницу между human и people.
Виргиния отдала распоряжение ранкезским кораблям окружить капитулировавшие громахские и отконвоировать их к месту предполагаемой посадки, после чего остаться сторожить, чтобы искушения вернуться на поле боя и не возникло. Бой, по всей видимости, подходил к концу – отдельные группы громахских кораблей ещё отстреливались, но их оставалось всё меньше. Первые прорвавшиеся ранкезцы уже десантировались на Громаху, на посланное Так-Шаоем предложение о капитуляции, кажется, ответа пока не было…
– Я на месте, – сквозь множество помех донёсся до неё сигнал Талик, – всё хорошо, держусь…
Виргиния покачала головой – движение это у лекоф-тамма вышло довольно неловким и забавным. Синхронизация у Талик плавала где-то на уровне 30%, на то, чтобы двигаться, держать под контролем то немногое, что было доступно, уходило нереальное количество сил. Виргиния, получая вместе с сигналом некие общие сведенья о состоянии систем, поражалась, откуда их в этой женщине столько. Согнувшись в три погибели в морозильной камере она явно чувствовала бы себя лучше – там, по крайней мере, не нужно б было двигаться, при ощущении, что на руки и ноги подвесили по хорошей ледяной глыбе, а в позвоночник постоянно упирается кромка лезвия. И при том Талик удавалось держать контроль, не позволяя машине увеличивать температуру раньше времени, всё равно что голыми руками зажимать пасть разъярённому дракону, не позволяя ему выдохнуть огонь и сжечь всё вокруг…
Господи, ну нелепо же всё вышло. Если бы она только успела бы сюда раньше! Хотя, всё равно ещё часа три минимум вот эти её отсюда не отпустили бы… Как ни крути, всех не прикроешь. И Колменарес вот тоже успел улететь, не раньше, не позже… Впрочем, разве хоть его, хоть того же Илкойненаса Талик смогла бы просить ринуться в самое пекло? Как-то сложно о подобном просить…
Новый сигнал от Талик был нервным, растерянным всплеском. «Они окружили меня, я «отпустила» систему, мотор греется, но медленно… Если они успеют… Готовятся стрелять… Что мне делать?» Виргиния чертыхнулась. Издалека чем поможешь? Только советом, действительно… А как поможешь, совершенно неподготовленному пилоту полуразбитой машины на совершенно другой нейросенсорной основе?
Впрочем, принципы-то всё равно похожие… «Талик, успокойся. Тебе нужно заставить их сгрудиться и напасть, так? Продемонстрируй им слабость, раззадорь их. Не используй орудия дальнего действия, лучше всего – режущие лезвия. Они ещё целы?»
Демонстрировать слабость – это, положим, Талик даже советовать не надо, слабость и так при ней. Но ведь враг должен не заподозрить никакого подвоха. Значит, лекоф-тамма должен двигаться, должен пытаться сражаться, словно бы из последних сил. Она скидывала Талик образцы своих команд, надеясь, что она сможет перевести их на язык своей системы… Был бы её аппарат хотя бы тоже человеческим…
Виргиния ещё раз «перебрала» все позывные. Лекоф-тамма образовывали среди них особую, отдельную группу. Сейчас самым ровным, спокойным был сигнал лекоф-тамма Колменареса – он равномерно ослабевал по мере удаления в сторону Хитки, но это угасание было незначительным – радиус чувствительности машин таков, что хватит как минимум до Бримы, если господам полицейским зачем-нибудь вдруг приспичило бы отправиться туда. С некоторым удивлением Виргиния осознала, что чувствует сигнал лекоф-тамма Эркены – сигнал шёл с Ракумы и был стабильным, что означало, что лекоф-тамма, по-видимому, стоит в ангаре и, скорее всего, разделён с пилотом… Хотя здесь нельзя поручиться – у Эркены ведь тоже довольно низкая синхронизация. Виргиния насилу отмахнулась от тревожных мыслей. Какого чёрта он вообще полез… Знал, очень хорошо знал, какой это риск и почему… До сих пор ему везло, он не попадал в ситуацию, когда низкая синхронизация окажется критической, когда рефлексы его тела войдут в конфликт с запросами системы, и она отключит его – как норовистый конь сбрасывает с себя неподходящего седока, или, быть может, как организм исторгает эмбрион с другим резус-фактором… В следующую минуту, впрочем, нечто новое отвлекло её от этих печальных мыслей. Сигнал второго лекоф-тамма, Илкойненаса, изменился. Пребывавший до сих пор в стазисе, он был активирован… Но, судя по болезненным, судорожным всплескам, это был не Илкойненас. «Что за чёрт?»
Лионасьенне медленно шла, опираясь о стену практически всем больным, усталым телом. Ноги подкашивались и разъезжались, перед глазами всё кружилось и плыло, но страшнее было ощущение пустоты, разрывающее изнутри и жгущее снаружи. Лионасьенне слишком хорошо понимала причину, природу этой тоски, и бороться со слабостью тела было легче, чем с тоской. Врач надеялся, что по мере удаления увечного лекоф-тамма прочь от их корабля ей станет легче.
– Она ведь не ранена, ни один удар не добрался до сердечника. Это следствие высокой степени синхронизации, на неё спроецировались повреждения, полученные машиной, и продолжают проецироваться.
Лионасьенне понимала, что, видимо, она должна как-то прекратить это, ведь её машина летит сейчас к месту своей гибели, и будет, наверное, как-то неправильно, если она унесёт жизни сразу двух пилотов… Но к сожалению, она видела тому только один способ. Здесь, совсем рядом, она чувствовала лекоф-тамма Илкойненаса – не получивший никаких существенных повреждений, он влёк её своей здоровой, успокоительной пульсацией, это могло её излечить, перебить эту связь…
Илкойненас поймёт. Он ведь летел сюда единственно для того, чтоб не дать ей умереть… При воспоминании об этом Лионасьенне грустно улыбнулась. Сперва она думала, что его симпатия – обычный интерес мужчины к женщине, и очень злилась на него. Но нет, это другое, чему и определение подобрать сложнее, по крайней мере, сложнее выразить словами… Уважение, сострадание… Ответственность даже, быть может… Она остановилась у последних дверей, переводя дух – волна от лекоф-тамма была почти осязаемой.
Всё ощущается совсем иначе, чем при первом соединении с её прежней машиной. Хотя это соединение будет тоже первым, но у лекоф-тамма уже был другой пилот до неё, и у неё уже была другая машина. Будет в чём-то легче, в чём-то тяжелей. Но машина не отторгнет, совершенно точно, не отторгнет…
Удивительное это ощущение – просыпаться с кем-то рядом, думал Вадим. Именно так рядом… Не братья, засыпающие кучкой на сдвинутых кроватях в комнате Гани и Уильяма, потому что в Вадимовой комнате Лаиса затеяла ремонт, и пользуясь возможностью, старшие братья наперебой травят младшему страшные истории, которых бог знает где уже успели нахвататься, и впечатлительный Вадим – ему было лет семь, это было ещё на Минбаре – жмётся то к одному, то к другому, а они пакостно хохочут… Не дети. Двое взрослых людей, а не мальчишек, заснувших обнявшись, потому что с непривычки в палатке засыпать холодно. У них с Симо, усмехнулся Вадим, конечно, тот поход не оброс такими пикантными подробностями, как у Илмо… Может быть, потому, что были они младше, хотя кроме страшных историй уже и другими, «особыми», обменивались… И к девчачьим палаткам бегали отнюдь не подсматривать, а устраивать засады с целью напугать. Ну, а «особые истории»… Вадим улыбнулся, вспоминая. Позже он узнал, что такие есть свои у мальчишек и свои у девчонок, одна из тех тайн, которыми не принято делиться с другими группами, так же, как местами сборов – где-нибудь в ветхом домике, а зачастую и самостоятельно построенном шалашике в лесных зарослях. Какие-то основы у этих историй жизненные, какие-то почёрпнуты из книг, фильмов, соответствующим образом обработаны детской фантазией, и в общем-то, сродни страшным историям, только упор не на ужасы, а на любовную линию. Так забавно было вернуться к этим историям в курсе подростковой психологии в университете… Интересно будет спросить как-нибудь, какие из них были любимыми у Илмо…
Вадим повернулся, разглядывая спящее лицо Илмо. Который уже раз они ночуют в одной комнате, в одной постели, и теперь даже странно от того, что такой особый смысл этого проявился только сейчас… Илмо тридцать лет, между ними семь лет разницы. Тогда, когда они только познакомились, это, конечно, казалось очень много… Гане, правда, было столько же, но Ганя-то взрослел на его глазах, Ганя был всегда, Ганя – брат… А перед Илмо и он, и Уильям робели. И так удивительно было каждый раз, когда Илмо, со всей серьёзностью старшего и местного, организовывал для них поход в парк или музей, и крепко держал за ручонки Вадима и Элайю, чтобы не потерялись в толчее… Им с Уильямом казалось, что такому большому, почти уже взрослому должно быть скучно и неинтересно возиться с малышнёй, он ведь не брат, он не обязан… Потом они узнали, что Илмо – вожатый, он помнил, как Илмо сам объяснял им значение этого слова. Это было незадолго перед тем, как их определили в школу. И было несколько обидно, что Илмо вожатый в классе Эла, а не у него или хотя бы Уильяма. Мысли плавно перешли к школе…
На Минбаре нет единой системы в образовании для детей. Многое зависит от касты, клана, местности, рода занятий родителей. В основном среднее и начальное профессиональное образование сосредоточено вокруг храмов, мастерских, школ военного искусства. И вокруг наиболее выдающихся деятелей собственного клана, конечно. Начальное образование получают дома, от родителей. Часто и азы профессионального тоже. Дальше – в зависимости от склонностей ребёнка и условий жизни конкретной семьи – его могут отдать в обучение кому-то из старейшин клана, или в специальную школу при храме, или в мастерскую, иногда обучение происходит без отрыва от семьи, но чаще ребёнок переселяется из родительского дома и живёт вместе с сокурсниками. У Лаисы, понятное дело, ни клана, ни касты не было, как не было их и у рейнджеров-землян, и её дети жили с нею, но старшие, будучи сыновьями энтилзы, обучались по особой программе, составленной их отцом и главными учителями анлашок, образование Вадима было скромнее и в целом соответствовало земной средней школе…
– Минбарские дети не обижали вас? – спросил как-то Элайя, – я слышал, среди минбарцев многие… неприязненно относятся к чужакам.
– Ну, чужаков, по крайней мере, именно в Тузаноре, теперь достаточно много, – улыбнулся тогда Вадим, – привыкают. Бывало, конечно, что обижали. Особенно те, что из воинских семей. Бывало, что и дрались. Но изгоями мы не были, нет. Скорее так, на особом счету… Ну, и жреческие нас как-то… оберегали. Уильям – сын энтилзы, как-никак.
Элайю необыкновенно восхищало, что Вадим и его братья знают с детства несколько языков.
– Нам деваться было некуда, – улыбался Уильям, – семья, школа, общество – везде разные языки… Мама – то есть, Лаиса – рассказывала как-то, отец приехал нас навестить и был в некотором культурном шоке, потому что я пытался с ним говорить по-центавриански.
– Ты подумал, что он центаврианин?
– Наверное, я ведь этого не помню. Ну, я знал, что я сам землянин, что мама была землянкой, что Ганя – дилгар, а Лаиса и Вадим – центавриане… Ну, то есть, Вадим – наполовину… Но одно дело – знать, и совсем другое… В общем, Ганя с тех пор время от времени, когда мы видели кого-нибудь человекообразного, тихо спрашивал меня, человек или центаврианин, я в основном угадывал правильно…
Ещё большей бездной интересного это было для их новых одноклассников. Вадим хорошо помнил тот день, когда его, уже наряженного в школьную форму – её подобрали загодя, дали ему привыкнуть к ней – за руку ввел в его будущий класс сопровождавший его в этот важный день Даркани. Светлый – большие окна, солнечные пятна играют на салатовых стенах, бликуют на блестящей чёрной доске – кабинет, два ряда парт, тринадцать пар глаз, внимательно уставившихся на него, он получался в классе четырнадцатым. Классы, как он узнал, комплектовались так, чтобы было не более пятнадцати детей в каждом, младшие классы бывали даже меньше, старшие, после того, как некоторые ученики уходили в профессиональные училища, переформировывали так, что могло быть двадцать, но не более. Иначе, было твёрдое мнение педагогов, нормальный образовательный процесс невозможен. Вадим на тот момент был искренне благодарен взрослым за такую политику – ему и этого количества было более чем много. Семь девочек, шесть мальчиков – и отличить одних от других совершенно немыслимо, школьная форма единая… У некоторых девочек банты на основаниях, из которых растут кожистые отростки на голове, но ведь не факт, что они носят их постоянно… А он… Такая же, как на этих детях, форма не поможет ему слиться с окружением, ребёнок со светлой кожей и волосами всё равно будет бросаться в глаза – он такая диковина в школе, конечно, не единственный, но в классе-то – один. Как-то – года два, кажется, назад – он, устав от того, что дети воинов постоянно шутят на тему его волос, спросил мать:
– Может быть, мне их сбрить?
– Гребень у тебя всё равно не вырастет, – рассмеялась Лаиса, – это только кажется, что станешь внешне похож на остальных – и всё наладится.
– Ты центаврианин, – сурово напомнил Ганя, – у центавриан бреются только женщины. Ты разве девчонка? Не обращай внимания. А переходят меру – давай сдачи, только и всего.
Вадим уныло кивнул. Конечно, быть минбарцем он не мечтал, это мама зря. Не она, так Ганя воспитал его в почтении к своим родителям, к своему происхождению, он не стыдился, нет… Просто обидно было, когда их называли чужаками – и в нём, и в Уильяме это вызывало праведное негодование, ведь никакие они не чужаки, они родились здесь, могут документы показать…
– Да ты думаешь, минбарцы минбарцев не дразнят? – включился Уильям, – ха, ха и ха! Постоянно! Выпендриваются друг перед другом заслугами кланов и родов, пока внушение от учителей не получат.
Но здесь-то они… ещё большие чужаки. Ещё более непохожие, приехали из совершенно чужого мира… Он вспомнил доброту и внимание семьи Даркани, пример семьи Элайи и немного успокоился, это поддерживало. Через некоторое время он удивлённо заметил, что дети смотрят не столько на его лицо, сколько на форму. А с формой-то что не так? А, ну да… У него нет на ней значка – красной звёздочки, как у остальных.
– Конечно, он ещё не октябрёнок, – пояснила учительница на растерянное шушуканье детей, – он ведь только недавно приехал. Вас тоже приняли в октябрята не сразу… Кое-кого даже очень не сразу… Примут, когда он будет к этому готов. А тут уже от вас зависит, как скоро он будет готов.
Ступая бесшумно и даже боясь дышать, Вадим прошёл и сел рядом с девочкой во втором ряду. Она подвинулась и робко улыбнулась. Помогла ему разобраться, на какой странице открыть учебник, как лучше расположить на парте тетрадь и чернильницу. Шёл урок природоведенья, проходили заповедники Арнамской Республики…
Илмо заворочался и проснулся. Поморгал глазами, улыбнулся.
– Давно проснулся? О чём думал?
– О хилках.
– Чего?
– Серьёзно. Вспоминал уроки природоведенья, потом как на экскурсию ездили в Национальный заповедник Карнеми…
– Это когда Элайя с Уильямом умудрились заблудиться? А, не… Это мы не в Карнеми ездили, там только средние классы ездили… С вашим классом вместе мы ездили в лесостепь Минофун… Только Элайя и Уильям могли заблудиться там, где деревья растут группами не более десяти… Встретить наргу, принять за ядовитую… Неизвестно, кто напугался больше – они или змея от их визга…
Вадим прижался щекой к плечу Илмо. Из того, что сближает несомненно – у них есть это общее прошлое, всегда будет… На одном из уроков профессора Тилиди – он вёл по два часа в неделю обществознание в нескольких школах, в том числе в школе Вадима и Элайи – эта мысль была сформирована чётко. Сценарии сближения, установления связей.
– Ну, все мы знаем, что такое – близкие люди, – профессор, как правило, не имел привычки сидеть за учительским столом, его обычный маршрут был от двери до окна, перед которым он какое-то время стоял, любуясь толстенькими корианскими голубями, тусующимися на широком карнизе в немалой степени из-за его привычки сыпать им туда зёрнышки, время от времени он так же прохаживался между рядами, останавливаясь перед портретами Маркса, Ленина и Эннеля, смотревшегося в ряду со своими земными предшественниками до странности органично, – у каждого из нас есть близкие люди, правильно? Ну, нет у нас тут настолько несчастных, чтоб не было, верно? А как эти самые люди становятся близкими? Ну, самые первые наши близкие таковыми просто рождаются. Наши мамы и папы, братья и сёстры, или те, кто их заменил. Среди вас, ребята, многие уже выросли в новой воспитательной системе, а вот у моего поколения это было незыблемой константой. Мои родители, моя бабушка, мой старший брат – вот те, кого я видел с детства, кому привык доверять, кто, так сказать, первым начал формировать мою личность. Ну, не всем людям моего поколения везло так же, как мне, об этом мы поговорим позднее… Дальше идут – друзья. Самым первым и логичным образом – те, с кем мы росли, соседские дети, потом – те, с кем мы просидели несколько лет за соседними партами в школе. Вот тут, пожалуй, не очень повезло мне, моя семья часто переезжала, поэтому дружбы с детства у меня не сложилось… Дальше следуют сокурсники по университету, коллеги по работе и так далее… Итак, кто-нибудь может уже сформулировать – что служит основным из факторов сближения?
– Когда вы вынуждены много времени проводить вместе, – пожал плечами Симо, – жить там в одном доме, или вместе за партой сидеть, ну, как-то так.
Элина глянула на него неодобрительно – Симо снова ответил с места, даже не подняв руку, что будешь делать с его дисциплиной. Впрочем, профессора Тилиди такие мелочи, как правило, не беспокоили. Он был из тех учителей, чьи уроки скорее превращались в большую неформальную беседу – при том умудряясь никогда не превращаться в базар, всё-таки четырнадцатилетки уже приобрели некоторую солидность и меньше были склонны шуметь и перебивать друг друга.
– Совершенно верно, молодой человек. И вы употребили очень занятное слово – вынуждены. Действительно, мы с ранних лет вынуждены взаимодействовать с обществом, с теми, кто нас окружает. У нас выбора, в общем-то, нет. Человек, первые годы своей жизни, беспомощен и потому зависим. Мир вокруг ещё неведом и таит множество опасностей, чтобы выжить в нём, человеку нужно что? Тепло, пища, защита, верно… и – знания. Первичные знания о мире, о вещах, о нём самом.
– Ну, так знания можно дать и неправильные, – пробормотал Кеар. Для него, происходившего из семьи врага народа, эта тема была больная.
– Ну, мы сейчас не о столь сложных материях, – махнул рукой профессор, – о вещах попроще. О том, что родители учат ребёнка есть с помощью ложки, говорить, ходить на двух ногах и не совать пальцы в розетку. Каждое живое существо заинтересовано в выживании, и не просто выживании, а максимальном комфорте. Поэтому ребёнку необходимы забота, участие и пример старших. Без этого он не то что не впишется в общество – просто помрёт. Все вы читали о случаях детей, выросших вне общества – но и в таком случае ребёнок рос не сам по себе, в изоляции, его воспитывали животные. Просто взрослыми были не люди, и навыки выживания были не человеческие, но механизм в целом тот же. Итак, образующими наших первых контактов, нашей первой близости служат стремление к комфорту, безопасности и – знаниям о мире. Близкие, так сказать, первого порядка становятся нашими близкими потому, что были с нами в первые, самые трудные годы нашей жизни и помогли нам выжить, научили нас выживать. Давали нам молоко, кашу и знание о том, что спички детям не игрушка. Теперь близкие второго порядка – друзья… Как становятся близкими они?
– Ну… играем вместе, понятно же, – Симо, кажется, даже растерялся от такого простого вопроса. Его соседка Рнаци снова легонько стукнула ему по спине – долговязый Симо имел привычку горбиться.
– Верно. Совместные игры, совместный досуг… И, как основа дружеских отношений в дальнейшем, в школе и университете – общие интересы, увлечения. Общий интерес к одной и той же теме, общая деятельность. Например, с одним из моих лучших друзей мы сошлись на почве общих спортивных интересов. Он, правда, занимался серьёзнее, а я был больше любителем, но фундаментом для многолетней дружбы это оказалось хорошим. А другой мой лучший друг учился со мной в одном университете на параллельном потоке, но познакомились мы только на студенческой конференции. Темы наших докладов вам сейчас мало что скажут, скажу только, что у нас разгорелся нешуточный диспут, и вот, в результате… А моя жена, например, рассказывала, что друзей у неё в детстве не было, потому что никто вокруг не разделял её увлечений, её считали странной… В прежние времена такое бывало, и нередко.
Ганя ещё вскорости по приезде сказал как-то, что это «в прежние времена» звучит довольно смешно, учитывая, что родившиеся не в те самые прежние времена – пока ещё только малые дети. Как будто действительно между «тогда» и «теперь» легла уже некая железная преграда времени. Виргиния тогда ответила, что, хотя, конечно, эти «прежние времена» буквально позавчера были – грань действительно чёткая. Грань двух эпох, каких и вне Корианны примеров до чёрта. Мир после получения технологии гиперперехода – уже другой мир, мир до образования Альянса и после – собственно, тоже. Изобретение нового лекарства, средства связи, полимера, оружия, новые контакты, начало или завершение войн – являются такими рубежами, разделяющими жизнь на до и после. И хотя вроде бы мы все целиком перешли из той эпохи в эту и перенесли с собой до чёрта багажа, этот багаж легко либо сбрасывается, либо оклеивается новыми бирками – и дети так удивлённо спрашивают родителей, когда это не было того-то, когда это было вообще, при динозаврах что ли…
– Погодите, я с близкими первого порядка не понял, – Симо, бывало, за какую-то одну мысль цеплялся надолго, и результаты потом выдавал интересные, – это получается, близкими они становятся… из благодарности? Оттого, что, как вы говорите, деваться некуда? Нехорошо ж это как-то. Ну, то есть… друзей-то мы хоть выбирать можем, а родню – нет. Ну, в смысле, предки наши, которые в семьях жили… не виноват же ребёнок, что он просто родился тут.
Элина посмотрела на него удивлённо – она посчитала, что одноклассник ушёл от темы куда-то очень в сторону, однако учитель Тилиди сиял, довольный.
– Вы хорошую тему подняли, молодой человек. И мы её рассмотрим подробнее… в ряду других. Теперь вы приблизились к пониманию, почему в обществе нового времени мы отказались от семейного воспитания. У каждого из вас были родители, большинство из вас видится с этими родителями, общается, любит их… но не зависит от этого, понимаете? Многим моим сверстникам родители, которые, вроде как, любили их и заботились о них, не стеснялись говорить: «Я тебя родил и я решаю, как тебе жить», «Мы тебя вырастили, без нас тебя не было бы, значит, без нас ты ничто», многим моим сверстникам родители выбирали не только школу и будущую профессию, но и друзей, не одобряя друзей, выбранных по общим интересам, по душевным склонностям, если это не совпадало с их планами на ребёнка.
