Текст книги "Ключ Всех Дверей. Бракирийский след (СИ)"
Автор книги: Саша Скиф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 53 (всего у книги 113 страниц)
– Девочка хочет, ни много ни мало, дать отпор этим затейникам, обосновавшимся поблизости от города и постепенно и неумолимо берущим его в своё удавье кольцо. И более того – дать отпор затейникам, взявшим в такое кольцо всю планету. Не пришлым, про тилонов она разве что смутно догадывалась… Настоящий враг – не пришлый-чужеземец, а тот, кто вырос здесь, на той же земле, и видят её не иначе, чем червь, пожирающий тело. Свергнуть Ассамблею, установить на Андроме подлинно народное правительство образца мятежа Галартиатфы… И вы знаете, мне нравится эта мысль.
– Альберт, вы с ума сошли?
– А что во всём этом не так, госпожа Дайенн? Все подлинно прекрасные вещи достаточно просты, в этом и заключена их красота.
– Вы считаете прекрасной гражданскую войну?
В самом деле, Автократии, из которой они, спасибо всем высшим силам, выбрались живыми, им ведь было мало…
– Госпожа Дайенн, – вклинился Аскелл, – вам никогда не говорили, что некрасиво заботиться о людях помимо их воли? Они вправе выбрать своё понимание блага, и вправе отдать за него жизни, если хотят. Их сограждане там, наверху, могут воспротивиться такому благу, они на это имеют право, вы или я – нет.
– Я полицейский, Аскелл.
– И? в вашем уставе прописана обязанность предотвращать гражданские войны везде, где вы видите такую опасность? Это задача службы безопасности этих миров, но не ваша. Признайте, у вас связаны руки, вы не можете арестовать всех преступников, каких увидите в своей жизни. Меня – можете, потому что за мной не стоит какая-нибудь мощная держава, по крайней мере, пока не стоит… А арестовать преступников из Ассамблеи, хотя они воры и убийцы, не можете. Они воруют у своего народа, и они виновны, хотя бы косвенно, во множестве смертей – тех, кто отравился на вредном производстве, потому что кому-то было очень жалко расщедриться на модернизацию, кто был убит в результате ограбления – которого бы не было, если б людей не вынуждали на грабежи нужда и безработица, кто просто умер с голоду – в таких вот глухих местечках, как это, всё бывает… Кто-то закончил свои дни где-нибудь в рабстве на рудниках – тоже граждане этого мира, которых их правительство должно бы защищать. Вы знаете всё это, но ничего не можете сделать – чужой мир, политика, суверенитет и прочее. Ну так и не лезьте, вот это сейчас тоже гражданское самоопределение, или как это называется у вас?
Вален всемилостивый, как, как она пропустила тот момент, когда его покусали Алварес и Схевени?
– Аскелл, не могу понять, вам с этого какой резон? Надеетесь, что в поднявшемся хаосе сможете незаметно слинять вместе с машиной?
– Мне? Да просто интересно. Мы, госпожа Дайенн, любим события.
Вселенная, говорят, не посылает нам испытаний, которых мы не можем вынести. Почему же вселенная послала ей Аскелла?
– Аскелл, вы одиночка, и многих вещей вам не понять. Хорошо или плохо сейчас живут эти люди – но они живут. Живы их семьи, целы их дома, на улицах их города не стреляют. Говорят, конечно, кому война, а кому мать родна, но не мерьте всех по себе.
– Вы тоже, Дайенн, вы тоже. Но вас ведь никто и не заставляет в этом участвовать. Отойдите в сторону, не мешайте историческим процессам.
– Это не исторический процесс, это…
– Произвол? Но ведь историю творят люди, не боги. Неужели в вас так прочно сидит минбарское воспитание, что вы свято верите, что есть «правильный» ход истории и «неправильный», что каждому, вольно или невольно становящемуся у руля корабля истории, нужно теперь бояться ненароком повернуть не так, как заранее прописано в священных скрижалях, которых, правда, никто не видел… Скучно!
====== Гл. 26. В осаде ======
Дверь за Дебби закрылась, и Майк вернулся к созерцанию потолка. Вот уж правда, хуже нет, когда не можешь доверять близким. Потому что как минимум значит, что не такие уж вы и близкие. Вот Лурдес, что интересно, поняла. Даже пыталась спорить с Дебби, а она обычно не делает этого – не потому, чтоб чего-то боялась, уволить её даже в случае конкретного скандала Дебби через его голову не смогла б, а просто не любит конфликтов. Но ссор между родственниками тоже не любит, поэтому вмешалась. Она хоть и говорит, что её дело сторона, сама понимает, что уже почти член семьи, всё-таки она здесь скоро 7 лет, и Дебби к ней всё равно прислушивается, как бы ни изображала из себя всезнайку, которая с избранной позиции под танковым напором не сдвинется. Зачем изображает-то, она ж вовсе не такая…
Лурдес понимает, и понимает правильно. Она сама с виртуальной реальностью, правда, только по учёбе дело имела, какие-то разделы они так проходили. Но сказала, что в принципе думала о том, что интересно б было почувствовать себя не собой, а кем-то другим. Не потому, чтоб в своей жизни чем-то была недовольна – а вот именно что интересно. Не в том даже дело, что всего, что может в голову втемяшиться, никакая смертная жизнь не вместит, а в том, что некоторые вещи и не может вместить, интересно-то нам становится всё больше и больше чего. «Так уж человек устроен, – сказала Лурдес, – и хорошо, что так устроен – что даже за границы своего «я» стремится выйти. Широта мышления так и развивалась когда-то – когда люди начали размышлять, как там живёт-чувствует кто-то, от них отличный, как там живут в других землях, где всё по-другому, так появились писатели и кинематографисты – а вот как бы мы сейчас жили без них?».
Дебби тоже понимает, и прекрасно знает, что окружающие понимают, что она понимает – зачем пытаться бороться с тем, чего заведомо не изменишь, ну правда? – и понимание это однобоко и жестоко. Дебби по-настоящему тяжело, это верно, только вот в эту тяжесть она загнала себя сама.
А вот он начал понимать, к собственному огорчению, неправильно, близко к пониманию Дебби. Да, он инвалид, в его жизни невозможно длинный список чего, и он, кажется, переступил черту риска утонуть в виртуальности, чего так боится Дебби, только вот ничего с этим поделать не может, что её больше всего и злит. Ему объективно есть из-за чего лезть в виртуальную реальность, и у Дебби не повернётся язык спросить «чего тебе в реальной жизни не хватает», как говорит, например, Стиву его мать, и её приводит в печаль и панику именно осознание своего бессилия и пораженческое желание, чтоб ей просто не напоминали о её бессилии… Родственные чувства, сопряжённые с непростой семейной историей – они всегда, наверное, приводят к некоторому малодушию. Привычке не говорить о том, что как-то слишком неприятно и болезненно, да и с этого не будет толку, поругаться только и всё. Дебби понимает, что не решит все его проблемы, не сделает его жизнь лишённой поводов для недовольства, и на большую часть именно ей спасибо за выработанный принцип принимать всё таким, какое оно есть… А какое – есть? Дебби больше всего боится того, что на неё смотрят как на родственницу, севшую на шею богатому наследнику, использующую его. Она не может запретить людям воспринимать что-то в меру своей испорченности, она не намерена тратить время на то, чтоб доказывать каждому такому, что искренне заботится о брате, со всем пониманием, что он ограниченно дееспособный и умрёт раньше её, но это отравляет ей душу. Как и много что ещё… Она хотела бы, чтоб его жизнь была как можно более счастливой, но реализм не очень-то позволяет верить в какое-то счастье. Она хотела бы, чтобы его любили, ведь она сама его любит, но она не может поверить в настоящую дружбу и любовь там, где речь о больших деньгах, раз уж в её искренность не верят. А как она может верить во что-то, после всего… С верой в лучшее в людях как-то с детства не задалось.
Когда они приехали – окончательно, насовсем приехали, когда мама уже очень болела – он был, конечно, ещё мал, да и его внимание было в основном занято энергичной позитивной Энжел (она действительно замечательная, жаль, что она сейчас далеко, но что поделаешь, на её профессию на Марсе не учат), но он же не слепой, не глухой, он многое слышал и понимал. Хотя и не подслушивал намеренно этих долгих разговоров Дебби с родителями. Она чувствовала себя виноватой – после всего того, что было в прошлом. Когда отец помог маме инициировать судебный процесс против бывшего мужа, чтобы ей позволили всё же видеться со старшей дочерью, и при всех его вложениях, этот процесс длился несколько лет, и насовсем забрать Дебби нечего было и думать, а отец и мачеха настраивали маленькую Дебби против матери, и она отказывалась подходить к терминалу, когда звонила мать, или грубила ей… А потом карантин, и жестокая ложь мачехиной подруги, что Дебби умерла – эту ложь, правда, быстро развенчали, но она стоила матери знатной истерики. А Дебби говорили, что мама совсем не расстроилась, а чего ей расстраиваться, у неё ведь есть Мэри. Да, даже когда после карантина судебный процесс наконец завершился, увидеться с дочерью Лиз Гарибальди смогла только в 73 году, и свидание это было недолгим и неловким – Дебби к тому времени основательно промыли мозги на тему того, что мать-шлюха её бросила. Только став совершеннолетней, она побывала наконец на Марсе, в доме матери, познакомилась со сводной сестрой… Но тогда прочных отношений не установилось – вскоре она вышла замуж (достаточно поспешно, по её собственному признанию, потому что отношения в семье стремительно портились, впрочем, брак свой она называла исключительно счастливым, хоть и говорила, что дочери вот так выйти замуж – за человека на 20 лет старше, недавно разведённого, только через свой труп позволила б), и она с головой ушла в семейную жизнь, в заботу о родившейся потом Энжел. Был ли элемент расчёта в том, что тогда, в 90м, она прилетела на Марс? Вполне вероятно, был. Всё-таки Грег погиб очень несвоевременно, после выплаты всех кредитов семья осталась на мели, без того невеликое наследство практически целиком отжала бывшая жена Грега с сыновьями. Не на поклон к мачехе же было идти… Но на самом деле Дебби реально многое переоценила, ей надоело убегать от прояснения отношений с матерью. «Может быть, мы уже никогда не станем близкими людьми, – говорила она Майклу-старшему вечером того дня, когда Лиз первый раз надолго забрали в больницу, – время упущено. Но она моя мать, Майк мой единоутробный брат, это остаётся фактом. Я не могу этот факт игнорировать. Мне просто страшно вспоминать сейчас, что маленькая я говорила, что мне будет всё равно, если мама умрёт. И не успеет простить меня за все те слова, которые я ей говорила».
Неправильно, что и говорить, неправильно, что Дебби взяла на себя ответственность за всю скотинистость своего отца и мачехи. Что бы там ни произошло у Франца и Лиз, вот это-то всё было чересчур… Почему люди не могут разводиться как-то спокойно, порядочно, без дележа детей и безобразных сцен? Ну, наверное, это просто невозможно. Раз разводятся – значит, обидели друг друга настолько сильно, что тут уже все средства хороши. Когда он был совсем маленьким и слышал, что у него, кроме исчезнувшей, есть ещё одна сестра, на Земле, с которой им запрещают видеться – он очень переживал, очень жалел маму. Её бывший муж представлялся ему каким-то монстром. Но сейчас-то совершенно очевидно, что монстром он не был, самым обычным человеком с обычной человеческой подлостью. Это же сплошь и рядом так, особенно в браках между землянами и марсианами, если уж такой брак дал трещину – можно не сомневаться, в эту трещину хлынет всё дерьмо, до этого заботливо сохраняемое за красивым фасадом. Даже прописанный до мелочей брачный контракт – не гарантия… Говорят, в конфликте всегда виноваты две стороны. С этим можно поспорить, но всё же не в случае разводящихся супругов. Брак в цивилизованном мире Земного Альянса давно уже дело добровольное, развод тоже. И вот как-то надо принимать как данность, что сперва любили, жить врозь не могли, а потом к этому же человеку – ненависть до такого же потемнения в глазах. И справедливо ли считать, что мама в этой ситуации только жертва, что она ничем не заслужила жестоких слов? И можно ли полагать, что мама, останься тогда Дебби с нею, не нашла бы, что ей сказать в том же духе про отца? Может быть, мама не бросала Дебби, инициатива развода исходила от Франца (хотя сложно судить при том, что преимущественно ты слышал одну сторону), но второй раз вышла замуж она откровенно за деньги и ничем этого не прикроешь. Это то, что всегда будет работать против неё. Дальше больше, она цинично использовала бывшего возлюбленного в грязных играх нового мужа, и быстренько переметнулась к нему, когда карта мужа оказалась бита – благо, она осталась богатой вдовой, теперь можно было позволить себе вообще всё… И отец всё это принял, проглотил – единственно из чувства вины из-за того, что они когда-то так нехорошо расстались. Считал себя виновным во всём том, что после произошло с нею, в этих её равно позорных браках… Какой бред, взрослый человек отвечает за себя сам, и никакого разбитого сердца у мамы тогда не было, было только желание жить хорошо и обида на то, что не получилось… Ложь и вина – основной капитал этой семьи. Дебби понимает это на самом деле, хоть и не хочет говорить вслух. И она смотрит на него и видит символ всего этого – лжи, стремления к выгоде, чувства вины, собравшихся в одном человеке, и поэтому так ревностно хочет, чтоб у него всё было хорошо, потому что он всё-таки не символ, а человек, и не заслужил пожинать не им посеянное… Как будто у него есть какой-то выбор, да. Он же наследник. И ему нужно вникать во все дела, окружать себя надёжными людьми и учиться видеть людей насквозь, а пока Дебби побудет рядом с ним цербером – во искупление своих детских обид на мать, которая жила с новой семьёй, купалась в деньгах, смела существовать без неё, Дебби, что для ребёнка уже само по себе преступление… Во искупление показного равнодушия в более зрелом возрасте, когда она отмахивалась на все вопросы о семье – ну да, у мамы другая семья, а её растила мачеха, ой ну да и что, подумаешь. Во искупление несомненно владевшего ею злорадства, когда началось всё это – исчезла Мэри, и Майк родился больным, а потом заболела мама, и врачи сказали, что теперь только вопрос времени, есть такие случаи, когда никакие деньги не помогут. В общем, когда всё это благополучие – незаслуженное благополучие – пошло по швам… Понаблюдать это, искупить, насколько возможно, чтобы хотя бы с собой остаться в мире, чтобы Энжел не стыдно было в глаза смотреть, спрашивая себя, хорошая ли она сама дочь. Люди, действительно, часто прощают именно для того, чтоб собрать горящие уголья на голову обидчика. И очень трудно полностью отрешиться от детских, нерассудочных и нелепых обид, даже когда взрослый ум понимает, что мама не бросала, мама не ей назло родила Мэри… А действительно было б лучше, если б Дебби тогда осталась с мамой? Поводы для недовольства нашлись бы и тогда, да и большой вопрос, как тогда всё сложилось бы – Эдгарсу-то точно не нужен бы был чужой ребёнок, он со всеми этими же деньгами пальцем не пошевелил, чтобы что-то изменить в результатах бракоразводного процесса своей жены. И как-то мама это проглотила, ну да, Эдгарсу, как отцу, яйца выкручивать не получилось бы… И не назло ей родила Майка, ну да. А… зачем? О чём надо было думать, чтоб рожать в 62 года, когда все врачи единогласно говорят, что ничем хорошим это не кончится? Да, с тех пор, как продолжительность жизни и репродуктивный возраст значительно сместились, рождение детей в 45 и даже 50 лет не было редкостью, но больше 60 – это, кажется, был рекорд… Стоило ли ставить такие рекорды? Ну да, она это не намеренно, сама очень удивилась, когда узнала о беременности, но как можно было оставить такую беременность? Просто нужен был ребёнок взамен исчезнувшей дочери, нужен ещё и ввиду опасений, что муж может сорваться, как бывало с ним в прошлом, и тогда уже всё полетит к чертям… Просто нужен был наследник этому всему, ведь если Мэри не найдётся – никто не смел произнести «нет в живых» – кому всё останется? Дебби… Отец, понятно, не мог бы возражать против такого варианта, всё-таки это всё, строго говоря, не его, Дебби по матери прямая наследница, но это не устраивало саму мать, она чувствовала бы себя… слишком неуютно ввиду того, что он всё это время решал её проблемы, в том числе в том плане, что самой тащить дела компании ей не очень-то хотелось. Всё это облекалось, конечно, в более благовидные формулировки, но было именно так. И сейчас Дебби фактически стоит у руля, и это правильно и разумно, и одно только плохо – что она не понимает и не захочет понимать, где у него всё это сидит… Владение компанией, выпускающей лекарства и медтехнику – это самое то, когда ты инвалид, вот тебе дополнительный интерес к её развитию. Дополнительные кандалы, плюсом к воле матери, к её жестокому капризу, чтобы ты вообще жил… Майк тоскливо посмотрел на свою тонкую, жалкую руку, сжал и разжал кулак, вспоминая ощущения от того же действия из виртуальной реальности. Злись не злись, Дебби, но реальность же надо принимать такой, как есть, правда? А она такова, что сыт он по горло этой реальностью…
Дайенн осторожно приотворила плотные шторы и выглянула в окно. С тех пор, как Альберт с Аскеллом отладили этот скромный по размерам, но роскошный по мощности комплекс, способный засечь, наверное, даже приближение кораблей Изначальных, не то что тилонов и тем более хурров, внезапной атаки с воздуха бояться уже не приходилось. То есть, атаке-то всё равно ничто не мешало быть… Но хотя бы фактор внезапности уже был сведён на нет. Но сам рефлекс посматривать на небо со смутным страхом – остался.
Да, ещё совсем недавно жителям города, в их странной беспечности (хотя Фималаиф говорила, что такая беспечность – вовсе не странно, живя так, быстро привыкаешь ко многому, а то скверное, что нет возможности изменить, люди изо всех сил стараются не замечать, уверяя себя, что негатив сильно преувеличивают) казалось, что военная база от них очень далеко… Конечно, так казалось, пока горожанам, которым повезло устроиться туда уборщиками, мастерами по мелкому ремонту, а иногда даже охранниками, приходилось тратить на дорогу от часа до двух, в зависимости от состояния дорог и везущего их транспорта. А кто-то и пешком ходил, тем было совсем печально… Теперь же стало очевидно – база ОЧЕНЬ близко. Когда противники, после серии коротких пробных стычек, застыли друг напротив друга, как борцы в рукопашной, практически лоб в лоб – Дайенн почти физически ощущала нависшее напряжение, одной искры хватило б, чтобы взрыв захлестнул их огненной волной… Неправильно было говорить, что бой может начаться в любую минуту. Бой уже шёл. Психологический, не менее страшный.
Да, Фималаиф была права, занять город оказалось не так сложно… Сложно будет его удержать. В общем-то, не будь у них внезапности, ну ещё Альберта, чьи техномагические иллюзии всё ещё наводили на противника страх и замешательство – неизвестно, что у них было бы… Ну да, у них были Галартиатфа и его люди, они один раз, 500 лет назад, уже сделали это, и верили, что смогут вновь, и возможно, на одной только этой вере…
Конечно, и сама структура города… Что ни говори, вековая традиция легкомысленно относиться к этим туннелям… Один раз это закончилось катастрофой, теперь катастрофы бояться, они считали, оснований нет, щиты прочные, повторного обрушения не будет, к тому же, территория города сместилась к северу относительно первоначального положения… Ну так пришла другая беда, откуда вообще-то следовало ждать. Пройдя по этим туннелям, отряды Галартиатфы, доукомплектованные теми из беглецов, кто был в состоянии самостоятельно передвигаться да ещё и что-то держать в руках, захватили склады с оружием, затем стратегически важные объекты… Из плюсов этой операции было – захват прошёл практически бескровно, благодаря техничности, слаженности и неоценимой помощи Альберта. Из минусов – по крайней мере, минусов именно для мятежников – многие заправилы этих краёв, включая и владетеля Руварских земель, успели покинуть город. Многие с семьями и даже с наскоро собранными узлами денег и драгоценностей – неплохими, надо думать… Что поделаешь, сил Галартиатфы просто не хватило бы, чтобы перекрыть все дороги. И пусть бы шли себе, конечно, но пошли-то они не куда-нибудь, а к базе, со слёзными просьбами помочь в нежданной беде. А они знали город. Планировку, сильные и слабые места, расположение всех нехитрых коммуникаций. Знали так, как военным, даже тем, кто в городе бывал не один раз, и не снилось, и незачем было. Следовало готовиться… Что ж, готовились. Хорошо вооружённый отряд занял позицию у водозабора – одна из самых приоритетных точек. Сколько-нибудь внятной крепостной стены у города не было – а от кого бы? Осталось недоразрушенное от того, что окружало когда-то Старый Рувар – это только с одной стороны, по счастью, той, что ближе к базе. Но несерьёзно же. Боеспособной техники у города, прямо скажем… Да и людей, если честно, маловато. И вокруг на огромном радиусе некому помочь мятежным руварцам, даже если бы возникло такое желание. Временное революционное правительство, конечно, отправило послание в Ассамблею, требуя, ни много ни мало, создания независимой комиссии для расследования преступлений, совершённых против руварцев и всего хуррского народа, в частности, тщательного расследования вопроса тилонской экспансии, призыва к ответу штата военной базы, владетеля, который был не то что в курсе творящегося там, но и был в доле, не говоря уж о тех личных счётах, которые имела к нему Фималаиф, да и не она одна, и тех, кто на самом верху тоже был в курсе и покрывал… Ждали ответа. Ждали и готовились, не слишком надеясь, что он будет устраивающим сторону мятежников. Дайенн тоже ждала добрых вестей, но с другой стороны – корабль их коллег, стартовав наконец с Ракумы, сел на Андроме ещё за день до восстания. Сел настолько близко к Рувару, насколько это было возможно, чтобы не быть обнаруженными, но слишком далеко, чтобы… Слишком далеко, в сравнении с тем, насколько не далеко база. И может быть, было бы даже хорошо, если б это было ещё южнее, по другую сторону от базы, если б сумели отвлечь базовских, дать возможность всем неместным незаметно покинуть город – Ли’Нор готова была ради спасения товарищей много на какие меры… Но – это было как раз севернее, многим севернее, в горах. Их разделяли эти горы, озеро и частично – питающая его река, многие километры полупустыни…
А народ… ну, что народ? В большинстве своём воспринял перемены философски. Многие, особенно среди молодёжи, даже с энтузиазмом… Что-то около на пару сотен солдат армия Галартиатфы выросла, но что это решает? Были, наверняка, и такие, кого происходящее ну совсем не радовало, а покинуть город не успели. Или особо не имели, куда – прекрасно понимая, что мелковаты сошки, чтоб на базе им был тот же приём, что тузам. Но пока молчали, то есть, может, и не молчали – Дайенн часто ловила на себе косые взгляды, слышала шепотки (вот чего стараются, понижая голос? Она на хуррском знает пару фраз, и то сугубо по рабочей сфере), но каких-то выступлений пока не производили, и то хлеб. Хурры ксенофобны. Народ услышал главное – в происходящем замешаны иномирцы, в деталях – что есть иномирцы хорошие и не очень, разобрались пока не все. Всё же спасибо воинам Галартиатфы в том числе за охрану госпиталя. Ну и за то, что находят время и силы объяснять довольно дремучему народу, как много он упустил в жизненной науке. Может быть, они несколько снизят вероятность того, что возобладают настроения повязать всех с не хуррской наружностью и выдать военным, выкупить свои жизни. Правда, тут значимо не только то, что люди Галартиатфы вооружены и опыт кровопусканий имеют, но и то, что владетель и базовские в городе всё же тоже не самые популярные фигуры, может, не до стадии иномирцев, но сравнимо… Вален свидетель, ей очень не хотелось на собственной шкуре это сравнение проверять.
Они могли бы покинуть город, машины были. Даже достаточно, чтобы вывезти не только их, но и освобождённых пленников, самим добраться к горам, к кораблю… Но самолёты базы расстреливали с воздуха любую выезжающую за город машину. По городу не стреляли. Пока. Это было объяснимо – владетелю хотелось избежать ненужных разрушений, это всё-таки его собственность… Всё равно мятежники сдадутся. Само расположение города и ресурсы, которыми он располагает, не таковы, чтобы выдержать длительную осаду. Это даже предпочтительнее для них, чтобы мятежники капитулировали сами. Бескровная моральная победа…
Что ж, по крайней мере они смогли разместить пострадавших в госпитале, оказать им хотя бы какую-то подобающую помощь… Весьма скромную, конечно, учитывая, что в большинстве своём они были не хурры… Господи боже, среди них был даже один корлианин. Неужели они и с Корлией собирались в каком-то вообразимом будущем воевать? Умерло ещё двое людей и один аббай, но остальные медленно, но верно шли на поправку. Сперва было как-то даже сюрреалистично, наблюдать, как за ними ухаживают сиделки-хуррки – распоряжением Галартиатфы к работе стали привлекать женщин, имеющийся персонал не справился бы нипочём… Потом стало привычным. Ко многому хотя бы взгляд, если не сознание, становится привычным. Дайенн вспоминала, как поразили её в самое сердце мрачные, чтобы не сказать – отталкивающие интерьеры базы на Ракуме, в особенности их душевые… Тогда списала всё на утилитарность места, не терпящую излишеств. Тем более не больно-то много претензий могло быть к военной базе, по совместительству являющейся чем-то сродни тюрьме. Сейчас, прогуливаясь по городу, по административным и переведённым в административные, бывшим жилым зданиям, она поняла, что дело не в назначении места. Не то чтоб давешние гроумы произвели на неё впечатление утончённости и чувства стиля, хотя о Так-Шаое, возможно, так и можно было говорить… в сравнении с этим…
Говорят, тот, кто всю жизнь прожил в бараке, будет, слыша про большой красивый дом, представлять большой и, как он будет считать, красивый барак. А пожелав построить дворец – построит огромный, посложнее устройством, но тоже барак. Наверное, это выражение про хурров, как мало про кого другого. Хурры словно боятся или не решаются жить хорошо, красиво. Может быть, не умеют и никогда не помышляли учиться. Это видно по их архитектуре, практически лишённой декоративных элементов, те, какие есть – преимущественно заимствованные у гроумов и дрази, по их быту, одежде – имеется в виду, одежде мужчин, основы общества. Это в основном однотонные, чаще всего тёмные, рубахи и балахоны из грубой ткани, крайне редко пошитые по фигуре и больше всего напоминающие что-то мешкоподобное. Ладно бы, из соображений удобства, но ведь и удобство часто сомнительное… Просто так привыкли. Единственное исключение – молодые девушки, ну и, иногда – жёны богатых мужей. Те одеваются ярко, даже замысловато, у них платья со множеством узоров и бантов, причёски украшены лентами, много украшений. Им так положено, девушки должны обращать на себя внимание – чтобы понравиться какому-нибудь мужчине, чтобы выйти замуж, больше женщине в этом мире не о чем мечтать. Выйдя замуж, правда, они уже перестают украшать себя, одеваясь в подобные же страшные балахоны, что и мужчины, обвязывая головы грубыми платками или просто завязывая волосы в узел… Разве что, жёны богатых мужей, гораздо меньше занятые по хозяйству и обременённые обязанностью являть собой часть статуса своего мужчины, одеваются понаряднее… Но что такое хуррский наряд? Мешок из цветной тряпки, препоясанный вышитым поясом, разве что… Дайенн грустно улыбалась – она могла когда-то надеяться переспорить Алвареса и Схевени, но не Фималаиф и других хуррок, знающих эту жизнь изнутри.
– Вот она, семейная идиллия, – говорил Алварес, – женщины, превращённые в товар… конечно, не так, как на рынке работорговцев, но в сущности, много ли разницы? О да, семейный институт здесь в почёте, что ни говори… Проще говоря, кроме этого благословенного института, никаких других путей у женщин и нет. Точнее, есть, но…
Фималаиф – ничего не говорила, ввиду недостаточного знания земного языка. Но это и не требовалось. История её матери, любезно пересказанная теми, кто нужные языки знал достаточно хорошо, её семьи. Вот её матери, бабушке Фимы – не повезло вовремя выйти замуж, не то чтоб удачно, а хотя бы за кого-нибудь. И когда умерли её родители, она осталась совершенно никому не нужной сиротой, служанкой в доме двоюродного дяди, она выполняла всякую черновую работу, а ею пользовались все слуги мужского пола, кто считал себя на это вправе. От кого родились трое из её детей, было неизвестно. Потом, правда, один из слуг выхлопотал позволение жениться на ней, брак был, можно сказать, почти счастливым, отчим матери Фималаиф пил, но детей – из всех выжило только трое, двое из них – рождённые уже в браке, любил и баловал. И лелеял надежду, что хотя бы его дочери – падчерица и младшая, уже гарантированно родная – удостоятся хорошей судьбы, хороших женихов, которые смогут их уберечь. Отец Фималаиф, казавший ему сперва ненадёжным и даже беспутным, всё же сумел заслужить его доверие, он радовался за них, умирая… И, наверное, хорошо, что он не дожил до того, чтоб узнать об этой трагедии. О том, как сразу после рождения маленькой Фималаиф владетель Гуаносфато, приметив юную красавицу, которая и после свадьбы, несмотря на скромный наряд, выделялась на фоне других замужних горожанок счастливым, улыбчивым лицом, общительностью и приветливостью, решил, что такой жемчужине в его сокровищнице самое место… На следующий день владетель появился в Городском Собрании с плохо замаскированными царапинами на лице, а на выходе его встретил муж похищенной женщины. Дело неслыханное – поднять руку на представителя власти, и даже удивительно, что в итоге смельчак отделался тюрьмой, а не лишился жизни…
– Как-то даже… дико видеть такие пережитки феодализма, – морщился Аскелл, – создаётся ощущение, что вы какой-то… заповедник. Понимаю, миры, которые из пещер ещё недавно выползли, всей культуры – изобретение колеса… Но выползать в космос, оставляя вокруг себя такое убожество…
– Ну, таких заповедников по вселенной не так и мало, – хмыкнул Даур, – Громаха в этом смысле тоже место интересное… По крайней мере, была всегда. А вы хотите сказать, Аскелл, тяга к авторитаризму и произволу несовместимы с прогрессом – ну, по крайней мере, техническим прогрессом? Это вы – нам? Хотя… что можно поставить вам в упрёк, что бы мы знали об устройстве тилонского государства… Давным-давно не существующего…
