Текст книги "Ключ Всех Дверей. Бракирийский след (СИ)"
Автор книги: Саша Скиф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 55 (всего у книги 113 страниц)
Чёрный дым был почти непрогляден, а вот слизистые, что странно, практически не раздражал. По-видимому, программная недоработка вроде «не мокрой воды», мало, что ли, такого… Хотя из старых игр всех «блох» уже вроде бы давно повычистили, ну да не претензии ж теперь предъявлять, уж точно в голову не придёт.
Главное – что распознание «свой-чужой» какое-никакое есть – у центавриан специфические очертания шлемов, это кроме того, что их экипировка обычно в серебристых тонах. Целиться надо ниже этой остроконечной верхушки шлема, так, чтоб попасть в лицо или открытое горло. Ибо грудь чаще всего закрыта непробиваемой пластиной – современным вариантом древних центаврианских лат. Есть вероятность, правда, что и лицо окажется закрыто забралом из ударопрочного пластика, но небольшая – как раз в дыму, как ни странно, это нерационально. И так видимость не лучшая, а если оно изнутри будет запотевать… Интересно, почему можно было изобрести ударопрочный пластик, но нельзя – незапотевающий. Какой смысл в такой защите? Наверное, всё дело в том, что центаврианские верхи не очень парят голову над удобством рядовых…
Один из прожекторов, полосующих дымное марево, начал вращаться как-то совершенно хаотично. Управляются они, знал Майк, вручную, с пульта – а как иначе, когда надо всеми силами стараться подсвечивать нападающих, чтобы они были лёгкой мишенью, и оставлять в тени своих. То есть, наверное, можно б было сочинить программу, ориентирующуюся на биометрические сканеры, и такую программу даже сочинили, но то ли позже, то ли конкретно здесь не внедрили, перетопчутся и так. Что-то случилось с оператором? Неужели туда кто-то уже сумел прорваться? Вот это да…
Луч выхватил из темноты один из велгаси – центаврианских боевых машин, представляющих из себя садовые ножницы с мотором, их главным орудием были ходящие в разных плоскостях лезвия, довольно легко если не режущие, то рвущие и сминающие даже листы металла, не то что живую массу противника – и Майк взвыл от восторга. Боец этой машины выскочил, чтобы убрать от обзорного экрана оторванный выстрелом и нависший лист обшивки – существенным недостатком велгаси является то, что если она не «видит», куда идёт, то не идёт вообще. Останавливается, как вкопанная, и не подчиняется никаким командам. Поэтому самой действенной тактикой против велгаси остаётся, как ни забавно, самая средневековая – забрасывать обзорный экран грязью. Майк выскочил из укрытия, в два прыжка оказался возле центаврианина, уже намеревающегося запрыгнуть обратно в кабину, и пронзил его мечом. Безумное следование традициям точно убьёт однажды эту расу. Непробиваемый щиток только на груди, на спине такого же не предусмотрено – считается, что достойный воин не повернётся к противнику спиной, а если повернулся – так ему, трусу, и надо. Вроде бы и ребёнку должно быть понятно, что ситуаций, с трусостью никак не связанных, может быть множество, ну вот хоть как эта, но традиция ж. Отшвырнув мёртвое тело, Майк запрыгнул в кабину, захлопнул дверцу и наконец перевёл дух.
Даже просто обезвредить одну из велгаси – существенный плюс, а уж захватить! До сих пор трофейных велгаси-то у сопротивления не было. Правда, надо ли говорить, как она управляется – Майк понятия не имел. Ну ничего, разберёмся по ходу вальса. Маловероятно, чтоб она была на биометрии, а остальное фигня. Так, вот эта группа кнопок, наверняка, отвечает за работу лезвий… Ну вот, точно. А эти, значит, за движение. А это тогда, интересно, для чего?
В жизни каждого мужчины есть истории – обычно из периода детства или юношества – такого вот авантюризма, кончающегося в лучшем случае развороченным газоном, чаще – разбитой машиной или головой. Отец рассказывал… У него-то это, надо заметить, и с возрастом не прошло, на рассказах о носящемся по коридорам станции мотоцикле мать каждый раз закатывала глаза… Майк слушал это всегда со смесью восхищения и ужаса. Он был уверен, что он сам на такое просто не способен, и не в болезни только дело. «Ты у меня здравомыслящий, в меня» – говорила мама. Дебби, правда, потом подвергла сомнению это заключение, и вот, оказалась права… Ну что, пошла машина, да ровно пошла, без угрозы опрокинуться. А это для неё по идее как нечего делать, конструкция такая. Теперь главное, чтоб свои же не обстреляли. Точнее, просто обстрел машине не особо страшен, эту обшивку и это стекло ещё поди пробей, а вот граната – это уже посерьёзней. А гранат у отряда недостатку нет, тут ребята постарались…
Луч прожектора упал всего в полутора метрах от машины. Майк повернул голову и обомлел. Удача сегодня, определённо, на его стороне – в этой кутерьме он ухитрился всё же найти Г’Сан! Правда, ей сейчас немного не до выражения радости от встречи – на стороне её противника явное преимущество в физической силе. У кого другого использовать разрядившееся ружьё против меча, может, и недолго б получилось, но, как ни крепка нарнская сталь – о центаврианские варианты она не раз ломалась. Разрыв в технологиях не в пользу нарнов… И ему достаточно только дождаться, когда Г’Сан устанет и потеряет бдительность – тонкий, как жало центаврианской змеи, в честь которой это ружьё названо, штык пробивает нарнский доспех насквозь…
Увлечённые боем, они, наверное, не заметили б, даже если б рядом танцевали канкан Изначальные. Майк сам восхитился своей виртуозности, с которой подогнал машину к полушагу от дерущихся (а может, центаврианин подумал, что это свои, и сейчас упорной нарнке придётся совсем плохо), после чего открыл дверцу и за шиворот втянул Г’Сан внутрь.
Ничего странного, что Г’Сан тоже не сразу сообразила, что произошло, поэтому первой благодарностью, которую получил Майк, был хороший удар в челюсть.
– Э…
– Г’Сан, это же я, Г’Нох!
Нарнка встряхнула головой, обводя взглядом узкую кабину и восстанавливающего равновесие спасителя, и присвистнула.
– Г’Нох… О! Ты! Г’Кван свидетель, удивить меня ты сумел. Ты узнал меня в такой… обстановке?
– Тебя как раз подсветило прожектором, – Майк удовлетворился заключением, что в зубном наборе не произошло никаких печальных изменений.
– Всё равно солидно… Ты захватил эту штуку?!
– В этот сеанс я, кажется, удивлю тебя ещё пару раз… Ну, если мы проживём ещё сколько-то – думаю, так и будет. Смотри, там вон ещё такая едет, в сторону наших, кажется, едет, там я видел два делгаша… Кружева прямо вырезать из них ей тяму не хватит, а вот орудия срезать запросто. Внесём коррективы в их планы? Кабина, правда, для двоих тесновата, но как-то приловчимся. Вдвоём мы тут будем намного эффективнее, вот, смотри, эта часть пульта отвечает за движение, эта – за лезвия. Ты ведёшь – только смотри, когда жмёшь вот эту или эту кнопку, поворот, заодно прихватывай пальцем вот эту, это крен в другую сторону, чтобы машина не перевернулась, а я…
– Погоди, – Г’Сан всплеснула руками над пультом, – я не поняла, а как они этим управляют? Машина не может одновременно идти и работать лезвиями? То есть, я бы не сказала…
– Не знаю. Может, тут есть какие-то наборы команд, которые делают какое-то действие пролонгированным, то есть, нажмёшь ещё какую-то кнопку – и машина сколько-то ещё пройдёт, даже когда ты переключился на пульт лезвий, и наоборот. Хитрая штука, не для средних умов. Ну или… может, с центаврианской физиологией ей управлять легче… Если ты понимаешь, о чём я…
Причинить существенный ущерб своему собрату такая машина не может, по вполне понятной причине – материал-то один. Но лезвия сцепились намертво, и водитель второй, уже увидевший, что за пультом сбрендившей велгаси нарны, уже конкретно запаниковал. Огнестрельные орудия на велгаси есть, но толку с них сейчас – они расположены по бокам и сзади, то есть в этой ситуации не помогут никак. Две кабины разделяло менее метра, оставленных вывернутыми схлестнувшимися лезвиями, Майк уже видел сквозь два стекла и проползающие между ними порой клубы дыма золотое свечение в глазах противника.
– Какой идиот может играть за центавриан?!
Г’Сан посмотрела на него даже как-то удивлённо.
– Мы же, кажется, в прошлый раз говорили об этом. Среди землян куча таких. У вас вроде нет причин предпочитать в этом конфликте ту или иную сторону, у вас на тот момент союзнических отношений не было ни с кем… Врия одного знаю. Шлассенов несколько. Кто точно не может играть на центаврианской стороне – это нарны. Так же, как у вас с играми по земляно-минбарской войне. Хотя, знаю одного землянина, игравшего за Минбар…
– Но это же гадко! Землянина, игравшего за Минбар, ещё можно понять, наши расы сцепились в космосе, минбарцы, понятно, тоже превосходили силой, но это всё же меньше походило на… на вот это всё. Что хорошего играть за сторону, которая заведомо не права?
– Кто-то, смотрю, вролился?
Майк вспыхнул.
– При чём тут это? Когда говорят, что в любом конфликте виноваты две стороны, точно не имеют в виду вот такое вот. Это зло в чистом виде, понятный детям пример. Они захватчики. Их сюда никто не звал и никакого права тут быть они не имеют. Это немножко не то же самое, что встречные корабли, решившие помериться дурью со скуки…
– Ну, помнишь, как я спрашивала тебя о внутренней пустоте? Кого-то посещают и такие желания – побыть плохим парнем.
– Много во вселенной непонятного… Ага!
Как ни крути, понимали это они, понял и противник – внутри машины проблему не решишь. Майк и центаврианин выпрыгнули из кабин одновременно, выпрыгнули, правда, по разные стороны, их разделяли носы машин и основания изогнутых, смотрящих остриями в небо лезвий. Вести перестрелку в таких условиях – не самое лёгкое дело, зато интересное. На стороне Майка, правда, было весомое тактическое преимущество – Г’Сан. Просто хлопнув дверцей со своей стороны, она отвлекла центаврианина, и он пропустил выстрел. Смертельным он не был, но дальше дело техники – проскользнув под лезвиями, Майк несколько раз выстрелил. По ногам, а потом добить упавшего и вовсе минута всего дела. Убивать «гостей» в моральном отношении легко – да, ощущения бывают малоприятные, но крайне недолгие. При первом же ранении, классифицирующемся как тяжёлое, игрока выкидывает и он материт судьбу-злодейку уже в своей реальности. Раньше бывало и так, что выкидывало от ранений средней тяжести и даже лёгких, если они были в районе жизненно важных мест, потом, по многочисленным просьбам игроков, этот момент поправили – ну маятно перезагружаться, если тебе просто чиркнуло по уху, а система, получив сигнал «ранен в голову», тебя выкинула. Зато вот в случае пыток – наслаждайся всем спектром ощущений так долго, как получится, умная система и не подумает тебя вышвырнуть, если тебе всего лишь ногти рвут, не жизненно важный орган… С этим борются как могут, в основном, конечно, пытаясь достать до кнопки отключения, и это самая продаваемая дополнительная опция – выбор места расположения этой кнопки. Тут, правда, ещё угадай, где её разместить рациональнее всего…
– Ну что, если мы теперь сумеем расцепиться-разъехаться, то у нас есть целых две машины! Ты успела что-то запомнить, что я показал насчёт управления? Да ладно, разберёшься по пути, я тоже, в общем-то, курсов не заканчивал…
Г’Сан, как раз распахнувшая кабину второго трофея, вдруг расхохоталась.
– Извини. Чего мне только в разных мирах не дарили, но центаврианскую машину, да ещё такую – первый раз.
– Да согласен, подарок не фонтан. Под какими грибами они вообще эту штуку придумывали, и зачем? В джунглях продираться? Кажется, после Оккупации они у них на вооружении уже не стояли. Перепрофилировали, наверное, для садовых работ… Интересно, а стены эти лезвия возьмут?
– Ты думаешь…
– Ну, попробовать-то стоит. Ты, думаю, знаешь, что в этот раз базу мы не захватим. Ну вот раз всё равно придётся отступать – пусть они тут основательно помучаются с ремонтом.
– По-моему, только лезвия изнахратим. Лучше уж выбрать цели пореалистичнее. Или тогда, если мы эти инженерные выкидыши действительно забираем, отвести их сейчас подальше… На каком топливе-то, интересно, эти газонокосилки? Калдра вот работают на нашем, на том только и спасибо, что работают, жрут, сволочи, столько – все в хозяев…
Теперь уже Майк расхохотался – то ли от уместности в этих реалиях слова «газонокосилка», то ли от перспективы захватывать для этих замечательных трофеев ещё и бочки с топливом.
И в этот миг левую лопатку обожгло. В «Яноше» его уже подстреливали, в той загрузке, где был бунт на корабле, поэтому само ощущение он знал, но успел, оказывается, основательно забыть. Теперь уже Г’Сан, забористо матерясь, пыталась втащить его в кабину, но дверцу повело от крайне удачного попадания в шарнир – лак в том месте всё ещё шипел и пузырился, и следующий выстрел его всё же достал. Он обернулся в момент перед тем, как Г’Сан всё же втащила его и резким рывком оборвала капризы дверцы, судя по щелчку, по крайней мере, она встала на место идеально, а не отвалится ли при следующем открытии – это уже дело десятое. Не то чтоб он действительно надеялся увидеть стрелявшего – луч прожектора, проскользнув у них над головами (и, видимо, бросив блик от лакового покрытия машины на их головы) ушёл в сторону, это было каким-то рефлексом… Ну, он и не так чтоб увидел, просто успел поймать взглядом золотое свечение. Надо же… ну, как-то даже закономерно…
Голова всё ощутимей кружилась. Г’Сан, осыпая ругательствами машину, центавриан, его и жизнь в целом, тыкала по кнопкам, пытаясь выдернуть лезвия из сцепки и развернуть машину. Нет, она совершенно точно не переживала, не тревожилась, с чего бы. Справа приближались два калдра, причём явно калдра противника, но вот сейчас-то орудия для выстрела как раз в удачной позиции… Но расцепиться, орудуя только из одной машины, явно посложнее будет. «Я что, умираю?». Вроде бы, выкидывать должно моментально, или это для его восприятия мгновение отсоединения так растянулось? Ну что сказать, ощущение тоже интересное… Стив как-то сказал, что виртуальная реальность хороша тем, что позволяет приблизиться к тому, к чему в жизни мы бы приближаться не стали. Он, правда, говорил тогда про что-то другое, но к смерти это ведь тоже относится. Сгенерировать достаточно правдоподобные ощущения система может, почему нет… Вместе с онемением, холодом накрывало какой-то странной сдержанной эйфорией. Это то, что роднит их с Г’Сан – им не приходится бояться смерти, она не более, чем временная неприятность для них, они вернутся… от этой мысли чувствуешь себя кем-то вроде древнего бога, разбавляющего вечность войнами смертных. Даже странно, что это ощущение посетило его только сейчас.
====== Гл. 27 Троянские тройки ======
Особых сложностей Дрим, надо сказать, в своей миссии не испытал. Такримошотто высадил его возле города в предрассветный час, когда случайными свидетелями было особо не богато. Да и тех, что были, посадка-взлёт какого-то самолёта на пустыре – площадке, в незапамятные времена отведённой под так и не начатое строительство, кажется, не удивило ничуть. Военная база близко, гражданский аэродром в Каммармане относительно близко, мало ли, кто летает и зачем сел – может, подремонтировать что… Пару часов Дрим пересидел в развалинах когда-то жилых домов – впрочем, и сейчас частично жилых, в некоторых окнах был виден свет самодельных светильников, слышны были голоса, преимущественно нетрезвые – потом пошёл смешиваться с толпой. Над маскировкой работал целый коллектив, и удалась она как будто неплохо – старуха-бродяжка в бесформенном балахоне, с клюкой и котомкой за плечами, ничьего пристального внимания не привлекала, здесь и других таких было в достатке. Конечно, как ни старался он сложить крылья поплотнее, они выделялись, но прикрытые котомкой, могли сойти за горб и ещё какую-нибудь одежду, надетую под балахон – что тоже не странно, бродяги весь свой немногочисленный скарб носят в основном на себе.
Хуррскую речь, ясное дело, Дрим понимал с пятого на десятое, настолько, насколько успели в этом помочь Химанторек и Такримошотто, главным образом – обучили скольким-то полезным фразам, поработали над произношением, звуки хуррского языка давались полегче, чем земного, а память у токати хорошая. Впрочем, конечно, поиск радиостанции от этого не становится делом лёгким. Но кто сказал, что будет легко.
Сайкоймакс – несколько побольше Рувара, посовременнее – тоже в сравнении с ним, немного почище, чуток побогаче, дороги поновее, здания покрепче и повыше. Дворец владетеля – самый крупный и заметный дом на главной площади, в городе трогательное единоначалие – владетель этих земель является так же и главой города, и главнокомандующим маленького, но гордого гарнизона. Ну а чего – самый уважаемый и авторитетный человек, как благодаря деньгам (их у него побольше, чем у Гуаносфато), так и благодаря влиянию на остальных авторитетных людей (благодаря обширному собранному компромату, конкурентами они ему не были). В общем-то, проблем у владетеля Эферрахтидо и не было б вовсе, если б не пара личных – был он лет весьма преклонных, а наследников мужского пола у него всё не было, несмотря на уже четвёртую молодую жену. В этой связи ему в последние годы было всё более неспокойно – существовала перспектива гадать, кто именно в ближайшее время турнёт его с насиженного места, собственные с виду покорные прихлебатели, предприимчивый молодняк из столицы, которым и глухая провинция подойдёт для того, чтоб нажить стартовый капитал для дальнейших планов на жизнь, или добрый сосед Гуаносфато, который при всём желании не мог скрыть лакомости для него Сайкоймакса, с его куда более перспективной индустрией и железной дорогой, в частности. И ведь его в этом проекте поддержат – военные, которым такое расширение куда как выгодно. На свои земли, несмотря на все сулимые выгоды, Эферрахтидо военных пускать не хотел, подозревая, что тогда очень быстро командовать станет не он, но его преследовало гнетущее ощущение, что всё это лишь вопрос времени.
Звание владетеля – своеобразный атавизм Андромы, настырно живучий. Упразднить его Ассамблея пыталась пару раз, но так и отступилась, слишком много поднималось вою. Единственное, что удалось за пятьсот лет – унифицировать всю сложную систему местных дворянских градаций до единого аморфного понятия владетеля. Хотя бы сколько-то градус накала страстей это снизило, хотя и через многие волны недовольства. Хватало всех тех бюрократических интересностей, которые продолжали иметь место быть. Владетель – формальный хозяин земли, получивший её в собственность от отца, передающий сыну. Соответственно, все те, кто на его земле живут – горожане, владельцы предприятий или вот военные, как в случае с Руваром, являются его арендаторами. И если проблемы горожан в данном контексте мало кого волновали, вызвал неудовольствие хозяина – подлаживайся как хошь или переселяйся, то бюрократические дрязги промышленников и военных со строптивыми осколками феодализма мешали уже куда больше. Правду сказать, в статусе такой вот личной собственности к моменту 2303 года оставалось не более 25% земель Андромы, и в основном это были такие вот захудалые, гиблые окраины. Повсеместно, во всех 32 государствах-полисах власть стремилась к устранению раздробленности, мешающей её политическим и экономическим интересам, владения сливались, укрупнялись вне зависимости от того, сочеталось ли это с желаниями и амбициями мелких и крупных владетелей. Всё же иметь дело с одним-двумя такими собственниками – проще, чем с огромным множеством… И уж конечно, власти пользовались малейшей возможностью для перевода этих частных земель в собственность государства – что упрощало жизнь существенно. Отсутствие у рода владетеля наследника было наиболее простой и удобной причиной. Хотя нечасто так везло – богатые хурры, которым, в общем-то, ничто не мешало, детей имели помногу. Возможно, именно это было одной из причин, по которой около ста лет назад многожёнство было окончательно запрещено повсеместно, а процедура развода стала ещё более сложной, хотя подавалось это как невиданное и неслыханное благодеяние для женщин. Но благодеяния здесь не было вовсе никакого – женщин, которым не повезло стать чьими-нибудь законными супругами и приходилось в лучшем случае быть любовницами (любовниц, сколько потребно, никто иметь не запрещал, их сыновья всё равно права наследования не имеют), становилось только больше, разве что теперь бесплодная, старая или чем-то не угодившая жена рисковала жизнью, но если подумать, в сравнении с незавидной участью разведённой это было даже милосердием.
Дрим, понятно, всего этого не знал. Он просто смотрел, насколько получалось из-под капюшона, на высокие и крепкие стены из грубоотёсанного камня, и гадал, жилой дом это чей-то такой громадный, или всё же общественное здание. Ну да ему-то в любом случае идти далее… И вот в этот миг его внимание привлекла фигурка на самом верху, на балконе.
Зрение токати не так чтоб очень хорошее, поле зрения несколько меньше, чем у большинства гуманоидных, и цветовосприятие отличается, но в чём им несомненно больше повезло – они способны смотреть прямо против солнца, после яркого солнца родного мира практически никакое другое светило их не слепит. Поэтому он ясно видел сейчас, как маленькая фигурка, покачнувшись, отделилась от опоры и стремительно полетела вниз.
Что хорошо, мышление токати отнюдь не заторможенное. Дальнейшее пронеслось в голове Дрима за один миг – сейчас на его глазах погибнет человек, что делать? Ему привлекать внимание нельзя… Но никто, даже увидь кто сейчас, даже крикни он им – не успеет…
Для принятия решения ему едва ли потребовалось дольше пяти секунд. Он скинул маскировочное тряпьё и взмыл в воздух, перехватив падающего над верхушками деревьев хиленького придомового сада, и взлетел в сторону ближайшего места, где мог надеяться укрыться – высокой башни метрах в десяти от дворца, пожалуй, самое высокое место в городе. Задаваться вопросом, сколько народу в утренний довольно оживлённый час видели полёт странного существа, и насколько бесповоротно провалена его миссия, будем несколько позже, сейчас главное то, что спасена жизнь. Он опустил полуобморочное тело на площадке под самым куполом башни, на растрескавшийся серо-жёлтый, уже чуть пригретый солнцем камень, на который сверху, с рассохшихся балок, сыпалась труха и «перья» местных птиц – перьями в строгом смысле это назвать нельзя, скорее чешуйки…
Дрим оглядел спасённого. Это оказалась хуррская женщина, скорее даже девочка – худенькая, маленькая, судя по пёстрой одежде и множеству украшений – из очень богатых. На то, впрочем, указывал и большой высокий дом, с балкона которого она падала. Глаза девочки на бледном худом лице казались просто огромными. Дрим мало разбирался в особенностях мимики и эмоциональных выражений иных рас, особенно столь мало знакомых ему, как хурры, но предполагал, по ряду признаков, что девочка близка к истерике. Что ж, её можно понять… Но ни звука она не издала. Стиснув руками худенькие плечики, тряслась, сжалась в комочек, но даже не плакала. Видимо, так перепугалась, что отнялся голос. Ей нужно дать время успокоиться, решил Дрим. Он прошёлся по площадке, поводя утомлёнными за время сложенного и зафиксированного положения крыльями, глянул вниз – кажется, на площади собирался народ, кажется, кто-то даже указывал в сторону башни…
А потом случилось странное. Перед его глазами вдруг вспыхнула картина – ярко, нервно, дрогнула и исчезла на какое-то время, потом вспыхнула снова. Момент падения девочки с балкона, ракурс – с этого балкона, видимо, взгляд почти её глазами. Фигура, одетая скорбью. Почти зримо, скорбь отображалась как тёмно-фиолетовый ореол вокруг. А впереди – свет, покой, в котором должна растаять скорбь. Дрим одновременно понял две вещи. Во-первых – девочка не упала, а сама бросилась с балкона, он спас самоубийцу. Во-вторых – перед ним телепатка. Вот так задача.
Он посмотрел ей в лицо пристально, склонив голову набок, размышляя, насколько реально придать своему лицу выражение, которое сможет быть идентифицировано хурркой как дружелюбное и приветливое. С выражениями у токати всё сложно. И насколько реально, при его малом словарном запасе, сказать девушке нужные слова.
Её нужно как-то успокоить, и как-то выяснить, что произошло. Как спросить её, почему она пыталась покончить с собой? При языковом барьере, мысленное общение немногим успешнее, когда много абстрактных понятий, не предметных. Сам Дрим мало имел дело с телепатами, даже родного мира, но он много читал про ассоциативные ряды, составляющие основу интерпретации услышанного и увиденного. Быть может, она даже не понимает, в состоянии шока, что он сейчас спас её, быть может, видит в нём врага… Что можно понять, она видит перед собой существо, совершенно ей не знакомое, в её лице никаких признаков узнавания, определённо токати она никогда не видела. Между тем новая картина вспыхнула перед его мысленным взором – словно шаг назад от балкона, в темноту и сонный покой комнаты, очертания смазанные – возможно, девушка не видела их в тот момент из-за слёз, возможно – это лишь аллегорическое отображение, всюду запертые двери, за которыми – недобрая тишина, кто-то ждёт, кто-то, кто не сделает ей ничего хорошего, если вздумает даже попытаться открыть эту дверь, единственный выход – сияющий проём выхода на балкон. Эмоциональный фон картинки повис надрывным звенящим вопросом, то боязливо затухающим, то вспыхивающим снова. Нужно что-то «ответить», причём так, чтоб она его поняла. Ведь читая его мысли, она вовсе не обязательно может их понять, слишком они разные для этого… Дрим сосредоточился, рисуя в мыслях картину-аллегорию – большая ладонь, на которой лежит эта девушка, другая ладонь, прикрывающая её сверху. Защита. Кажется, она поняла, и чуть тише «кричало» в его голове то, что она передавала. Как понять, кем он ей кажется? И тем более – как выяснить, что произошло? Он вызвал в мыслях обратно смазанную картину той комнаты перед балконом – насколько успел её запомнить, и наполнил эту картину максимально вопросительным фоном, не уверенный, что стало понятно, он материализовал в этой картине себя, сделал шаг к двери, протянув руку, чтобы открыть, оглянулся на неё, вопросительно склонив голову.
Почти крик в голове, Дрим пошатнулся и едва не сел на каменный пол. Хаос образов был слишком быстр даже для его скорости обработки информации, он успел опознать отдельные образы, наиболее часто повторяющиеся.
В основном высокие, непропорционально большие фигуры – лиц их не видно, себя она представляла преувеличенно маленькой в сравнении с ними, хотя и так ведь невелика, они хватают её большими ручищами и куда-то тащат, мелькают лица каких-то женщин – в ярких нарядах и роскошных головных уборах, но они плачут, и вокруг постепенно рушится пол, оставляя её на маленьком уцелевшем пятачке, а затем те же руки швыряют её в пропасть…
Дрим был озадачен. Нет, понятнее не стало. Быть может, какие-то проблемы в её семье? Он не знал, как об этом спросить. Он мог показать ей образ семьи, но ведь – своей семьи, что она едва ли проассоциирует с собой. Это так же мало похоже, как, вот если б он имел дело с телепаткой токати, и по какой-то причине не мог пользоваться речью, он мог бы вызвать в мыслях изображение маленьких гладких цветных камушков, которые принято дарить на Токате так же, как на Земле – цветы, знак расположения и симпатии. Она не поймёт, что это за камушки, так же и не поймёт, если увидит его семью, что это именно семья. Он вспомнил, каким словом обозначается «семья» в хуррском языке – слов вспомнилось несколько, он не был уверен в правильности их применения. Эти же слова могли в зависимости от контекста обозначать «родной дом», «фамилия, род, из которого происходишь», «брачный союз» – язык хурров тем и сложен, что слишком часто они вместо того, чтоб придумывать отдельные слова, комбинируют по-разному одни и те же. А особенности применения этих конструкций Такримошотто объяснял весьма в общих чертах, справедливо полагая, что для выполнения миссии это не очень-то жизненно важные сведенья.
Он как можно ярче представил этот дом – так, как смотрел на него снизу, перед тем, как увидеть падающую с балкона фигурку, потом произнёс одно из этих «семейных» слов, стараясь выдержать интонацию, которая здесь соответствует вопросительной.
Эффект был. Девушка ещё больше сжалась в комочек, а его сознание бомбардировали новые, частично, как он понимал, документальные, частично аллегорические картины. Те большие фигуры, от которых веет, как он определил, осуждением и враждебностью. Тот осыпающийся пол, те плачущие женщины. И ещё какие-то неясные, тоже гигантские фигуры вдалеке, на горизонте, и её толкают в направлении этих фигур. Дрим задумался. Насильственное замужество? Это более чем вероятное объяснение. Как спросить? Он никогда не видел хуррской свадьбы, по рассказам Такримошотто и Химанторека не многое можно достаточно хорошо представить. Он нарисовал в своём воображении фигуру мужчины и женщины, соединяющих руки, затем мужчина уводит женщину, затем на руках женщины появляется ребёнок, надеясь, что это изображение будет понятно. Голова слегка кружилась – что ни говори, прежде ему никогда не приходилось проводить таких длительных упражнений со своими мыслями. Что ж, по крайней мере, она явно поняла, что он таким образом пытается с ней общаться, и, кажется, уже меньше его боится. Отдельные фигуры обрели большую чёткость, конкретность черт. В одном из гигантов он узнал черты Эферрахтидо, местного владетеля и правителя. Он слышал от знакомых телепатов о понятиях эмоциональной окраски, маркеров, немного о тех искажениях в картине воспоминаний, которые приобретаются вследствие этих эмоциональных компонент и маркеров. Поэтому и фигуры такие огромные, и так трудно различить лица – девушка их боится, даже смотреть на них лишний раз не смеет. Судя по особому маркеру «почтение-зависимость» – этот Эферрахтидо её отец. Он хватает её за руку и показывает в сторону фигуры вдалеке, подталкивает в ту сторону. Ей страшно, она совсем не знает этого кого-то, не знает его лица, только знает, что он тоже велик и влиятелен, как и отец. Смутно, с маркером прошедшего времени, мелькают лица нарядных, но грустных девушек и женщин, которых уводят мужчины, более знакомые ей или менее – надо понимать, её сёстры, выданные замуж маловероятно, что по любви. Вот, пришёл и её черёд, чувствуется какое-то сомнение, недоверие со стороны окружающих фигур – кажется, в семье её считали какой-то неблагонадёжной, то ли некрасивой, то ли не вполне нормальной умственно. Она показывает другую прояснившуюся фигуру, показывает урывками, боясь собственных мыслей – кто-то из приближённых отца… Она показывает его голову как бы прозрачной, показывает вытащенную оттуда картинку – как он вместе с кем-то ещё убивает и её отца, и этого её предопределённого ей мужа, символическое изображение опрокинутого трона, наступающих на город безликих толп чужаков… Дрим задумался. Логично предположить, что заговорщики выполняли заказ военных и правительства полиса Хафрансхе, которым три территории, ещё управляемые владетелями – Рувар, Сайкоймакс и Олафта – были как бельмо на глазу. И если Олафту ещё можно потерпеть – богатый индустриальный район по соседству со столицей предпочитал с центральной властью находиться во взаимовыгодной дружбе, то Рувар и Сайкоймакс – провинции и районы проблемные. В производственном отношении они, положим, варианты пропащие, из не истощившихся ресурсов тут воздух, солнце и вода, единственное, чего здесь до чёрта – это не занятых территорий, которые как раз можно приспособить под военные базы и склады. Но если Гуаносфато на какие-то уступки ещё шёл, то Эферрахтидо ни в какую. Можно было, конечно, дождаться, пока дом Гуаносфато поглотит Сайкоймакс, тенденции-то есть… Но что, если они не делить власть будут, а объединятся? Что, если слив их владения, почувствуют себя сильнее и начнут диктовать арендаторам условия? Логично, родилась мысль, что покончить с пережитками феодализма здесь самое время. У Гуаносфато, правда, кажется, есть сыновья… Но ведь и это поправимо… Что ж, девушка узнала о заговоре. И, преодолев страх, рассказала отцу, предупредила. Что же сделал отец? Ну, с заговорщиками-то он, понятное дело, разберётся… Хотя не столь и просто ему это будет, правительственный заказ и простая привычная зависть прихлебателей – вещи разного порядка… Заострить внимание пришлось и на другом открытии. Он, оказывается, представления не имел, что его дочь телепатка. Девушка скрывала это с детства, знала только мать, она и научила дочь молчать и не подавать вида. Тут Дрим не очень хорошо понял. Что-то с местными традициями в отношении телепатов… Кажется, больше у хурров рождается телепатов-мужчин. Какие-то свои сложности в наследовании признаков. Поэтому женщину-телепатку просто невозможно выдать замуж за нормала, сколь бы знатными ни были он и она. Она должна служить размножению телепатов. Отец, конечно, мог скрыть этот факт… но зачем? За такую дочь он получит солидный выкуп, а для браков у него ещё есть младшая, пока она, правда, совсем мала, но несколько лет подождать он ещё может… А если учесть, что один из заговорщиков – его зять, в ближайшей перспективе у него есть дочь-вдова… Девушка мало понимала в правительственных и семейных интригах. Но хорошо понимала, что, если уж замужество ей вряд ли предстояло радостное – Дрим так и не понял, планировался ей в мужья сам Гуаносфато или его сын, то сейчас дела принимали совсем грустный поворот. Естественно, другого выхода, кроме как из окна вниз, она не видела.
