Текст книги "Ключ Всех Дверей. Бракирийский след (СИ)"
Автор книги: Саша Скиф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 58 (всего у книги 113 страниц)
====== Гл. 28 Троянские тройки ч. 2 ======
Nie jestem taka jak myślisz,
nie jestem taka jak inne
nie jestem jaką mnie widzisz
pomimo twarzy niewinnej
Natury sentymentalnej nie
nie mam ani lirycznej
Gdy trzeba pięścią w stół walnę
gdy trzeba zagram na cytrze
Nie jestem taka jak myślisz,
choć lubię kwiaty i stroje
Gdy trzeba w biedy największe,
za tobą pójdę jak stoję
Ech… życie z tobą to western
lecz kocham ten wieczny wiraż.
jak lubię placek z agrestem,
i mocne sztuki Szekspira.
Nie jestem taka jak myślisz,
lecz taką jaką chcesz znać mnie
Spokojna kiedy chcesz ciszy,
wesoła kiedy chcesz śmiać się.
Nie jestem taka jak myślisz,
choć ani zła ani święta,
dlatego pewnie kochany,
na zawsze mnie zapamiętasz.
(Anna German)
Когда Дайенн попала в этот госпиталь первый раз, здесь горела примерно половина ламп из имеющихся. Вскоре ситуацию заметно исправили, реквизировав что возможно из покинутых домов, но поскольку лампы нужны были не только здесь, а теперь, в частности, ещё и под землёй, то до идеала было далеко. В палатах, операционных и перевязочной, которая по совместительству являлась основным местом хранения препаратов первейшей необходимости, освещение было уже подобающим, а вот в коридорах стоял унылый сумрак, жёлтый, как прогорклое масло, и бесящий Дайенн до неимоверного. К тому же, в одном коридоре лампы стали работать очень уж по настроению, периодически оставляя его в кромешной темноте. Гратаскнаф, поковырявшись, порадовал сообщением, что менять надо всю проводку, чем он и займётся, если на складах ещё что-то путёвое осталось. Так что сейчас коридор освещался одним фонарём на батарейках, поэтому вполне простительно было едва не заорать, столкнувшись с полным лысоватым хурром, у которого из темноты выделялась только бесформенная одутловатая физиономия.
– Госпожа Дайенн – вы? – хурр чеканил слова, что намекало, что земной язык он знает, мягко говоря, плоховато.
– Да, я…
– У меня есть к вам некий деликатный вопрос.
Дайенн внутренне напряглась, давя подступающую панику. С такой неуверенностью в знании языка, непросто будет говорить о деликатной проблеме… Видимо, очередной несчастный, по какой-то парадоксальной хуррской логике решивший поделиться с иномирным врачом тем, чем с местными не решился бы, пока не настанет совсем край, и спешно выучивший для этого пару необходимых фраз. Жить-то хочется, и желательно без боли.
Хурры во многом физиологически подобны землянам, но кое в чём противоположны – половая и мочевыводящая система совмещена у хуррских женщин и раздельна у хуррских мужчин. Мочевыводящая система у мужчин и женщин устроена одинаково – отвод мочевого пузыря подходит к отверстию в нижней части тела, у женщин это отверстие несколько шире, так как является так же влагалищем и родовыми путями. У мужчин над этим отверстием расположен, частично вырастая из его внутренней стенки, половой член. Две кожистые складки, идущие по всей его длине и являющиеся семенными железами, наиболее широки в своей скрытой, внутренней части, и именно эта анатомическая особенность является одной из самых больших проблем хурров. С возрастом эти складки всё больше провисают, образуя своеобразные мешки, и в них скапливается осадок от мочи, вызывая воспаления, нагноения, при большой удаче приводя к некрозу или новообразованиям постоянно испытывающих агрессивное воздействие тканей. Мужчины-хурры, которые сумели не погибнуть насильственной смертью и не уничтожить свой организм тяжёлой работой или напротив, различными излишествами (хуррское понятие хорошего тесно сопряжено с тем, чтоб этого «хорошего» было много – много выпивки, много жирной пищи и т.д.), в конечном итоге умирают именно от этого. Этот патологический процесс можно б было если не остановить, то хотя бы замедлить, если своевременно «прочищать» эти складки, но вот тут встаёт неожиданная специфическая проблема – ни один порядочный хурр даже мысли не допустит, чтоб в него «что-то засовывали». Впускать что-то в своё тело – удел женщины, для мужчины это нестерпимое унижение. При немалой распространённости болезни, говорить о ней, мягко говоря, не принято, стоит ли говорить, что такие необсуждаемые вещи и лечить проблематично. Поэтому когда больной наконец смиряется с тем, что придётся признать хотя бы перед самим собой эти зловещие признаки, патологический процесс уже нельзя не то что остановить, но и сколько-то серьёзно замедлить. Антибиотики и обезболивающие только немного облегчают течение болезни, но однажды они перестают действовать. Этот период иногда называют «предсмертью» – пожилой хурр перестаёт выходить из дома, потому что самое регулярное мытьё с применением всех возможных благовоний уже не может уничтожить специфического запаха гниения, и терпеть его могут только близкие, которым некуда деваться. У дрази есть выражение «воняет, как старый хурр» – но они, конечно, никогда не произносят его в присутствии хурров. Состояние «предсмерти» могут позволить себе, правда, мужчины достаточно состоятельные, имеющие детей, на иждивении которых могут находиться. Есть основания полагать, что достаточно богатые хурры, часто бывающие вне родного мира, находят возможности для оперативного решения проблемы при соблюдении требуемого уровня секретности, по крайней мере, в клиниках, популярных у тех категорий, что в силу некоторых причин не могут получить требуемые услуги официально, пожилых хурров видят регулярно. Бедные же хурры, которых от необходимости добывать себе пропитание окончательно избавляет только смерть, по прохождении того рубежа болезни, когда скрывать её от окружающих уже никакие ухищрения не помогут, вынуждены наниматься на самую грязную работу, благо, и на Андроме, и в колониях таковой предостаточно.
Дайенн оказалась посвящена в эту мрачную и деликатную тему неожиданно и невольно – доставленный в госпиталь чернорабочий был без сознания, и в тот момент главной проблемой ей виделось несовершенство оборудования и недостаток собственного опыта при такой сложной и срочной операции, а не буря эмоций спасённого пациента после. Но по итогам она оценила подвиг Забандиакко и доктора Макуйкамары, преодолевших эту специфическую хуррскую стыдливость и объяснивших ей суть проблемы. С одной стороны, без ретранслятора, который обещал установить Альберт (каких-то запчастей для него всё не хватало) работа при языковом барьере не только между врачом и пациентами, но и врачом и остальным персоналом, превращалась в истинную каторжную пытку, с другой – пожалуй, и хорошо, что её громкой и довольно эмоциональной речи никто, кроме собеседников, в этот момент понять не мог.
– Такова жизнь, – тоскливо-упрямо проговорил Забандиакко, – от своего тела никуда не денешься, покуда его не сбросишь.
– Это всё понятно, у любого из нас в организме предостаточно… слабых мест. И старость, немощь и смерть в конечном итоге ждут каждого. Но кроме этих слабых мест, нам дан так же и разум, позволяющий сделать всё возможное, чтобы…
Макуйкамара, чьё знание земного языка было, мягко говоря, несовершенно, воззрился на Забандиакко в ожидании перевода, тот только рукой махнул.
– Легко об этом говорить, пока это касается кого-то или чего-то иного.
– Я понимаю, эта болезнь кажется вам… неотвратимым роком, раз ей подвержены, так или иначе, все мужчины вашего вида. Но с ней можно бороться…
– Как? – теперь уже Забандиакко бросил зверский взгляд на доктора – в его собственном словарном запасе остро не хватало всяких умных научных слов, – этими вот, как вы там сказали… промываниями? Тьфу, огради нас, великий боже… Ладно, я жизнью закалённый и не такие мерзкие вещи и видеть, и словами называть, на болотах, знаете ли, к такому приучаешься… А если б кому-то другому сказали?
– А в чём, собственно, дело, не пойму?
Забандиакко снова обменялся с доктором яростными взглядами.
– Вы же, госпожа Дайенн, по воспитанию минбарка. Должны понимать некоторые вещи. Что и жизнь не важнее чести, уважения… Разное, быть может, для нас с вами неприемлемо, но вот представьте ваше неприемлемое, и поймёте.
– Мужчина, который позволит над собой такое – не мужчина, – изрёк наконец доктор, шумно пыхнув ноздрями.
Дайенн глубоко вдохнула и выдохнула, стараясь привести себя в максимально спокойное состояние.
– Простите, но это глупо. Чем угрожает вашей чести поддержание ваших тел в более здоровом состоянии? Вы же позволяете себе лечиться от других болезней, не считаете это недостойной слабостью или умалением вашей чести. В чём проблема здесь? Вы считаете, что признание факта этой болезни обесценивает вашу мужественность?
– Болезнь как таковая, быть может, и нет… О ней просто не принято говорить. Это постыдно упоминать, как у других рас постыдно упоминать о половых органах или испражнениях. Мы, хурры, между собой – конечно, мужчины с мужчинами и женщины с женщинами – можем говорить о половых органах или о чём-то, связанном с выделениями, это нормально, то есть, лишь бы чужаки не слышали. Но неприлично говорить о мочевыводящем органе мужчин, ведь он похож на женский.
– Но ведь это так и есть!
Забандиакко удручённо вздохнул – как вздыхает всякий, кому приходится объяснять инопланетянину очевидные для твоего мира вещи.
– Да, это всякому понятно. Тем более, вы доктор, вы да не понимали бы? Но это неприлично. Наверное, если б мы были устроены как земные или минбарские мужчины, насколько проще было б жить! Упоминая об этом, мы упоминаем, хоть и не произнося это вслух, о более страшном для нас – что мужчину можно использовать в сексе, как женщину. Да, вы иномирцы, у вас и такое бывает. Вот Шериданы – достойные люди среди иномирцев, я их уважаю. Ну так они не хурры, их создатель устроил иначе. У них это не так, как у нас, происходит… Если хуррский мужчина позволяет ввести в своё тело, через это, подобное женскому, отверстие, что бы то ни было, пусть даже медицинский прибор – он этим переступает черту, отделяющую его от женщин, теряет свою мужскую суть, и что делал по необходимости – может сделать и для удовольствия, а это уже начало конца всего – понимания себя, незыблемых констант, воли божьей, того, что всё-таки стоит над нами всеми… Позволить другому мужчине использовать себя как женщину – что может быть хуже для добропорядочного хурра?
Дайенн, кажется, начала понимать. Впрочем, легче от этого не стало. Здесь даже не скажешь «Ну, раз ваш создатель придумал вас такими – значит, он знал, что делал, и это следует считать благом» – у хурров весьма специфические верования… И бесполезно упирать на то, что эти самые пугающие даже Забандиакко промывания – это необходимо попросту для здоровья, для более долгой и полноценной жизни. Для них так, если ты позволил, допустил такое по благовидной как будто причине – это лишь приличная обёртка твоего падения.
– Но ведь я – во-первых, из другого мира, я не вашего вида, а значит, мои действия не равны вашим действиям… Во-вторых, я женщина, это ведь тоже значимый факт?
Забандиакко сосредоточенно жевал губы, доктор подбирал слова с максимально мрачным и непроницаемым лицом. Ведь, это понимали они все, в её словах логика была. Если промывание осуществляется иномирным врачом, к тому же женщиной, это уже не такой большой грех. Хуррские врачи, понятное дело, мужчины. Когда мужчина что-то вводит в тело другого мужчины – не важно, часть своего тела или некий инструмент – это низводит мужчину, с которым это делают, на положение женщины, это несомненно… Но ведь для иномирных специалистов всё это, наверное, не считается?
– Я-то понимаю вас, госпожа Дайенн. Как ни стыдно и ни тяжело это для нас, но ведь иногда стоило б что-то сделать для своего же здоровья и благополучия, если уж прямо сама судьба к тому располагает… Но люди, понимаете. Они боятся. Может быть, в самом деле, для начала, если это будет женщина. Если только женская рука. Может быть, тогда это показалось бы не таким… Но у хурров врачи не бывают женщинами. Ну нет тут приличного выхода, не ведущего к падению…
Есть какое-то ёмкое выражение в лексиконе Альтаки, означающее «проигрыш до начала битвы». Вот оно точно по ситуации. Положим, она могла б, упирая именно на эти пункты – что она инопланетянка и вообще женщина – спасти хоть кого-то, хоть нескольких из тех, кто попадёт в её распоряжение. Да, это капля в море. Да, это ненадолго, несколько лет без каких-то изменений в образе жизни – и всё вернётся на круги своя. Но всё же, всё же…
В общем, она не знала, радоваться ей или ужасаться, когда уже третий хурр, осторожничая и шифруясь так, что нашли б, чему поучиться, разведчики враждебных полисов, пришёл к ней поговорить о сложном, чрезвычайно секретном вопросе. Да, героически терпеть ввиду живого, хоть и в изрядно растрёпанных чувствах примера, сумевшего перенести встречу с ангелом смерти, уже не так просто…
Толстый хурр несколько раз переступил с ноги на ногу, на его полном, безвольном лице отражалась работа мысли – бледными отсветами, как отражается на облаках свет с земли.
– Понимаете, у вас работает моя жена Танафаль. Она приходит сюда с ребёнком, завёрнутым в покрывало, – он изо всех сил помогал себе жестами.
– Да-да, я помню её, хорошая девушка. Очень старательная, разумная… Если вы о том, что вы против того, чтоб она здесь работала, то я понимаю вас, она ведь так молода, и к тому же с грудным ребёнком. Но всё же я попросила бы вас… ну, не горячиться. Танафаль прекрасно справляется с обязанностями, и вы должны знать, что мы её не перегружаем. И внимательно следим за тем, чтоб ничто не навредило ребёнку.
Дайенн знала, что многие хуррские мужчины неодобрительно относятся к тому, что их жёны, сёстры или дочери «ошиваются» в госпитале. И знала так же, что хотя сейчас их подготовка не выдерживала никакой критики, отстоять их присутствие здесь жизненно необходимо. Они имели перед ней то неоспоримое преимущество, что говорили с пациентами на одном языке. Они не боялись работы, тяжёлой морально и физически – горожанки Рувара, не самого обезображенного цивилизацией места, в этом смысле закалены с детства. И они готовы учиться, готовы приносить пользу – хотя бы в каких-то, доступных сейчас, скромных пределах. Когда ты около суток на ногах, ты умеешь быть благодарным уже за то, что кто-то другой, а не ты, отнёс в прачечную грязные простыни. Избави боже сейчас гадать, что будет дальше – но по крайней мере сейчас ей хотелось обучить их всему, чему возможно, и в свою очередь научиться у них всему, чему возможно, а дальше дело вселенной, взрастить ли те хрупкие всходы, что посеяны сейчас, или позволить им сгинуть в этой осаждённой пустыне. Доктор Макуйкамара, будучи, при всей своей образованности, обычным хурром, относился к привлечению женщин и инопланетян (даже вопрос, что хуже!) в прежде безраздельно его епархию, мягко говоря, неприязненно, но всё же должен был признать – без них они бы не справились. Без них можно было оставить все попытки вообще, как бессмысленные…
– Хорошо, – в сумраке по напряжённому лицу мужчины было непонятно, хватило ли собеседнику словарного запаса, чтоб хотя бы половина из сказанного до него дошла, кажется, он просто отмахнулся от такого поворота разговора, который ему как раз совершенно не был нужен, – вы врач, вы можете помочь. Мы с Танафаль женаты, но без любви. Это была воля наших родителей. Но ведь сейчас многое… меняется, госпожа врач. Танафаль захочет уйти от меня – будет хорошо, я совсем не против. Так будет лучше. Но мне нужно знать, не беременна ли она. Это может испортить всё. Вы не знаете, она беременна или нет?
– Я… я… – чего-чего, но такого поворота Дайенн уж точно не ожидала, и хоть ответ на этот вопрос не представлял для неё ничего сложного, шок несколько мешал ясности изложения.
– Вы можете с ней поговорить. Деликатно, чтобы никто не знал.
Как, Валена ради, с его точки зрения, она должна это сделать, если фраз, которыми она может обмениваться с Танафаль с уверенностью в понимании, не более полутора десятков, и все несколько не об этом? О том, зачем ей вообще это делать, Дайенн не спрашивала – это будет звучать грубо, как равнодушие к чужим проблемам. Быть может, конечно, такая резкость была бы лучшим, а главное – гарантированным окончанием довольно мучительного разговора, а если нет? Если он пустится в разъяснения, которых она не поймёт, а он не поймёт её ответов?
– Хорошо, я… поговорю с ней, – выдохнула дилгарка, слегка ненавидя себя за подобный приговор самой себе.
– И если да, вы можете помочь, как врач.
– Помочь, простите, в чём? – окончательно запаниковала Дайенн. Не хотелось прямо откровенно говорить, что она надеется не задержаться здесь настолько, чтоб получить опыт в принятии родов.
– Чтобы не было.
– Что?!
– Бедная целомудренная минбарка, – хохотнул сзади омерзительно знакомый голос, – жизнь была так хороша, пока можно было осуждать разводы, происходя из мира, где они, действительно, редки, потому что для начала заключить брак – квест, который можно пройти, только если тебе действительно очень надо…
– Аскелл!
Нет, Вален свидетель, она молилась сейчас, чтоб этот хурр наконец убрался и не попросил её ещё о чём-нибудь, что заставит усомниться в здоровье своих ушей и уповать на плохое знание языка, но она не имела в виду, чтобы заменить его этой изощрённой карой небес.
– Что? Добро пожаловать в мир, куда более печальный и несовершенный, в котором иногда дети ну совершенно некстати своим родителям. Им и одного, как понимаю, за глаза, лучше б не было…
– Аскелл, что вы здесь делаете вообще?!
– Шёл сообщить вам, что Миштуртуакко пришёл в себя. Да как пришёл! Странно, что досюда не слышно. А я сразу сказал, что принимать пациентов с алкогольными отравлениями очень плохая идея, не трогали б хоть эту форму естественного отбора… Ну, если я вас так напрягаю, где б вы хотели, чтоб я был? Получается, вам совсем не лишний помощник, который по крайней мере говорит с вами на одном языке, покуда Альберт не закончил этот проклятый ретранслятор, а учитывая, что предыдущая попытка его подключения оставила без света весь госпиталь, это и не скоро может произойти…
Миу постаралась, конечно, от души, перерыв все сундуки, которые не смогло вывезти её семейство и все шкатулки – всё золото она, конечно, обещалась отдать новому революционному правительству, разве что оставить себе кое-что особенно любимое, но пока толку с этого золота, при условиях блокады города, было немного, его не едят и им не сражаются. Вот прорвать блокаду – так можно обменять его… много на что… Ну что ж, пока хоть так послужит благому делу.
– Миу, у меня уже шея сейчас переломится.
– Ничего не переломится, у меня не ломается, а ты меня покрепче будешь. А ты что думаешь, у дочери-то этого Эферрахтидо золота мало? Да она меньше чем с килограммом и не выходила поди… Хотя говорят, она и вовсе не выходила никуда… Ну всё равно! У неё одной, поди, заготовлено для смотрин было поболе, чем у всего моего семейства разом. Ах ты ж, это с этим не надевают… Ну да и ладно… Ух ты, ну посмотри, Фима, ну красота ж какая! Всегда знала, что наряди тебя как следует – да мне рядом с тобой делать нечего! Что во мне славного – волосы только одни… Ух, ну всё, не Миукарьяш я, коли у Гуаносфато слюна не до пола будет! Позабудет всех баб, каких за всю жизнь видел… Ох, ты прости, что я такое болтаю, ай, ай! Но и вообще – да все генералы базовские твои будут, ты вот так ножкой топнешь – и никакой войны им не надо, между собой передерутся… Ой, прости-прости глупую, всё болтаю, болтаю… Однако ж хрен им, конечно, одно слово. Ох да что ж это такое, на боевую операцию наряжаю тебя, а на свадьбу-то не нарядить… Что за свадьба-то, уж не знаю, как там во времена Галартиатфы делалось, а вот как корианцы рассказывали, революционеры женятся в кожанках и с винтовками, и прямо со свадьбы отправляются воевать с врагами… Спросить надо, какие такие на вид эти кожанки, да можно ли их тут пошить, да как-то покрасившее бы хотелось…
– Это тебе корианцы рассказали? – охнула Фима, отсмеявшись после этого красочного рассказа, – а ты что, понимаешь их уже?
– Ну, мало-мало, через слово как-то понимаю, не корианский, конечно, земной, учу как могу, я ж в госпитале помогаю, а там без того никак… Ох и в шальное же времечко мы попали, Фима, ну да не жаловаться ж теперь… Эх, вот всё жалела я тебя, хотя и уважала, конечно, слов нет, а теперь смотрю – счастливее меня ты получаешься! Ну да для подруги это и радость. Ты только вернись живая-здоровая, а я с корианцев живых не слезу, нарисуют они мне честь по чести наряд этот свадебный, уж я как-нибудь соображу, чай, руки у меня к нужному месту приделаны…
– Миу… Ты это сейчас о чём?
Рыжая болтушка отвернулась, шмыгнув носом.
– Да понимаю я всё, конечно… Не водите вы даже разговоров таких, не до того ведь, такая ситуация тут… В самом деле, прямо со свадьбы на войну!.. Да только вот тут правда, и никакой свадьбы не надо, без надобности оно, когда… как сказал кто-то – венчает история… А я ж и жалела, и смеялась, и подумать не могла, что буду завидовать… Он из другого времени, конечно, и всё такое… Да вот он рядом с тобой! И вообще, вот он – одной с тобой расы…
– Миу?
– Ай, всё, прекратила болтать! Вот кстати лента очень хорошая… Папаша её купил – ещё лет семь мне было, дорогущая была, говорят – жуть! Привезли чёрте откуда, чуть не с другого полушария, здесь-то таких не делают – ты посмотри какие узоры!
– Нет уж, Миу, болтай. Всегда мы друг друга слушали, какие ни разные наши жизни. Когда это ты от меня скрывала, что у тебя на сердце? Я тебе говорю – и не узнать Миу, раньше по воздуху летала, а теперь по земле ходит. А ты всё отмахиваешься.
Миу швырнула обратно в сундук не устроившую её по рассмотрении юбку.
– А чего говорить-то? Вот и не летаю, вот и хожу. Правильно так потому что. Ходить надо, смотреть, делать. Всю жизнь мы здесь как жили? Как давали жить, так и жили. Такое вот счастье было – дочь такого-то, жена такого-то, мать такого-то. А счастье – самой по себе. Вот госпожа Дайенн например – какая же умница, какая славная! Ничья не дочь и не жена, полицейский и врач… Вот это здорово. Сколько ж всего может женщина делать! Это теперь только я и поняла, как это обидно, когда на тебя за красоту только смотрят, как цветок – сорвать и у себя дома посадить… Ты всё говорила, а я не понимала. Что красота моя, ну что она? Умной надо быть! Да мне теперь за всю жизнь такой умной не стать… Вот и что они мне, наряды эти все? Продать, да и только. Да ума себе прикупить немного… На врача выучиться, на полицейского…
– На техномага.
Миу так и замахала цветастыми тряпками.
– Ай, и не говори, не говори! Нехорошо это прямо! Разве хорошо это – так о нём говорить, будто о бездельнике соседском? Будто я эдак в шутку хотя бы ему в невесты мечу? Да он же землянин! Да он же колдун! А я кто? Что я? Ой, Фима… Ой, Фима, так он же ещё и мысли читает? Так это ж он что, всё, что я там себе думала, слышал? Ойёоооо… И вот сегодня… Ой Фимааааа… Ой, что теперь делааать… – обняв колени, Миу заревела, усевшись в кучу тряпья.
– Эй, Миу, эй, ну перестань! – Фима кинулась утешать плачущую подругу, – нет, ты прости меня, бестактная я… Но как не сказать. Всё ж я знаю тебя сколько-то, и вижу, когда ты увлечена кем-то. Да и как это не увидеть-то? Когда женщина любит – она как цветок расцветает, так говорят. Самого цветка не видно, а аромат его на всю улицу… Да вот если ж сама говоришь, что поняла, что жить надо по-новому – разве женщина должна стыдиться своей любви? Корианцев тех же спроси – пережиток это! И ничего ты не глупая! Разве глупую госпожа Дайенн в помощницах бы держала?
– Фима… Да всё ерунда и всё неважно, потому что нипочём он меня не полюбит… Я же хуррка, а для землян мы страаашные…
Фималаиф вздохнула.
– Ну, во-первых, он не землянин строго-то говоря. То есть, он человек по расе своей, но техномаги не живут в мирах Земного Содружества, а… где только не живут. И среди техномагов не только люди есть, а кого только нет. Может, и хурры есть, не знаю. Ты вот опять же, и об этом с корианцами поговори. У господина Алвареса тётя в юности была хорошо знакома с одним техномагом…
– Хорошо, смотрю, всё у господина Алвареса с родственниками, – улыбнулась сквозь слёзы Миукарьяш, – Элайя Александер это же ему брат?
– Да уж не Илмо Схевени, человек же… Ух, тебя не было, зашли мы раз зачем-то ко мне домой… Забыли, зачем зашли! Матушка, как услышала, что это Вадим Алварес, так стряпню побросала, я только головой вертела, она его вопросами засыпала! Так сокрушалась… Вот его бы сюда, он, мол, навёл бы порядок… В общем, а во-вторых – ты хоть с тем же Алваресом поговори, хоть с кем из пришельцев. Это у нас тут дело невиданное, а в мирах Альянса кто только с кем ни женится… Тот же Алварес наполовину центаврианин, а оно не больно и ближе к землянам, чем хурры-то. Ну а не успокоишься – так я ж на базу иду! А там тилоны, говорят, кишмя кишат. Вот отберу у которого-то этот прибор мудрёный, и решай свои проблемы радикально! Уж не знаю, узнаю ли я тебя в земном обличье, вдруг ты вовсе беловолосой станешь или наоборот… такие у них есть, с чёрной кожей…
– Ох ты и горазда, Фима, шутки шутить!
– А куда ж деваться? У тебя училась!
Арвини предпочёл из машины не выходить. Под ботинками прохаживающегося туда-сюда Гидеона похрустывали крупный серый песок и высушенная солнцем трава, это достаточно нервировало и просто на слух. Гидеон был мрачен даже не как туча. Как перспективы. Как апокалипсис, как говорят земляне. Человек из военных, имени которого они так и не знали, категорично пожелал встретиться именно с руководителем группы инопланетников. Группа ребят из «Союза» развела руками – условие, что поделаешь. На карту многовато поставлено, чтобы в таких вопросах вредничать.
Это и так подарок судьбы – что агентам «Союза» удалось выйти на такого человека, готового провезти их на базу практически без риска. Первоначально планировался захват грузовика и было не менее десяти слабых мест в плане даже после очень тщательной проработки. Этот человек – командир взвода, одного из двух, которые этим утром перебрасываются из лагеря на базу при Руваре. Он обещает им их форму – она с шлемами, сквозь зеркальное стекло не видно лица, они войдут на базу что только не по красной ковровой дорожке, идея троянского коня живёт в мирах и веках, что правда, то правда. И по оплате они нормально столковались… До того момента, когда человек услышал, что кроме людей из «Союза» в составе диверсионной группы будет несколько инопланетников. Теперь ему требовалось познакомиться с ними лично. Да, начались закавыки… Хурры ксенофобны, как бы не пошёл он на попятную. Они, конечно, довольно терпимы к людям и центаврианам, а вот Ли’Нор его может уже и не устроить, хоть и полукровка… И вот теперь, получается, от него, Гидеона – вообще-то, отдельного руководителя в их троице не было, командовал всей солянкой непосредственно агент «Союза» Иошаннато, опосредованно – координирующий по связи внезапно обросший нехилым авторитетом техномаг Альберт, но вот вынь же да положь ещё какого-то руководителя, Арвини от звания «руководителя» дипломатично отказался, Ли’Нор решили пока не светить – зависело, состоится ли у них что-то вообще…
Гудение мотора возвестило, что вторая сторона на переговоры прибыла. Гидеон помянул недобрым словом тот день, когда его начальство сочло прекрасной идеей прикомандировать его к полицейскому отряду, и вышел навстречу. Слава богу, земной язык хотя бы хуррские военные знают достаточно хорошо, сам Гидеон на хуррском по-прежнему с уверенностью только матерился.
Хурр оказался довольно молод, физиономия ещё сохраняла юношескую мягкость, хотя уже начала приобретать военную квадратность-непроницаемость. Подал руку для пожатия. Что ж, уже неплохо.
– Сержант Риогорнатто. Что ж, толковать под открытым небом не будем, зайдём вон.
Для чего было некогда предназначено это заброшенное здание, Гидеон представления не имел, но там всё ещё даже работал свет. Учитывая, что комната была без окон, опасности обнаружения с воздуха это не создавало. Впрочем, успокаивало это Гидеона, внутри которого словно тикал счётчик – руварские сейчас уже готовятся на выход, идти им до места встречи, конечно, долго, на базу их троянский конь должен прибыть ещё до рассвета, ибо некоторые вещи лучше делать в темноте, но ведь и им ещё путь до лагеря, сборы, путь до базы – не слишком капитально. Задержка там, задержка сям – и можно уже не ехать, руварских схватят, периметр восстановят, всем хана, а всё из-за одной не в меру подозрительной сволочи… И ведь и убить его нельзя…
– Ну, с «Союзом за будущее» я потолковал, теперь с вами хочу. Вы-то не «союзовские», их цели мне понятны, вот ваши хочу послушать.
– Цели у нас одни, – Гидеон нервно оглядел комнату, размышляя, какие у него шансы прорваться, если это ловушка, – как я понимаю, про такую инновацию, как тилоны, вам «союзовские» рассказали?
– Рассказали, рассказали, – кивнул хурр, – почём мне знать, кто вы сами такие? Ну да не о том речь. Что вы собрались делать на базе? Ну, что вы там надеетесь сделать отрядом в семь человек? Для захвата – мало. Для шпионажа – много. Мне б было и всё равно, но… Больно уж много становится в деле инопланетного духа. Да вовек я не поверю, что инопланетник так за нас впрягётся, от тилонских козней нас спасать. Ну и что? Вы там надеетесь выстроить весь состав в шеренги, вычислить середь них тилонов, пустить в расход, потом поклониться и удалиться? Или всё же не договариваете чего-то?
Гидеон поколебался, снова проклиная начальство, тилонов, хурров и жизнь в целом.
– Ну, есть детали, но вокруг тех же тилонов вертятся. Например, одна машинка… которая, в неумелых, но шаловливых руках, в общем-то, и обеспечила вам тут руварское восстание. И может обеспечить ещё много прекрасного. Никогда не понимал этот ажиотаж вокруг идеи машины времени. Это ж такой бардак начнётся, что выноси святых. Проснёмся завтра – а мы… никто. Потому что какой-то умник слетал в прошлое, всё там на десять раз поизменял, и вокруг совсем другие пейзажи, на чужом языке говорят, а мы не родились вовсе. Ну, я-то вряд ли, а вот вы запросто. А ещё на тилонов это помножь. Полетят в прошлое, захватят вас ещё на выходе из каменного века и проснёшься ты рабом в хренадцатом поколении. Ну да это лирика. Галартиатфу с его легендарным войском они из прошлого, положим, доставать не хотели, а вот кое-что другое, что сейчас тоже на базе, и кое-что мощное… И я не знаю, что это. Инопланетный артефакт, атомная бомба, но я хочу знать это раньше, чем ваша чёртова планетка разлетится на астероидное поле, вместе с моими планами на дальнейшую жизнь… и вместе с моими друзьями, которые сейчас в Руваре, под блокадой ваших базовских коллег.
