Текст книги "Ключ Всех Дверей. Бракирийский след (СИ)"
Автор книги: Саша Скиф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 113 страниц)
Вадим с кувшином воды подходил к домику, когда издали услышал пение. Симунарьенне напевала:
– Если б я только могла просить,
Я б хотела вечно жить с моим возлюбленным
В этом скромном домике среди прекрасного сада,
Нет ничего прекраснее его,
Каждое утро рассвет дарит нам своё царское золото,
И каждую ночь бриллиантами осыпает нас небо,
Каждый раз новую песню поёт нам ручей,
Но все они – про счастье.
А когда мы умрём,
Мы станем двумя деревьями,
Сплетающими свои ветви над крышей
И роняющими спелые плоды…
– Это центаврианская песня. Моя мать пела её не раз за работой.
Солнце уже заглядывало в огромную прореху в крыше, заливая светом скудную обстановку давно заброшенного дома, становилось всё жарче. Пробегающий иногда ветерок осыпал с неровных краёв провала мелкую труху. Было тихо, только тоненько гудели в траве какие-то насекомые.
– Я прочитала её в одной из книг, отец помог мне её выучить. Конечно, настоящей её мелодии я не знаю, пою так, как мне придумалось… У нас нет песен. Когда-то, говорят, были, но жрецы запретили. Должно быть достаточно молитв.
– Да, песенка совсем по ситуации, – рассмеялся Вадим, подходя к столу, где Симунарьенне резала какие-то дикие фрукты – только сорванными их сложно есть, жёсткие, но подвяленные на солнце, они становятся мягче, – и мы не влюблённые, и прекрасного сада не наблюдается. Хотя, всё же не самое плохое место. Почему здесь никто не живёт? Вода есть, плодоносящие деревья есть, земля как будто плодородная…
– Култхи. Ну, по-вашему это… наверное, змеи. Только они не ползают так, как змеи, они скорее как… что же за слово-то… а! сороконожки! А когда им нужно бежать быстро, например, преследовать жертву – они хватают себя пастью за хвост и катятся, как колесо. И у них не яд, их языки испускают сильный электрический разряд. Потом они выпускают в тело жертвы слюну, которая помогает переваривать, и издают громкий свист, который призывает сородичей присоединиться к трапезе. Потому у нас есть поговорка – «Если даже култхи приглашают свою семью к столу, неужели я оставлю родственника голодным?». А в город они редко заползают. Бывает, но нечасто – им нужно жить именно здесь, у ручья, здесь есть какие-то минеральные отложения, они их лижут…
– У нас на Корианне есть похожее слово – култи, но это насекомые.
– Забавно, – лорканка закончила с фруктами и села на исполняющий роль стула чурбачок – время, солнце и дожди сделали его чёрным, гладким, похожим на камень, – расскажите мне о вашем мире ещё! Ох, если б можно было хотя бы раз там побывать… Какая у вас удивительная судьба! У нас сказали бы, что бог вас любит, что странно, если вы в него не верите… У нас и поверить не могли бы, что человек, который не верит и не боится бога, может быть таким добрым…
– Если доброта – из страха, я б поставил под сомнения такую доброту. Мои родные, мама и Виргиния, сказали, обсуждая корианцев, точнее – Даркани: «По-настоящему доверять можно доброте того, кто не верит ни в бога, ни в рай. Тогда он точно делает это от чистого сердца».
Воспоминания снова нахлынули сами – как это часто бывает, дай только повод. Тогда над Эштингтонским парком было такое же небо…
Элайя и Уильям побежали снова на свой любимый аттракцион, а он вот не захотел. На самом деле, он, может быть, и не против бы был, аттракцион ему понравился, но гораздо с большим удовольствием он стоял рядом с товарищем Даркани у полосатой, как карамель, ограды, смотрел на взлетающие двухместные машинки, ракеты и самолётики (как ни уговаривали Уильям и Элайя, матери ни за что не позволяли им сесть вдвоём, то есть, одним, и с Элайей села тётя Офелия, а с Уильямом – Лаиса, но машины они выбрали соседние, и оба вертелись ужом, постоянно оборачиваясь друг к другу, пока не получали от матерей подзатыльники), Ганя и Илмо пошли в тир, Виргиния с Лиссой присели за столик с мороженым, то и дело подскакивая, впрочем, поглядеть, как там их драгоценные чада. Даркани показывал на какой-нибудь предмет и говорил, как это будет по-кориански, Вадим повторял.
– А вы в детстве тоже сюда ходили? Что вы любили больше всего?
Было, конечно, невероятно сложно представить, что этот большой, почти старый дядя был когда-то маленьким мальчиком, Вадим смотрел на носящуюся вокруг корианскую ребятню, с короткими, иногда торчащими в разные стороны кожистыми отростками – «кабелями», как называл их Ганя, пытался представить таким товарища Даркани… Какими тогда были черты его лица? Сейчас они изменены морщинами…
– Я рос не здесь, вообще-то. Но да, мы, как и все семьи, ходили в парк если не каждые выходные, то уж по праздникам – обязательно. Наш парк, правда, был скромнее…
– А вы один в семье?
Даркани помрачнел.
– Половину моего детства был один.
– Как это?
– У меня была сестра. Но однажды она исчезла.
– Как это – исчезла?
– Такие истории, наверное, не для детских ушей. Когда подрастёшь – расскажу. Если не пропадёт интерес.
Вадим, наблюдая за его лицом искоса, старательно подбирал слова – как ни хорошо он знал земной язык, сейчас было сложно. Кто ж не знает, как раздражает взрослых детская настырность. Но как будто в самом деле можно успокоиться обещанием рассказать «когда-нибудь позже»!
– Вы считаете, что я не пойму?
– Нет, – печально улыбнулся Даркани, – не считаю. Но это грустная история.
– Потому что она умерла, да? Если вам тяжело об этом вспоминать, то конечно, не надо. Но если вы просто не хотите расстраивать меня, то у нас, на Минбаре, не считается, что нужно скрывать от детей грустные истории. Минбарцы с детства учатся быть готовыми к разлукам, к смерти – это правильнее, чем однажды это станет неожиданным и жестоким ударом. Я знаю, что такое смерть. У меня погиб отец. Давно, ещё до моего рождения. Но мама рассказывала мне всё, потому что я имею право знать. И мой двоюродный брат тоже погиб… Этого, конечно, я тоже не видел… Но Калин, мамина подруга, умирала при мне. То есть, не прямо при мне, но я видел её больной, навещал вместе с мамой, и видел потом мёртвой, когда мы пришли на погребение.
Сухая морщинистая ладонь корианца скользнула по его голове.
– Она умерла, но многим позже. А тогда… я даже не знал, что случилось. Мы просто играли на берегу реки неподалёку от нашего дома. То есть, не совсем нашего – отец приехал туда провести отпуск. Вообще-то, играть одним на берегу нам не разрешалось – довольно крутой обрыв, вдруг упадём, но в тот вечер родители ушли в гости к соседям, и мы решили, что не будет вреда, если мы немного посвоевольничаем. У нас была такая игра – Суна подбрасывала вверх шарики, а я в них стрелял. Иногда мы менялись, но Суна стреляла хуже, поэтому когда я промазывал, она меня немилосердно дразнила. Потом… потом у меня был провал в памяти, очнулся я уже дома, в постели, рядом сидела мать с заплаканными глазами. Я спросил, где Суна, и мне сказали, что Суны больше нет.
– Что же случилось? Почему был этот провал в памяти? И что произошло с Суной?
– Они не хотели говорить. Просто обрывали все мои вопросы. Но потом, через несколько дней, рассказали мне это – что я нечаянно застрелил сестру. Я спросил, где же тогда её тело, и они ответили, что оно упало с обрыва в реку. Я дождался, пока они оставят меня без присмотра, и побежал к реке, спустился вниз и долго искал на каменистом берегу её тело – может быть, она ещё жива, ведь бывает, люди выживают и после ранений, и после падения в воду… я не мог поверить, что она умерла. Я несколько раз туда бегал, один раз сам чуть не утонул, меня выловил случившийся поблизости рыбак… Мать тогда напустилась на отца: «Надо было ему это сказать, когда уедем отсюда!». Потом мы уехали, да, сперва вернулись в наш собственный дом, но вскоре сменили его, ведь там всё напоминало о том, что раньше детей было двое… Со временем те дни начали затираться в памяти, иногда мне казалось, что я помню её смерть – на самом деле я видел это в кошмарах. Иногда мне снилось, что из воды поднимается чудовище и проглатывает Суну, иногда – что с неба спускается огромная хищная птица… Много позже, уже став взрослым, я задал себе простой вопрос – откуда родители знали, как погибла Суна, если их не было тогда на берегу? Да и играли мы всё же не возле самого обрыва. Мы не стали бы играть на самом обрыве – тогда шарики падали бы в реку. Значит, и тело Суны не могло упасть в воду. Скорее всего, они сами не знают, что там произошло, а это просто сочинили… Я не мог им простить, что они заставили меня поверить, что я собственными руками убил сестру, я несколько лет верил в это и проклинал себя… Когда я начал изучать психологию, я прочитал про подавленные воспоминания и подумал – ведь я на самом деле всё помню, просто запрещаю себе вспоминать, просто закрыл эти воспоминания, как причиняющие боль. Но я должен вспомнить правду, что на самом деле тогда произошло. Я пошёл к гипнотизёру…
– И вы вспомнили?
Маленький Вадим чувствовал, что ему, по правде, не очень хотелось бы знать ответ на этот вопрос. Что за ним идёт что-то настолько страшное, что причинит ему слишком сильную боль. Но в то же время – что он нипочём не откажется услышать этот ответ. Взрослые редко делятся с детьми тем, что они пережили, и если делятся – это нужно ценить.
– Вспомнил. В снах про хищную птицу было и то больше правды, чем в ужасной сказке родителей. Просто над головой вдруг раздалось странное, необычное гудение, а потом вспыхнул яркий свет… Такой яркий, что солнца, висящего над горизонтом, совсем не было видно. Мы подняли головы и увидели висящую над нами летающую тарелку. Я уже слышал про такие, я знал, что они похищают людей… Суна вдруг замерла, словно парализованная, а потом поплыла по столбу света вверх. Медленно, страшно… Я принялся стрелять в эту штуку, потом схватил Суну, попытался удержать её, но её вырвали из моих рук. Потом я действительно потерял сознание.
Хотя день был тёплый, Вадим почувствовал, как его пробрал мороз.
– Врии когда-то давно похищали людей на Земле и, возможно, где-то ещё… Но вроде бы, они давно бросили это.
Даркани покачал головой.
– Это не были врии. Позже я узнал, многим позже… В нашем мире существовала организация, занимающаяся созданием и поддержанием легенды об инопланетной угрозе. На самом деле инопланетяне наш мир тогда не посещали – как ты, может быть, уже знаешь, наш сектор считается… не самым лучшим местом для посещения. Одних отвращает суеверный ужас перед древними расами – именно в нашем секторе их видели в последний раз, и как знать, навсегда ли закрыта эта дверь. Других – вполне материальный страх ввиду близости мёртвого сектора маркабов… Но им нужно было, чтобы народ верил в это. Зачем? Как они говорили – сплотить перед лицом внешней угрозы. На самом деле – добиться подчинения, возможности манипулировать. Они изготавливали макеты, которые можно б было принять за инопланетные корабли, инсценировали «встречи с пришельцами» – выбирали людей, которые находились дома или где-нибудь в поле одни, пускали усыпляющий газ, человек терял сознание, а перед этим видел странных существ с белой коже и травой на голове – переодетых актёров, конечно. Они имитировали улики – следы на полях, пепел, даже обломки якобы разбившегося инопланетного корабля. Они похищали людей… иногда возвращали обратно, и эти люди рассказывали о виденных ими там, в плену, пришельцах, об ужасных опытах, которые над ними ставили. То есть, первое время люди не помнили ничего, от шока или проведённых с ними гипнотических манипуляций. А потом вспоминали… Официально правительства всё отрицали – увиденные в небе корабли называли метеорологическими зондами, найденные обломки – обломками аэростата или ещё чего-нибудь, искалеченных животных списывали на диких зверей, а без вести пропавших людей – на маньяков, а тех, кто рассказывал о встречах с пришельцами – просто называли фантазёрами или душевнобольными.
– Но зачем же они всё отрицали, если прилагали столько усилий, чтобы люди начали в это верить?
– Чтобы они поверили ещё больше. Это хитрая манипуляция сознанием – отрицая собственную ложь, но отрицая неумело, оставляя места для сомнений, они заставили людей поверить. И даже если на словах люди в пришельцев не верили, они научились подсознательно их бояться, научились верить, что правительство знает больше, чем говорит, а не рассказывает лишь потому, что хочет уберечь народ от паники и истерии. Из мифа о зловредных пришельцах они выращивали другой миф – о том, что правительство втайне разрабатывает меры против инопланетного вторжения, и ради этого можно простить правительству любые несправедливые законы, любой произвол военных, любые завышенные налоги. А если правительство какой-либо страны допускает совсем уж серьёзный огрех – это тоже можно списать на инопланетное влияние, на «пришельцев среди нас», тайно проникших в структуры власти и противодействующих благородным целям.
Вадим, конечно, немного уже слышал об этом на Минбаре, но слышал очень отрывочно и смутно.
– И всё ради того, чтобы…
– Да. Всё ради власти. Власть над телом не так опьяняет, как власть над сознанием. Тело можно заковать в кандалы, запереть в тюремную камеру, подвергнуть пыткам или воздействию психотропных веществ, но это всё не то… Гораздо притягательнее – возможность изменить сознание, заставить людей поверить и добровольно подчиняться, добровольно переносить любые тяготы и издевательства. Для этого нужно заставить их поверить в любой удобный бред – без разницы, пришельцев или бога. Твоя родственница Виргиния рассказывала нам, как на планете Брима она вместе с народом бреммейров боролась против тирана Бул-Булы. Это пример упрощенный, в чём-то примитивный, но очень яркий и показательный. Бул-Була тоже хотел возможности заставить народ подчиняться не силой – бреммейры простодушны, но довольно упрямы, и Бул-Буле пришлось бы всю свою жизнь кормить довольно большую армию, а этого он, будучи жадным, не хотел – а изменением их сознания, с помощью специальной машины, испускающей волны, родственные волнам мозга разумного существа. Внушить им, что он их богоизбранный правитель и благодетель, и нет в жизни большего счастья, чем подчиняться ему и ублажать его… Наши, думаю, тоже не отказались бы от такой машины. Впрочем, им и их игры вполне нравились.
– Но… это ведь чудовищно!
– Они так не считали. Они называли это – «заботиться о национальной безопасности», быть может, они сами верили в это. Я беседовал потом с многими из них, и так и не понял, как на самом деле они мыслят, что должно произойти с человеком, чтобы он… на самом деле превратился в пришельца на своей планете, в бога в самом отвратительном смысле этого слова, стал получать удовольствие от того, чтобы играть людьми, как пешками. Говорят – власть меняет людей. Ну, говорят – теперь власть есть у меня… Я пока не замечаю в себе или своих товарищах желания играть чужими жизнями и наслаждаться своим положением. Быть может, потому, что мы избрали принцип быть честными с людьми, и держимся его. Прежние правительства полагали народ неразумной массой, с которой можно делать, что заблагорассудится. Мы полагаем – совокупностью зрелых личностей, хозяевами и строителями своей жизни. Мы не побоялись дать людям свободу – свободу от лжи, от веры, от манипуляций. Это оказалось правильным выбором.
Вадим помолчал – ему хотелось, конечно, снова задать вопрос, который он однажды задал одному из своих минбарских учителей – как же так получается, что некоторые люди настолько лишены совести, их души настолько черны. Внешне они выглядят так же, как все их сограждане, но внутренне словно существа совсем иной природы, над которыми не властны законы жизни разумного существа. Он и прежде слышал о тех, кто бесчеловечно обращался с собственным народом – как пример отец дяди Диуса, или тот же Бул-Була. И прежде слышал о тех, кто клеветал на другие расы ради собственных интересов. Но эти корианские правители переплюнули, пожалуй, многих…
– А что стало с теми правителями?
– Некоторые из них ещё живы. Они сидят в тюрьмах… и будут, вероятно, сидеть там вечно. Человек, поверивший в то, что он бог или наместник бога на земле, становится очень горд, он не способен принять новый строй, несмотря на то, что знает, что этот строй не сделает его нищим, и даже не заставит всю жизнь испытывать стыд за совершённое когда-то. Но этот строй уже никогда не позволит ему считать себя богом, вершителем судеб, кукольником, дёргающим за ниточки живых марионеток, и именно это им кажется настоящим унижением, а вовсе не необходимость работать, подчиняться партии и называть соседей и коллег товарищами. Быть равным – вот то унижение, которого не стерпит тот, кто привык считать себя богом. Им приятнее изображать из себя жертв, репрессированных – хотя верят, пожалуй, в это они одни… Мы не изнуряем их работой, как они хотели бы изобразить – в основном они работают на швейном и кондитерском производстве, работают по сокращённому дню… Всё-таки, все они уже очень не молоды. По возрасту они должны быть пенсионерами, но мы не можем позволить отдых и трудовую пенсию тем, кто большую часть жизни симулировал, а не работал, и кто принёс народу, которым руководил, столько зла. Вполне достойное наказание для тех, кто когда-то похищал таких детей, как моя сестра – теперь делать игрушки и конфеты…
Можно б было и сильнее их наказать, думал тогда Вадим. Как носителю того самого образа, который корианские правители использовали, чтобы запугивать доверчивых граждан, ему было очень обидно за такую клевету. Но гораздо обиднее ему было за Даркани, и за всех похищенных и обманутых…
– Они не пытаются сбежать?
– А куда им бежать? Кто смогли, кто успели – сбежали. Мы ведь уже имели выход в космос к тому времени, были построены первые космические корабли. Многие, осознавая, что их прежней жизни конец, покинули наш мир, попросили, как они это называют, политического убежища. Остались самые жадные, самые убеждённые в своём праве владеть всем и всеми. А здесь, на Корианне, им нигде нет места. Они всё не могут понять, что это не мы заперли их в тюрьму – они сами себя в неё заперли. Потому что воры и убийцы, исправившись, поняли преимущества честной трудовой жизни, нашли себе место в этом обществе, а они вот – нет. Конечно, они не смирились… и видимо, никогда не смирятся. Говорят, хищный зверь, попробовавший человеческой крови, уже никогда её не забывает. Первое время мы думали, что для некоторых из них – не самых главных в их системе – изменение ещё возможно. После того, как мы победили, когда уже никакой власти не было в их руках, мы какое-то время были непростительно беспечны. Нам казалось, что у них нет уже никаких оснований противостоять нам… Но эта система меняет сознание, отравляет его властью, вседозволенностью. Возвращение прежнего строя казалось им неизбежным, законно ожидаемым триумфом. Но как ни болезненны были для нас их заговоры, их подлые удары, снова вырывавшие у нас из рук инструменты для строительства новой, честной жизни и заставлявшие браться за оружие – мы снова и снова побеждали. За ними могут пойти жадные глупцы, но таковых всё меньше. Народ им больше не верит.
Страшно, думал Вадим, по-настоящему страшно, что где-то, пусть и запертые, живут такие люди. Да, на Минбаре тоже есть тюрьмы, где сидят преступники – ну, не на самом Минбаре, на спутнике Лири – и многие из этих преступников тоже никогда оттуда не выйдут… Но как ни пугали рассказы взрослых о некоторых из них – то, что он слышал сейчас от Даркани, пугало почему-то больше.
– Они рассказали вам, куда забрали вашу сестру и что с ней сделали? Они вернули её вам?
Так хотелось верить, что они, по крайней мере, не убили Суну. Но разве тогда Даркани говорил бы о ней так грустно и в прошедшем времени?
– Я нашёл её спустя много лет. Сколько-то времени они держали её в одной из своих лабораторий… В результате она лишилась памяти, её забрал к себе один из этих людей. Она выросла, считая его отцом, ничего не зная о своей прежней семье.
– И она не узнала вас потом? Но зачем он это сделал?
– Она нужна была ему как козырь… сперва против моего отца, потом против меня. Мой отец, как я узнал позже, тоже работал на них… Он хотел порвать с ними, и они смогли удержать его, обещая когда-нибудь, возможно, её вернуть. И когда я подбирался слишком близко к их секретам, они отвлекали меня очередным обещанием рассказать правду о её судьбе. Нет, она не узнала. И долго не хотела верить. А когда началась гражданская война, она встала на сторону Киндара, своего приёмного отца, одного из авторов «инопланетного заговора». Она погибла, Киндар тоже уже умер – в тюрьме…
Вадим долго молчал, прокручивая в голове сказанное.
– Вы очень злы на судьбу, наверное.
– Конечно. Сколько бы ни прошло времени – боль потери угасает со временем, а боль несправедливости сильнее. Но мне есть, чем себя утешить. Однажды Киндар сказал, что если бы я согласился работать на него, как он мне много раз предлагал… Вообще-то, говорил он, я и так работал на него – всё то время, пока верил в существование инопланетного заговора и искал его доказательства, как и нужно им было, чтобы существовали чудаки, которые не позволят у народа угаснуть интересу к вымышленным ими тайнам… Но если б я согласился вместе с ним участвовать в этой глобальной дезинформации – он вернул бы мне Суну, он поговорил бы с ней – она ведь во всём слушалась его… Я подумал тогда – променял бы я всё то, что сейчас есть, всю свободную Корианну на свою сестру? Нет. Значит, всё не бессмысленно. Страшно б было, если б было бессмысленно, если б после всех потерь и поражений ничего не было. Как бы мне ни было больно, мне и всем тем, кто пострадал от их деятельности – эта боль дала нам силы сделать то, что мы сделали.
Только переступив порог, Эркена почувствовал специфический, сразу встревоживший его запах – запах нагретого пластика. Не потребовалось даже включать свет – и в темноте видно было, что стоящий на тумбочке ионизатор перегрелся и уже испускает тонкую струйку дыма. В два прыжка Эркена был возле него и успел вырубить его из сети. Свороченный по дороге стул загрохотал, на пороге возникла перепуганная Дайенн.
– Что произошло?
– Ваш ионизатор. Вы знаете, у них есть неприятное свойство – когда они перегреваются, от их дыма, только ступив на порог, вы можете потерять сознание. И если вас не вытащат вовремя, можете и отравиться.
– Странно, я не помню, чтобы я его включала. Да зачем бы мне это нужно, ионы драгоценных металлов в воздухе для моей физиологии, в отличие от лорканской, никакого значения не имеют. Может быть, я сделала это на автомате?
– Может быть, это вы на автомате сделать и могли, – Эркена прошёл к окну, открыл его, чтобы выветрился дым, затем вернулся к тумбочке, – а вот вывернуть предохранитель, препятствующий перегреву – вряд ли. Есть более приятные способы покончить с собой.
– Предохранитель?
– Логично, что он здесь есть, я думаю. Большинство ионизаторов – и этот не исключение – можно включать на короткое время. Потому что энергия, требуемая на расщепление металла на ионы, сопоставима с той, что плавит его собственные детали… понимаете?
– Ну, в общем да…
– Поэтому если даже его забудут выключить – предохранитель отключает его. Некоторые вещества, из которых обычно состоят микросхемы, при нагреве могут выделять много токсичных веществ за короткий промежуток времени. Предохранитель не просто не сработал – его вывернули. Не совсем вынули, но отсоединили.
– Вы уверены? Позвольте… Странно… – Дайенн вертела в руках ещё горячую, пахнущую едким, горьким дымом прямоугольную коробку.
– Я тоже думаю, что странно. Сегодня я нашёл в своей комнате змею.
– Змею?
– Не помню, как называются эти местные существа. Но их языки не приятнее змеиных, от электроразряда можно скончаться на месте. К счастью, теоретически я знал, что делать в таких случаях, и теория с практикой не разошлись. Я потом спросил у Синонтафера, какого чёрта это здесь делает… Он очень удивился, сказал, они уже много лет не появлялись в городе. Тем более чтоб заползти в дом… Мы осмотрели змею – насколько это возможно, всё же не самое дружелюбное создание – похоже, её кто-то поймал, чтобы выпустить здесь, на шее чешуйки содраны, похоже на след специальной рогатины для ловли змей.
– Но кому и зачем это делать?
– Кому и зачем калечить ваш ионизатор? Вы правы, это очень странно. Я предлагаю взять бумаги и выйти во двор, пока ещё не темно, мы можем посидеть там, составить план дальнейших действий… И возможно, если там нам на голову не упадёт кирпич, или если его падение вызовет у нас озарение, мы поймём, кому нужно задать вопросы.
Они резко замолчали и обернулись, услышав шорох у входа. В дверном проёме стоял пожилой лорканец в тёмно-серой поношенной одежде простолюдина. Дайенн задохнулась от ярости.
– Вы!
Симунарьот – а это был именно он – моляще воздел руки.
– Прошу вас, выслушайте меня…
Эркена мягко, но цепко схватил Дайенн за плечи, но рот-то ей затыкать, разумеется, не стал.
– Мы должны выслушать человека, убившего собственную дочь и того, кто пытался её спасти? Что я должна услышать от вас – что иномирцу её жизнь была дороже, чем её собственному отцу? У вас есть теперь ваша восстановленная проклятая семейная честь, что ещё вам нужно? Моё прощение? Вы не получите его!
– И это будет справедливо, – тихо проговорил лорканец, – и всё же – выслушайте меня, молю. А после – ваш суд. Только, прошу, говорить нам нужно не здесь…
====== Гл. 7 Охота за временем ======
– Невероятно! – присвистнул Г’Тор, – и он… Ребята, вы нереальные молодцы, что сумели заставить его сознаться!
В кабинете было не протолкнуться – послушать историю опасных приключений на Лорке пришли даже две девочки из столовой. Талгайды-Суум в толчее уже опрокинул стакан чая на какие-то вещдоки – к счастью, серьёзно они не пострадали, но бреммейр всё ещё вполголоса ворчал, убирая всё хрупкое подальше от взволнованно ёрзающих дрази-силовиков.
– Эркена припёр его к стенке. Да и Синонтафер помог… Фенноарстан, конечно, был интриганом со стажем, но по-крупному прежде не играл, и сломался быстро. Естественно, он пытался всё спереть на «козни дьявольские», или как там это называется у лорканцев, но сочувствия не вызвал ни у кого. Синонтафер, кстати говоря, тоже его подозревал. Фенноарстан ведь был одним из начальников храмовой стражи, начальником именно той стражи, что дежурила в тот день. Ну да, именно он велел Креохайналу исчезнуть ненадолго вместе с напарником из двора. Истормахал, бедняга, был молод и набожен, и очень переживал, что уже несколько дней в час Полуденного Моления не имеет возможности вознести молитву. А тут у него как раз родился первенец, такой повод… Креохайнал предложил ему зайти в храм – постоять у самого входа, совсем недолго, никто и не заметит… В это время наш лицедей и вышел. Не знаю, заметил ли Истормахал Симунарьенне, этого он не сказал, он лишь предположил, что их могли видеть из того дома – а Креохайнал запомнил это. И хотя Симунарьенне ничего не сделала, чтоб обвинить его, нечистая совесть-то покоя не даст… Увидев её разговаривающей со мной, он забеспокоился – и подначил народ, чтобы обвинить её и избавиться от возможного свидетеля. Когда я вмешался – он, естественно, побежал к Фенноарстану. Фенноарстан, опять же, как начальник стражи, имел доступ к заключённым. Он убедил отца Симунарьенне и нас, что нет никакого шанса, что мы избегнем казни – потому что лично ему крайне важно было, чтобы до суда мы не дожили. Вдруг там, на суде, сболтнём чего лишнего… Да и само расследование тогда свернётся – охваченные горем или страхом за свои жизни, Дайенн и Эркена покинут город… Правда, вот тут он просчитался – сам проконтролировать исполнение приговора он не мог никак, появление жреца его ранга в неурочный час в храмовом дворе просто не поняли бы. Это же Лорка, здесь любое действие, выходящее за регламенты, вызывает неделю пересудов. А Симунарьот, хоть и является для сограждан фигурой весьма одиозной – некоторых должников всё же тоже имел. Ансурахил приходится родственником тому самому соседу, которого отказался подставлять Симунарьот.
– Да уж, в этом вам повезло…
– Да, такова, если можно так выразиться, положительная сторона законодательных маразмов Лорки – в дела «семейной чести» желающих лезть мало, от них сторонятся очень подчёркнуто и демонстративно. Это на судилища и публичные казни собираются все, у кого нет совсем уж неотложных дел, а когда самосуд вершится в семье – вокруг тишина и пустота, как в вакууме. Ну, разве ближнему будет приятно, если его семейному позору будет куча свидетелей? С погрузкой завёрнутых в окровавленные простыни тел в грузовик и вдвоём Истормахал с Ансурахилом справились, ну и охранявшие камеру стражники могли подтвердить, что да, было два выстрела, потом вынесли два тела, увезли для сожжения, а что ещё нужно?
– До чего легко на Лорке инсценировать свою смерть, ни экспертизы, ничего…
– Ну можно сказать, лорканец умирает в тот момент, когда от него отворачивается общество. Что он при этом физически жив – так тем ему хуже. К тому же это и исправить недолго… Симунарьот вернулся как раз обсудить с семьёй, что нашёл «на большой земле» вариант взять дом с хорошей рассрочкой. Он очень боялся срываться с насиженного места, хоть и видел уже, что жить тут спокойно не дадут. Но тут оказалось, что жизнь ускорила события. И, в общем, он собирался по-быстрому собрать жену и вещи и свалить, прихватив отсиживающуюся пока в заброшенной деревне дочь… Препятствий ему точно никто чинить бы не стал, Фенноарстана целиком и полностью устроило бы, если неудобные свидетели исчезнут из поля зрения. А Эркене и Дайенн можно было подстроить по несчастному случаю – могла ведь Дайенн, в таком состоянии, забыть выключить ионизатор, а змеи… ну, им-то кто вообще указ?
Сайкей всплеснул руками и всё же опрокинул какую-то стопку папок.
– С ума сойти… Какую суету способен развести человек, чтобы спасти свою шкуру… Сколько этот ваш Логорам заплатил ему за помощь? Это хоть того стоило?
Алварес благодарно кивнул Киму, вошедшему с двумя стаканами кофе.
– Стоило. Тоже, опять же, жреческие заморочки… Ну, вот, послушайте. Всю эту сложную систему жреческих званий и рангов я вам расписывать не буду, скажу только, что быть даже третьим сыном Просветлённого Учителя – это весьма… перспективно. Просветлённому Учителю Яконнесмеру исполнилось без малого сто лет, он пока передвигается даже почти самостоятельно, но может со дня на день предстать перед Наисветлейшим. У него шестеро сыновей и три дочери. Наследником его поста, согласно обычаям, станет, скорее всего, старший, Яконнесхор, но продлиться это может и недолго – в свои 68 он чуть более здоров, чем отец, и пост передать ему пока некому – в его семье только дочери. И как-то вряд ли будут сыновья, жена его хоть и значительно его младше, но тоже немолода… Его младшему брату – следующему по старшинству – бог не дал детей вообще, хотя женат он уже в третий раз, и видимо, уже не даст, всё-таки 67 лет… Сыновья есть у третьего сына, поэтому многие смотрят как на возможного наследника именно на него, Ионамесмера. Старший его сын, Ионамесхор, уже практически сменил отца на его посту в храме, может в свой срок сменить и на посту Просветлённого Учителя, невозможного в этом нет. Интрига в том, что это не совсем старший его сын… Сорок с гаком лет тому назад в городе аккурат раз в 2-3 года случались масштабные бедствия – река имела свойство по весне очень сильно выходить из берегов, выходила за одну ночь и затопляла весь город, жители бегом спасались от воды в холмах за городом – до которых надо было ещё добраться через овраги и болота… Потом им это наконец надоело, и совет жрецов решил, что вмешательство в природу – может, и грех, но жить-то хочется, и распорядился прорыть отводной канал, существенно понизивший уровень воды в реке… Так вот, в одно из последних наводнений семья Ионамесмера, спасаясь бегством, потеряла в болотах старшего сына, ребёнку было года три. Звучит дико, но тогда решили, что ребёнок – не такая драгоценность, чтобы из-за него задерживаться, новые родятся. Скорее всего, ребёнок погиб – либо в болоте, либо в наступающей воде. Но могла же его подобрать какая-нибудь следующая за ними семья? Тогда Лехеннаорте был гораздо гуще населён, и вокруг к тому же несколько деревень… Логорам пообещал Фенноарстану возможность выдать себя за этого пропавшего сына Ионамесмера. Со всем вытекающим – как действительный старший сын, он занял бы место Ионамесхора, что само по себе весьма хлебно, а прибавьте ещё возможные перспективы… Говорить «похож – не похож» применительно к ребёнку, пропавшему 40 лет назад, сложно, но на теле у него было особое родимое пятно, свойственное всем членам семьи Яконнесмера. Логорам обещал сделать такое Фенноарстану – и сделал, если уж для него было не проблемой сделать из себя лорканца, то и такое, думаю, под силу… Мать Ионамесхора и того старшего мальчика умерла, умерла и бабка, принимавшая роды и помогавшая растить детей Ионамесмера и его старших братьев, а больше кто мог бы с уверенностью утверждать, что это не может быть тот самый ребёнок? Дело оставалось за малым – чтобы Симунарьот, который был, вообще-то, старшим братом Фенноарстана, со своей навязшей в зубах честностью был выведен из игры. Остальные дети в семье – младшие, они могли и не знать, что Фенноарстан приёмный, родители давно умерли, подкупить каких-нибудь соседей и дядей с деньгами и влиянием жреца ничего не стоит, а Симунарьот если б и заикнулся, что прекрасно помнит рождение брата, всё же ему 10 лет тогда было – то кто особо стал бы слушать опозоренного.
