Текст книги ""Фантастика 2025-117". Компиляция. Книги 1-31 (СИ)"

Автор книги: Михаил Атаманов

Соавторы: Анна и Сергей Литвиновы,Александр Сухов,Игорь Конычев,Сергей Шиленко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 278 (всего у книги 341 страниц)

Я решил взять компьютер с собой – вдруг мне удастся там поработать? А желание поработать ко мне теперь вернулось. К тому же, признаюсь, я прихватил лэп-топ из-за щенячьего идиотского понта.

Алена-«билетница» из нашей фирмы вместе с социологом уже ждали в центре зала у табло. Социолог оказался тщедушным мужчинкой с лысиной, старательно замаскированной специально отрощенным чубом. Невзирая на жару (и московскую, и грядущую в аэропорту назначения), он пребывал в костюме (причем довольно-таки простецком) и сбитом набок галстуке.

Алена изо всех сил важничала, демонстрируя собственную незаменимость и значимость. Так умеет важничать только младший обслуживающий персонал, не достигший еще двадцатилетия. Она торжественно вручила нам билеты и загранпаспорта. Я открыл свой. В нем почти на всю страницу размахнулась лиловая прямоугольная виза. Вверху штемпеля имелся герб – семисвечие в окружении оливковых ветвей и две надписи. Слева Embassy of Israel, Moscow, а справа – закорючки, означавшие, очевидно, то же самое по-иудейски. На мгновение буквы иврита показались мне похожими на магические знаки из моего сна – на те символы, которыми оказался написан непонятно откуда возникший файл DREAM. Странным, тревожным, загадочным дохнуло от них. Я на долю секунды почувствовал себя словно во сне – в том самом гнетущем сне. Но тряхнул головой, отгоняя наваждение, и вернулся в явь: в шумный, торопливый аэропорт, к делам, к Наташе. Реальность – живая, душная, яркая – снова впустила меня.

Я быстренько захлопнул паспорт.

Помимо паспортов-билетов, Алена вручила мне конвертик, значительно молвив: «Здесь командировочные». (На пакете – на удивление – был изображен не Дед Мороз, а логотип нашей компании «Ясперс энд бразерс».) Я распечатал презент от мистера Маккагена: щедрой рукой в конверт вложено четыреста американских долларов.

Далее все шло как во сне. Но в радостном, сладком сне. Настроение по-прежнему было на пять с плюсом. Нескончаемая очередь на таможенный контроль. Анекдоты и шутки, которые я ворохом вываливал на Наташу. Ее лучезарный смех. Ее глаза – я замечал только их. Для меня ничего больше не существовало. (Где-то далеко, на периферии сознания, остались томящиеся в очереди пассажиры, высокомерно удивленные нашим весельем, а также набычившийся молчаливый социолог.)

А затем – желтая черта на полу, означающая границу, и бурный приступ радости оттого, что мы ее пересекли… Бедный выбором бар, где я, справившись о Наташиных вкусах, приобрел за десять долларов литровую бутылку джина «Гордонс» и двухлитровую емкость со «Швеппсом»… Жаркий автобус, набитый людьми, – меня качнуло, толкнуло на Наташу, и я на одну только долю секунды ощутил своим телом ее крепенькое тело – и тогда, в первый раз за утро, она, кажется, смутилась… Затем – чрево самолета, русские хорошенькие стюардессы, изо всех сил старающиеся быть любезными… Потом самолет долго выруливал на взлетную полосу, я взглянул на часы, они показывали четверть двенадцатого… Наконец «Боинг-737» задрожал и принялся разгоняться. Я прикрыл своей ладонью руку Наташи, вцепившуюся в подлокотник кресла, – она благодарно кивнула, и рука ее расслабилась…

В то же самое время.

Перед тем, как отнести досье на жильцов дома номер шесть подполковнику Петренко, капитан Василий Буслаев, сидя в своем крохотном комконовском кабинетике, решил еще раз перечитать его. Что-то не давало ему покоя. Какая-то зазубрина-воспоминание саднила мозг. Ему отчего-то казалось, что с кем-то из жильцов он уже раньше встречался. С кем-то имел какое-то дело. Или, по крайней мере, слышал его фамилию… Но с кем? И когда? И при каких обстоятельствах?..

Буслаев принялся перелистывать досье на всех жильцов дома, включая грудных детей, – в сумме получился увесистый том. Воспоминание не отпускало. Может, это просто ложная память?

Капитан затормозил на обитателе квартиры номер двадцать два. Он проживал в доме номер шесть без прописки – проживал уже более года. Буслаев внимательно вчитался в его досье.

Алексей Сергеевич Данилов.

1977 г. р.

Русский.

Мать, Данилова Долорес Лопесовна, скончалась в 1988 году, похоронена в г. Южнороссийске. Отец, Данилов Сергей Владиленович, проживает в г. Южнороссийске по адресу: ул. Губернского, дом два, квартира сорок семь. Также имеет собственный дом по адресу: Широкая Щель, ул. Прибрежная, 17. Возглавляет ООО «Цемент-импорт» и ООО «Цемент-капитал».

Данилов А.С. проживает в г. Москве с 1993 г. В 1998 г. окончил Московский педагогический университет. Специальность – преподаватель английского, испанского языка; переводчик.

В настоящее время работает переводчиком с испанского и португальского языков в сетевом американском рекламном агентстве «Ясперс энд бразерс».

Задержания милицией – нет.

По оперативным данным, отношения к противоправным организациям террористического и националистического толка не имеет. В объединенных преступных группировках не участвует. В употреблении наркотических веществ не замечен. Связей с группами лиц, употребляющих наркотики, не поддерживает.

«Нет… Не замечен… Не поддерживает…» Золото, а не досье! Прямо-таки солнечный мальчик!

В то же время, чем дольше капитан Буслаев вчитывался в скупые строки жизнеописания, тем более убеждался, что пути его с этим двадцатитрехлетним мальчиком уже пересекались. Но где? И когда?

Алексей Данилов… Алексей Данилов… Где-то Буслаев уже слышал это словосочетание… Где-то встречал его… Причем у него было ощущение, что встречал он эту фамилию некогда при обстоятельствах необычных… Но вот при каких?

Как ни вглядывался капитан в лист с данными на юношу, в его фотографию, сделанную скрытой камерой, – вспомнить, отчего ему знакомо это имя, он никак не мог…

Но оно ему знакомо! В этом капитан был уверен на все (как он любил говаривать) сто пудов.

Алексей Данилов. Израиль, аэропорт Бен-Гурион, 14.40 по местному времени (в Москве – 15.40).

Даже одного взгляда, брошенного за иллюминатор, было довольно, чтобы понять, как же там жарко.

Самолет припарковался, и тут же, без секундного промедления, из его грузового люка принялись выкидывать багаж. Дюжие, мускулистые, загорелые грузчики, совсем непохожие на евреев, принялись очень быстро укладывать чемоданы и сумки на тележку. Сразу же, без томительного российского ожидания, пригласили выходить пассажиров.

Я снова взял Наташу за руку, и она опять благодарно пожала мою ладонь.

Весь полет мы проболтали, делая перерывы на еду и на то, чтобы выпить по паре самодельных коктейлей из беспошлинного джина с тоником. Мы, видать, чем-то понравились стюардессочке, и она охотно таскала нам лед. Плешивый социолог выпивать с нами отказался и угрюмо-демонстративно погрузился в собственный ноутбук, на экране которого мелькали диаграммы, графики и многоэтажные формулы.

Не знаю, что со мной происходило, но мне едва ли не первый раз при общении с женщиной не хотелось завоевывать ее, строить далеко идущие планы и подталкивать, за пядью пядь, к постельке. Мне просто радостно было сидеть рядом с Наташей, говорить с ней, заглядывать в глаза, слышать, как она радостно хохочет, отзываясь на мои шутки… «Пожалуй, – прошла краем сознания мысль, – я влюбился в нее?» Но это предположение не испугало меня (как случилось бы прежде – я всегда боялся потерять свою независимость, свою волю) – напротив, показалось веселым…

Мы спустились по трапу в толпе пассажиров. Я по-прежнему держал Наташу за руку. На нас сразу же навалилось солнце. Оно оглушало. Отраженным светом слепили окна и никелированные поверхности самолетов, загорающих на огромном летном поле. Жарко, словно вошел в сауну.

Пассажиры короткими перебежками бросились к гигантскому зданию аэропорта. Нас, кажется, никто не сопровождал. Мы с Наташей невольно ускорили шаг.

В аэропорту царила ласковая кондиционированная прохлада. Уж на что люблю тепло, но даже я вздохнул с облегчением после слепящей пустыни летного поля. «А ведь сейчас апрель, – мелькнула мысль. – Что же творится здесь в июле?»

Очень быстро – несравнимо ни с каким Шереметьевом – мы получили багаж, прошли «зеленым коридором» и сразу же оказались перед толпой встречающих, отделенных от «свободной зоны» не непроницаемыми щитами (как в том же Шереметьеве), а барьерчиком по пояс. И моментально приметили молодого парня, державшего над головой плакатик с надписью по-русски: «Ясперс энд бразерс».

– Хеллоу! – радостно улыбнулся, проталкиваясь к нему, наш плешивый социолог.

– Хеллоу-то хелло, – юмористически осклабился парень и продолжил на чистейшем русском, – но вообще-то «добрый день», а если хотите – то «шолом алейхем».

– Алейхем шолом! – радостно откликнулась Наталья и расхохоталась.

– Меня зовут Симон, – представился парень. – Симон Мендель. У вас в России я был Менделевичем. Можете величать меня Семой.

Мы коротко представились. Симон-Сема невзначай, но очень оценивающе оглядел Наташу, и мне это не слишком понравилось.

Затем были залы, лифт, переходы, еще один лифт – и мы очутились на многоярусной парковке, уже без «кондишена». Парень подвел нас к машине. Конечно же, то был «Сеат», модель гольф класса «Ибица»: цвет – серебристый, год выпуска – не ранее девяносто восьмого.

Мы погрузили вещички в багажник. Переднее сиденье галантно уступили социологу, на заднем поместились мы с Наташей. Не спеша выехали на автостраду. Пейзаж ничем не отличался от предместий любого европейского города: ровные шоссе, развязки, сверкающие ненаши авто и где-то вдалеке – многоэтажки. Наташа смотрела вокруг во все глаза.

– Ты впервые за границей? – шепотом спросил я.

– Что ты! Я родилась в Америке. А потом еще три года в Англии жила – но маленькая, уже забыла все. А в нормальном возрасте ездила с родителями по турпутевкам во Францию, на Кипр и в Египет.

Я заткнулся с одним своим Мадридом по приглашению двоюродной тетушки.

Социолог, не спрашивая разрешения, закурил. Открыл окно и принялся трусить туда пепел. В машину ворвался жаркий воздух. Сема покосился на спутника, затем сказал:

– Вообще-то так у нас делать не рекомендуется. Кинешь в окошко бычок – задняя машина увидит и тебя застучит. Позвонят куда следует или телегу напишут. Это ж евреи! Им больше нет радости, чем застучать ближнего своего…

Наташа прыснула и шепнула мне в самое ухо:

– Как будто он сам не еврей…

– К тому же в машине «кондишен», – продолжил Сема. – Зачем нам это надо: нашим кондиционером охлаждать ихнюю пустыню?

Посрамленный социолог затворил окно и загасил окурок в пепельнице.

А я вдруг подумал: «Если этот Сема (и еще четверть населения Израиля) так хорошо говорит по-русски, то какой же смысл в моей поездке сюда? Да еще с провожатой? Местные руководители-«сеатовцы» наверняка знают иврит. Значит, с помощью русскоязычных объяснились бы с социологом… Я-то со своим испанским им здесь зачем?»

Однако эта удивленная мысль скользнула по краешку сознания вяло – потому что было важно совсем иное: я рядом с Наташей, на одном сиденье, в иностранной машине, в чужой стране – и бог его знает, какие радостные события нас еще здесь ожидают!

То же самое время. Подполковник Петренко. Москва, штаб-квартира КОМКОНа.

Варвара сидела перед Петренко в закрытой позе: руки скрещены на обширной груди, коса закинута вперед, подбородок упрямо поднят.

– Ну, так что с той квартирой? – мягко повторил свой вопрос подполковник.

– Наблюдательной? – уточнила лейтенант Кононова.

– Наблюдательной. Той, где вы нашли бинокль с прибором ночного видения и подслушивающее устройство.

– Никто там не появлялся. Никто туда не звонил. Засада сидит без дела… Зато, – воспряла Варвара, – зато нами установлена хозяйка этой квартиры. Вера Павловна Перхотина, 1912 года рождения, ранее несудимая…

– Да бросьте вы это, – поморщился Петренко. – Судимая, несудимая… Ближе к делу.

Варвара обиженно сверкнула очами, но в пререкания вступать не стала, продолжила более человеческими словами:

– Старушка эта, Перхотина, постоянно проживает у дочери с зятем на Ленинском проспекте. Квартиру свою сдала. В январе текущего года. Съемщик заплатил сразу за полгода вперед, шестьсот долларов. Сделку никак не регистрировали…

– Кто съемщик? – навострился Петренко.

– Мужик, – пожала могучими плечами Варвара. – Средних лет. В очках. С курчавой головой – «как у Анжелы Дэвис», сказала старушка. С усами. Но не «хачик»…

– Паспорт-то она его хоть видела?

– Видела. Но фамилию, хоть убей, не помнит. Какая-то русская. Вроде на «эс». Семенов, Степанов, Старшинов…

– Или Семирамидов… – усмехнулся Петренко.

– Вряд ли, – усомнилась лейтенантша. – Такую б она, наверно, запомнила.

– Субъективный портрет составляли?

– Сейчас художник с ней работает. Но вряд ли чего получится. Старушка к старости слаба глазами стала… – Варвара помедлила и добавила тихо: – И мозгами.

– А что с приборами? Теми, из квартиры?

– Эксперты над ними пока работают… Но… Отпечатков пальцев нет. Все устройства – и подслушивающее, и бинокль, и инфракрасная насадка – американского производства. На территории России не продаются. Все, похоже, ввезены в страну нелегально… Так что…

Варвара беспомощно развела могутными руками.

– Ну, хоть что-нибудь там, в квартире, нашли? – отчаявшись, спросил Петренко. – Окурок, бутылку, стакан, книжку? След от обуви?.. Кровавое пятно, в конце концов!

– Никак нет, – печально констатировала лейтенантша. – Ничегошеньки не нашли.

Алексей Данилов. Израиль, Тель-Авив, 21.30 по местному времени.

Нет, это просто фантастика! Век бы так работал!

К семи вечера первого же дня мои трудовые подвиги на земле обетованной были начаты и закончены.

Я представил московского социолога местному «сеатовскому» начальству. У социолога оказалась по-фонвизински очень подходящая для его профессии фамилия Правдин. Господин Правдин развернул перед заказчиками свои условия: помочь ему в составлении выборки не менее чем из тысячи пятисот человек, да чтобы все респонденты при этом были: а) владельцами «Сеатов», б) нашими бывшими соотечественниками и в) покинувшими Россию не ранее чем пять лет назад. Кроме того, социолог потребовал автомобиль с личным шофером, изъясняющимся и на русском, и на иврите. Вообще держал он себя с надменностью полководца, выдвигающего поверженной армии условия капитуляции. Поелику мог, я смягчал безапелляционность его формулировок. Впрочем, требования господина Правдина испанскими евреями (или еврейскими испанцами?) были приняты благосклонно.

Переговоры плавно перетекли в товарищеский полдник, подали водку с маслинами, а затем фрукты и кофе. В заключение беседы товарища социолога представили почтенному доктору Ицкхаку Кагану, а мне тихонечко шепнули по-испански, что на завтра для меня с моею спутницей запланирована экскурсия в священный город Ершалаим.

Если мой босс мистер Маккаген рассчитывал на мою благодарность, то, можно считать, он ее уже получил…

И вот вечереет, мы с Наташей, свободные от всяческих дел, сидим за столиком в кафе на набережной под огромным тентом, солнце сваливается куда-то за горизонт, уже нет испепеляющей жары, а от огромного моря рядом с нами веет прохладой. Я подзываю официантку, и Наталья пробует говорить по-английски («Можно мне, давно не практиковалась, а мне экзамен сдавать»):

– We would like two ice creams – kinds are for your choice, one glass of mineral water, one beer and then two cups of black coffee…[19]19
  Мы хотели бы два мороженых, сорт – на ваше усмотрение, стакан минералки, пива и напоследок – два черных кофе (англ.).


[Закрыть]

Английский ее блестящ, однако официантка стоит над нами с распахнутым блокнотиком, ничего не пишет, а потом вдруг говорит с неподражаемым малороссийским, местечковым акцентом:

– Та деточки! Когда же вы у меня уже начнете говорить по-русски?

Наташка заливается хохотом, отчаянно краснеет – я беру руководство на себя и заказываю все то же самое, но по-нашенски и добавив джин-тоник для Натальи. Когда официантка отходит, я ворчу:

– Надо срочно забывать английский. И испанский… Как в бывший Союз приехал…

Кафе полупусто, только за пять столиков от нас две черноглазые, чернобровые, смуглые, красивые девахи в военной форме смакуют кофе и громко, гортанно спорят. Их огромные автоматы прислонены к стульям.

– А чего это они с оружием? – Наташа шепчет, хотя никто нас услышать не может.

– Здесь всеобщая воинская обязанность. Призывают и парней, и девушек. Парней, кажется, на два с половиной года, а девчонок – на полтора.

– И меня бы взяли? – ужасается Наталья.

– Конечно.

– А отсрочка?

– Практически не бывает.

– А если откосить?

– Здесь не принято. Считается – почетная обязанность: родину защищать. Если не служил, на тебя смотрят, словно на недоделанного. Как у нас в Союзе перед войной или в пятидесятые годы…

Заказ нам приносят не по-советски скоро. Расставляя кушанья и напитки, официантка сердечно желает:

– Приятного аппетита, ребятки.

Мы смакуем блюда и выпивку, а пляж под нами постепенно оживает. На песчаную полоску являются семейства. Кто-то, заплатив служителям пару монеток, занимает покойные шезлонги. Кто-то приносит кресла с собой. Иные, совсем по-российски, устраиваются на расстеленных на песке тряпках. Вдоль воды сосредоточенно бегут, парами и в одиночку, джоггеры. Их не по-нашему много. Бегуны, как правило, не старички (бегом от инфаркта), а молодые, мускулистые, загорелые парни. К службе себя готовят? Над линией прибоя на бреющем полете тарахтят мотодельтапланеристы. Их купола расписаны непонятной нам рекламой. Через каждые пару сотен метров из песка торчат спасательные вышки. На них – загорелые накачанные парни. Хотя купающихся мало, спасатели зорко, в бинокли, всматриваются в воду. Вдали, где прибой вдруг обращается бурунами, скользят серфингисты, парни и девушки.

Эта чужая, но умиротворяющая картина настолько хороша – может, оттого, что я нахожусь рядом с любимым человеком, – что я говорю сам себе: «Запомни все это… Раз уж ты не можешь остановить это мгновенье – запомни его навсегда…»

Потом вдруг темнеет. Внезапно, резко, как бывает только на море.

– Наверное, пора идти, – робко говорит Наташа, глядя на меня своими лучистыми глазами. – Сегодня был такой длинный день… Даже странно…

– Завтрак в Бескудникове, – улыбаюсь я. – Обед над Воронежем, ужин в Тель-Авиве…

– Пойдем. Слишком много впечатлений…

Я расплачиваюсь. Легкий ужин, однако, тянет на двадцать с лишком баксов – если переводить с местных шекелей на «нашу» валюту.

Мы спускаемся по лестнице на пляж. Народ уже весь рассосался. Покинули свои вышки спасатели – только откуда-то из темноты доносятся смех и гортанные возгласы. Море сияет серебряным светом.

– Постой-ка, – говорю я и беру Наташу за руку.

Я хочу предложить искупаться. Наташа поворачивается ко мне. Слова застревают у меня в горле. Мы стоим на песке. Ощущение однажды виденного – метампсикозы, дежа-вю – вдруг оглушает меня. Вот так же уходил вдаль песчаный пляж. Так же справа от меня лежало море. Слева, наверху, на набережной, катились невидимые нам машины. Через равные промежутки вдоль шоссе торчали раскидистые пальмы. Еще чуть дальше по-над берегом стояли на одинаковом расстоянии друг от друга многоэтажные дома (в одном из них – наша гостиница). А Наташа вот так же смотрела на меня… Я вдруг понимаю, что я уже видел происходящее – во сне. В том моем сне, когда я написал странный файл DREAM. Только тогда был день, а теперь – ночь. Песок тогда был ярко-белым, а теперь – темным. Море тогда слепило, а нынче оно серебрится под светом полной луны. И многоэтажки стояли во сне безлюдными, а сейчас они полны огней. И, словно на негативном снимке, тело Наташи тогда белело, а теперь оно чернеет, в черной футболке и темных шортах…

– Что, Алеша? – тихо спрашивает Наташа.

Я пытаюсь отогнать наваждение.

– Что-то случилось? – заботливо спрашивает она.

– Нет-нет, ничего. Пойдем.

Мы поднимаемся по ступенькам на ярко иллюминированную набережную. Мне вдруг кажется, что Наташа разочарована. Мы держимся за руки.

Наша гостиница, многоэтажка, рядом. Мистер Маккаген на нас все-таки сэкономил и поместил далеко не в лучший отель на окраине. Зато с видом на море.

В молчании мы поднимаемся на двенадцатый этаж. Длинные пустынные коридоры расходятся в обе стороны от лифта. Я провожаю Наташу до ее номера. У дверей мы останавливаемся.

– Спасибо за приятный вечер, – говорит она. И добавляет тихо: – И день…

Я наклоняюсь и целую ее. Она отвечает мне. Это наш первый настоящий поцелуй. Время для меня останавливается. Я обнимаю ее.

Вдруг она упирается кулачками мне в грудь и отстраняет меня.

– Алеша, миленький, не сейчас…

– Почему? – тупо спрашиваю я.

– Потом… Потом… Завтра… – шепчет она.

Я больше не делаю попыток обнять ее. Она открывает дверь и проскальзывает внутрь номера. Дверь захлопывается. Я остаюсь в коридоре.

Почему-то я уверен, что если начну сейчас ломиться в ее дверь – она откроет мне. Но я отчего-то не делаю этого. Разворачиваюсь и иду в свой номер.

Часы показывают половину первого – по московскому времени. Здесь полдвенадцатого. Еще так рано!.. Спать совершенно не хочется. Сказывается возбуждение: от перелета, чужой страны, вороха новых разноцветных впечатлений, любви к Наташе. К тому же я сегодня немало выпил: коктейли в самолете, официальную водку, пиво на набережной, а закончил дело крепчайшим кофе. Сердце бубухает в груди, я слышу его удары.

Подхожу к окну. Далеко подо мной расстилается темный песок пляжа, черно-серебряное море, набережная, ярко освещенная гирляндами огней. В отдалении у моря светятся огни нескольких кафе. По набережной прохаживаются почтенные парочки, многие – с припозднившимися детьми. Проходит компания подростков лет пятнадцати – ребята, девушки. «Надо же, так поздно, а они не боятся, – думается мне. – И родители отпускают». Почему-то заметно, что никому из гуляющих здесь бояться некого и нечего…

Я отключаю кондиционер, открываю окно. В комнату врывается шум проезжающих авто. Воздух на дворе, несмотря на ночь, все равно более душен, чем в комнате, – с привкусом моря, ветра, звезд, чужой жизни.

«Пойти, что ли, погулять? – думаю я. – Но куда? И зачем? Одному?»

Без Наташи и набережная, и песок, и море, и огни кафе не имеют для меня никакого смысла.

Я понимаю: даже если сейчас лягу, то все равно не усну. Книг я с собой не взял. Телевизор не люблю – даже в чужой стране. Остается одно…

Я явственно, слишком явственно, во всех деталях, представляю, что должно происходить дальше с героями моего романа. Нужно только сесть и записать…

Ничто не предвещает угрозы. Уютный мирный городок. Андрей и Наташа останавливаются на постой в частной гостинице…

…И я развернул ноутбук на столе у окна и уселся писать, и настоящее – чужой город, гостиница, набережная, шум машин под окном – довольно быстро исчезло для меня. Из действительности в роман прорывался только влажный, душный морской ветер – но это было объяснимо, объяснимо и оправдано, потому что действие происходило летом, на море…

Я вставал, прохаживался по номеру, выглядывал в окно, пил воду из-под крана и тоник, но делал это как в полусне. Меня не существовало здесь и сейчас – в Тель-Авиве, в гостинице «Дочь моря», в ночь на двадцать седьмое апреля. Я был там, где Наташа и Андрей перетаскивают в номер свои вещи, две сумки и чемодан, а среди вещей – десять миллионов долларов, и они хохочут и спускаются вниз поужинать, а хозяйка приносит им чай и бутерброды… Они делают по глотку, и на глазах у Андрея лицо Наташи вдруг мертвеет, и он успевает заметить, как она падает в забытьи на пол… И он ничего не может сделать, потому что у него тоже смежаются веки…

…Когда я очнулся от своего творческого улета, часы, так и не переведенные с московского времени, показывали уже половину четвертого утра. Я перегнал их на час назад, на местное время, на половину третьего, и сразу стало казаться, что еще не слишком поздно.

Я отправился в душ, потом поставил будильник на наручных часах на восемь, сохранил созданный сегодня файл, отключил компьютер от сети и рухнул на жесткую кровать.

Уснул мгновенно.

Следующее утро – четверг, 27 апреля. Москва.

– Але! Армен! Возьми трубку, да?! Ты почему не приехал? Я тебя уже полчаса жду! Армен!! Ты слышишь меня, нет? Армен, срочно приезжай! Или позвони мне хотя бы на мобильник! Хорошо, Армен?!

– Васька! Собака ты дикая! Ты чего на зачет не пришел?! И где мой конспект, пузырь те в рот?! Ты спишь, что ли?! Ну, давай-давай, спи… Старостин тебе так поспит – еще побегаешь за ним… А за конспект с тебя ящик пива. Ты понял, нет?

– Здравствуйте, это говорят из приемной господина Маккагена. У меня сообщение для Татьяны Садовниковой. Мистер Брюс Маккаген удивлен тем, что госпожа Садовникова без предупреждения не вышла на работу, и напоминает, что сегодня у вас, дорогая Танечка, на одиннадцать ноль-ноль запланирована встреча с клиентом.

– Ой, чего это? Ты че это, себе автоответчик купила, что ли? Делать тебе нечего! Богатая, что ли, сильно? Ты вот что, Том… А, Тома?.. Ты мне перезвони потом… Это Людмила звонит… Или я тебе сама потом звякну…

– Ле-ешенька! Ну вот, опять я разговариваю с твоим противным автоответчиком. Ну что ты мне никак не позвонишь? Когда мы встретимся, а, Лешенька? Я уж-жасно соску-училась…

– Татиана! Это Брюс. Где вы? Я напоминаю вам, дорогая Татиана, что до встречи со шведами у нас осталось половина часа. Я надеюсь, что у вас все есть, о'кей… Пожалуйста, позвоните, мы тут на фирма немного нервируемся…

В течение всего утра двадцать седьмого апреля подслушивающая аппаратура, установленная КОМКОНом в доме номер шесть по Металлозаводской улице, фиксировала бодрые приветствия автоответчиков и озабоченные, удивленные, обиженные голоса звонивших. В тех же квартирах, что не были оснащены «отвечательными машинами», телефоны звонили впустую: трубок никто не брал.

И никто, ни один человек, в то утро не выходил из дома.

В то же самое время – четверг, 27 апреля. Алексей Данилов, Израиль, Иерусалим.

Все вокруг казалось столь будничным, что выглядело нереальным.

Автобус привез нас на обзорную площадку над Ершалаимом. Видом на святой город торговали не без успеха. Толпились десятки экскурсионных автобусов. Туристы жадно окружали гидов. Мешались речи: английская, японская, итальянская, еврейская, русская и еще какая-то – может быть, арамейская или шумерская. «Прямо под нами – долина знаменитой реки Кедрон… Теперь посмотрите направо, на панораму вечного города, – над ней возвышается золотой купол священной для арабов мечети Омара, или мечети Скалы… Еще правее, за городскими стенами, вы видите знаменитую Масличную гору, у подножия которой расположен широко всем известный Гефсиманский сад… На Масличной горе вы видите изящные купола русской православной церкви, в которой, кстати говоря, венчались ваши – и наши! – любимые певцы Алла Пугачева и Филипп Киркоров…» Все в кучу, все вперемешку – иудейские, мусульманские, христианские святыни, яркий свет современного дня, щелканье фотоаппаратов, жужжание видеокамер… Трудно было представить, что перед нами расстилаются не голливудские декорации, не мировой аттракцион, а реальная, живая панорама вечного города… «Снимите меня, пожалуйста, на мой фотоаппарат… – Left… left… right… right! Ok! Say cheese!..[20]20
  «Левее!.. Левее!.. Правее!.. Хорошо!.. Скажите «сыр»!.. (англ.).


[Закрыть] – Жора! Жора! Обними ты уже Марину! Она закрывает мне весь Гефсиманский сад!..» Мы с Наташей были ошеломлены, мы держались за руки, мы постарались отойти как можно дальше от туристов, мы молчали… Но все равно: невозможно поверить, что перед нами лежал Святой город – во всяком случае, выглядел он совсем иначе, чем я представлял его по прочтении «Мастера и Маргариты» и Нового Завета (сперва «Мастера и Маргариты», а уже потом Нового Завета)… И я никак не мог разглядеть среди строений города Голгофу – конечно, не жаркую Лысую гору, а воздвигнутый на ней Храм Гроба Господня – столь скромный и темный в сравнении со сверкающими мусульманскими куполами…

– А теперь, товарищи, вы можете отдохнуть, перекусить и приобрести сувениры, – донесся до нас голос гидши. – Сбор у автобуса через полчаса, ровно в тринадцать ноль-ноль. Пожалуйста, не опаздывайте!

Помимо затрапезной гостиницы в пригороде Тель-Авива, мистер Брюс Маккаген сэкономил и на наших экскурсиях. Нам с Наташей не дали персонального гида с авто (на что я, откровенно говоря, рассчитывал). Но нет так нет!.. Мне было хорошо с ней и в обыкновенном автобусе, на заднем сиденье, в компании с русскоязычными туристами, прибывшими на землю обетованную на побывку к друзьям, родственникам или же навсегда.

…Туристы ломанулись в кафе, туалеты и сувенирные киоски. Мы тоже зашли в кафе. («Наверно, большой доход дает в столь бойком месте».) Взяли в самообслуживании два кофе, большую бутыль минералки и пару пирожных: по жаре есть совсем не хотелось. Цены в кафе кусались больнее московских, поэтому лишь немногие туристы последовали нашему примеру. Большинство предпочло «экономический вариант» – развернули на деревянных незастеленных столах захваченную из дому провизию: вареные вкрутую яички, бутерброды с сыром, жареных кур и помидорчики с огурцами. Получилось совсем как на подмосковном пикнике или в плацкартном вагоне Москва – Краснодар. Запасливые поглощали домашнюю снедь слегка смущенно, а те, кто позволил себе потратиться, бросали на них презрительные взгляды поверх пива за двадцать шекелей стакан.

Мы с Наташей сидели друг против друга. Мне особенно нравился сегодня ее расслабленный, успокоенный, милый вид – отчего-то подобное выражение появляется у россиян только за границей. А может, она выглядела умиротворенно оттого, что доверяла мне? Потому, что ей хорошо со мной? Мне хотелось бы в это верить.

– Леш, а помнишь, – вдруг спросила, отрываясь от кофе, Наташа, – экскурсоводша говорила, что в иврите нет гласных букв – только согласные.

– Ага. И заглавных букв нет. Одни строчные. И пишут наоборот: справа налево.

– А как же здесь тогда читают? И говорят?

– Не знаю.

– И я не знаю.

– А интересно было бы выучить все языки. Ну, хотя бы основные. Иврит, японский… Такие у нас у всех различные культуры… Знаешь, в иудаизме придают особое значение сокращениям, аббревиатурам… Стараются разглядеть в них особенный, скрытый смысл…

– Поэтому, наверно, при социализме было так много аббревиатур, – улыбнулась Наташа. – ДОСААФ, вуз, комсомол…

– А в аббревиатурах и правда, наверное, есть смысл, – продолжил я свою мысль. – Ты, например, – Наташа Нарышкина… Или – НН…

Я легким росчерком нарисовал на салфетке вензель – две переплетенные Н и продолжил:

– Звучит загадочно… Словно из прошлого века… «В особняке княгини НН давали бал…» Княгиня НН…

– Княжна, – с улыбкой поправила меня Наташа.

– Да, княжна… НН… Необычная Незнакомка…

– А может, я – NN? – улыбаясь, с английским прононсом произнесла Наташа. – Networld News…[21]21
  Всемирные новости (англ.).


[Закрыть] Ну, а ты?