Текст книги "Убить волка (СИ)"

Автор книги: Priest P大

сообщить о нарушении

Текущая страница: 96 (всего у книги 112 страниц)

Глава 120 «Надежда»

____

Старик во главе армии противника возомнил себя мастером по ведению морских сражений? Так я покажу ему, в чем разница между генералом и маршалом.

____

Получив деревянную птицу из Линьюаня, Цао Чуньхуа быстро передал все незавершенные дела и вскоре отбыл в Лянцзян.

Добравшись до назначенного места, Цао Чуньхуа почувствовал сильный запах пороха и царившую в прохладном влажном воздухе жажду убийства. Он невольно выпрямил спину. Больше он не напевал себе под нос, не бросал кокетливые взгляды по сторонам и не пытался выдать себя за другого человека. Патрулирование здесь было настолько строгим, что во время несения службы офицеры и солдаты не смели перешептываться друг с другом. Тишину нарушали лишь крики солдат, отрабатывающих боевые приемы: "Бей! Бей!"

Цао Чуньхуа потер глаза – до него дошло, что перед ним Черный Железный Лагерь.

Стоило добраться до места назначения, как его сразу остановил караульный. Поскольку лагерь находился под управлением Гу Юня, Цао Чуньхуа не посмел шутить, а поспешил достать и показать солдату выданный Военным советом пропуск. Большинство встретившихся ему стражников были не старше восемнадцати-девятнадцати лет. Когда проверка была окончена, солдаты не проявили неуважения, но и лебезить не стали. Один вышел из строя и отвёл его в маршальский шатёр. Когда Цао Чуньхуа оглянулся, то заметил, что на место его провожатого мгновенно встал другой солдат. Строй оставался таким же чётким, словно никто и не отлучался.

Поначалу его провожатый немного робел. Когда он узнал, что Цао Чуньхуа когда-то сопровождал Гу Юня на границу во время похода против северных варваров, это развязало ему язык:

– Иностранцам не одолеть великого маршала на поле боя. В последнее время они засели в нескольких портах в Лянцзяне и постоянно нас донимают. Наш капитан говорил, что так они пытаются оценить наши силы. Господин, разве Великая Лян не обширна и богата природными ресурсами? Откуда у иностранцев столько денег?

– Не называй меня «господином», я как и ты человек подневольный, – отмахнулся Цао Чуньхуа. – Я и сам не смыслю в подобных вещах, но господин Ду как-то мне об этом рассказывал. Видишь ли, военный флот Запада создавался для дальних плаваний и сражений в открытом море. Разве не уничтожили они в первый раз наши порты в Цзяннани и Дагу? Если мы не сумели совладать с ними, что говорить о небольших островных государствах? Когда иностранцы уничтожают очередное государство, то выжимают из него все соки: крадут природные богатства, открывают предприятия, которые не могут построить у себя на родине, а жителей превращают в рабов, заставляя трудиться на себя. Понятно, что со временем они разбогатели.

Караульный молча проводил Цао Чуньхуа к маршальскому шатру. Стражник на входе зашел внутрь, чтобы доложить о визите. Молодой караульный воспользовался задержкой, чтобы продолжить беседу:

– Господин, мне доводилось слышать, как бывалые солдаты вспоминали о службе в лянцзянском гарнизоне под командованием генерала Чжао. Тогда и платили больше, и работенка была непыльная. Их муштровали не так строго, как соседние гарнизоны, в свободное от службы время можно было пересечь пролив, чтобы насладиться мелким дождем да абрикосовым цветом [1]. Услышав об этом, я подумал, что родился не в ту эпоху. Кто знает, может, в мирное время меня бы давно почтительно величали "господин военный".

Когда Цао Чуньхуа на него посмотрел, молодой караульный смущенно улыбнулся.

– Небо внемлет нашему с вами разговору, я понял, что заблуждался. Лучше быть солдатом, чем ничтожеством, ожидающим счастливого случая.

В этот момент из шатра вышел стражник.

– Господин Цао, прошу, проходите. Великий маршал ждет вас.

Цао Чуньхуа собрался и зашёл внутрь. Он сразу заметил на носу у Гу Юня вульгарный монокль. Оправа с ажурной резьбой оттеняла красоту владельца и скрывала лицо от переносицы до виска. Больше похоже было не на монокль, а на маску.

Цао Чуньхуа замер пораженный. Первой его мыслью было: «Что у великого маршала с глазами?»

В шатре обсуждались важные военные дела, поэтому Цао Чуньхуа не смел перебивать.

Присутствовали здесь и Шэнь И с Яо Чжэнем. Последний как раз зачитывал полученное от Запада письмо:

– Иностранцы утверждают, что прибыли с миром. В знак своей дружбы и добрых намерений, они интересуются, как мы отнесемся к тому, что они превратят четыре провинции в Цзяннани в центры торговли. Жителям позволят самим избрать себе правительство, а гарнизоны Запада будут защищать интересы иностранных купцов, чтобы в будущем это место стало связующим звеном между нашими странами и способствовало налаживанию международной морской торговли... О, еще они пишут, что питают искреннюю любовь к плодородным землям Цзяннани и не хотят, чтобы те страдали под гнетом войны.

– Вчера речь шла о трех провинциях, – заметил Шэнь И. – Откуда взялась еще одна?

Яо Чжэнь беспомощно взглянул на него:

– Поди от «искренней любви» расщедрились?

– Да пошли они, – несмотря на изящный монокль на носу, Гу Юнь неприлично ругался. – Какая-то слепая любовь, не находишь? Они по очереди в наши провинции влюбляются, что ли?

Шэнь И промолчал.

Все остальные тоже ненадолго потеряли дар речи.

Цао Чуньхуа не выдержал и громко расхохотался.

Шэнь И махнул ему рукой.

– Сяо Цао приехал! Мы давно тебя ждем. Подойди и поведай господам, когда будет готов «железный червь»?

– Ох, господин Шэнь, какое уродливое название... Скоро все будет, – бодро ответил Цао Чуньхуа. – Рабочих у нас в избытке. Северную ветку почти доделали, а что касается южной, то там строительство продвигается еще быстрее. Зима не помешает дальнейшим работам. Когда железнодорожные ветки соединят друг с другом, паровые повозки смогут курсировать между столицей и побережьем. По словам господина Ду, если все пойдет по плану, они постараются закончить к концу года... Кстати, а почему великий маршал теперь носит такой затейливый монокль?

– Мне идет? – Гу Юнь улыбнулся ему, уголки персиковых глаз приподнялись вверх, и бессовестно соврал: – Да разбил прошлый пару дней назад. На этот раз я решил заказать к нему достойную оправу и специально пригласил одного известного мастера из Янчжоу сделать гравировку. Но нельзя же прятать от мира подобную красоту, поэтому теперь я ношу его каждый день, чтобы все могли полюбоваться.

У Шэнь И аж живот свело:

– Ох, мой великий маршал, лучше вам снять его. Глаза простых смертных не достойны этого великолепия.

Гу Юнь проигнорировал его. Повернув голову так, чтобы Цао Чуньхуа мог разглядеть этот аксессуар со всех сторон, он начал нести полную околесицу:

– Если не сработает, то выйду из гарнизона и сражу иностранцев своей красотой. Боюсь, с могучей армией мне не справиться, но двадцать-тридцать тысяч я вполне могу соблазнить, не правда ли, сяо Цао?

Цао Чуньхуа залился румянцем.

Шэнь И и Яо Чжэнь отвернулись в разные стороны, как будто глаза бы их это не видели.

– Ты приехал как раз вовремя, – продолжил Гу Юнь, приобняв покрасневшего до кончиков ушей Цао Чуньхуа за плечи, и отвёл его к макету местности. – У меня есть для тебя задание. Кроме тебя никто с этим не справится. Ну как, поможешь мне провернуть одно дельце?

Неведомо, могла ли красота великого маршала Гу сразить иностранцев, но Цао Чуньхуа точно пал ее жертвой. Его лицо покраснело, шея загорелась и вспотела. Неважно, о чем Гу Юнь его просил, единственный возможный ответ звучал как «да-да-да».

Цао Чуньхуа с мечтательным выражением лица вышел из маршальского шатра. Он вздрогнул, когда понял, что в действительности сейчас произошло. Погодите-ка, разве Янь-ван не послал его сюда, чтобы он позаботился о великом маршале?

Как так вышло, что Цао Чуньхуа только прибыл на место, а великий маршал запросто его одурачил и убедил ехать на юго-западную границу?

Гу Юнь успел подчеркнуть, что его миссия – страшно секретная. Ему придется как-то переварить эту информацию, но самое главное, в Военном совете не должны об этом узнать...

Как теперь оправдываться по возвращению в столицу!

Позаботившись о растерявшемся Цао Чуньхуа, Шэнь И вернулся к Гу Юню. Яо Чжэнь к тому времени уже ушел. В полумраке шатра тускло светила лампа. Гу Юнь закинул длинные ноги на скамейку и скрестил руки на груди. Кто знает, о чем он думал. Поскольку он теперь плохо видел и слышал, то его почти ничего не беспокоило и не отвлекало от собственных мыслей.

Когда Шэнь И заглянул в шатер, то принес с собой порыв свежего северного ветра. Это привело Гу Юня в чувство, он поднял голову и посмотрел в сторону входа:

– Все готово?

Кивнув, Шэнь И спросил:

– У тебя правда есть важная миссия для сяо Цао? Или ты боишься, что он доложит Его Высочеству Янь-вану о твоем состоянии?

– Когда это я смешивал личные и государственные дела? – Гу Юнь приподнял брови, но не успел Шэнь И устыдиться и попросить прощения, добавил: – Да и то, и другое.

Шэнь И промолчал.

Ему еще не доводилось встречать человека, которому приходилось постоянно разрываться между личными и государственными делами, как Гу Юню.

– Когда мы с тобой начнем боевые действия, в столице неизбежно последуют перемены. Чан Гэну не следует перенапрягаться, изводя себя думами. Кроме того, рано или поздно это должно было со мной произойти. Не хочу, чтобы его отвлекала моя небольшая оплошность. Кроме того, мне действительно нужен был надежный и гибкий человек, чтобы справиться с той миссией, что я поручил сяо Цао, – сказал Гу Юнь. – Старик во главе армии противника возомнил себя мастером по ведению морских сражений? Так я покажу ему, в чем разница между генералом и маршалом.

Шэнь И раздирали противоречивые чувства. С одной стороны как ветерану Черного Железного Лагеря ему искренне хотелось выполнять приказы своего командира и при необходимости отдать за него жизнь, с другой – тошнило от бесстыдного бахвальства Гу Юня, аж мурашки поднялись от возмущения. Он только и мог, что жалобно взмолиться:

– Цзыси, даже если ты ослеп, можешь хотя бы использовать обычный монокль?

Гу Юнь облачился в броню и приготовился к патрулированию лагеря. Даже если он плохо видел, привычка ежедневно лично объезжать лянцзянский лагерь никуда не делась.

– Нет уж, – нахально ответил он. – Я желаю пойти по стопам Лань Лин-вана [2].

Тогда Шэнь И решил, что этот ублюдок перевёл его сюда не для моральной поддержки, а чтобы было над кем издеваться!

Цао Чуньхуа с момента своего прибытия в Цзяннань написал Чан Гэну всего один раз. Доложил, что маршал Гу занят в основном делами военными и постоянно дразнит господина Шэня, а так все в порядке. Больше вестей от него не было. Чан Гэн не знал поручил ли Гу Юнь его другу какую-то миссию или тот за весельем позабыл о Шу [3]. Вспомнив его горячую страсть к мужчинам, Чан Гэн не мог ему не завидовать, но, с другой стороны, он вздохнул с облегчением... Отсутствие новостей порой лучшая новость. Раз Цао Чуньхуа мог себе позволить целыми днями развлекаться в компании красавцев, значит, Ляо Жань был прав и Гу Юнь справляется со своей задачей.

Тем временем Чэнь Цинсюй приехала в столицу как раз к Празднику двойной девятки [4].

Чан Гэн больше месяца безвылазно провел в Военном совете, трудясь не покладая рук. Впервые за долгое время он на полдня отпросился, чтобы вернуться в поместье поприветствовать долгожданную гостью.

С тех пор как Гу Юнь впервые в письме сообщил ему, что нашел копию «тайного искусства богини», принадлежавшую Цзялаю Инхо, Чан Гэн с нетерпением ждал результатов исследования. Он напоминал самому себе древнее злое божество, влачившее жалкое существование в этом бренном мире, которому сказали, что он способен вновь стать обычным человеком. Однако после возвращения в столицу Чан Гэну пришлось с головой уйти в борьбу с политическими противниками, где он словно ходил по натянутому канату. Сил не оставалось, чтобы беспокоиться о чем-то другом. Только встреча с Чэнь Цинсюй напомнила ему об этом.

Чэнь Цинсюй не привыкла церемониться или врать. Не успели они обменяться приветствиями, как она сразу выпалила:

– Это можно вылечить.

Ее слова заставили Чан Гэна надолго замереть на месте, затаив дыхание. Когда ему стало трудно дышать, он наконец выдохнул и спокойно уточнил:

– Разве можно излечить тяжелую болезнь, пустившую корни еще в утробе матери?

– Да, – кивнула Чэнь Цинсюй.

Скрытые широкими рукавами парадных одежд руки Чан Гэна сковала сильная дрожь, но голос его звучал спокойно и уверенно:

– Говорят, что злое божество появляется в результате слияния плоти и крови двух детей. Почти с самого рождения во мне боролись две личности, как... Сможет ли барышня Чэнь их разделить?

На губах барышни Чэнь расцвела редкая улыбка:

– На это потребуется время и боюсь, что Вашему Высочеству придется немного потерпеть.

Сердце Чан Гэна от волнения забилось в горле:

– А Цзыси...

– Среди записей с тайным искусством богини встречались похожие случаи, но подход варваров сильно отличается от нашего, – ответила Чэнь Цинсюй. – Мне еще многое надо проверить, придется вам подождать, пока я тщательно во всем разберусь.

Чан Гэн сделал глубокий вдох. Сердце билось так часто, что, казалось, выпрыгнет из груди. Ненадолго он позволил себя забыться и развернулся, чтобы немедленно дать Гу Юню знать о своем открытии. Сделав всего два шага, он замер. Чан Гэн похлопал себя по лбу и подумал: «Вот бестолочь. Нельзя ему о таком сообщать. Не зря говорят, что клинок на поле боя слеп. Стоит ему ненадолго отвлечься, кто знает, к чему это приведет?»

Поскольку ему не с кем было разделить свою радость, четвёртый принц Ли Минь втайне совершил один крайне смущающий поступок. После того, как он помог барышне Чэнь устроиться, он ночью вернулся в поместье Аньдинхоу, зашел в спальню Гу Юня и написал ему письмо. Вот только, когда тушь высохли, Чан Гэн не стал его отправлять, а положил под подушку.

Поскольку это не помогло утолить его тоску, он достал все письма, что Гу Юнь ему писал, которые Чан Гэн он бережно хранил. Лежа в постели, Чан Гэн вспоминал все приятные слова, что Гу Юнь когда-либо ему говорил, и представлял, что Гу Юнь мог бы ему ответить на неотправленное письмо.

Когда в последующие дни Чан Гэну приходилось встречаться с Фан Цинем, он отметил, что этот человек уже не так мозолит ему глаза.

Зато бедному Фан Циню приходилось непросто.

В последнее время стопка прошений с требованиями отстранить Янь-вана от должности на столе Ли Фэна достигла высоты в пару чи. Если проглядеть их внимательнее, становилось очевидно, что легко валить все на Янь-вана. Стоило ему закашляться по дороге, как его немедленно обвиняли в том, что кашель его оскорбляет государя. Все сторонники Янь-вана, начиная с Военного совета и заканчивая новыми придворными чиновниками, то ли погрязли в горе дел, то ли затаились, но значительно умерили свой пыл и гораздо чаще стали идти на уступки.

Проблема заключалась в том, что Ли Фэн обычно не принимал чью-либо сторону, особенно когда имел дело с пожилыми чиновниками, которые любили потрясать своим возрастом, вспоминая времена правления его отца или императора У-ди.

Переживать следовало не Военному совету, а Фан Циню.

Честно говоря, Фан Цинь был категорически против развернувшейся травли:

– Сердце нашего императора точно зеркало. Неужели господа не боятся того, что, своими агрессивными нападками они прогневят императора?

– Господин Фан всё боится потерять благосклонность императора, и это ограничивает полет его мысли, – резко возразил один из присутствующих. – Помнит ли он, что когда-то наш покойный император являлся всего лишь ничем не примечательным сыном цзюньвана из побочной ветви императорской семьи. Как думаете, благодаря кому он стал хозяином Запретного города? Наши предки когда-то наплевали на мнение большинства и первыми поддержали ныне покойного государя, сумев добиться грандиозных почестей. Железная жалованная грамота [5] до сих пор хранится у нас дома. Благодаря ей их потомки теперь занимают достойное место в жизни. Неужели вы предлагаете отложить лук, потому что на горизонте больше не видно птиц?

Раздался еще один недовольный голос:

– Если у нас действительно безвыходное положение, почему бы тогда не обратиться к поминальной табличке первого императора? Неужели Сын Неба посмеет пойти против всех и пренебречь волей своего предка?

Фан Цинь сделал глубокий вдох и закричал:

– Почтенные господа, прошу вас осторожнее выбирать выражения!

Из уважения к нему разговоры смолкли, но судя по недовольным лицам, они не хотели внимать его словам.

Даже если среди них не было глав влиятельных семей или чиновников, занимающих высокий пост, каждый из присутствующих был готов отдать жизнь за свой род. Из поколения в поколение сильнейшие из влиятельных господ лезли в самую гущу событий в надежде сблизиться с императорской семьёй. Если чей-то род до сих пор процветал, обычно это означало, что как минимум прошлое поколение семьи поддерживало кого-то могущественного. Со временем все эти знатные господа убедили себя, что именно благодаря помощи их семей император когда-то занял трон.

Обычно в силу безукоризненной репутации его рода, задающего тон среди знатных семей, люди охотно прислушивались к Фан Циню. Правда сейчас он не мог ни на что повлиять – слишком разнилась его позиция с мнением большинства... У кого из них нет влиятельных родственников? С какой стати семья Фан, которая была ничем не лучше других, должна принимать решения по столь важному и затрагивающему сразу всех вопросу? И тем более, пытаться извлечь личную выгоду.

Фан Цинь бросил попытки образумить толпу и попытался воззвать к их здравому смыслу:

– Император честолюбив и не переносит тех, кто подвергает сомнению его авторитет. Атака Запада явно напомнила ему об осаде столицы в прошлом году. Если прежде он колебался, то теперь твёрдо намерен сражаться до последнего. К чему нам вмешиваться? Чтобы нас потом обвинили в том, что мы желаем навлечь беды на свою страну и народ? Почтенные господа, я всего лишь прошу вас взглянуть на это с другой стороны! – Фан Цинь вздохнул и понизил голос: – Если мы немного уступим сейчас, то после войны Военный совет будет распущен или столкнётся с реорганизацией. Кто знает, все ли чиновники из Военного совета безропотно оставят свои должности? Тогда император наконец поймёт, что они превышают свои полномочия. Вспомните указы «Цзигу» и «Жунцзинь» – вот истинные намерения императора. Раньше он использовал в своих интересах подлых купцов, чтобы преодолеть временные трудности, но ему не оставили иного выбора. Думаете, император продолжит их покрывать, когда это перестанет быть ему выгодно? Боюсь, что тогда и Гу Юню придется вернуть Жетон Чёрного Тигра. Не может же ничтожный Военный совет вечно рукой затмевать небеса.

Фан Циню казалось, что он хорошо всё продумал и с самыми искренними намерениями открыл им горькую правду.

Впрочем, не все представители знатных семей умели думать о будущем. Недавно похвалявшийся Железной жалованной грамотой человек снова разинул рот:

– Слова господина Фана звучат разумно, но слишком наивны. Вот вы говорите «после окончания войны»? Осмелюсь спросить, а когда она точно закончится? Она может закончится как через год-два, так и через десять или двадцать лет. Неужели вы предлагаете молча сносить обиды и оскорбления, даже если это будет стоить нам жизни?

Стоит заметить, что Фан Цинь всем сердцем презирал этот сброд. Знатные господа напоминали жадных больших мышей [6]. Зато гонору у них было, будто они считали себя лучше всех. Они заслуживали того, чтобы кто-то надавил на их слабое место, но, к сожалению, Фан Цинь не мог высказать это вслух, потому что все они собрались здесь, заботясь о личной выгоде. Если никто ничего с этого не получит, то как ни разоряйся «о благе страны и народа», всем будет плевать.

– Давайте не горячиться. Наша экономика ослабнет, если мы будем воевать ещё десять или двадцать лет. Не говоря о том, что никто, включая императора, не допустит, чтобы боевые действия настолько затянулись. – Фан Цинь вынужденно переменил точку зрения: – Господа, подумайте вот о чем: с учетом статуса Янь-вана, пока он не замыслит измену, его никто и пальцем не тронет. Однако наше положение ничуть не хуже, ведь заслуги наши семей перед императором довольно велики. Пока император Лунань у власти, если мы сами не накликаем на себя беды, кто посмеет нас тронуть?

Это лучше звучало, чем «не будете нарываться, останетесь живы». Лесть приятнее слушать, чем правду. Фан Цинь заслужил звание предводителя знатных семей Великой Лян. Он несколько десятков лет наблюдал за этими людьми и прекрасно их изучил.

Его стараниями при императорском дворе стало значительно спокойнее. Обе стороны временно забыли о разногласиях и отложили оружие, вторжение врага обеспечило Великой Лян несколько мирных месяцев.

Но спустя три месяца...

Случилось происшествие, из-за которого все усилия Фан Циня пошли прахом.

Примечания:

1. Цветение абрикоса, легкий ветерок и моросящий дождь давно стали символом и метафорой Цзяннани. Считается, что дожди в Цзяннани способны исцелять и пробуждать в сердцах людей волю к жизни. Они смывают багровую пыль бренного мира, делают мир вокруг мирным и спокойным, а дождь избавляет от лишних мыслей. Метафора встречается и в поэзии, например, в двустишии Сюй Бэйхуна (1895-1953, китайский живописец и график).

2. Генерал Северной Ци, Его Высочество четвертый принц Лань Лин-ван – один из четырех самых красивых мужчин в древней истории Китая. Одаренный воин, он вел своих солдат в битвах и преследовал врагов на поле боя, надев устрашающую маску, чтобы скрыть свою красоту и выглядеть на поле боя грозно. Прожил Лань Лин-ван всего около 30 лет.

3. В эпоху Троецарствия царь из династии Хань так бурно веселился в Лояне, что совсем забросил свои обязанности и позабыл о престоле в царстве Шу. Переносный смысл идиомы – забыть о родном доме.

4. 9-е число 9-го лунного месяца. Праздник двойной девятки или же праздник хризантем (народный праздник в Китае).

5. Другое название «Киноварные письмена на железном свитке» – императорский эдикт о будущей полной или частичной амнистии потомкам заслуженного лица. Давала право на амнистию владельцу и его потомкам, могла спасти жизнь приговоренного к смерти.

6. Название песни из «Книги песен». Этим словом еще называли чиновников-лихоимцев.