Текст книги "Убить волка (СИ)"

Автор книги: Priest P大

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 112 страниц)

Глава 48 «Тревожное пробуждение»

____

Сердце тревожно забилось: прежде Гу Юнь не замечал, какой выразительный у юноши взгляд. 

____

Ляо Жань был потрясен. Он никак не ожидал, что сам уважаемый господин Аньдинхоу однажды почтит храм Ху Го визитом, поэтому быстро показал Чан Гэну на языке жестов: «Разве Аньдинхоу не претит ступать по пеплу от благовоний? Сегодня он так смело шагнул в логово к тигру [1], стоит ли ожидать, что завтра он вернется и омоет кожу полынной травой [2]?»

Чан Гэн не обратил внимания на слова монаха, и на его лице промелькнуло неловкое выражение, поскольку он пока не был готов лицом к лицу встретиться с Гу Юнем и объясниться.

В действительности же дело обстояло так: оба пришли к выводу, что накануне перебрали и вели себя неподобающе, и каждый терзался муками совести.

Ляо Жань бросил на Чан Гэна озадаченный взгляд. В последние годы, для того чтобы подавлять Кость Нечистоты, Чан Гэн достиг таких высот в технике медитации, что мог провести в полной неподвижности два или три дня. Даже этот «бонза» [3] готов был склонить перед ним голову.

Порой стоило пребывающему в смятенных чувствах жителю столицы поймать взгляд юноши, и он невольно заражался его спокойствием. Невероятно прекрасный, облаченный в белые одежды [4], бедный буддийский монах с белым игральным камешком в левой руке сидел на старом молитвенном коврике и всем своим видом должен был излучать неземное спокойствие. Однако одно единственное слово «Аньдинхоу» тяжело упало в воды умиротворения, пустив по водной глади тревожную рябь.

Чан Гэн больше не в силах был сидеть спокойно: он заметался на коврике, неожиданно протянул вперед руку, словно сам не зная, что собирается делать, и поймал на себе пристальный взгляд Ляо Жаня. Это помогло Чан Гэну немного успокоиться: он взял чашку и сделал нервный глоток.

Мастер Жао, который все это время притворялся духом, недоуменно посмотрел на поднявшегося Ляо Жаня и подумал: «Что стряслось? Аньдинхоу явился собирать долги?»

Вскоре в зал быстрым шагом вошел Гу Юнь. Выражение его лица – от уголков глаз до кончиков бровей – было настолько пугающим, что сразу хотелось сунуть голову в петлю. Всем своим видом Гу Юнь давал понять, что будь у него выбор, он бы и кончика носа не сунул в эти стены, а если бы пришлось – ходил бы по этому гнусному полу на носках. С притворной улыбкой на лице он поприветствовал Ляо Жаня:

– Со дня нашей последней встречи кожа мастера стала намного белее.

Ляо Жань повел себя как прекрасно образованный монах, что выше подобных упреков. То есть молитвенно сложил руки и поприветствовал Гу Юня: «Сердце монаха подобно чистому зеркалу, на нем нет ни пылинки».

Оказывается, если ты не способен пойти и принять ванну, ты имеешь право цитировать каноны!

Кислый запах снова ударил Гу Юню в нос. Чувствуя, что больше ни минуты не выдержит в этом ужасном месте, он повернулся к Чан Гэну:

– Ты уже несколько дней отвлекаешь мастера от его медитаций, пора бы вернуться домой.

От слов «вернуться домой» беспокойное сердце Чан Гэна снова часто забилось. Даже сидя под деревом Бодхи [5], он не смог бы процитировать строчку из сутры Сердца «чувственно воспринимаемое не отлично от пустоты» [6]. Наконец он совладал с тревогой и покорно встал с коврика.

От дыма сандалового дерева Гу Юнь закашлялся, стремительно выбежал из зала для погружений в созерцание и теперь со скучающим видом наблюдал за тем, как Чан Гэн прощается с монахами.

Считается, что человеку трудно объективно оценивать красоту друзей и родных, которых он часто видит. Гу Юнь всегда знал, что Чан Гэн больше напоминал свою мать-варварку, но теперь, внимательно к нему приглядевшись, подумал, что это не совсем верно. Его острые черты лица, лишившиеся детской наивности, притягивали внимание. Трудно было сходу сказать, на кого он теперь походил, но внешность его подобно нефриту услаждала взор.

Гу Юнь немного опешил, вспомнив, что люди на свете бывают разные. После открытия морских путей различные нравы и обычаи, что начали распространяться по Великой Лян, сделали людей более терпимыми. Поговаривали, что на побережье Восточного моря отношения между мужчинами и вовсе не редкость. Чан Гэн был белым драконом в обличье рыбы [7]. Неужели нашелся идиот, решившийся спровоцировать его?

Не поэтому ли в тот день он так разгневался?

«Точно, – подумал Гу Юнь. Мысли стремительно носились в его голове подобно лошадям без поводьев: – Если бы я повел себя подобным образом с Шэнь Цзипином, тот бы точно не принял это близко к сердцу. У него было такое кислое лицо, что он даже не подумал бы о том, что я полезу к нему целоваться. Хотя в его случае я бы, скорее всего, поплатился за это».

Чем дольше он об этом думал, тем яснее видел истину. Чем дольше он об этом думал, тем более неловко ему становилось. Гу Юнь вскоре принял решение сделать вид, что ничего не помнит.

Поэтому он повернулся к подошедшему Чан Гэну и спросил как ни в чем не бывало:

– Что заставило тебя задержаться в храме Ху Го на столь долгий срок? Неужели капуста и тофу здесь настолько вкусные?

Заметив расслабленное выражение его лица, Чан Гэн успокоился.

– Внимание учению Будды и соблюдение поста могут помочь успокоить душу.

– В юности следует наслаждаться жизнью. Ты же не собираешься уходить в монастырь, к чему тогда эти разговоры о душе?

Они шли рядом. Гу Юнь по привычке потянулся, чтобы положить руку ему на плечо и замер – его охватил страх, не подумает ли Чан Гэн, что это уже перебор, поэтому он отстранился и сложил обе руки за спиной.

Чан Гэн спокойно произнес:

– Я подумывал об этом.

Однажды ему вздумалось порвать все связи с суетным миром и тремя тысячами других миров [8], покинуть дом и последовать буддистским заветам. Надеясь, что его сердце, полное недостойных мыслей, обретет покой в безграничном учении Будды.

– Что? – Гу Юнь остановился на месте, лишившись дара речи. Наконец он потрясенно вымолвил: – Ты хотел уйти в монахи?..

Чан Гэну редко доводилось увидеть его настолько удивленным. С улыбкой он ответил:

– Я только размышлял над этим, но в итоге не решился.

Гу Юнь про себя подумал: «Что за чушь? Если бы ты решил уйти в монахи, я бы ногу тебе сломал».

Но Чан Гэн давно не был тем беспомощным приемным ребенком, которого Аньдинхоу приютил в своем поместье. Хотя император пожаловал принцу титул Цзюнь-вана, тот по-прежнему называл его своим ифу, потому что был искренне к нему привязан. Поскольку Гу Юнь не мог отчитывать Чан Гэна как родного сына, то решил вести себя более сдержанно.

Он мрачно спросил:

– Почему?

Чан Гэн вежливо поприветствовал подошедшего молодого монаха. Обменявшись с ним поклонами, Чан Гэн неторопливо повернулся к Гу Юню и ответил:

– В детстве я бежал от мира и витал в облаках, смотря на каллиграфию, висевшую в комнате ифу. В юности, преодолев вместе с учителем горы и реки, я только начал наслаждаться этим суровым и опасным миром, как я мог так просто отказаться от него? Пусть и способности мои ограничены, смогу ли я когда-нибудь достичь хотя бы тысячной доли того, что оставили нам мудрецы прежних эпох? Раз уж я появился на свет, то мне не должно быть стыдно ни перед Небесами, ни перед Землей, ни перед самим собой...

Ни перед тобой...

Последние три слова Чан Гэн сохранил в своем сердце, не решившись произнести их вслух.

В тот раз, когда Сю Нян привязала его к лошади и поволокла за собой, это не убило его. Как бы ни упорствовала Кость Нечистоты, особенно сейчас, ей по-прежнему не удавалось свести его с ума. Иногда Чан Гэна охватывало чувство, что только если встать на пути у ветра и волн [9], упрямо идти против течения, он наконец будет уважать себя. И тогда, возможно, проснувшись посреди ночи, позволит себе немного подумать о своем маленьком ифу.

На первый взгляд гнев Гу Юня остыл, однако вид у него все равно оставался недовольный и мрачный:

– В таком случае, чем же вы, уважаемый господин, занимались у этих монахов?

Чан Гэн беззаботно ответил:

– Пил чай с мастером Ляо Жанем. Иногда пламя внутри разгорается слишком сильно и не дает мне уснуть. Барышня Чэнь выписала мне успокоительное, не так ли? Я хранил его в мешочке, но вот уже несколько дней нигде не могу его найти.

Гу Юнь ничего ему на это не ответил.

Чан Гэн продолжил:

– Даже не знаю, где я мог его обронить.

Гу Юнь побледнел: у некоторых людей талант заваривать чай в холодной воде [10].

Терзаемый угрызениями совести маршал Гу хранил молчание. Пока, наконец, не нащупал во внутреннем кармане изготовленный из бычьей кожи мешочек. Не проронив ни слова, он протянул его Чан Гэну:

– Держи.

Застигнутый врасплох, Чан Гэн потерял дар речи.

Он будто упал в яму, которую сам вырыл, и чуть не прикусил язык. Всего мгновение назад Янбэй-ван источал ауру сведущего ученого мужа «преодолевшего горы и реки», теперь же он бормотал, чувствуя, как вспотели ладони:

– Как... Как он очутился в комнате ифу?

Прошедший огонь и воду маршал Гу с преспокойным видом бросил:

– Вот не знаю. Нашел на кровати. Похоже, тогда я перебрал и случайно стянул его у тебя.

Чан Гэн смотрел на него с ужасом.

Гу Юнь закосил под дурачка:

– А что не так?

Чан Гэн покачал головой и мысленно вздохнул с облегчением. Теперь вопрос явно был закрыт, так что он мог общаться со своим ифу как прежде. К сожалению, некоторые тайны сложно скрыть, поэтому Чан Гэн чувствовал себя несколько растерянно.

Заметив выражение его лица, Гу Юнь решил, что тот все еще переживает из-за случившегося, поэтому мягко сменил тему:

– Кстати, забыл тебе рассказать. Пару дней назад Император желает представить тебя ко двору, чтобы приобщить к политике. Чем бы ты хотел заниматься? Я найду для тебя место.

Чан Гэн тут же отбросил лишние мысли и серьезно ответил:

– Каждое из шести министерств наделено особой властью и влиянием. Мне не хотелось бы вмешиваться и нарушать их работу. Для этого ни мои литературные таланты, ни боевые искусства недостаточно хороши. Кроме того, в последние годы я привык жить в праздности. Если Его Величество желает приобщить меня к политике, то из уважения к нему я исполню его просьбу... Или я мог бы помочь господину Цзяну из храма Дали с его расследованиями.

Гу Юнь не знал, насколько искренне ответил Чан Гэна, но это явно было то, что император желал услышать. У Гу Юня сжалось сердце: ему не хотелось отправлять Чан Гэна ко двору императора Лунаня, где он впустую бы растрачивал свои таланты, встречая лишь пренебрежение и высокомерие.

Но что поделаешь? Его фамилия была Ли. Даже если ему суждено вести праздную жизнь принца, не может же Чан Гэн до конца своих дней прятаться в поместье Аньдинхоу.

– Если хочешь служить в храме Дали, то лучше немного погодить с этим, – сказал Гу Юнь. – Император как раз отдал приказ расследовать черные рынки цзылюцзиня. В управлении господина Цзяна и так царит неразбериха. Не лезь туда еще и ты, и не втягивай в это Линь Юань.

Чан Гэн ответил на это кратким «а-а». Казалось, новость совершенно его не удивила.

– Так быстро? Его Величество поистине нетерпелив. На днях я размышлял о том, скоро ли нам ждать возвращение указа «Жунцзинь Лин»?

Гу Юнь спросил:

– Откуда ты знаешь?

– Догадался.

Редкие снежинки кружились в воздухе, и Чан Гэн взял у входа в храм маленький бумажный зонт. Хотя он и был совсем небольшим, Чан Гэн пытался укрыть им еще и Гу Юня. Вскоре одно его плечо покрывал тонкий слой снега. Однако, словно не замечая этого, Чан Гэн размеренно продолжил прогулку и, похоже, искренне ей наслаждался.

– Признаю, что это не совсем догадка, ифу. Достаточно вспомнить, что и Его Величество, и прошлый Император, и даже Император Лян У-ди – хотя правление каждого из них было по-своему мудро – все они придерживались одной и той же позиции по цзылюцзиню. Для них он оставался огромной проблемой.

Гу Юнь всегда считал Чан Гэна представителем другого поколения. Поэтому прогуливаться с ним плечом к плечу и выслушивать его мысли было ему в новинку. Он не перебивал.

– Еще в детстве, живя в городке Яньхуэй, я заметил, что императорский двор расходует множество ресурсов ради цзылюцзиня. Я размышлял над этим и позже, задаваясь вопросом: «А так ли необходим строгий контроль оборота топлива? Если бы любой мог легко приобрести цзылюцзинь, точно рис или шелк, не исчезли бы черные рынки сами собой?»

Чан Гэн покачал головой.

– Чуть позже я пришел к выводу, что это невозможно. Прости за резкость, но в независимости от того, кто будет следующим императором, будет ли он мудр или же наоборот несостоятелен, будет ли он отдавать предпочтение боевым искусствам или литературе... Ни в коем случае нельзя допустить свободного оборота цзылюцзиня. Иначе в тот день, когда цзылюцзинь поступит в продажу, все, кто им завладеет – купцы, иностранцы, жители Дунъин, безжалостные разбойники и даже некоторые чиновники... Каждый будет сжимать в руках «меч».

Гу Юнь заметил:

– Как вышло с разбойниками на южной границе.

– Именно, – согласился Чан Гэн. – И это только небольшой черный рынок, небольшая шайка разбойников. Небольшой клочок земли у южной границы. А что произойдет, если распространить эту схему на всю Великую Лян? Что если каждому дать в руки «меч»? Разумеется, императорский двор не сможет уследить за всеми жителями страны и угодить им. Придет время, и проблемы начнут расти словно грибы. Не успеешь решить текущую, как появится новая. И вскоре во главе станет тот, кто окажется сильнее всех. Таким образом каждый начнет думать, что он сможет освоить искусство резать драконов [11] своим драгоценным мечом. Люди будут сражаться, рвать друг друга зубами, наплевав на мораль и закон, точно черви, пока не появится король червей, который приберет страну к рукам?

Гу Юнь нахмурился:

– Чан Гэн, можешь делиться своими мыслями со мной, но при других тебе лучше не упоминать об этом. То есть, ты считаешь, что нужно вернуть указ «Жунцзинь Лин»?

– Не совсем. По-моему, для того, чтобы стабилизировать экономику и решить самые срочные финансовые вопросы, лучше продолжить политику слабого контроля, которой придерживался прошлый Император.

После появления сельскохозяйственных марионеток большая часть годовых запасов еды сгнивает в амбарах. Цены на рис продолжают падать, а люди предпочитают хранить деньги под матрасом. То немногое золото и серебро, что осталось, прячется на складах. Нет ничего удивительного в том, что императорская казна не заполнена.

Деньги не берутся из воздуха. Если сейчас отчеканить больше монет, то вода вдалеке жажду не утолит [12]. Мы можем рассчитывать только на иностранцев. Когда полностью откроется Шелковый путь, это стабилизирует экономику. А имя ифу навеки войдет в историю и даже сотня восстаний будут нам на страшны.

Деньги – это как позвоночник для человека или фундамент для дома. Когда придет время, с их помощью мы сможем понемногу наладить внутренние дела. Да, конечно, проблемы никуда не денутся, но, когда ситуация не такая тяжелая, то сотню лет государство спокойно и народ наслаждается миром [13]. Сменится одно-два поколения и, возможно, жизнь станет лучше.

Договорив, Чан Гэн вздохнул.

– К несчастью, оба восстания, случившиеся за последние четыре года, связаны с черными рынками. Поэтому неудивительно, что Император столь остро на это отреагировал. Я всегда подозревал, что конфликты в Восточном море и на южной границе не были случайностью. Пока я провожу расследование, пользуясь властью, данной мне Линь Юань. И хотя я приоткрыл только одну из связующих нитей заговоров, те, кто стоят за ними – крайне хитры. Ифу стоит быть осторожным.

Выслушав его безупречную речь, Гу Юнь долгое время хранил молчание. Лицо его также ничего не выражало. Чан Гэн не настаивал на ответе и лишь сопровождал его на обратном пути.

Грохот барабанов доносился из храма Ху Го, и эхом отдавался в горах. В остальном было тихо. Снег медленно падал на землю, покрывая ее густым покровом.

Старый генерал Чжун Чань сумел укрепить государство, но не смог научить, как управлять страной и вести ее к мирной жизни. Впервые в жизни с глубочайшим сожалением в сердце Гу Юнь подумал: «Почему Чан Гэну суждено носить фамилию Ли?»

Не будь его фамилия Ли, он бы легко влился в ряды чиновников, сдав императорский экзамен. В будущем он бы легкими шагами поднялся к синим облакам [14] и мог стать мудрым сановником. Тогда Чан Гэн получил бы возможность делиться своими соображениями не только с ифу в тени обветшалого храма. Ему бы не пришлось лукавить, что он не желает ничего иного, кроме праздной жизни Цзюнь-вана, похожего на красивую марионетку.

... Все в руках судьбы.

Чан Гэн продолжил:

– Погода испортилась, а ифу легко одет. Чем ехать верхом, лучше воспользуйся моим экипажем.

Погруженный в свои мысли Гу Юнь, едва услыхав его слова, повернул голову и посмотрел ему в глаза. Сердце тревожно забилось: прежде Гу Юнь не замечал, какой выразительный у юноши взгляд. Чан Гэн будто смотрел ему прямо в душу. Снежинки отражались в темных зрачках.

Гу Юнь сумел застать его врасплох, но вскоре Чан Гэн пришел в себя и быстро отвернулся. Но это движение, призванное скрыть смятение, кажется, наоборот его выдало. Опустив голову, Чан Гэн махнул рукавом от злости и оказалось, что ткань промокла насквозь и прилипла к руке.

Гу Юнь заметил, что плечо Чан Гэна покрыто слоем льда. Но тот даже вида не подал, а все это время неспешно шел рядом.

Когда Гу Юнь протянул руку и коснулся его плеча, то почувствовал обжигающий холод под пальцами:

– Ты...

Чан Гэн напрягся – всего на мгновение, но Гу Юнь заметил.

В неофициальной обстановке маршал обычно не обращал внимание на всякие мелочи. Часто не нарочно, просто не задумывался о приличиях. Однако, из-за последнего раза, когда он бессовестно напился, он стал чрезвычайно остро реагировать на подобные вещи.

«Или мне показалось?» – с сомнением спросил себя Гу Юнь, когда забирался в экипаж.

Внутри уже затопили печку. Гу Юнь прислонился к стенке и прикрыл глаза. В полусне он вдруг почувствовал, как кто-то пододвинулся к нему, но глаза открывать не стал. Чан Гэн накрыл его тонким покрывалом, двигаясь практически бесшумно, словно боясь его разбудить.

Шэнь И бы просто-напросто швырнул в него этим покрывалом. Даже самый преданный и внимательный из его солдат не стал бы с ним нежничать и, уж тем более, проявлять такую заботу.

Дрему как рукой сняло. Гу Юнь не спешил открывать глаза, делая вид, что забылся беспокойным сном. Он так и лежал, чувствуя на себе чужой взгляд. Шея затекла, но он боялся пошевелиться.

Видимо, ничто в этом мире нельзя скрыть, не оставив следов. Достаточно знать, куда смотреть.

Сердце Гу Юня было неспокойно. На протяжении следующих нескольких дней он втайне наблюдал за Чан Гэном, но это не только не развеяло его подозрений, а еще больше встревожило.

Помимо Чан Гэна его беспокоил указ «Жунцзинь Лин» и то, что Император намерен предпринять насчет черных рынков цзылюцзиня. Кроме того, нужно было найти обходной путь, чтобы вытащить из заключения мастера Фэнханя, самого упрямого человека в институте Лин Шу. Все эти проблемы оставили его совершенно без сил – и моральных, и физических. Гу Юню было так тяжело, что и словами не передашь.

Двадцать третьего числа первого месяца он отослал Шэнь И из столицы на юго-запад, чтобы тот вступил в должность командующего.

Двадцать пятого числа первого месяца Император решил посетить Императорский сад Юйхуаюань [15], и карета сломалась на полпути к месту назначения.

Сопровождавший его слуга совершенно случайно напомнил Его Величеству, как когда-то мастер Фэнхань лично опустился на колени, чтобы проверить работающий на пару механизм кареты для Его Величества. Это немного смягчило гнев Императора.

Наведя справки, он узнал, что старик один как перст [16]. Кроме нескольких студентов из института Ли Шу никто не навещал его в тюрьме. У мастера Фэнханя даже не было слуги, который приносил бы ему пищу.

Император пребывал в отличном расположении духа, поэтому, еще раз изучив письмо от старика, пожалел его. И приказал простить и отпустить его, в качестве наказания лишь урезав вполовину жалование Фэнханя на ближайшие полгода.

Разобравшись с этими проблемами, Гу Юнь понял, что не может больше ни дня оставаться в столице и немедленно подал докладную записку о возвращении в Лоулань.

Пора было ехать. У Императора не нашлось возражений, так что прошение Гу Юня было удовлетворено в тот же день.

За день до отъезда, уже поздней ночью, он выпил лекарство и сразу лег в постель. До этого Чан Гэн провел ему сеанс иглоукалывания и, хотя полностью не избавил от головной боли, но немного облегчил ее.

Пока Гу Юнь ворочался, пытаясь заснуть, прибыл гонец от Императора и передал приказ немедленно явиться во дворец.

Тогда нельзя было точно сказать, не послужили ли тому причиной побочные эффекты лекарства, но у Гу Юня задергался глаз.

Примечания:

1.虎穴 – hǔxué – логово тигра (также обр. в знач.: опасное место)

2. Полынь отгоняет злых духов, оберегает людей от сглаза, порчи, несчастий. В Китае с этой целью растение подвешивают над дверью горящая или брошенная в котел полынь защитит дом от бурь и молний защитит находящихся в доме детей.

3. 高僧 – gāosēng буддийский наставник (бонза) высшего ранга – возвышенный монах.

4. 白衣 – báiyī – будд. люди в белых одеждах (о брахманах)

5. Под деревом Бодхи (菩提树 – pútíshù – будд. дерево бодхи, древо познания истины) по легенде Будда достиг просветления

6. 色即是空 – строчка из буддисткой сутры Сердца (прочитать о ней можно тут: ), которую каждый день произносят в буддистских храмах во время медитации. Полное название: Праджняпарамита хридая сутра, «Сутра сердца совершенной мудрости» или просто «Сутра сердца». Это один из самых известных первоисточников буддизма Махаяны. Сутра повествует о «Пустоте».

7. Белый дракон в обличье рыбы – 白龙鱼服 – bólóngyúfú – белый дракон в обличье рыбы (обр. в знач.: а) назвавшись груздем, полезай в кузов; по притче о белом драконе, принявшем обличье рыбы; рыбак стрелял в него, на что дракон пожаловался верховному владыке; последний оправдал рыбака)

8. В одном сознании – три тысячи миров. Таких миров традиция насчитывает десять. Прежде всего, это шесть миров сансарических существ: миры адов, голодных духов, животных, людей, титанов – асуров и божеств. К этим мирам сансары добавляются ещё четыре мира «благородных личностей» (арья пудгала): мир шраваков, пратьекабудд, бодхисаттв и мир Будды.

Каждый из этих миров присутствует в любом другом мире, миры как бы проникают друг в друга, мир адов присутствует в мире Будды (а значит природе Будды присуще не только добро, но и зло), но также и мир Будды присутствует в адах; умножение десяти на десять дает сто миров.

9. 风浪 – fēnglàng – 1) ветер и волны (на море) : шторм, буря 2) перен. житейские бури, невзгоды, потрясения; опасный момент)

10. У некоторых людей талант заваривать чай в холодной воде. 哪壶不开提哪壶 – nǎ hú bù kāi tí nǎ hú – буквально "брать тот чайник, который не кипит" (по притче о владельце чайной, который отвадил неплатившего посетителя, заваривая ему чай холодной водой); обр. задевать за живое, допустить бестактность, затронуть запретную тему; ср. наступить на больную мозоль, в доме повешенного говорить о веревке, сыпать соль на рану

11. 屠龙 – túlóng – искусство резать драконов (обр. в знач.: а) бесполезное мастерство; б) высокое, но неприменимое мастерство)

12. 远水解不了近渴 – yuǎn shuǐ jiě bù liǎo jìn kě – "вода вдалеке жажду не утолит": отдаленные планы не решают насущную проблему

13. 国泰民安 – guó tài mín ān – государство спокойно и народ наслаждается миром (обр. в. знач.: всеобщее благоденствие)

14. 平步青云 – píngbùqīngyún – лёгкими шагами подняться к синим облакам; обр. быстро вырасти в должности, подняться по социальной лестнице

15. 御花园 – yùhuāyuán – Императорский сад Юйхуаюань – Запретный город, Пекин

16. 孤苦伶仃 – gūkǔ língdīng – обр. сирый; один как перст; горемычный; круглый сирота, лишённый заботы и поддержки; ни роду ни племени