Текст книги "Убить волка (СИ)"

Автор книги: Priest P大

сообщить о нарушении

Текущая страница: 80 (всего у книги 112 страниц)

– Всё зависит от тебя.

– Что Ваше Высочество имеете в виду? – растерянно спросил Сюй Лин.

– Боюсь, мне придется немного здесь задержаться. Я не смогу сопровождать тебя в столицу. Поэтому прошу передай мое прошение Императору.

Слишком много всего произошло и пока лучше на время отступить. Сейчас самое подходящее время, чтобы под предлогом ранения уйти с влиятельного поста.

К несчастью, простодушный господин Сюй не понял намека. С серьезным видом он сложил руки в поклоне и согласился:

– Конечно, Ваше Высочество серьезно ранили. Вам следует лучше заботиться о себе. Хорошенько отдохните, а ваш подчинённый пока уладит все дела. Если возникнут трудности, ваш верный слуга вновь обратится за советом.

Чан Гэн засмеялся, заметив, что его не так поняли, но не стал объяснять, а махнул рукой и отпустил своего помощника.

Уже в дверях Сюй Лин встретился с Аньдинхоу и остановился, чтобы его поприветствовать.

Гу Юнь вежливо кивнул, и они разошлись. Неожиданно Сюй Лин замер, как громом пораженный. За спиной Гу Юнь прятал золотисто-желтую ветку османтуса. Приятный сладкий запах ударил в нос.

Сюй Лин проследил за тем, как маршал с цветком в руках направился к Янь-вану. В воздухе до сих пор стоял запах османтуса, Сюй Лин утер нос и восхищенно подумал: «Маршал Гу так заботится о Его Высочестве».

Гу Юнь вошел в комнату и закрепил цветы над пологом кровати Чан Гэна.

– Там османтус распустился. Когда столько времени валяешься в постели, с тоски помереть можно. Тебе же нравится этот запах?

Чан Гэн не сводил с него глаз.

Гу Юнь посмотрел на него в ответ и спросил:

– Куда это ты смотришь?

Чан Гэн вытянул руку и потянул Гу Юня к себе. Тот же боялся потревожить его раны. Он наклонился и взял Чан Гэна за руку.

– Разве я не велел тебя лежать смирно?

Чан Гэн не унимался и схватил его за одежду, притягивая ближе.

– Цзыси, мои раны так болят.

– ... – Гу Юнь глухо произнес: – Отпусти, меня тебе не одурачить.

Получив ранение, Янь-ван потерял всякий стыд. Когда они оставались наедине, на уме у него было только одно – «мои раны так болят, поцелуй меня».

... Правду говорят, что усугубляется именно та дурная привычка, которой чаще всего потворствуют.

Гу Юнь щелкнул Чан Гэна по лбу, а затем отошел, чтобы сменить одежды.

Глядя на тень за ширмой, Чан Гэн сорвал с веточки цветочный бутон, положил в рот и начал задумчиво жевать. После чего, опираясь на деревянную трость, поднялся на ноги. Пока он не в силах был нормально выпрямиться и ковылял до стола мелкими шажками. Наконец он смочил кончик кисти в туши, развернул лист бумаги и занялся отчетами.

Все же это была тяжелая физическая работа. Вскоре от натуги по лбу побежал пот. Неожиданно кисть выхватили у него из рук. Без лишних слов его двумя руками вытащили из-за стола, подняли в воздух и унесли обратно на кровать.

Гу Юнь нахмурился и отчитал его:

– Что за срочное важное дело такое? Лежи и не вредничай!

Чан Гэн спокойно объяснил:

– На этот раз семейство Люй запачкало руки, а семейство Фан не сумело извлечь из восстания выгоду. Настал удобный момент провести новую реформу. Пока у меня недостаточно сил, чтобы ее осуществить, но лучше заранее все подготовить.

Гу Юнь сидел у его постели.

– Неужели ты все еще думаешь о свободном обороте цзылюцзиня? Император не согласится.

– Не о том речь, – ответил Чан Гэн. – Ещё не время... Конфискованные у чиновников вдоль Великого канала земли можно использовать для обустройства беженцев. Конечно, самые богатые и плодородные из них отдадут под пашни, а предприятия построят в другом месте. Половину средств на строительство предоставит господин Ду и его торговый дом, а оставшуюся часть – императорский двор. Таким образом новые предприятия не будут принадлежать частным лицам, ими будет управлять императорский двор и Военный совет. К шести существующим министерствам добавится еще одно – оно будет отвечать за поставки цзылюцзиня и строго контролировать его оборот. Что касается торговли, этим пусть займутся представители торговых домов. Одну шестую часть от полученной прибыли будут направлять в государственную казну, а оставшиеся пять купцы могут использовать для строительства новых предприятий. Как тебе такая идея? Это не только решит вопрос с устройством беженцев, но позволит Императору не беспокоиться об утечке цзылюцзиня на черный рынок. Мы одновременно и пополним казну, и угодим купцам.

Гу Юнь выслушал его предложение, но довольно долго не высказывал своего мнения.

Похоже, Чан Гэн тщательно обдумал свой план. Возможно, он появился у него еще до отъезда в Цзянбэй. Если бы он ещё тогда решился воплотить его в жизнь, то извлек из этого немалую выгоду – какая знатная семья не захотела бы урвать лакомый кусочек. Ян Жунгуй и ему подобные настолько совесть потеряли, что разворовали средства, высланные на помощь беженцам. В итоге в казну ничего бы не поступало, купцы погрязли в сложных интригах придворных чиновников, которые норовили вставлять им палки в колеса. С беженцами обращались, как со скотиной, а разные черви на крупных и мелких должностях набивали себе карманы.

Поэтому Янь-ван намеренно обострил разногласия между знатными семьями и недавно назначенными придворными, растревожил болото в Цзянбэй и разобщил знать, связанную сложными семейными узами. Он собирался отсидеться в сторонке, глядя как далеко они зайдут, а затем отступить, не вступая в прямую конфронтацию...

Но некоторые события всегда происходят помимо нашей воли. Кто же мог предположить, что несмотря на все препятствия, Янь-вану в итоге удастся добиться своей цели.

Чан Гэн моргнул.

– Как тебе моя идея?

Гу Юнь пришел в чувство, улыбнулся и ответил:

– Не знай я тебя так хорошо, подумал бы, что ты – небесная кара, посланная на наши головы.

Прозвучало довольно мрачно, но Чан Гэг понял намек. Он придвинулся ближе к Гу Юню, положил руку ему на плечо и произнес:

– Судьба Великой Лян зависит от меня. Ты в это веришь?

Когда Гу Юнь к нему повернулся, то Чан Гэн обнял его, губы Гу Юня скользнули по щеке.

– Ты поцеловал меня, – заметил Чан Гэн.

Гу Юнь оторопел.

Разве они не о делах только что говорили?

Чан Гэн обвил руками его шею и поцеловал Гу Юня, поделившись мягким ароматом и вкусом османтуса. Гу Юнь ничего не имел против нежного и ласкового нефрита [2], готового упасть в его объятия. Но стоило дать слабину, как принц вскоре переставал притворяться нежным и ласковым нефритом.

Говорят, что нет ничего слаще и важнее медовых уст красавицы, а с губами любимого человека ничто не сравнится. Вот только в случае с Чан Гэном можно было и обжечься. Сладость следовало пробовать медленно – начинать ласки с легких поцелуев, постепенно переходя к более страстным, наслаждаясь каждым мгновением. Чан Гэн придерживался иного мнения. Если поначалу он проявлял покорность, то вскоре показывал свою свирепую натуру. Это больше не были медленные томительные поцелуи – Чан Гэн словно пытался сожрать его целиком. Гу Юнь находил такие ласки чересчур бурными. Они с трудом могли оторваться друг от друга. Язык занемел от поцелуев, но Чан Гэну все было мало – он стал страстно целовать его подбородок и шею, оставляя алые следы. Будто и правда решил сожрать.

Так уязвимую шею Гу Юня превратили в палку, чтобы точить зубы. Невольно он напрягся, но не хотел отталкивать. Правда от щекотки невольно выступили слёзы и, пытаясь сдержать смех, Гу Юнь спросил:

– Тебя в детстве собака покусала?

Чан Гэн бросил на него пламенный взгляд.

– Разве запрет барышни Чэнь почти не истек?

Примечания:

1 ) идиома: не смеет драгоценный сын садиться под стрехой крыши.

坐不垂堂 – zuòbùchuítáng не садиться под стрехой крыши (обр. в знач.: быть очень осторожным, беречься)

Целиком это означает, что люди важные, обычно с достатком, должны беречь себя и не должны садиться под стрехой крыши, чтобы падающая черепица не разбила им голову.

2) Нежный и ласковый нефрит – чаще эту метафору используют в отношении женщины. Как описание молодой девушки с белым, мягким, теплым телом

Глава 98 « Грандиозные перемены»

____

И этот огонь охватил всю страну – словно пришла расплата за те времена, когда на протяжении двух династий сановники даром ели свой хлеб.

____

Гу Юнь протянул руку и осторожно погладил Чан Гэна по животу. Прикосновение не выглядело навязчивым, но вышло довольно волнующим. Жар ладони Чан Гэн чувствовал даже сквозь одежду – его кожи словно коснулось горячее, но ещё не обжигающее пламя.

Он настолько соскучился по Гу Юню, что совершенно потерял голову. Пока маршал находился в Северобережном лагере, Чан Гэн страстно мечтал об интимной близости. Фантазии никак не выходили у него из головы. Каким бы стариком Чан Гэн порой себя не ощущал, ему не так давно исполнилось двадцать лет. Одно дело не иметь понятия о плотских удовольствиях, а совсем другое, когда ты только вкусил их, а барышня Чэнь все запретила. Если бы на плечах Чан Гэна не лежало столько ответственных дел и его самоконтроль не был идеален, от вожделения он бы точно сошел с ума.

Стоило Гу Юню к нему легко прикоснуться, как половина тела Чан Гэна занемела. Дыхание участилось, в ушах звенело.

– Ифу, ты смерти моей хочешь? – хрипло спросил он.

– Твои раны уже не болят?

Болели, конечно, но не так, как раньше. Обычно принц легко переносил страдания. "Нестерпимо" болеть его раны начинали, когда он начинал капризничать, выпрашивая ласку и поцелуи. Впрочем, если бы у него сейчас открылись раны и кровь хлынула рекой, он бы ничего не почувствовал, словно кожа стала медной, а кости – железными.

– Раз больше не болят, – с невинной улыбкой Гу Юнь неспешно поймал чужую руку, шарившую под его одеждой, вытащил и оттолкнул в сторону, – за тобой должок.

Чан Гэн промолчал.

Закинув одну руку за голову, Гу Юнь растянулся на постели. Другая его рука по-прежнему приобнимала Чан Гэна за талию.

– Скажи-ка, чем ты думал, когда решил вместе с ученым, который и курицы-то задушить не способен, отважно ворваться в логово разбойников? – Хотя в голосе Гу Юня не было ни ноты суровости, от вопроса прошиб холодный пот.

Чан Гэн пробормотал:

– Цзыси...

– Тебе не обязательно называть меня Цзыси, – холодно ответил Гу Юнь. – Можешь и дальше звать меня ифу.

Чан Гэн смущенно улыбнулся и, решив подластиться, нежно его поцеловал. Недавно выяснилось, что Гу Юню нравились подобные неспешные поцелуи. За одним поцелуем последовал ещё один, и ещё... Чан Гэн внимательно посмотрел на Гу Юня. Обычно после этого тот легко соглашался на что угодно...

Правда в этот раз почему-то не сработало.

Гу Юнь приподнял бровь.

– Не осторожничай. Мои раны не болят.

Наконец у мудрого Янь-вана кончились уловки, и он честно признался:

– Да не ожидал я, что они правда поднимут восстание.

Гу Юнь снисходительно улыбнулся. Погладив Чан Гэна по щеке тыльной стороной ладони, он затем беспощадно отрезал:

– Не говори ерунды. Ты должен был ожидать чего-то подобного.

Голос Чан Гэна дрогнул:

– Я... Мы с господином Сюем в тот день были возле логова разбойников. Но мы же не знали заранее, что они решат ...

– О, – кивнул Гу Юнь. – Такой шанс погибнуть выпадает раз в жизни, как же им не воспользоваться.

Чан Гэн понял скрытый упрек. Чувствуя, к чему все идет, он решил сразу покаяться:

– Я совершил ошибку.

Гу Юнь убрал руку. Его лицо оставалось совершенно непроницаемым, а персиковые глаза – прищурены. Чан Гэн не знал, о чем он сейчас думает, поэтому невольно напрягся.

Ему пришлось довольно долго ждать ответа. Гу Юнь к тому времени перестал злиться и неожиданно спросил:

– Неужели, виной всему мои настойчивые вопросы: «Когда мы устроим беженцев? Когда сможем вернуть Цзяннань?»

Выглядел он при этом крайне подавленным, а над бровью залегла морщинка. Подобное выражение лица Чан Гэн видел у него лишь однажды – в канун нового года, когда они поднялись на борт красноглавого змея и Гу Юнь тремя кубками жертвенного вина помянул души погибших [1]. Тогда он казался до того одиноким и мрачным, что яркие столичные огни не смогли осветить его лицо.

От волнения речь Чан Гэна стала неразборчивой:

– Я не... Я... Цзыси...

В молодости Гу Юнь не любил открывать посторонним свои чувства. На то имелась причина. Ему казалось, что если на лице человека отражаются его переживания, то он все равно что при всех обнажается. Совершенно неподобающее зрелище. Никто не захочет на это смотреть. Неважно переживал ли Гу Юнь счастье или, наоборот, несчастье, все равно сдерживался – так уж его воспитали. В лагере солдаты вместе ели мясо и пили вино, а если и показывали свои истинные чувства, то только когда напивались вхлам. Кто-то терял над собой контроль и начинал дико орать или рыдать в голос, а кто-то в лучшем случае просто песни горланил, подыгрывая себе палочками для еды.

Несвоевременное признание давно вертелось у Гу Юня на кончике языка, но ему не хватало решимости произнести эти слова вслух. Наконец, он попытался:

– Когда я мчался из столицы, по пути сюда, я...

Будучи человеком крайне наблюдательным, Чан Гэн легко догадался, что Гу Юнь собирался ему сказать. Его зрачки расширились, и теперь он смотрел на Гу Юня со смесью тревоги и надежды.

Возможно, это были самые трудные слова, что Гу Юню приходилось произносить в своей жизни. Он едва не пошел на попятную.

Тогда Чан Гэн спросил:

– По пути сюда ты... Что?..

– ...Сердце мое съедала тревога, – признался Гу Юнь.

Чан Гэн в растерянности на него посмотрел.

В год, когда весь флот в Цзяннани оказался разбит, больше половины Черного Железного Лагеря пали в бою, а самого Гу Юня Ли Фэн поспешно освободил из тюрьмы – разве жаловался Гу Юнь тогда на то, что «сердце его съедала тревога»?

Да ничего подобного.

Гу Юнь всегда оставался невозмутим и не паниковал. А даже если и паниковал, то это было не более чем игрой.

Его стойкость до того поражала, что казалась напускной. Люди всегда подозревали маршала в том, что он притворяется и однажды сломается подобно тому, как рухнули высокие и величественные девять врат городской стены на входе в Запретный город.

И вот давно запертые ворота его чувств приоткрылись. Дальше было проще:

– Если бы с тобой и правда что-то случилось... Что мне тогда оставалось делать?

Чан Гэн смотрел на него, затаив дыхание.

– Чан Гэн, – продолжил Гу Юнь, – боюсь, что я больше никогда не смогу... полюбить кого-то еще, кроме тебя.

Чан Гэна поразили его слова.

Ведь Гу Юнь находил силы урегулировать ситуацию на севере и юге страны. Он не мог упокоиться с миром до тех пор, пока на родине не воцарится наконец мир. С утра до ночи он спорил с генералом Чжуном о том, как возродить флот в Цзянбэй.

И этот человек бессилен был полюбить кого-то, кроме Чан Гэна.

Годы спустя из близких людей у Гу Юня остались лишь старые слуги в поместье да Шэнь И, старый друг, с которым они прошли сквозь огонь и воду. Вся его любовь досталась чуткому и беспокойному подростку, которого поручил его заботам много лет назад предыдущий Император.

При дворе принято было льстить друг другу. Маршала Гу чаще всего хвалили за «самоотверженность и бескорыстие». В действительности же Гу Юнь не был по-настоящему бескорыстен. Он попросту не находил вещей, которые могли бы породить в нём эту «корысть».

В молодости Гу Юнь не испытывал одиночества. Он возглавлял три батальона Черного Железного Лагеря. Сколько бы ни было в его жизни забот и огорчений, тогда достаточно было выпить чарку горячего вина, чтобы взбодриться и до завтрашнего дня позабыть все печали. С возрастом его юношеская беззаботность исчезла без следа. Лишь недавно Гу Юнь стал замечать, что быстро утомляется, а когда силы оставляют его, то и на сердце тревожно.

Именно благодаря Чан Гэну, который иногда умудрялся ловко все проворачивать, а иногда заставлял сходить с ума от беспокойства, его жизнь имела смысл.

Волна усталости и одиночества накатила на Гу Юня, но он быстро взял себя в руки. Он аккуратно опустил Чан Гэна на постель, накрыл его тонким покрывалом и вздохнул:

– Лучше приляг. Ты разогнуться толком не можешь, а все туда же. Можешь вести себя прилично?

Чан Гэн схватил его за руку. Пальцы Гу Юня всегда оставались холодными, словно только что сжимали рукоять гэфэнжэня. Хриплым голосом Чан Гэн попросил:

– Цзыси, можешь просто полежать со мной рядом?

Недолго думая, Гу Юнь снял накидку и исполнил его просьбу. Он обнял Чан Гэна, завернутого в тонкое покрывало, и вскоре задремал.

Лишь тогда Чан Гэн посмел открыть глаза. Он с трудом боролся с диким желанием притянуть Гу Юня к себе поближе и вволю натешиться с ним. Но он не смел нарушить этот безмятежный покой, поэтому лежал неподвижно, сгорая в огне страстей. Несмотря на неудобство Чан Гэн чувствовал себя счастливым.

Прошло почти одиннадцать лет с того дня, как Гу Юнь спас его в приграничном городке Яньхуэй. За эти годы они чаще бывали в разлуке, чем вместе – Гу Юнь служил на границе или командовал на поле боя... Но никогда не покидал сердце и мысли Чан Гэна.

Иногда Чан Гэн боялся, что не способен любить его по-настоящему. Что никогда не не вернет ему долг. Вдруг до него дошло, что их встреча не просто самое счастливое совпадение в его жизни. Что если с рождения на долю Чан Гэну выпало столько несчастий, чтобы он мог встретиться с Гу Юнем?

И стоило ему подумать об этом, как давние обиды пропали без следа.

В Цзянбэе Янь-ван получил ранение. Поэтому Сюй Лин взвалил его обязанности на свои плечи. Господин Сюй был упрям, как бурый медведь. Неведомо, где он познакомился с Ду Ланом, сыном Ду Ваньцюаня. Молодой господин Ду был довольно немногословен, но его не просто было одурачить, не говоря о том, чтобы подкупить взятками. Их семейство обладало столь сказочными богатствами, что сам Император был у них в долгу. Ничтожные дары не могли заинтересовать этого молодого человека.

В конце девятого лунного месяца Сюй Лин под руководством Янь-вана и при поддержке Северобережного лагеря сумел усмирить восстание и устроить беженцев в Цзянбэе. Пока Яо Чжэнь временно занимал должность наместника Лянцзяна, Сюй Лин вернулся в столицу с докладом Янь-вана, чтобы отчитаться об исполнении приказа Императора.

Так дело о невероятно тяжком преступлении – восстании, прогремевшим на всю страну, – было закрыто.

Янь-ван не спеша залечивал свои раны и, хотя он вернулся в столицу, но так и не появился при дворе. Также Янь-ван стал инициатором одной широкомасштабной кампании под названием "Русло Великого канала". Поданный Янь-ваном доклад всего два дня пролежали во дворце прежде, чем его рассмотрели на императорской аудиенции. Военный совет оказал предложению принца всестороннюю поддержку. Два министерства неожиданно промолчали, а многие влиятельные семьи были слишком заняты поиском сторонников. Никто не обратил на законопроект особого внимания. Фан Цинь не стал возражать, и в тот же день Император Лунань одобрил предложенную реформу.

Все уже давно заметили, что за какое бы дело ни брался Военный совет, они всегда успешно с ним справлялись. Уже спустя два дня они разработали подробный план реализации проекта, отчего создавалось впечатление, что все приготовили заранее.

Прошло меньше месяца и вдобавок к шести министерствам появилось еще одно – Управление Великим каналом. Оно имело право вести переговоры с Ду Ваньцюанем и другими представителями торговых домов от лица императорского двора. Так Ду Цайшэнь превратился в самого настоящего поставщика императорского двора. К месту будущих предприятий заранее в частном порядке направили множество ресурсов и строительных материалов. На протяжении целого месяца все придворные без устали трудились – включая и тех гражданских чиновников, что обычно клевали носом за своими столами. И этот огонь охватил всю страну – словно пришла расплата за те времена, когда на протяжении двух династий сановники даром ели свой хлеб.

Наконец посреди холодной зимы беженцев из Лянцзяна устроили в палаточных лагерях на месте строительства будущих предприятий.

Лишь после этого Янь-ван Ли Минь официально вернулся в столицу.

Примечания:

1. Речь идёт о событии в 22-й главе.

Глава 99 «Потрясение»

____

Ваше Высочество, разве вас не беспокоит, что другие подумают?

____

В последнее время Гу Юнь постоянно метался между столицей и Цзянбэем. Но причиной их задержки на этот раз послужило то, что у него накопилось множество дел на передовой. Времени как раз хватило, чтобы Чан Гэн оправился от ран – они больше не мешали ему заниматься повседневными делами. Наконец Чан Гэн и Гу Юнь отбыли в столицу.

Их путь лежал вдоль оживленных берегов Великого канала.

Возводимые предприятия, как ни крути, имели довольно неприглядный вид. Там было ужасно пыльно. Неважно, кто оказывался на строительной площадке – чернорабочие, чиновники или приезжие купцы – все они выходили оттуда испачканными в грязи с головы до ног. Зато на стройке был порядок.

Кормили работников дважды в день. В полдень бригада молодых и полных сил беженцев отложила в сторону инструменты и собралась вместе, чтобы насладиться пампушками, которые им привозили в железной телеге.

Гу Юнь решил прогуляться по стройке и переоделся в простую одежду, чтобы его никто не узнал. Когда рабочие разломили толстую пампушку, сразу стало понятно, что на муку не поскупились – тесто было мягким и пышным, из хорошего пшена. Конечно, пампушки не шли ни в какое сравнение с прекрасными редкими яствами, что подавали в это время года в столичной башне Циюань. Но всё-таки и совсем скромной эту трапезу нельзя было назвать. Тем не менее, несколько сильных мужчин после работы разделили сухой паек, макая пампушки в соус, принесенный из дома старшиной. Глядя на них, сердце у Гу Юня радовалось.

В предместьях столицы конь Гу Юня поравнялся с повозкой Чан Гэна. Чан Гэн усмехнулся и поделился с маршалом:

– Часть рабочих для стройки наняли со стороны, в том числе тех, кто занимал руководящие должности. Опытные строители привели с собой своих товарищей. Простых работяг господин Ду нашел среди беженцев. В будущем этим людям придется таскать тяжести, чтобы заработать себе на пропитание. Говорят, именно поэтому господин Ду попросил Управление Великого канала издать указ, гарантирующий, что рабочих никто не уволит, пока они сами того не захотят. Таким образом при желании они до конца своих дней могут проработать на предприятии.

Больше всего на свете лишившиеся крова беженцы хотели где-то обосноваться и обрести новый дом. Ради того, чтобы обеспечить свои вновь обретенные после разлуки семьи, они готовы были честно и упорно трудиться. Ду Ваньцюань неплохо сэкономил на новых работниках – достаточно было хорошо их кормить. Пожилые бабушки стали за глаза звать его «Благодетелем Ду» и молились Будде за его благополучие. Этот человек действительно был невероятно умен и многого достиг.

«Неплохо», – подумал Гу Юнь и чуть погодя, уже вслух добавил:

– Не по душе мне, что им не снизили арендную плату. Получается, как в армии. Но одно дело солдаты, а другое – гражданские. Что если кто-то станет отлынивать от работы или совершит преступление?

– Военный совет все строго регламентрировал, – ответил Чан Гэн. – Перед отъездом я передал дела Цзян Ханьши, а потом отправил свое предложение вместе с докладом для императора. Во время своей работы сотрудники предприятия следуют тринадцати статьям, в каждой из которых есть ряд подробных правил. Каждый вечер по окончанию рабочего дня кто-то из руководства будет им их разъяснять. Если появятся неопровержимые доказательства вины работника, то местное отделение управления Великого канала имеет право лишить его работы... Что такое? Неужели ты беспокоишься о том, что если вдруг между чиновниками и торговцами возникнут разногласия, рабочие пострадают?

Гу Юнь опешил и засмеялся.

– Неужто ты и это предусмотрел?

– Разумеется, – сказал Чан Гэн. – Если человек проработал на предприятие от десяти лет и дольше, а также, если больше половины работников готовы за него поручиться, его не уволят. Более того, он может подать жалобу в вышестоящую инстанцию, Управление Великим каналом. Честно говоря, со временем неизбежно возникнут новые проблемы. Тогда мы постепенно начнем менять систему. Невозможно сразу сделать все идеально.

Гу Юнь поинтересовался:

– Как давно ты это планировал?

– Так это не моя заслуга, – засмеялся Чан Гэн. – Когда мы впервые встретились с господином Ду, у меня имелось лишь общее представление о проекте. Мы долго создавали подходящие условия, обсуждали подобную идею и вели бесконечные переговоры с купцами. Понадобилось больше года, чтобы закончить проект реформы. За свою жизнь господин Ду и его товарищи успели объездить весь мир и неоднократно путешествовали на Запад. Они многое повидали и узнали. Им не хватало поддержки, чтобы воплотить свою идею. И как только я ее предоставил, со всем остальным они уже справились.

В конце концов, если ученые славились своей чувствительностью и дотошностью, то купцы – хитростью и умением продавать. Сами по себе эти качества нельзя было назвать ни хорошими, ни плохими. Все зависело от того, для каких целей их использовали.

– К слову, Цзыси, я вспомнил, как господин Ду рассказывал мне о длинных повозках, применяемых на Западе, – высунув голову из окна повозки, радостно поделился Чан Гэн. – Они с огромной скоростью носятся по металлическим рельсам, но в отличие от Большого Орла и гигантского змея способны тащить следом еще несколько повозок поменьше. Получается, в них можно погрузить столько всего, сколько захочешь? Что гораздо удобнее, чем доставлять снабжение по Великому каналу. Правда этот вид транспорта довольно громоздкий и передвигается на большие расстояния, поэтому им не так-то просто управлять. Сейчас нам представилась превосходная возможность под предлогом изъятия земельных участков для строительства предприятий внедрить и эту штуковину. К слову, я искренне благодарен семействам Ян и Люй за то, что они уже скупили там дома и землю, чем облегчили мне работу. С самого начала господин Ду планировал протянуть ветку путей вдоль Великого канала и предложить кому-нибудь поучаствовать в строительстве. Сейчас доставлять снабжение, цзылюцзинь и боевую технику из столицы на передовую в Цзяннань действительно непросто. Но если нам удастся построить эту штуку...

Гу Юнь обычно не задумывался о национальной экономике и улучшении благосостояния народа, зато вопросы, связанные с обороной и армией, живо его интересовали. Он сходу понял намек Чан Гэна и попросил:

– Осторожнее выбирай слова.

Чан Гэн махнул ему рукой, словно подзывая подойти поближе, чтобы прошептать ответ. Гу Юнь подогнал коня, чтобы поравняться с повозкой, наклонился к окну и спросил:

– Что же ты такого придумал? Боишься пока говорить об этом вслух?

– Не то что боюсь, просто... – с сомнением в голосе признался Чан Гэн.

Гу Юнь растерялся. Он не понимал, к чему тогда секретничать. Чан Гэн высунулся из окна повозки и, воспользовавшись замешательством Гу Юня, поцеловал его в губы.

Гу Юнь опешил.

Чан Гэн оглянулся по сторонам и убедился, что из-за затора на дороге никто не обратил на них внимания. Тогда он прошептал:

– Когда сегодня вечером вернемся в поместье, загляни ко мне – покажу тебе чертежи.

Гу Юнь ухватил поводья коня и осторожно отстранился.

– И сколько раз я на это велся? То пользуешься ранением, чтобы покапризничать, то ловишь меня на хитрые уловки. Все, хватит.

Чан Гэн был во всем хорош, но ему трудно было совладать со своими желаниями. Особенно когда дело касалось Гу Юня. Дай ему волю, он бы и переодевал его, и кормил. В обычной жизни Чан Гэну удавалось держать себя в руках и не смущать Гу Юня... Зато в постели выдержка ему отказывала.

– Если я плохо забочусь об ифу, я могу прикладывать больше усилий и научиться чему-то новому, – нежно прошептал Чан Гэн.

– ...Сынок, тебе не обязательно так стараться.

В этот раз Гу Юнь не надел броню. Когда они подъезжали к северному гарнизону, на нем были повседневные одежды с рукавами шире талии.

Чан Гэн ухватился за этот рукав и подергал его.

Какое-то время назад они проехали через небольшую деревушку, где встретили малыша лет трёх-четырёх, что тянул родителей за рукава, выпрашивая сладости. С тех пор непонятно какая муха укусила Чан Гэна, но он стал вести себя, как тот ребёнок. Если не хуже.

В детстве ему некого было тянуть за рукав. Теперь же, будучи взрослым мужчиной, он, похоже, решил получить причитающееся с Гу Юня.

Тот засмеялся, чувствуя, как по коже побежали мурашки.

– Нет, я же сказал. Отпусти. Ваше Высочество, разве вас не беспокоит, что другие подумают?

Чан Гэн отказывался его отпускать, словно непременно хотел при всем честном народе сделать его отрезанным рукавом.

На въезде в город процессию встречали Шэнь И и Цзян Чун. Они заметили, как сидевший в повозке Янь-ван высунул голову, чтобы поговорить с Гу Юнем. Его собеседник крайне неспешно ехал на своём великолепном скакуне. Глаза Гу Юня смеялись, но губы были плотно сжаты.

Янь-ван что-то сказал, в ответ Гу Юнь стукнул его по тыльной стороне ладони, вынуждая высвободить свою руку.

Вот только Янь-ван сдаваться не собирался и предпринял еще одну попытку. Гу Юнь задвинул шторку его крытой повозки – с глаз долой, из сердца вон.

Тогда Янь-ван в третий раз поднял шторку и высунул голову из окна. Наконец Гу Юнь не выдержал – громко засмеялся и отмахнулся, признавая поражение.

Цзян Чун ошарашенно наблюдал за этой сценой.

– Какое счастье, что у великого маршала нет родных детей, – вздохнул Шэнь И. – Они бы превзошли своего предшественника и выросли бы избалованными чудовищами. Вряд ли он способен трижды отказать Янь-вану. Если принц за первые два раза его не уболтает, то на третий раз маршал точно сдастся.

Цзян Чун еще не до конца пришел в себя.

– Я всегда думал, что поскольку Аньдинхоу редко подолгу задерживается в столице, их отношения приемного отца и сына носят формальный характер. Но они и правда искренне привязаны друг к другу.

Заслышав про «искреннюю привязанность», Шэнь И отвлекся от мыслей о том, что Гу Юню так и не удалось стать строгим отцом. Про себя он в сердцах подумал: «Стоит чужой красоте вскружить ему голову, и Гу Цзыси начинает вести себя недостойно. Но что он сегодня творит при свете дня?»

У Гу Юня, павшего жертвой чужой красоты, зачесался нос. Он чихнул. Когда Гу Юнь оглянулся, то заметил, что господин Цзян взирает на двух высокопоставленных чиновников с умилением и искренним восторгом. Зато у командующего Шэня на лице было написано «следи за своим поведением, если не хочешь опозориться».

Янь-ван вернул себе благообразный вид и получил приглашение явиться во дворец еще до того, как выбрался из повозки.

Шэнь И осуждающе смотрел на Гу Юня. Теперь понесший национальный позор и полностью утративший суверенные права Гу Юнь пожалел о том, что согласился на столь унизительную и постыдную авантюру.