Текст книги "Убить волка (СИ)"

Автор книги: Priest P大

сообщить о нарушении

Текущая страница: 65 (всего у книги 112 страниц)

– Когда это ты успел получить новые раны? – спросил Чан Гэн.

Гу Юнь прикусил язык.

Оказалось, все гораздо хуже. Помимо запретных искусств барышня Чэнь передала ему и настоящие лекарские секреты, отчего Гу Юнь теперь и страдал!

В столь отчаянной ситуации ему пришлось прибегнуть к трюку «я оглох и ни единого твоего слова не услышал». С самым невинным видом Гу Юнь повернулся спиной к Чан Гэну и сделал вид, что задремал, а остальное его не волнует.

Чан Гэн внимательно осмотрел его с головы до пят, но с того момента, как маршал получил жуткую рану во время взрыва, прошло довольно много времени. В искусстве врачевания Чан Гэну далеко пока было до невероятных талантов Чэнь Цинсюй. Более того, рана на теле Гу Юня почти зажила. Поскольку Чан Гэну не удалось вывести его на чистую воду, они оба продолжили делать вид, что все в порядке.

На следующий день Его Высочество Янь-ван сослался на болезнь и не явился в Военный совет. Высокопоставленные чиновники один за другим присылали в поместье Гу своих людей, чтобы поприветствовать принца и справиться о его здоровье. Вот только всех их Хо Дань отсылал прочь, так как для старого вояки слова его маршала являлись непреложных законом. Раз Аньдинхоу приказал, что никто не должен их беспокоить, подчиненный в точности исполнит приказ, смиренно играя роль духа-привратника [5]. Правда Хо Даня все еще мучил вопрос, как же маршал незаметно попал в поместье. На досуге он неоднократно возвращался мыслями к этой загадке, но ничего не путного не придумал, поэтому пришел к выводу, что виноваты во всем растяпы-охранники.

Гу Юнь так спешил домой, словно ждал перерождения – приехал аж на два дня раньше и потом целую ночь провел без сна. Наконец ему перепало немного постельных утех, но все оказалось совсем не так, как он ожидал, и поначалу едва не стоило ему жизни. Выбившись из сил, Гу Юнь проспал до вечера. После пробуждения он довольно непривычно себя чувствовал и уже был не уверен, кому из них понадобился тот самый выходной.

Это раздражало, но Гу Юнь решил, что как-то мелочно злиться из-за подобной ерунды. Поэтому лишь подумал про себя: «Ух, в следующий раз зашью ему рот».

Гу Юнь встал с постели и вслепую в тёмной комнате начал пшарить рукой в поисках люлицзин, но никак не мог найти, куда эта маленькая штуковина подевалась. После долгих бесплодных поисков, он почувствовал, как чья-то теплая ладонь схватила его за руку.

Чан Гэн наклонился к его уху и сказал:

– Генерал Шэнь с конвоем пока еще не прибыл в столицу. Тебе не обязательно сегодня куда-то идти. Давай ты не будешь принимать лекарство? Я позабочусь о тебе.

Гу Юнь в последнее время и так старался не злоупотреблять лекарством, поэтому согласно кивнул:

– Не стоит беспокоиться, я уже привык. Вот только никак не могу найти люлицзин. Пойди и достань мне новый.

Чан Гэн обнял его и признался:

– Так это я его забрал.

Отношения между ними претерпели разительную перемену.

С ранних лет, будучи лишь приемным отцом и сыном, эти двое были чрезвычайно близки. После того, как Чан Гэн бесцеремонно признался ему в своих чувствах, сердце Гу Юня сначала смягчилось, а потом в нем зародилась ответная пылкая влюбленность. Он всегда отправлял личные письма вместе с военными донесениями и нельзя было сказать, что чувства его были поверхностными... И все же ничто из того, что он испытывал прежде, не могло сравниться с полученным сегодня удовольствием. Окружи враги вновь столицу, он бы не заметил – дела земные и небесные больше не волновали его.

Гу Юнь потрясенно переспросил:

– И зачем же ты забрал мой люлицзин?

Чан Гэн засмеялся и признался:

– Понравился.

После чего он самоотверженно и крайне заботливо помог Гу Юню одеться, а затем опустился перед ним на колени и помог обуться.

Точно монах принц предпочитал одеваться в простые белые одежды и сдерживать свои желания, отчего у посторонних людей складывалось обманчивое впечатление, что человек он крайне добропорядочный. Cегодня Гу Юнь лично убедился в том, что это не так. Под маской благородства таились желания, о которых обычный человек и подумать не мог.

Что там ему понравилось? Что Гу Юнь ослеп?

Чан Гэн обычно не повышал голос, а чтобы Гу Юнь мог его услышать, предпочитал шептать ему на ухо. Таким образом невинные вещи вроде «осторожнее, тут порог» звучали крайне интимно. Подойдя к двери, плохо видевший Гу Юнь непроизвольно потянулся к косяку, но его осторожно поймали за руку. Чан Гэн небрежно бросил ему:

– Лучше ничего не трогай, а опирайся на меня.

Похоже, стоило этому молодому человеку впервые испытать, каково это – иметь власть над другим человеком, как от восторга ему снесло крышу. Чан Гэн ни на мгновение его не отпускал. Они успевали обменяться лишь парой фраз, как Чан Гэн снова подходил к нему, требуя поцеловать. Вскоре у Гу Юня от этого мурашки пошли по коже, а волосы встали дыбом.

Он правда не понимал, что случилось. Как настолько сдержанный и отстраненный человек, который скромно опускал глаза, когда кто-то при нем переодевался, мог вдруг настолько обезуметь после одной единственной совместной ночи?

– Да, я плохо вижу, но я же не совсем калека! – выпалил Гу Юнь. – Вовсе не обязательно так меня опекать. Разве у тебя нет кучи других важных дел?

Чан Гэн предложил:

– Пойдем тогда в мой кабинет.

После отъезда Гу Юня его кабинет оккупировал Чан Гэн. Маршал столько лет провел на границе, что обстановка теперь показалась ему непривычной. Чан Гэн помог ему сесть и сам устроился рядом. Солнце в кабинете знакомо било в лицо. Нащупав что-то под столом, Гу Юнь потянулся ногой, чтобы лучше изучить находку. Она напоминала маленькую подставку.

– Надо же. До сих пор тут стоит.

Чан Гэн наклонился и выдвинул из-под стола его находку. На самом деле это был деревянный стульчик, украшенный орнаментом из кусающих друг друга за хвосты маленьких черепашек. Детским почерком сзади на спинке стула были вырезаны слова «Хоть черепахе волшебной и долго живется [6], если у тебя сил в десять раз больше, чем у противника, окружи его со всех сторон» [7].

... Что за нелепица.

С губ Чан Гэна долго не сходила улыбка. Наконец он поднес ладонь Гу Юня ко стулу и, дав ему ощупать надпись, спросил:

– Это ты вырезал?

– Только не смейся. В детстве мне было не до литературы, – сказал Гу Юнь и чуть наклонился, пытаясь рассмотреть. – Все свои книги я прочел уже позже во дворце вместе с Императором и Вэй-ваном. Образование мой отец получил самое обычное, разве что чуть больше интересовался военными трактатами. Для меня он подыскал совершенно никудышного старого учителя-конфуцианца. Стоило тому задремать за чтением мне книг, как я был предоставлен сам себе... Послушай, ты можешь спокойно заниматься своими делами. Я давно не был дома, дай мне оглядеться.

– Нет, – поспешно возразил Чан Гэн. – Мне нравится слушать твои истории! Потом подумаем?

Гу Юнь замер в нерешительности. Гордится ему, конечно, тут было не чем, но Чан Гэн редко пребывал в настолько хорошем расположении духа. Наконец Гу Юнь набрался смелости, чтобы поведать ему эту немного постыдную историю:

– Я был ужасно непослушным ребенком и до того изводил своими проказами наставника, что тот меня побаивался. Он никогда меня не ругал, а сразу бежал жаловаться моему старику. Отец мог поколотить меня, но также наказывал, заставляя стоять на скамейке в позе всадника [8]. Стоило мне чуть задрожать, и я могу упасть. Чтоб его!.. Отец был так строг ко мне, как будто я ему не родной сын... Вскоре я решил, что не готов терпеть, что старый козел учитель чуть что бежит докладывать о моих проказах отцу. Поэтому мы с Шэнь Цзипином стащили немного слабительного и подсыпали его учителю в чай.

– Само по себе слабительное не опасно. Вот только мы в силу своего возраста не знали, сколько его надо сыпать, и переборщили. Мой пожилой учитель был слаб здоровьем и едва не помер. За две сотни лет в семье Гу не рождался еще такой непослушный и дурной ребенок как я. Старый Аньдинхоу настолько разгневался, что едва не забил меня до смерти. К счастью, принцесса его остановила... Позже матушка призналась мне, что ей тоже хотелось задать мне хорошую трепку, но из-за слабого здоровья она больше не могла иметь детей. Принцесса боялась, что если меня не станет, то род наш прервется.

Чан Гэн попытался представить, каково это, когда твой ребенок настолько непослушен, что ты готов забить его до смерти. Впрочем, поскольку тем самым несчастным мальчиком был Гу Юнь, даже если бы его проказы стояли кому-то жизни, на месте старого Аньдинхоу Чан Гэн бы скорее пожертвовал своей жизнью, чтобы искупить его вину, чем хоть пальцем его тронул.

Он нервно рассмеялся, а затем чуть погодя спросил:

– Что потом?

Гу Юнь резко остановил свой рассказ, перестал улыбаться и, помедлив, продолжил:

– Затем, поскольку родителям казалось, что на их ребенка невозможно найти управы, они решили взять меня с собой в Черный Железный Лагерь на северной границе.

Там его детство, когда он был грозой кошек и собак, резко оборвалось.

От автора: Погасите лампу (⊙▽⊙)

Примечания:

1. Новый тип воздушного судна: 长鸢 – чанъюань – длинный змей. Напомню, что у нас есть еще гигантский змей – но он пишется по другому – 巨鸢 – цзюйюань, и красноглавый змей – 红头鸢.

2. Отсылка на 53-54 главы.

3. У гадателей местонахождение Юпитера считалось местом несчастий.

4. Отсылка на 51 главу.

5. 门神 – ménshén – боги-хранители входа (изображения двух божеств, по одному на каждой створке ворот; по суеверию они охраняют дом от нечистой силы и всякого зла)

6. Строчка из песни о Цао Цао в переводе Натальи Мельниковой.

7. Искусство войны, Сунь-цзы.

8. Кибадачи или «стойка всадника» – это легендарная позиция или стойка из боевых искусств. Бойцы у-шу из монастыря Шаолинь используют эту стойку как главнейший базовый элемент. Очень болезненная стойка, если стоять в ней достаточно долго. При выполнении данной стойки задействуются практически все мышцы ног.

Глава 80 «Тайное беспокойство»

____

С тех пор, как я повзрослел, мне больше не снились такие чудесные сны. Жаль, что приходится просыпаться.

____

Ему вовек не забыть пережитые страдания. Дойдя до этого места в своем рассказе, Гу Юнь остановился. Вот только он столько лет осмыслял произошедшее, что не удержался и давно готовый ответ наконец вырвался наружу:

– Жизнь на северной границе была несладкой. После войны многие солдаты стали калеками. После того, как солнце скрывалось за золотыми песками, будь ты хоть отпрыском самой принцессы, не допроситься было и глотка горячего чая. Разве могла подобная скромная жизнь прийтись по вкусу молодому господину, выросшему в столице? Поначалу я закатывал истерики, надеясь любой ценой вернуться назад. Вот только отец не соглашался. Когда моё поведение надоело ему, он начал таскать меня с собой в армию. Каждый день во время учений Черного Железного Лагеря я вынужден был практиковаться в боевых искусствах наравне с обычными солдатами. Если я пытался схалтурить, отец мог ударить меня прямо на глазах этих железных махин.

Старый Аньдинхоу прекрасно знал нрав своего щенка, как бы тот не пытался его скрыть. Малец едва доставал другим бойцам до пояса и силенок ему не хватало, но он ни за что бы не расплакался и не стал унижаться при посторонних.

Чан Гэн прижался к нему, положив подбородок на плечо, и прошептал на ухо:

– Родись я двадцать лет назад, украл бы тебя оттуда и вырастил, одевая в прекрасные шелка и парчу.

Гу Юнь попытался представить себе эту сцену, и его чуть не стошнило от слащавости. Он пребывал в смешанных чувствах.

Поскольку уже три поколения подряд знать ведет довольно праздный образ жизни, в этом не было ничего удивительного. Гу Юнь происходил из благородного рода, но являлся единственным наследником семьи Гу. Если бы родители бросили его без присмотра в столице, кто знает, насколько ужасным человеком он бы вырос. Лишь по-настоящему жестокий отец вроде старого Аньдинхоу мог осмелиться увезти этого сорванца в Черный Железный Лагерь, чтобы воспитать себе достойного преемника.

Никто не ожидал, что цена этого решения будет настолько высока.

– Дядя Ван рассказывал мне, что после возвращения с северной границы, ты сильно изменился. Ни с кем не хотел видеться, тебе ни до кого не было дела, – Чан Гэн ненадолго замолк, чтобы взять его руку и написать: – Ты презираешь покойного Императора?

Рука Гу Юня по привычке потянулась к фляжке с вином на поясе. И тут в памяти всплыло, что он решил бросить пить, поэтому довольно давно уже не носит ее с собой.

Гу Юнь поджал губы:

– Я не... Налей мне чаю.

Сначала Чан Гэну показалось, что он ослышался.

Во время осады столицы Гу Юнь получил настолько тяжелое ранение, что оказался прикован к постели, но в первую же очередь, очнувшись, попросил принести выпивку. Каким образом одно единственное сражение с западными странами вдруг заставило его начать заботиться о своем здоровье?

Хотя Чан Гэн сам не раз укорял его за пьянство, такие внезапные перемены скорее пугали, чем радовали. Он поднялся на ноги и налил Гу Юню весеннего чая. Изнутри Чан Гэна все еще снедала тревога. Впрочем, внешне это никак не проявлялось – с невозмутимым видом он положил руку на запястье Гу Юня, жалея, что недостаточно овладел лекарским искусством, чтобы по пульсу точно определить недуг.

Несмотря на то, что Гу Юнь сейчас плохо видел и слышал, он заметил его беспокойство и догадался в чем дело – Чан Гэн был слишком чувствительным. Если человек имеет дурные наклонности, никто не удивится, когда он падет еще ниже. В конце концов его близкие привыкли справляться с их последствиями. Но если вдруг человек решит без всякой на то причины измениться к лучшему, то всех это приведет в смятение.

Гу Юнь как ни в чём ни бывало выпил свой чай и облизал губы.

– В упор не помню, куда подевалась моя винная фляга. У нас еще осталось то домашнее вино из погреба старика Шэня?

Этот вопрос был вполне в духе прежнего Гу Юня. Выяснив, что дело лишь в том, что после долгого рассказа у ифу пересохло во рту, Чан Гэн вздохнул с облегчением и ответил категоричным отказом:

– Вино уже закончилось. Пей чай [1].

Гу Юнь недовольно поцокал языком. Вдруг ему что-то сладкое и липкое положили в рот, и в нос ударил приторный запах клейкого риса. Гу Юнь отодвинулся назад, поднял нос кверху и запротестовал:

– Это еще что? Я не голоден... Мм...

Тогда Чан Гэн передал ему сладость изо рта в рот.

Гу Юнь недоуменно нахмурил брови – он с детства терпеть не мог сладкое. Из-за сладкого чая, пирога и поцелуя он поперхнулся, но не стал выплевывать. Много лет назад Гу Юнь покорно съел миску яичной лапши со скорлупой, вот и сейчас проглотил все до последнего кусочка. На губах остался привкус слишком сладкой бобовой пасты.

Его вдруг обеспокоило, как Чан Гэн сегодня к нему лип. Кроме того, странно, что из-за того, что Гу Юнь не попросил сразу вина, подняли такой кипеш...

Для усталого человека ни радость, ни печаль обычно не длятся долго, а проходят яркой вспышкой и сменяются апатией. Или же его внимание переключается, чтобы разбавить эти эмоции чем-то другим и сохранить рассудок.

– Чан Гэн, подай мне люлицзин, – попросил Гу Юнь.

– Нет, – беспощадно возразил нависавший над ним Чан Гэн. Наконец, не выдержав, он спросил: – Почему ты не презираешь его?

Хотя вопрос был задан нарочито равнодушным тоном, в голосе его слышалось нетерпение. Чан Гэну хотелось получить четкий ответ из разряда «ненавижу его» или «не питаю к нему ненависти». Если бы Гу Юнь признался в том, что ненавидит покойного Императора, Чан Гэн принял бы его ответ и дальше отвечал соответственно.

Похоже, он успел позабыть, что «покойный Император» приходился ему родным отцом, и говорил с не большим уважением, чем о бродячем коте или собаке.

Гу Юнь долго молчал, а затем задал встречный вопрос:

– А что насчет тебя? Ты по-прежнему ненавидишь Ху Гээр?

Чан Гэн совершенно не ожидал такого вопроса, поэтому растерянно заморгал. Будь зрение Гу Юня немного лучше, он заметил бы, что хотя глаза Чан Гэна пока не окрасились алым, в них едва заметно проглядывали двойные зрачки.

Чан Гэн уверенно признался:

– Окажись она передо мной прямо сейчас, я бы заживо содрал с нее кожу и вытянул жилы. Но она давно покончила с собой, у нее и могилы нет. Если я выкопаю ее труп и отхлещу его кнутом, это ничего не изменит. Насколько бы сильна ни была моя ненависть, проклятие нельзя обратить вспять. Она лишь ускорит распространение яда, чего Ху Гээр и добивалась, не так ли?

Невозможно было усомниться в искренности его слов. Будь слух Гу Юня еще хуже, он все равно бы понял это.

Он как раз собирался ответить, как прижимавшийся к нему Чан Гэн резко встрепенулся, словно его что-то напугало или отвлекло.

Гу Юнь ощутил порыв ветра, словно кто-то постучался в дверь кабинета. Он повернулся к двери и спросил:

– Это дядя Ван или старина Хо?

Старый слуга, стоявший за дверью, повысил голос и закричал:

– Аньдинхоу, это я. Тут люди из института Линшу ищут Его Высочество Янь-вана!

Двойные зрачки в его глазах исчезли: можно было подумать, что это всего лишь игра света и тени. Чан Гэн снова обрел привычную выдержку и, будто вспомнив о правилах приличия, отпустил Гу Юня. Некоторое время Чан Гэн пребывал в рассеянной задумчивости, пока выражение лица его вдруг резко не переменилось. Кажется, он о чем-то вспомнил.

Гу Юнь сделал вид, что ничего не заметил:

– Раз у тебя есть дела, так пойди и разберись с ними, пока я раздобуду себе еды. Я несколько дней в дороге не мог нормально поесть, так еще и ты непонятно что суешь мне в рот... Мало того, что я чуть не подавился – ещё и живот заболел.

Чан Гэна его упреки застали врасплох. Он несколько раз похлопал себя по лбу, а затем от досады потер переносицу, после чего начал извиняться:

– Я... Это... Мне действительно... – он вскочил на ноги, второпях пообещав: – Распоряжусь, чтобы на кухне приготовили тебе что-нибудь, что легко переваривается.

Дядя Ван поспешил добавить:

– Раз так, старый слуга сию же минуту отправится исполнять приказ.

Уже дойдя до самой двери кабинета, Чан Гэн кое-что вспомнил и начал лихорадочно копаться в своей одежде. Наконец он нашел люлицзин и вернул его Гу Юню. Металлическая цепочка и оправа нагрелась от тепла его тела. Чан Гэн осторожно протер линзу и надел на переносицу Гу Юня. Долгое время он не сводил с него глаз.

– Цзыси, мне... – вдруг неожиданно прошептал он, – мне казалось, что это все сон.

У Гу Юня уже в печенках сидели и он, и его болтовня. Услышав его признание, Гу Юнь сильно разозлился и уже готовился сказать: «Давай тогда я отвешу тебе пощечину, чтобы мы узнали будет тебе больно или нет».

Не успели эти слова сорваться с его губ, как Чан Гэн вдруг замер и горько самоиронично рассмеялся:

– Когда я повзрослел, мне больше не снились такие чудесные сны. Жаль, что приходится просыпаться.

Гу Юнь осекся.

Поскольку Чан Гэн наконец пришел в чувство, нельзя было строго его отругать. Гу Юню казалось, что с каждым разом они все больше походят друг на друга. Оставалось лишь с невозмутимым лицом отослать Чан Гэна прочь.

Так в начале лета на восьмой год правления Лунаня несмотря на то, что главнокомандующий Гу несколько раз пошел против воли звезды Тай-Суй [2], Великая Лян постепенно приходила в себя после постигшего ее бедствия, словно распускающиеся после долгой снежной зимы почки на ещё обледеневших ветках.

Тем летом Аньдинхоу сначала удалось быстро разрешить пограничный конфликт с западными странами и подписать новое соглашение о Шелковом пути. Затем Черный Железный Лагерь под конвоем доставил в столицу цзылюцзиневую дань, полученную от западных стран.

Наконец окруженная врагами со всех сторон Великая Лян смогла немного передохнуть.

Когда Шэнь И с товарищами прибыли в столицу, от института Линшу пришли радостные известия.

Огромный железный лук Гу Юня наконец удалось модернизировать, чтобы внедрить его в армии. Восходящая звезда и сын мясника Гэ Чэнь и правда обладал исключительным даром и был ниспослан небесами. Он сконструировал совершенно новую золотую коробочку – необычайно легкую, чтобы луком было просто управлять.

Если прежде натянуть тетиву обычному человеку было не под силу, то теперь это стало в два раза проще. В результате чего любой рядовой мог без малейших усилий выпустить из подобного лука даже стрелу байхун. Это оружие отличалось высокой точностью, железные стрелы были толще обычных и их не сдувал ветер. После запуска массового производства в армии отпадет необходимость в стрелах байхун. Более того, железными стрелами можно было зарядить и боевые орудия. Главная особенность новых железных стрел состояла в том, что в полете они ускорялись в два раза. Так же они могли взрываться, уничтожая ряды противника.

В конце шестого месяца, когда противостояние между алчными тиграми из Черного Железного Лагеря и западными странами завершилось, военная обстановка на северных и южных границах временно стабилизировалась, и Великая Лян получила передышку. Императорский двор прекрасно понимал, что первостепенная задача сейчас – успокоить сердца людей и обеспечить благоденствие, обратив особое внимание на то, чтобы устроить куда-то появившихся повсюду из-за войны беженцев.

Только где этим беднягам было осесть и устроиться?

Ведь невозможно напрямую выделить им земельные наделы: не нашлось в стране настолько благородных и щедрых людей готовых уступить им свои владения.

Военный совет несколько раз приглашал чиновников и министров на утреннюю аудиенцию во дворце, но эту проблему так и не удалось решить. Предложенные идеи ни на что не годились – скажем, кто-то предлагал отправить беженцев возделывать залежные земли [3] и тому подобное. Император Лунань был разгневан и строго осудил придворных за бездействие:

– Почему бы нам тогда, подобно птице Цзинвэй, не бросить беженцев в Восточное море? [4]

Ко всеобщему удивлению глава Военного совета Его Высочество Янь-ван так и не взял слова. Шесть министров и провинциальные чиновники стали спихивать вину друг на друга и устроили свару. И вдруг Ду Ваньцюань вместе с тринадцатью другими влиятельными купцами со всей страны отправил прошение, где заявил, что хотел бы по примеру Запада организовать везде частные предприятия и нанять для работы на них беженцев.

Для этого проекта не требовалось много земли. Вполне хватит тех средств, что Чан Гэн конфисковал у живших вдоль Великого канала продажных чиновников, которые не смогли толком позаботиться о беженцах. Купцы рассчитывали взять за образец использование сельскохозяйственных марионеток в Цзяннани и нанять частных механиков, чтобы выпустить партию подобных механизмов для гражданского населения.

С распространением второй партии ассигнаций Фэнхо при дворе появилась новая сила, напоминающая мощное подводное течение. Хотя втайне они уже начали действовать, на первый взгляд пока совершенно ничего не происходило. Тем купцам, что первыми приобрели ассигнации Фэнхо, предложено было сделать некоторые послабления. Например, чтобы они могли напрямую подать прошение в Военный совет и с одобрения Императора приобретать в год небольшое количество цзылюцзиня – с условием, что топливо будет использоваться только для нужд армии.

Само предложение поступило от министра общественных работ Мэн Цзюэ, скромного ученого из Ханлиньской академии. Он утверждал, что это позволит убить двух птиц одной стрелой – не только предотвратит повсеместные волнения беженцев, но и также покажет всем, что императорский двор ценит добрые дела. Кроме того, вырученные деньги от продажи цзылюцзиня по завышенной цене торговым домам можно потратить на закупку снабжения для армии и прочие военные расходы.

Всего один брошенный камень породил тысячи волн. К тому времени знатные чиновники наконец опомнились.

Гу Юнь долго отсутствовал при дворе, зато теперь ему посчастливилось наблюдать потрясающую картину того, как придворные готовы были обнажить друг против друга мечи и взвести тетивы луков [5]. Он был потрясен увиденным и решил, что находиться во дворце сейчас опаснее, чем на поле боя.

Тринадцать влиятельных купцов подали прошение, обострившее противостояние между потомственными учеными и молодыми талантливыми академиками из Ханьлиня. К тому времени самые сообразительные уже догадались, что чиновники и купцы вступили в тайный сговор. А самые дальновидные поняли, что новая сила при дворе неизбежно повлияет на судьбу ученых и предчувствовали грозящую опасность.

Сторонники купцов обвиняли знать в том, что, объединившись в фракции, они руководствуются лишь эгоистичными побуждениями, и это вредит стране и ее народу. Вечно они праздно болтают, но на самом деле сами ничего не делают. Дошло до того, что представители торговых домой метко поддели своих оппонентов:

– Если благородные господа знают, как еще помочь беженцам, пусть поселят их у себя в поместьях.

Представители нескольких знатных семей аж покраснели от гнева и ввязались в яростный спор, отвечая, что разве могут купцы и промышленники войти в высокие чертоги [6] и разве можно отдать главное достояние страны в виде цзылюцзиня в частные руки. В итоге все закончилось фразой:

– Не знаю, сколько денег вы, господа, получили от этих купцов, что теперь яро отстаиваете их интересы.

Аньдинхоу в этом споре не произнес ни слова, поэтому все генералы лишь нервно переглядывались и тоже хранили молчание, наблюдая за происходящим со стороны. Военному совету пришлось вмешаться, чтобы урезонить спорщиков.

Гу Юнь мельком посмотрел на Императора Лунаня и заметил, что тот действительно постарел. Государю ведь было никак не больше тридцати, но в волосах уже проглядывала седина, а на лице застыло сердитое и жесткое выражение. Гу Юнь вдруг подумал: «Если бы в тот день, когда мы едва не потеряли столицу, красноглавый змей Ли Фэна сбила шальная стрела, разве это не стало бы для него лучшей участью?»

Ли Фэн словно прочел его мысли. Правитель поднял на него взгляд и посмотрел ему прямо в глаза.

После окончания аудиенции Гу Юня попросили задержаться.

Перед началом войны отношения Императора и Аньдинхоу окончательно испортились. Затем Гу Юнь без устали носился по полям сражений – у них с государем не было ни единой возможности увидеться наедине. Когда-то они вместе росли во дворце, но с тех пор прошло столько времени... воспоминания детских лет давно поблекли. Поддавшись порыву, Ли Фэн попросил Гу Юня ненадолго задержаться. Только когда они плечом к плечу прошли в Императорский сад, правитель вдруг понял, что сказать-то ему нечего и вся ситуация выглядит невероятно неловко.

И тут к ним подошел закончивший уроки наследный принц.

Ли Фэн редко навещал Внутренний дворец [7], и детей у него было немного. Наследному принцу недавно исполнилось восемь, он был невысок ростом и выглядел сущим ребенком. Мальчик при встрече с Ли Фэном казался немного напряженным и формально, и смиренно приветствовал его:

– Отец-император.

После чего он украдкой перевел взгляд на Гу Юня и заволновался. Ему явно хотелось с ним заговорить, только он не знал точно, кто перед ним.

Гу Юнь улыбнулся ему:

– Ваш подданный Гу Юнь приветствует Его Высочество наследного принца.

Принц был потрясен. Какой же мальчишка не любит слушать легенды о великих героях! С одной стороны, встретить настоящего героя во плоти было чрезвычайно волнительно, но с другой стороны перед отцом-императором он обязан был сохранять положенное принцу достоинство. Его личико покраснело, и он немного заикался:

– Маршал... Маршал Гу! Нет... Ну... Великому дяде [8] ни к чему церемонии. Я... Я осваивал письмо, подражая каллиграфии великого дяди...

Выражение лица Гу Юня было крайне загадочным:

– ... Ваше Высочество крайне добры.

То, что его назвали «великим дядей», сильно задело его, из-за чего ему казалось, что у него отросла борода длиной в два чи [9].

Ли Фэн отослал прочь всех слуг, позволив лишь наследному принцу сопровождать их. Никто не слышал, о чем они разговаривали с Гу Юнем. Дворцовые слуги заметили лишь, что наследный принц крайне привязался к Аньдинхоу и не хотел с ним расставаться. Все закончилось тем, что мальчик уснул у Гу Юня на плече и Аньдихоу сам отнес его в покои в Восточном дворце [10].

Перед уходом Император Лунань попросил Гу Юня почаще заглядывать во дворец, чтобы давать наставления принцу, когда будет возможность.

Государь и его подданный скоротали время за приятной беседой. Похоже, небольшой разлад между Императором и Аньдинхоу, а также конфликт между императорской властью и армией оказался легко забыт.

Тем временем Цзян Чун вошел в красиво обставленную отдельную комнату в башне Ваннань и поспешил достать из рукава тайное донесение, чтобы передать его Чан Гэну:

– Прочтите это письмо, Ваше Высочество. Похоже, наше положение при дворе еще довольно шаткое. Возможно, мы немного поторопились.

В письме содержалась копия донесения. Цзян Чун понизил голос:

– Это пришло из дворца. После того, как аудиенция закончилась, несколько влиятельных семей во главе с Ван Го объединились и направили это донесение напрямую Императору. Думаю, они давно это все спланировали.

С равнодушным видом Чан Гэн взял в руки письмо и спросил:

– Ты про Ван Го? А он уже успел обелить свое имя? Во время осады в столице генерал Тань погиб. Дядя, что, решил, что больше некому расследовать его преступления?

Цзян Чун стал говорить еще тише:

– Ваше Высочество, понимаете ли, Ван Го – родня государя со стороны вдовствующей императрицы. Поэтому пока тот не планирует восстание, Император и пальцем его не тронет... Да и потом разве стоит сейчас вспоминать тот случай? Реши Император тогда избавиться от своего дяди, разве не получил бы он сам репутацию правителя, который обманутый колдунами и злодеями, казнил своих верных подданных? Поэтому Император решил его не трогать.

Чан Гэн с бесстрастным выражением лица быстро проглядел копию донесения. После чего вдруг сказал:

– Ха!

Цзян Чун спросил:

– Что такое?

– Не похоже, что донесение – дело рук никчемного дармоеда Ван Го. Кто это написал?

– Ох, этот человек близок к Вашему Высочеству. Разве именитое семейство Фан не собиралось недавно с вами породниться? На восемнадцатый год правления императора Юань Хэ, покойный император лично присвоил дяде барышни Фан, уважаемому действующему министру налогов, титул Чжуанъюань [11]. С самого детства министр отличался выдающимися качествами и единственный сумел занять первые места на всех трех экзаменах – в уездном городе, в столице провинции и во дворце императора.

С тех пор как Фан Цинь стал министром финансов, дела его шли прекрасно и он успешно сотрудничал с Военным советом. К его работе не возникало никаких нареканий. Его можно было назвать способным государственным чиновником. К несчастью, происхождение определяет человека. Поскольку он родился в семье Фан, то отстаивал их интересы. Это не позволяло ему в полной мере проявить свои выдающиеся таланты.