Текст книги "Убить волка (СИ)"

Автор книги: Priest P大

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 112 страниц)

Глава 67 «Подношение вином»

____

Янь-ван Ли Минь начал приводить в порядок оборонительные укрепления столицы и руководил работой всех шести министерств. Так он начал свой путь в качестве одной из опор государства и разобрал восточную стену, чтобы отремонтировать западную.

____

Когда Чан Гэн вошел в комнату, то застал Гу Юня в постели. С выражением крайней тоски на бледном лице Гу Юнь спиной опирался в изголовье кровати, а на коленях у него лежал оплавившийся клинок.

Он не мог услышать скрип двери, зато сразу почувствовал сквозняк и резко сказал:

– Да как ты посмел вернуть...

Поначалу ему показалось, что это Шэнь И, но когда Гу Юнь поднес к глазам люлицзин и внимательно разглядел вошедшего, то осекся на полуслове.

Рука непроизвольно потянулась к гэфэнжэню генерала Таня. «Ну все, – промелькнуло в голове. – Еще не поздно сделать вид, что я потерял сознание?»

Видели небеса, впервые в жизни маршал Гу чувствовал такой ужас, что хотел сбежать с поля боя.

Вот только мир остался равнодушен к его страданиям.

Чан Гэн подошел к Гу Юню и как ни в чем не бывало молча взял за руку, положил палец на вену и сосредоточенно начал считать пульс. Благодаря линзе подслеповатому маршалу наконец удалось хорошенько его рассмотреть. За несколько дней Чан Гэн заметно осунулся, губы его посинели, как от нехватки воздуха или отравления. Улыбка его была вымученной, а тело напоминало пустую оболочку.

Возникшая неловкость тотчас же прошла. Гу Юнь нахмурился.

– Где у тебя болит? Подойди, дай мне посмотреть.

– Не стоит беспокоиться. Пусть барышня Чэнь, по ее словам, еще не закончила получать образование, она действительно мастер своего дела. – Помолчав, Чан Гэн добавил: – Пока ты жив, со мной все тоже будет хорошо.

Чан Гэн отличался от Шэнь И, который мог голосить так, будто ему заехали между ног. И поскольку его руки все еще покоились на запястье маршала, продублировать свои слова при помощи жестов он не мог. Гу Юнь практически ничего не расслышал – чувствовал только направленный на него внимательный взгляд, поэтому предпочел промолчать.

Молодой человек, что ты там мне говоришь?

В следующую же секунду пальцы Чан Гэна скользнули с его запястья и сжали его ладонь.

Люди, перенесшие тяжелую болезнь или ранение, часто страдали от малокровия и упадка сил. Из-за этого часто даже в пятый или шестой месяц года руки и ноги у них мерзли. Чан Гэн мягко сжал руку Гу Юня в своих ладонях и принялся её растирать. При этом он не только прошелся по всем акупунктурным точкам, но не забыл растереть и между пальцами, легонько поглаживая подушечками пальцев, чтобы нахально, но доходчиво дать понять Гу Юню: «Не обманывайся, это не простое выражение сыновних чувств, а моей любви [1] к тебе».

Гу Юнь спросил:

– ...Ты уже закончил издеваться над своим ифу?

Посмотрев на него, Чан Гэн рассмеялся.

У него были очень красивые глаза и брови. От матери-варварки ему досталась довольно необычная внешность – в его облике проглядывало нечто хищное. При этом у него был довольно мягкий характер. Накинь на него кашаю [2], и люди легко поверят, что перед ними буддийский монах высшего ранга. Чан Гэн без особого труда скрывал свою истинную суть, а когда смеялся, становился еще милее.

Рассматривавший его через люлицзин Гу Юнь вздрогнул. Когда настроение человека меняется, это неизбежно отражается в его взгляде.

Нельзя было отрицать, что в случае Чан Гэна перемена эта была крайне волнующей.

В конце концов не был же Гу Юнь старым монахом, не знавшим плотских желаний. Обычно он не вел себя, как избалованный богатый аристократишка, но вовсе не потому, что не хотел – Гу Юнь просто не мог позволить себе подобное поведение. Но и строить из себя праведника не имело смысла.

Вот только перед ним был не просто красивый юноша, а его маленький Чан Гэн.

Гу Юнь не мог сорвать этот цветок.

Пока он переживал внутреннюю борьбу, Чан Гэн вдруг потянулся и распустил завязки на его одежде.

Гу Юнь шарахнулся в сторону, до боли сжав зубы.

Чан Гэн с самыми честными намерениями указал на принесенное лекарство и жестами показал:

«Я всего лишь хочу сменить тебе повязку... Я ведь не животное».

Честно говоря, Гу Юнь уже начал сомневаться, не он ли тут «животное». Немного придя в себя, он в растерянности подумал: «Как вообще могло до такого дойти?» У него вырвался нервный смешок, и от этого не до конца зажившие раны на груди и животе снова дали о себе знать. Стало не до смеха – боль была совершенно невыносима.

Чан Гэн выпалил:

– Ладно-ладно, больше к тебе не лезу. Не вертись.

Он сдержал слово и полностью сосредоточился на медицинских процедурах: осторожно раздел Гу Юня, нанёс лекарство на раны и наложил свежие повязки. Пока он переворачивал своего ифу с одного бока на другой, они оба покрылись испариной. Чан Гэн еще раз обтер его тело шелковым лоскутом – настолько ловко, словно делал это тысячу раз. На ум сразу пришли последние слова Шэнь И. Улыбка Гу Юня оставалась чуть натянутой, когда он мягко укорил Чан Гэна:

– Разве не претит тебе самому заниматься подобными вещами? Это ведь неподобающе.

Взгляд Чан Гэна потускнел, когда он склонился к его уху и произнес:

– Нет здесь ничего неподобающего. Раз у тебя еще есть силы говорить со мной, я могу делать с тобой все что захочу.

Они были слишком близко друг к другу. Ухо почти онемело, но куда деваться. Если бы Чан Гэн отстранился, то Гу Юнь попросту бы его не услышал.

Гу Юнь вздохнул:

– В тот день тебе трудно было...

– Давай не будем об этом, – глухо попросил его Чан Гэн. – Пожалей меня, Цзыси. Не хочу об этом вспоминать.

Гу Юню непривычно было слышать новое обращение из уст Чан Гэна, но, едва решив возмутиться, он осекся. Нельзя же было попросить Чан Гэна снова называть его «ифу». И всё-таки Гу Юню хотелось честно поговорить обо всем, что произошло у городской стены. Пусть Чан Гэн тогда действовал импульсивно, но что они планировали делать в будущем?

Мог ли он позволить Чан Гэну сбиться с правильного пути и остаться без потомков?

Этот бесстыдный солдафон, Гу Юнь, совершенно не обращал внимания на свой отцовский долг, но для Янь-вана связать свою жизнь с другим мужчиной было... Что о нем подумают при дворе и в цзянху?

Не будь Чан Гэн из императорского рода, даже родись он простолюдином, с его-то талантом и смелостью, разве мог Гу Юнь позволить ему испытать унижение из-за их связи?

К сожалению, Чан Гэн не позволил ему произнести заготовленную жесткую отповедь. Гу Юнь опять упустил свой шанс.

Стараясь не потревожить раны, Чан Гэн осторожно обнял его. Тревога прошла далеко не сразу. Возможно, следовало согласиться на предложение барышни Чэнь и поставить иглы. Последние два дня Чан Гэну никак не удавалось сдержать Кость Нечистоты. Если так и дальше будет продолжаться, рано или поздно это приведет к беде.

Наконец Чан Гэн успокоился и нехотя отпустил Гу Юня.

– Сегодня не жарко и солнышко светит. Не хочешь немного посидеть на улице? Будет полезно проветрить твои раны.

Гу Юнь переспросил:

– Чего?

Чан Гэн повторил на языке жестов.

Немного подумав, Гу Юнь ответил категорическим отказом:

– ...Не пойду.

Он не имел ничего против солнечных ванн, но чувствовал, что еще пару дней не сможет подняться на ноги... А узнавать, как именно Чан Гэн собирался вывести его на прогулку, совсем не хотелось.

«Ты так любишь дома сидеть?» – на языке жестов спросил Чан Гэн.

Гу Юнь ответил:

– Теперь люблю.

Вроде Чан Гэну ничего не оставалось кроме как убрать лекарство, подняться и выйти из комнаты.

Вот только не успел Гу Юнь обрадоваться тому, что смог выпроводить Чан Гэна, как тот вернулся с тонким покрывалом, без лишних слов замотал в него Гу Юня, после чего обнял и перенес своего неспособного оказать сопротивление маленького ифу через порог.

Гу Юнь потерял дар речи.

Это что еще за бунт?!

Но вот счастливое совпадение – в то же время на сердце спешно покинувшего поместье Шэнь И было неспокойно. Поэтому он решил вернуться назад, где его ждал такой вот сюрприз. Шэнь И вздрогнул и споткнулся прямо на пороге поместья Аньдинхоу, умудрившись упасть лицом вперёд.

Чан Гэн остолбенел, щеки его налились краской, и дрогнувшим голосом он спросил:

– Генерал Шэнь, что, упал?

Шэнь И криво улыбнулся, с сухим смешком поднялся на ноги и стал отряхиваться от пыли. Ему немедленно хотелось забыть об этом недоразумении, и он носком начал стирать следы на земле.

– Неважно. Я тут это... Наследил вам, ха-ха... Не буду больше докучать.

После чего этот чудак предательски отвернулся и сбежал, опасаясь, что Гу Юнь его убьет.

Во дворе уже стояло кресло. Чан Гэн опустил в него разгневанного Гу Юня, забрал у того из рук гэфэнжэнь генерала Таня и переложил на столик рядом. Со смешком он спросил:

– А что такого? Разве когда я не хотел выходить из дома тогда на новый год, ты похожим образом при всех не выволок меня на улицу?

Гу Юнь бесстрастно сказал:

– ... Значит сегодня соленая рыба ожила и сбилась в стаю [3], чтобы мне отомстить.

Чан Гэн засмеялся. После чего достал из рукава некий предмет и вложил его Гу Юню в ладонь:

– Это тебе.

Руки Гу Юня будто коснулись ледяные щупальца. Когда он надел на переносицу люлицзин, то увидел, что Чан Гэн подарил ему белую нефритовую флейту. Гладкий музыкальный инструмент был вырезан в форме маленького гэфэнжэня. Сходство поражало – и рукоять, и узор, и сам «клинок». На конце была гравировка «Гу».

Почерк настолько напоминал его собственный, что Гу Юню показалось, что он сам вырезал эту надпись. Если бы он соврал кому-то, что флейта – его работа, то ему бы легко поверили.

– Ты ведь уже, наверное, потерял мою флейту? – спросил Чан Гэн. – Климат в столице сухой. Бамбук со временем может треснуть. Помнишь, я обещал сделать тебе новую флейту – лучше той, бамбуковой.

Гу Юнь нежно погладил нефритовую флейту и с восторгом произнес:

– У меня никогда раньше не было именного гэфэнжэня.

Чан Гэн присел рядом и занялся приготовлением чая. Из всех отверстий глиняного чайничка поднимался густой пар. Он приготовил три чашки: одну для Гу Юня, другую для себя, а третью поставил у гэфэнжэня Тань Хунфэя.

– Даже у Шэнь И есть именной гэфэнжень. Я был единственным человеком без личного оружия. В юности я верил, что Черный Железный Лагерь – оковы, надетые на меня старым Аньдинхоу. Поэтому мне никогда не видать свободы.

Но когда Гу Юнь вырос, то подумал, что металлическая палка с твоим именем больше напоминает прощальную записку. У Гу Юня не осталось ни отца, ни матери. Не было у него ни жены, ни сына. Во всем бескрайнем мире ему некому было оставить предсмертную записку. Стоило сжать флейту в руке, как он почувствовал невероятное одиночество и усталость...

Глядя на Чан Гэна, Гу Юнь решил не делиться вслух своими мыслями и продолжил вслух:

– Но все это не более чем юношеское невежество. Выслушай и не спорь, чтобы не нарушать армейские традиции... Нет ли у нас вина? А то этот сумасшедший буйвол, старина Тань, не стал бы пить чай.

– М-м-м. Что-то я совсем об этом позабыл, – сказал Чан Гэн. – Вина нет. Пусть генерал Тань пьет чай, ты – воду. Прошу вас принять такое положение вещей.

Гу Юнь промолчал.

С каждым днем Чан Гэн вел себя всё более непочтительно!

«За эти два дня я подсчитал наши потери для министерства финансов, – при помощи жестов сказал Чан Гэн и налил две чашки чая и одну – воды. – Запас топлива в провинции Цзинси уничтожен командующим Ханем. Городская стража понесла чудовищные потери. Поставки с севера заблокированы врагом. Боюсь, что такими темпами мы не сможем продолжать войну. Ли Фэн желает знать твое мнение».

Поразительно, что, когда дело касалось войны, во всем огромном дворце не находилось на это ни необходимых средств, ни ресурсов.

– Понятия не имею. Тут только перемирие. – Гу Юнь взял в руки чашку. – Иностранцам война явно дается ещё тяжелее, чем нам. Они не только понесли потери в армии и флоте, осаждая столицу, но и вынуждены были поставлять провизию и вооружение восемнадцати племенам на границе и своим союзникам в западных странах. После затянувшейся осады им пришлось вернуться ни с чем. Тут нечем гордиться. Сомневаюсь, что состояние их войск лучше, чем наше.

– Флот Запада отступил в море, но вряд ли они так просто согласятся на перемирие, – сказал Чан Гэн. – Нельзя заплатить столь высокую цену и ничего не достичь. Если они вернутся на родину с пустыми руками, даже верховный понтифик не сможет найти этому оправдания. Они вынуждены драться насмерть. Сейчас они вернулись на дунъинские острова, чтобы передохнуть и реорганизовать войска. Если они выступят в Цзяннань, то мы будем окружены от императорского дворца до северной границы.

Императорский двор славился своей жадностью. Великая Лян была огромной страной, но им легче было завоевать новую территорию, чем удержать то, что у них уже были.

– Хм... Если это не сработает, отправьте кого-нибудь в западные страны. Поскольку мы не успели предать доверие наших союзников в Лоулани, то можно попробовать – так, чтобы это не испортило отношения, конечно – достать там контрабандой немного топлива, – сказал Гу Юнь и небрежно поднял тремя пальцами крохотную чашку. Глядя на «генерала Таня», он осушил ее и произнес тост: – Брат, у Его Высочества не нашлось для нас вина. Он сказал, что мы должны принять такое положение вещей. Я никак не могу на него повлиять, так что и тебе придется смириться.

Чан Гэн молча поднес свою чашку с чаем к лишившемуся хозяина гэфэнжэню, выпил ее и затем вылил чай Тань Хунфэя на землю.

Так они, заменив вино чаем, помянули воина, чтобы душа его покоилась в мире.

Как и случайно предсказал Чан Гэн, западное войско обратило свой взор не на столицу – десять дней спустя они, сметая все на своем пути, высадились на берег в Цзяннани. Через два дня и одну ночь Запад напал на Линьань [4]. Так издавна богатые и плодородные земли этой провинции оказались захвачены врагом. Все зажиточные и известные местные семьи впали в панику, многие успели собрать одежду и богатства и бежали. Некоторые оказали отчаянное сопротивление захватчикам и после попадания в плен, в безвыходной ситуации, покончили жизнь самоубийством, чтобы таким образом сохранить свою чистоту и верность.

Ли Фэн вернул старого генерала Чжуна в ряды действующей армии. Этому ветерану снова пришлось надеть доспехи и вместе с Яо Чжэнем и остатками разбитой армии выступить на фронт.

Гу Юнь с трудом сумел подняться и поспешил поскорее встретиться со своим учителем, с которым он не виделся много лет. Впрочем, долгого разговора не получилось. Гу Юнь отсалютовал выступавшей на юг армии на прощание чаркой вина и смотрел вслед удаляющемуся прочь седовласому старому генералу.

Через день Аньдинхоу вместе с Шэнь И отправился на северо-западную границу.

Янь-ван Ли Минь начал приводить в порядок оборонительные укрепления столицы и руководил работой всех шести министерств. Так он начал свой путь в качестве одной из опор государства и разобрал восточную стену, чтобы отремонтировать западную [5].

Примечания:

1. Тут имеется в виду – 疼 – téng – сердечно сочувствовать, болеть душой за (кого-л.).

2. 袈裟 – jiāshā – будд. кэса, кашая (монашеская ряса из разноцветных лоскутов)

3. 咸鱼翻身 – xiányú fānshēn – солёная рыба ожила (обр. в знач. поворот судьбы к лучшему; возродиться к жизни)

4. 临安 – lín'ān – Линьань (городской уезд в провинции Чжэцзян КНР) Lin An City

5. 拆东墙补西墙 – chāi dōngqiáng bǔ xīqiáng – разобрать восточную стену, [чтобы] отремонтировать западную стену обр. взять в долг у одного, чтобы заплатить другому; создать новую проблему, пытаясь найти решение старой

Глава 68 «Отравленная рана»

____

Кто говорил, что воды Янцзы всегда спокойны и безмятежны,

Его сердце – кусочек льда, что в кувшине из яшмы лежит

____

Гу Юнь выпрямился в седле и спросил:

– Он всё еще там?

Шэнь И посмотрел в цяньлиянь и ответил:

– Да.

В тот день, когда Гу Юнь покидал столицу, стояла на редкость хорошая и солнечная погода. Гражданские и военные чиновники во главе с Императором Лунанем проводили их до городских ворот и затем уже с крепостной стены смотрели им вслед до тех пор, пока всадники не скрылись за горизонтом. Ушли все кроме Янь-вана.

Он забрался на единственную целую дозорную башню на обрушившейся стене и замер, внимательно следя за командующим Черного Железного Лагеря. Как будто собирался стоять на посту до тех пор, пока небо не опустеет, а земля не состарится [1].

Гу Юнь не стал оглядываться, но спросил у Шэнь И:

– Насколько далеко мы уже от столицы? Тут и с цяньлиянь толком ничего не разглядишь. Не выдумывай.

– Раз не доверяешь мне, погляди своими слепыми глазами, – сердито ответил Шэнь И. – Хватит мной командовать. Люди скоро подумают, что нас с Его Высочеством связывают неуставные отношения.

Гу Юнь не остался в долгу и тут же придумал оправдание своей лени:

– Сам-ка попробуй повертеть головой, когда тебя всего обмотали железом.

Шэнь И фыркнул – ему явно было лень отвечать.

– Что, молчишь, да? – Гу Юнь ненадолго задумался и сам же ответил на свой вопрос: – Старой деве вроде тебя никогда не понять огромное сердце маршала, способное вместить тысячи кораблей.

Как говорили в древности, лишь на сотый день кости могут срастись, а сухожилия – зажить [2]. Тело Гу Юня тогда выкопали из-под горы трупов. Хотя он некоторое время провалялся при смерти, прошло не более полумесяца с момента ранения. Так быстро невозможно починить даже поврежденную броню, не говоря уже о живом человеке. Когда Гу Юня направили на северо-запад, Янь-ван пришел в ярость и едва не разругался с ним прямо перед министрами.

Даже Ли Фэн, что не давал домашнему скоту щипать траву, а требовал, чтобы они работали, о нем беспокоился.

Но кто-то ведь должен привести в порядок Черный Железный Лагерь.

Когда осада столицы провалилась, остатки западного войска заняли позицию к югу от реки Янцзы [3]. Лишних воинов, чтобы помочь своим нищим союзникам, у верховного понтифика уже не оставалось. С северо-западной границы Великой Лян угрожали западные страны и восемнадцать северных варварских племен. Вот только Западу с самого начала не стоило на них рассчитывать – союз между этими странами и племенами был не таким уж и крепким. Если бы удалось переломить ситуацию на северо-западе и решить самую насущную проблему – наладить поставки цзылюцзиня, то вскоре армия Великой Лян разгромила и отправила иностранцев к праотцам.

Гу Юнь вынужден был поехать лично. Легче собрать армию в тысячу воинов, чем найти одного хорошего полководца.

Наконец Чэнь Цинсюй нашла выход из положения. Она предложила Гу Юню использовать особые стальные пластины, в кратчайший срок изготовленные институтом Линшу. Эти пластины плотно прилегали к телу, чтобы зафиксировать не успевшие срастись кости. Чэнь Цинсюй сделала для Гу Юня специальный корсет, собранный из металлических пластин.

Пусть в ношении корсета приятного было мало, зато благодаря этому изобретению барышни Чэнь Гу Юнь мог как и раньше передвигаться подобно ветру.

– Маршал, пора бы тебе уже поскорее разобраться со своим огромным сердцем, – вздохнул Шэнь И. – Что ты планируешь делать?

Погруженный в душевные переживания Гу Юнь прикинулся глухим и немым.

Шэнь И его на выдохе воскликнул "Ага!" и, набрав в легкие побольше воздуха, заорал во все горло:

– Маршал, я сказал, что Янь... Эй!

Гу Юнь замахнулся и огрел его кнутом. В попытке защититься от удара Шэнь И выставил перед собой гэфэнжэнь. Широко вытаращив глаза, он возмущённо захлопал себя по груди.

– Еле пронесло! Эй, ты едва лицо мне не изуродовал. Маршал, чего ты так кипятишься всего от пары слов? Пусть настоятель Ляо Чи и оказался в итоге дунъинским шпионом, кое в чем я с ним согласен. Ты действительно родился под несчастливой звездой [4]. Феникс твоей судьбы [5] не смог бы взлететь, даже будь у него крылья. И вот, едва он с огромным трудом сумел подняться, кругом один лишь гнилой персиковый цвет.

На это ему ничего не ответили.

Шэнь И поджал губы и наконец поверил в то, что Гу Юню тяжело поворачивать шею. Иначе маршал не удержался бы от того, чтобы его поколотить.

Гу Юнь убрал кнут и, немного подумав, покачал головой:

– Страна на грани гибели. Что еще остается делать? Только радоваться каждому прожитому дню. Быть может, однажды кто-то после смерти обернет и мое тело в кусок лошадиной кожи [6]. К чему изводить себя впустую?

Шэнь И нахмурился. Он хорошо знал Гу Юня. Если тот не питал к Чан Гэну никаких романтических чувств, то так бы сразу и сказал, и ситуация бы не стала настолько двусмысленной. Хотя, возможно, на самом деле все было довольно однозначно: Гу Юнь уже принял решение, но пока не мог озвучить его вслух из-за вставших на пути препятствий.

– Погоди-ка, Цзыси, ты же не...

– Закроем тему.

– Но он же твой сын!

– Хватит нести чушь!

Гу Юнь поспешно отвернулся, не желая больше смотреть на перепуганного Шэнь И.

Пока они были порознь, Гу Юнь жутко скучал по этой старой деве, но стоило им воссоединиться, как Шэнь И вскоре начал его раздражать. Поэтому Гу Юнь пришпорил коня и ускакал прочь. После чего взял в руки белую нефритовую флейту и заиграл печальную приглушенную мелодию.

Гу Юнь и раньше-то не мог исполнить ничего пристойного ни на одном музыкальном инструменте. Теперь же, когда легкие сжимали стальные пластины, ему не хватало для этого воздуха. Звук слегка дрожал, пальцы легко скользили между отверстиями флейты – родившаяся на свет громкая мелодия должна была звучать нелепо.

Но к тому времени свист флейты уже разнесло ветром, и звуки эти растворились в воздухе подобно путнику, что вышел на запад за Янгуань [7], и наполнили сердце невероятной тоской. Никто не смеялся.

Прямую, как стрела, спину Гу Юня надежно фиксировал стальной корсет барышни Чэнь. С собой он нес два сломанных гэфэнжэня... и ни один из них ему не принадлежал.

До отправившейся в путь вместе с армией Чэнь Цинсюй сзади донеслись отголоски трелей флейты и, она с чувством продекламировала:

– Кто говорил, что воды Янцзы всегда спокойны и безмятежны [8]...

– Кто говорил, что воды Янцзы всегда спокойны и безмятежны? – Гу Юнь пронесся мимо нее и совершенно невпопад перебил: – Его сердце – кусочек льда, что в кувшине из яшмы лежит [9], ха-ха-ха.

Чэнь Цинсюй промолчала. Из-за того, что ее перебили, она забыла вторую строчку поэмы!

Гу Юнь скакал стремительно, будто и правда был ветром. Поскольку барышня Чэнь была опытным лекарем, он мог не беспокоиться о том, что же делать, если стальной корсет развалится по дороге. После того, как они покинули провинцию Чжили, их дважды атаковали отряды беженцев. Пока это были небольшие шайки, которые тут же убегали, словно пугливая стая диких собак, стоило дать им отпор.

– Они повисли у нас на хвосте сразу после того, как мы выехали из столицы, – сообщил Гу Юню Шэнь И. – Когда я последний раз имел с ними дело, разбойники были довольно коварны и прекрасно знали местность. Убедившись, что враг им не по зубам, они сразу отступали, чтобы вскоре напасть снова. Это ужасно бесило. К тому времени уже пришла весть об осаде столицы. В критической ситуации их прилипчивость особенно выводила из себя.

Гу Юнь ответил «а», передал Шэнь И цяньлиянь и сказал:

– Боюсь, их горе-стратег [10] научился читать святые книги.

– Что? – переспросил Шэнь И.

– Я слышал, что если у тебя якобы следы колес спутаны, а флаги спущены [11], лучше вести себя так, чтобы противник сам обратил на тебя внимание и начал погоню. Жаль у этих солдатов мозгов не хватит, чтобы подрезать свои флагштоки. До меня только что это дошло.

Шэнь И растерялся. Тогда Гу Юнь нахмурился и спросил:

– А не знаешь, чего они восстали-то? Не могли что ли немного потерпеть?

– Понятия не имею, – холодно усмехнулся Шэнь И. – Ты слишком высокого мнения об этих смутьянах. Даже если в поле нет работы, порядочный человек откроет свое небольшое дело или обучится новому ремеслу. Дела там пока не настолько плохи, чтобы люди умирали от голода. Эти бродяги родом из разных мест – от центральной равнины до Сычуани, но кто-то со злым умыслом собрал их здесь. Все они не более чем жалкие отбросы. До того, как «повстанцы» стали преследовать генерала Цая, они явно разоряли семьи и грабили хижины [12]. Стоит армии за ними погнаться, они сразу наутек, а потом, когда все успокоится, снова возвращаются.

Шэнь И продолжил:

– Говорят, у этих воров есть одно правило. Если взрослый мужчина присоединится к их восстанию, то его семью оставят в покое. Никто не тронет жен, дочерей или сестер. Поэтому можно не беспокоиться постоянно о том, что твоих родных кто-то ограбит.

Немного помедлив, Гу Юнь ответил:

– Постой-ка, где-то я это уже слышал. Разве в Великой Лян не действует похожая рабская система? Если кого-то в семье забрали в армию, можно не платить налоги?

– Маршал, ты вообще на чьей стороне? – не выдержал Шэнь И.

– Да ладно тебе, не злись, – сказал Гу Юнь. – Поэтому преступность у нас и растет? Можно не только уйти от налогов, но и пережить смутные времена, раз у них большая шайка. Кто их главарь?

– По слухам – дикий разбойник пугающей наружности. Своими добрыми делишками он уже давно промышляет. Все тело его покрыто шрамами, а лицо – ожогами. Он называет себя «Холун» [13]. – Шэнь И вздохнул и спросил: – Что нам делать? Два дня скакать во весь опор, чтобы оторваться от смутьянов, или лучше сразу отправиться к Цай Биню в северо-западный гарнизон?

Гу Юнь заложил руки за спину, переминаясь с ноги на ногу.

– У нас есть внешние и внутренние враги. Давай попробуем решить эту проблему. Когда мы будем сражаться с волками и тиграми, нам не нужен противник еще и в тылу. Напиши письмо и отправь его в Военный совет. Сообщи, что мы задержимся тут где-то на три-пять дней.

После окончания вражеской осады Ли Фэн сразу же упразднил два оставшихся министерства, решив, что они совершенно бесполезны и только зря получают от него жалование. Воспользовавшись опытом предыдущих династий, Император учредил новый орган власти – Военный совет [14], ставший теперь во главе шести министерств, чтобы легче было управлять государством. С его созданием у многих гражданских чиновников появился шанс проявить себя в тяжелое для страны время.

Ночью окна здания Военного совета ярко светились. Когда Цзян Чун вошел, наступила третья ночная стража [15]. Из-за паровой лампы здесь было светло как днем, но это не помешало Янь-вану заснуть прямо за столом с каллиграфической кистью в руке.

Цзян Чун не хотел его будить, поэтому взял из рук чиновника стопку отчетов, отравил всех служащих по домам и тихонько вошел в комнату. Но он был всего лишь гражданским, поэтому не смог говорить достаточно тихо и все-таки разбудил Чан Гэна. В глазах всегда сдержанного Янь-вана вспыхнули алые искры. Его неожиданно свирепый взгляд, полный жажды крови, был направлен прямо на вошедшего.

Цзян Чун не успел разобраться, что происходит, но уже покрылся холодным потом и почувствовал себя кроликом перед готовым к броску хищнику. Непроизвольно он сделал шаг назад и своим длинным рукавом задел тушечницу и смахнул ее со стола.

Только тогда Чан Гэн окончательно проснулся, его зловещая аура развеялась подобно тому, как вихрь уносит остатки грозовых туч. Он поднялся на ноги и сказал:

– Ничего страшного, я сам все уберу.

Цзян Чун в ужасе на него уставился, гадая, не могли ли уставшие глаза сыграть с ним злую шутку, и осторожно поинтересовался:

– Ваше Высочество увидел кошмарный сон?

– Пустяки! – отмахнулся Чан Гэн. – Просто грудь сдавило... Неужели моя жуткая гримаса тебя напугала? По утрам я бываю немного раздражителен. Я задремал и не сразу понял, где именно нахожусь.

Получив объяснение, Цзян Чун не рискнул вдаваться в расспросы. Хотя считал, что «немного раздражителен по утрам» – это еще мягко сказано.

Чан Гэн поднял с пола тушечницу, протер её и спросил:

– У брата Ханьши есть ко мне какое-то дело?

Цзян Чун наконец успокоился и присел напротив.

– Ваше Высочество вчера во время аудиенции Императора предложили выпустить ассигнации Фэнхо и продавать их обычным людям. Что вызвало горячие споры при дворе. Совершенно немыслимо, чтобы императорский двор занимал деньги у простых граждан. Разве это не все равно что на весь свет раструбить, что казна пуста? А как же наше достоинство?

Чан Гэн не до конца проснулся и сидел на стуле, рассеянно потирая переносицу. Слова Цзян Чуна его рассмешили.

– Если мы потеряем полстраны, где тогда будет наша гордость?

Цзян Чун ответил:

– Многих волнует, что будет, если императорский двор не сможет вернуть людям деньги в срок. Ваше Высочество прекрасно знает, насколько все плохо с казной.

– Разбейте периоды выплат, а затем выпустите вторую и третью партии. Если мы займем у них денег сейчас, то сможем пустить эти деньги в оборот и наполним казну через третьи руки, – сказал Чан Гэн. – Для первых покупателей можно придумать какие-нибудь дополнительные вознаграждения – вроде титулов или мест при дворе, специальных разрешений... Да что угодно подойдет. В идеале, если все пойдет как надо, люди смогут использовать ассигнации Фэнхо вместо серебряной лян [16].

– А не выйдет ли так, что ассигнации Фэнхо заполонят рынок? Тогда они обесценятся.

Чан Гэн сказал:

– После того, как двор встанет на ноги, сможем их выкупить. Сейчас неважно, решим мы их выкупить или оставим в обороте, придумаем специальную систему или издадим закон, все это явно будет не скоро.

Цзян Чун кивнул и добавил:

– Многих также волнует проблема подделок. Что если кто-то начнет изготавливать фальшивки и пытаться их продавать?

Его вопрос настолько разозлил Чан Гэна, что за злым смешком он ответил:

– Предложи обратиться с этим вопросом в институт Линшу. Разве должен Военный совет заниматься такими пустяками? Так мы скоро будем обсуждать законы, регулирующие использование отхожих мест!

Цзян Чун горько рассмеялся:

– Слова Вашего Высочества справедливы. Ваше Высочество же знает этих императорских цензоров... Только спорить и умеют. Я слышал, что они теперь ночами пишут докладные, пытаясь изобличить вас.

Со вздохом Чан Гэн ответил:

– Из тысяч предложенных способов только этот позволит во время войны решить срочную проблему. Разве тут есть другой выход? Может, следует обложить огромными налогами беженцев, заполнивших столицу? Или разобрать и по частям продать императорский дворец? Будут у них еще вопросы, пусть спрашивают во время аудиенции. Если смогу, то сразу отвечу. А если вопрос сложный, то тщательно его обдумаю и позже вернусь к нему. Ух, все эти люди...

Текущее положение дел при императорском дворе было таково, что всего несколько человек принимали решения, пока остальные только доставляли им проблемы и тянули за заднюю ногу [17]. Если чужая идея приносила пользу, то придворные нахваливали себя за предусмотрительность. Если кто-то совершал ошибку, придворные вздыхали: «Почему это тогда меня никто не послушал?»