Текст книги "Убить волка (СИ)"

Автор книги: Priest P大

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 112 страниц)

Глава 51 « Свежий ветер и светлая луна»

____

У названия есть примечание, которое Вы найдете в конце главы ~

____

Как бы не была сильна Кость Нечистоты, в противовес ей существовал Гу Юнь.

____

Когда Гу Юнь договорил, то сразу почувствовал, как у Чан Гэна участился пульс, настолько сильно, что он сбился со счета. Запястье Чан Гэна было обжигающе горячим на ощупь. Словно по его венам текла раскаленная магма, и подобно вулкану она готова была взорваться от одного лишь прикосновения.

Хотя Гу Юнь готов был проявить гибкость, он никак не ожидал, что Чан Гэн настолько остро отреагирует. Маршал забеспокоился, что повел себя неподобающе, поэтому осторожно протянул руку и сжал одежду на груди Чан Гэна.

– Успокойся! Приведи в порядок свои мысли!

Чан Гэн протянул руку и крепко, до хруста, стиснул ладонь маршала в своей. Гу Юнь прищурился.

Лицо Чан Гэна побледнело, глаза налились кровью. Перед его глазами промелькнули образы огромного могучего войска безымянных воинов, неистово бьющих в железные колокола. Злые духи гор, вод, деревьев и скал своевольно пролетали сквозь них, Кость Нечистоты становилась все сильнее, напитываясь кровью из его сердца. Она стремительно прорастала внутри подобно ветвистому дереву, ветки которого были усыпаны острейшими шипами, и, упираясь в глотку, как рыбья кость, разрывала его сердце и легкие в клочья...

Как бы не была сильна Кость Нечистоты, в противовес ей существовал Гу Юнь.

... и пока Чан Гэн не исчез, его ифу был за пределами тысяч рек и гор.

Увиденное привело маршала в ужас, его губы едва заметно зашевелились, но он не знал, как реагировать.

Тогда Чан Гэн бережно взял его ладонь обеими руками и осторожно прижал ее к своей груди. После чего всхлипнул, закрыл глаза и дрожащими губами прижался к тыльной стороне холодной кисти Гу Юня. На морозе кожа того потрескалась.

Хотя у Гу Юня имелись прежде некоторые догадки о природе его чувств, он никак не ожидал подобной сцены. Горячее дыхание Чан Гэна обжигало кожу под рукавом, казалось, еще немного – и голова взорвется от всего этого. Слова «Ты, что, с ума сошел?» вертелись на языке.

Вдруг Чан Гэн оттолкнул его в сторону и сам отступил на полшага. Он сложился пополам и его вырвало темно-фиолетовой кровью.

Гу Юнь промолчал.

События развивались стремительно, практически молниеносно. Гу Юнь все еще злился, но гораздо больше переживал за него. Из-за сильного потрясения слова болезненным комком застыли в горле; Гу Юнь ошеломленно застыл на месте.

Лицо Чан Гэна стало бледнее пепла. После того, как он сплюнул дурную кровь, сердце его немного успокоилось и к нему вернулся разум. Маршал протянул руки, чтобы помочь Чан Гэну, но тот увернулся:

– Я оскорбил ифу. Если ифу желает избить или отчитать меня за это... Кхе-кхе, то я и слова не скажу.

Гу Юнь хватанул ртом холодного воздуха. И хотя у него имелось множество поводов для беспокойства, благодаря которым он мог бы прочитать несколько длинных нудных лекций, основанных на «Цитатах генерала Шэнь Цзипина», он не решался озвучить их вслух. Задыхаясь от невероятного напряжения, он подумал про себя: «Я даже не успел спросить о твоих проступках, а ты уже плюешься кровью. Как я, мать твою, осмелюсь после такого вообще открыть рот?»

Он наклонился и, обняв Чан Гэна, помог ему подняться, а после усадил на скамейку в просторном экипаже. Душа его была в полном смятении. Совладав со своим встревоженным сердцем, он тихо, но строго произнес:

– Лучше помолчи. Сперва займемся твоими ранами.

Чан Гэн послушно закрыл глаза.

Некоторое время Гу Юнь просто молча наблюдал за ним. Обыскав весь экипаж, он так и не смог найти ни капли вина. Не оставалось иного выбора, кроме как взять стоявшее на печке лекарство и выпить его. От острого запаха свежего имбиря заболела голова.

Раньше Гу Юнь думал, что Чан Гэн всего лишь запутался и не осознавал, что творил. Что, возможно, в тот день виной всему был алкоголь, вызвавший неподобающие мысли. Поэтому такой сообразительный и проницательный ребенок как Чан Гэн, протрезвев, сам во всем разберется, стоит ему лишь намекнуть. Кто же мог ожидать, что, не произнеся ни слова из заготовленной речи, одним лишь прикосновением Гу Юнь едва не сведет его с ума?

Как же так?

Гу Юнь мрачно посмотрел на Чан Гэна. Тот так и сидел с закрытыми глазами, пытаясь выровнять дыхание, его голова печально склонилась на бок. Гу Юнь сел рядом, всеми помыслами души желая помочь вырваться из этой грусти.

Мудрецы прошлого говорили: «Совершенствование начинается с собственного "я" и продолжается в семье, и только после ты сможешь управлять государством и нести мир». Кто знает, было ли дело в том, что Гу Юнь недостаточно усердно занимался совершенствованием или в чем-то ином, но и семейная жизнь, и дела государственные пребывали в таком беспорядке, что это до смерти его утомило.

Поместье Аньдинхоу находилось неподалеку от императорского дворца. Даже если бы экипаж тащила за собой черепаха, они бы все равно добрались в два счета.

Стоило ему ступить на твердую землю, как деревянная птица подлетела к нему, невозмутимо уселась на плечо и склонила голову, молча уставившись на маршала.

Вдруг у него из-за спины высунулась рука – Гу Юнь не заметил, как Чан Гэн вышел из экипажа – и схватила птицу.

Чан Гэну было по прежнему дурно, но он выглядел гораздо спокойнее.

Хотя деревянная птица лежала у него в руках, Чан Гэн не спешил вытаскивать послание. Когда старый слуга отогнал экипаж, он подошел к Гу Юню и прошептал:

– Я могу съехать, если ифу теперь тяготит мое присутствие. Не буду мозолить глаза и в будущем никогда не повторю этот недостойный поступок.

Красные прожилки в его глазах полностью исчезли, взгляд был опущен. Выражение его лица теперь казалось сдержанным, даже задумчивым. Это было лицо человека, сердце которого обратилось в холодный прах [2].

Гу Юнь ошеломленно замер, пока не понял, что нет ничего, что он мог бы сказать или сделать в ответ, после чего развернулся и, так и не произнеся ни слова, ушел.

Только рано утром Гэ Чэнь и Цао Чунхуа узнали, что накануне ночью что-то произошло. Им пришлось долго прождать под дверью, а потом, когда они радостно устремились на встречу Гу Юню, чтобы поприветствовать его, тот невозмутимо прошел мимо.

Чан Гэн мрачно смотрел ему вслед, в уголке его губ запеклась капля крови, а в зрачках отражалась горечь. Казалось, прошлая ночь далась ему еще тяжелее, чем простоявшему на коленях маршалу.

Гэ Чэнь спросил:

– Старший брат, что стряслось?

Чан Гэн покачал головой. Только после ухода Гу Юня он опустил взгляд и раскрыл брюшко птицы, чтобы достать оттуда послание.

Записка гласила: «В первый год правления Императора, маршалу Гу поручили сопровождать с конвоем принца одного из племён северных варваров [3]. Из-за тяжелой болезни маршала мой младший брат поспешил в Тайюань и вернулся только в начале первого месяца».

Подписано письмо было именем «Чэнь».

Трудно было определить, сколько дней деревянная птица добиралась сюда. Ее крылья заметно поистрепались.

Поскольку Чэнь Цинсюй в письме была довольно кратка – никаких предисловий и пояснений, посторонний человек мог не понять, о чем идет речь. В качестве меры предосторожности Чан Гэн потер спинку деревянной птицы, и оттуда вырвался небольшой огонек.

Не успел никто и глазом моргнуть, как послание сгорело дотла.

Цао Чунхуа осторожно спросил:

– Старший брат, в последнее время я часто вижу, как стаи деревянных птиц вылетают из окон поместья. Ты что-то пытаешься выяснить?

– Расследую старое дело, – ответил Чан Гэн. – Раньше я полагал, что, хотя характер ифу и остался прежним, после возвращения с северо-запада он стал иначе смотреть на многие вещи. Сначала я решил, что это тонкое влияние Шелкового пути и Лоулани, но похоже, что дело в чем-то другом.

Гэ Чэнь и Цао Чунхуа переглянулись.

Чан Гэн к тому времени успел оправиться от чувства утраты и прошептал про себя: «Так что же такого произошло по пути к северной границе?»

Что же такого могло там случиться, раз человек вроде Гу Юня, настоящий мастер военного дела, опытный генерал, способный спать под открытым небом, вдруг заболел в дороге и так перепугал семью Чэнь, вынудив их отправиться в Тайюань? Неужели он с кем-то встречался за северной границей? Это была тайная любовная связь? Или он что-то разведывал?

Ни с того ни с сего Чан Гэн попросил:

– Сяо Цао, А-Чэнь, вы двое не поможете ли мне с одним делом?

После того, как Цао Чунхуа втайне уехал, Чан Гэн, подобно загадочному дракону, показывал то голову, то хвост [4].

В это же время Гу Юнь сходил с ума от беспокойства. Он собирался потратить один день и обсудить произошедшее с Чан Гэном, но как оказалось, его банально было невозможно застать в поместье! Его избегали.

Из-за невозможности найти себе занятие с утра до вечера голова уже трещала от разных мыслей. Гу Юнь даже перестал пить лекарство: в том, чтобы ничего не видеть и не слышать, было нечто умиротворяющее.

Зато императорский двор тем временем содрогался от бушевавших волн и ветра.

Во-первых, Император Лунань решил вернуть указ «Жунцзинь Лин». Когда объявили соответствующий указ, министерство финансов и министерство труда направили Императору совместное письмо. О себе напомнило даже военное министерство, которое недавно претерпело значительные изменения, и мнения чиновников явно расходились с мнением Императора

Ли Фэн никак на это не реагировал и лишь упорно стоял на своем. Вскоре последовал его ответ.

Второго числа второго месяца императорский цензор обвинил министра финансов в «получении взяток от других государств». Позднее, после проведения тщательного расследования, выяснилось, что многие чиновники брали взятки. Это вылилось в самое крупное дело о коррупции и мошенничестве за все правление Лунаня.

Министр труда по характеру напоминал дядю Императора. Хотя в душе он радел за свой народ и державу, но человеком он был трусливым, готовым ретироваться сразу, как только запахнет жареным. Узнав, какую позицию занял Император, он мгновенно сориентировался в ситуации, закрыл рот и ушел в тень. После этого никто не осмеливался подвергать критике больной вопрос возвращения указа «Жунцзинь Лин».

Десятого числа второго месяца, когда Гу Юнь уже полмесяца находился под домашним арестом, Черный Орел втайне прибыл в столицу из Северного гарнизона, переоделся в гражданскую одежду, смешался с толпой и ночью таинственным образом проник в поместье Аньдинхоу.

Наконец Гу Юню выпала возможность увидеться с Чан Гэном, избегавшим его, точно тот был змеей.

Чан Гэн поставил перед Гу Юнем чашку с целебным отваром. Между ними царила до смешного неловкая атмосфера.

– Прибыл Черный Орел.

Гу Юнь кивнул и взял лекарство, чтобы выпить. Чан Гэн уже приготовил серебряные иглы. Заметив, что ифу опустил чашку, он показал взглядом на иглы: "Ты готов?"

Это выглядело настолько отстраненно и почтительно, что Гу Юнь еще больше растерялся.

Не лежать ему больше у Чан Гэна на коленях. Тот напоминал незнакомого лекаря, мягко сжимающего иглы, и жестами показывал, как Гу Юню повернуться. Он старался избегать даже случайных взглядов.

Гу Юнь закрыл глаза, ожидая, когда в полную силу подействует лекарство. Слух уже почти вернулся, все вокруг внезапно сделалось невероятно громким. Он слышал, как журчит речь слуг, что убирали на улице снег, скрежет оружия и доспехов охранников, шуршание одежды Чан Гэн при ходьбе... Все эти звуки сливались воедино и резали слух. Больше десяти дней Гу Юнь провел глухим и не сразу смог привыкнуть к нормальному положению вещей.

Гу Юнь справился с раздражением и наконец, воспользовавшись случаем, спросил:

– Чан Гэн, можешь назвать мне причину?

Чан Гэн определенно знал, о чем идет речь, но не проронил ни слова.

Тогда Гу Юнь продолжил:

– Это все потому, что... В тот день я слишком много выпил и совершил по отношению к тебе нечто... ну...

Рука Чан Гэна задрожала, приготовленная игла зависла в воздухе.

Долгое время он хранил молчание, отчего Гу Юнь чувствовал себя крайне неуютно. Даже разгневайся на него снова Ли Фэн, совесть его осталась бы чиста, и ему не было бы стыдно ни перед Небесами, ни перед Землей, ни перед самим собой. Однако, когда дело касалось Чан Гэна, Гу Юнь никак не мог выкрутиться, чувствуя, что виноваты в этой ситуации они оба [5].

Но если он не вел себя неподобающе, то почему Чан Гэн...

– Нет, – внезапно ответил ему Чан Гэн. Его голос звучал невероятно спокойно: – Тогда это я первым совершил неподобающий поступок в отношении ифу.

Гу Юнь промолчал.

– Без всякой на то причины, – Чан Гэн осторожно зафиксировал его голову, не позволяя двигаться; его интонация звучала довольно обыденно. – Что же могло послужить причиной для такого поступка? Если хорошо об этом подумать, то возможно, дело в том, что с детства я не знал ни отцовской, ни материнской привязанности. Никто кроме ифу не любил меня. Шли годы, и это дало почву для возникновения неосуществимых желаний. Ты никогда этого не замечал, а я не собирался никому об этом рассказывать. Пока однажды, будучи в ярости, случайно себя не выдал.

Огромный камень словно упал с неба прямо Гу Юню на грудь, сдавив легкие и не давая дышать. Ведь он полагал, что Чан Гэн лишь немного сбился с пути, кто мог предугадать, что это старый недуг!

– Ифу не стоит принимать это близко к сердцу, он может сделать вид, что ничего не было, – с безразличием в голосе закончил Чан Гэн.

Иглы в его руках даже не дрогнули. Если бы не это признание, Гу Юнь, возможно, и дальше продолжил был считать, что дело в его собственном непристойном поведении, в том, что он переоценил тогда свои силы и допустил недостойные мысли.

Но как теперь-то он мог делать вид, что ничего не произошло?

Казалось, еще немного и это сведет его с ума! Вот оно, преждевременное старение: впервые в жизни «цветок северо-запада» почувствовал, что дни его юности безвозвратно минули, и он перестал понимать, что творится в голове у молодежи!

– Император два дня подряд вызывал меня во дворец для допроса, – Чан Гэн резко сменил тему. – Там с утра до вечера стоит ругань из-за масштабного дела, связанного с коррупцией и мошенничеством. Но благодаря этому я смог уловить ход мыслей Императора. Что ифу планирует делать?

Гу Юнь, который был явно не в настроении обсуждать политику, наградил его непонимающим взглядом.

Чан Гэн со вздохом протянул руку и снял люли цзин с переносицы Гу Юня. У того на лице и во взгляде читалось единственное: «Ничего я тебе не скажу».

– Я сделаю все, что ты пожелаешь. Если тебе неприятно меня видеть, могу исчезнуть с глаз долой. Если тебе нужен только почительный и понимающий сын [5], то клянусь, что больше никогда не пересеку эту черту. – Чан Гэн продолжил: – Ифу, эта тема крайне меня смущает. Пожалуйста, прекрати расспрашивать, что у меня на сердце, хорошо?

На лице Гу Юня было большими буквами написано «нет».

Втыкая серебряную иглу в его тело, Чан Гэн спокойно спросил:

– Тогда как мне следует поступить? – не дожидаясь ответа, он добавил: – Прикажи что угодно.

Если бы Чан Гэн вел себя по-настоящему неподобающе: лип к нему или докучал, – возможно, Гу Юнь давно бы приказал трем сотням стражникам выселить его из своего поместья в уже построенную резиденцию Янбэй-вана.

После того, как острым клинком он разрубил бы связующие их нити, достаточно было около года проявлять к нему холодность, и все было бы кончено.

Однако Чан Гэн выражал смирение в духе «даже если ты отошлешь меня на край света, я с радостью подчинюсь приказу».

У Гу Юня уже раскалывалась голова. Он чувствовал себя собакой, кусающей черепаший панцирь – некуда было воткнуть зубы.

После длительной паузы Гу Юнь спросил:

– Как твоя рана? Тебе лучше?

Чан Гэн хмыкнул и кивнул – берег слова точно золото.

Тогда Гу Юнь продолжил:

– Как ты ее получил?

Чан Гэн спокойно произнес:

– После того, как на протяжении долгих лет тешил себя несбыточными надеждами, на мгновение впал в безумство.

Гу Юнь промолчал.

Мало было несчастий...

Чан Гэн тщательно собрал серебряные иглы, заглянул в угол комнаты и зажег немного успокоительного:

– Мне пригласить Черного Орла?

– Ваше Высочество, – вдруг с самым серьезным видом обратился к нему Гу Юнь. – Вы ведете свой род из золотых ветвей и яшмовых листьев [7]. Никто не знает, сколь высоким может стать ваше положение в будущем. В то время как все обращаются с Вашим Высочеством как с сокровищем, драгоценным камнем, ваш подданный надеется, что как бы не сложилась ваша жизнь в дальнейшем и кем бы вы не стали... Ваше Высочество всегда будет заботиться, ценить себя и помнить о важности своего статуса.

Большая часть лица Чан Гэна оставалась в тени. Непоколебимый даже перед лицом всех восьми ветров [8] он спокойно ответил:

– Хорошо. Аньдинхоу может не переживать за меня.

Гу Юнь промолчал.

Чан Гэн стоял неподвижно, словно дожидаясь указаний. Но спустя какое-то время, заметив, что Гу Юнь, лишившись дара речи, замер на месте, он развернулся и ушел.

Гу Юнь откинулся назад на подушках и сделал глубокий вдох.

Он бы предпочел, чтобы Чан Гэн горячо с ним спорил, как бывало в юности. Тогда, возможно, проще было бы с ним сладить. Поскольку, как недавно выяснил Гу Юнь, когда паршивец ничего больше не желал, то становился непрошибаем.

Гу Юнь, чувствовавший себя «побежденным», нарезал круги по комнате, пока не решил для себя, что больше никогда не будет мечтать ни о каком там «нежном благоухании» [9] или «красных рукавах» [10]. Хватит с него!

Раздался стук в дверь, и дожидавшийся снаружи Черный Орел вошел.

Вероятно, Черный Орел в спешке летел в столицу. Хотя тот успел принять ванну и расчесать волосы, он выглядел сильно усталым, даже бороду сбрить не успел.

Солдат преклонил колени:

– Главнокомандующий.

– Отставить церемонии, – поберег его силы Гу Юнь. – Что стряслось? Тебя послал сюда Хэ Жунхуэй?

Черный Орел ответил:

– Да!

Тогда Гу Юнь продолжил:

– Покажи мне письмо.

Он раскрыл поданное ему солдатом послание и бегло проглядел его. Командир Орлов, Хэ Жунхуэй, обладал невероятно уродливым почерком и излагал все кратко и по существу.

В конце месяца две небольшие державы на Западе, Цюцы [11] и Цемо [12], повздорили из-за приграничной торговли, однако отношения между западными странами были настолько запутанными, что войска Великой Лян обычно в них не вмешивались, поэтому поначалу не обратили на конфликт внимания.

Так вышло, что Лоулань и эти две страны образовывали треугольник. Поэтому правитель Лоулани направил в качестве посла своего родного младшего брата, чтобы тот помог соседям урегулировать конфликт, но во время дипломатической миссии его отряд был уничтожен на границе с Цюцы. Никто не выжил.

Поначалу виновниками посчитали шайку пустынных разбойников. Но после того, как правитель Лоулани провел тщательное расследование, выяснилось, что на найденном на месте трагедии оружии был выгравирован символ дворцовой стражи королевства Цюцы. После чего он немедленно призвал эту страну к ответу. Но в Цюцы категорически отрицали свою причастность, утверждая, что Лоулань всегда больше поддерживала королевство Цемо, а к лоуланьским послам и вовсе отнеслись крайне неуважительно. Тогда Лоулань направила в Цюцы новую делегацию – своего наследного принца и три тысячи кавалеристов, чтобы добиться справедливости. Поначалу Цюцы отказывалась даже впускать их внутрь и вступать в переговоры. Пока внезапно ворота не распахнулись и их не встретили сотни «Пустынных Тигров».

«Пустынными Тиграми» называлась невероятно тяжелая военная техника, способная пересекать пустыню и потреблявшая огромное количество цзылюцзиня. Их рабочий механизм имел крайне сложное устройство.

Десять лет назад, подавляя восстание на Западе, Гу Юнь смог разгромить их. Тогда в сражении участвовали только три «Пустынных Тигра», но этого оказалось достаточно, чтобы едва не загнать в угол половину сил еще не успевшего набраться боевого опыта Черного Железного Лагеря. Насколько Гу Юню было известно, чтобы построить три таких машины, тогда всем западным странам пришлось объединить усилия.

Гу Юнь резко встал на ноги, сильно нахмурившись; его пальцы рассеянно перебирали деревянные четки в руках. Слишком уж этот конфликт напоминал ему восстание на Юго-Западе. Он понизил голос и уточнил:

– А это точно были настоящие «Пустынные Тигры», а не муляж?

Черный Орел тотчас ответил:

– Маршал, это точно были настоящие «Пустынные Тигры». Вскоре весь отряд лоуланьских всадников был полностью разгромлен. Принц едва не погиб на поле боя, солдаты рисковали своими жизнями, чтобы спасти его. В тот же день Лоулань обратилась в наш гарнизон за помощью. Но не успели мы сломать печать на послании, как из-за длинных языков иностранных солдат новости уже разнеслись по Шелковому пути, и всех обуял страх. Теперь другие западные страны, Тяньчжу и иностранцы собирают военные силы на своих постах. Командующий Северо-Запада мастер Мэн лично явился в гарнизон, чтобы приказать нам ждать указа «Цзигу Лин».

Гу Юнь ударил по столу:

– Что за вздор?!

Солдат подумал, что маршал говорит об указе «Цзигу Лин» и кивнул:

– Командир Черных Орлов тоже так считает. Черный Железный Лагерь не подчиняется указу «Цзигу Лин», но командующий Мэн заявил, что раз Аньдинхоу находится под домашним арестом и ему приказано поразмыслить над своим поведением, то нам следует ждать высочайшего императорского указа...

Примечания:

1. Cвежий ветер и светлая луна (обр. прекрасный вечер; красивый пейзаж; обстановка, располагающая к лирической беседе, к мечтательности и любви)

2. 心如死灰 – xīn rú sǐ huī – сердце (на душе) – словно потухший пепел; обр. охладеть, очерстветь

3. Маньский княжеский дом

4. 神龙见首不见尾 – shén lóng jiàn shǒu bù jiàn wěi – букв. видно то драконью голову, то хвост обр. вести подозрительный образ жизни, то проявить себя, то снова закрыться; что-то утаивать

5. 一个巴掌拍不响 – yīge bāzhang pāibuxiǎng – одной рукой в ладоши не хлопнешь, обр. для ссоры нужны двое, все ссоры и противоречия не могут исходить лишь от одной стороны; у обоих рыльца в пушку; один в поле не воин

6. 义子– yìzǐ – приёмный (названый) сын

7. 金枝玉叶 – jīnzhī yùyè – золотые ветви и яшмовые листья (обр. в знач.: члены императорской фамилии, люди аристократического происхождения)

8. 八风 – bāfēng -ветры с восьми направлений, ветры всех румбов; роза ветров

9. Отсылка к нежному телу женщины

10. 红袖 – hóngxiù – красные рукава (обр. в знач.: женщина, девушка, красавица)

11. 龟兹 – qiūcí – Куча, Цюцы (древнее королевство в Синьцзян-Уйгурском авт. р-не, КНР)

12. 且末 – qiěmò – г. и уезд Черчен (Qarqan; Синьцзян-Уйгурский авт. р-н, КНР)