Текст книги "Убить волка (СИ)"

Автор книги: Priest P大

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 112 страниц)

Глава 53 «Облегчение»

____

Чем суровее что-то запрещать, чем дальше уходить от темы, тем больше этого будет хотеться. Поэтому он щедро решил разрешить Чан Гэну вдоволь насмотреться. Все равно его тело представляло собой жалкое зрелище.

____

Когда Чан Гэн возвращался, его походка стала увереннее. Все было под контролем – казалось, весь мир в его руках. Вчера, уходя, он больше напоминал бесформенную массу в форме человека, не знавшего с какой ноги ему пойти.

Во тьме ночи, из-за резкой перемены погоды его дыхание вырывалось наружу облаком пара, подобно бушующему пламени.

Чан Гэн тогда торопливо выбежал во внутренний дворик, сделал глубокий вдох и лбом прижался к вооруженной тренировочной марионетке, что стояла на страже ворот поместья.

За столько лет службы железная марионетка отслужила свое, и теперь и ей невозможно стало пользоваться по назначению. Поскольку Чан Гэн отказывался ее выбрасывать, она стояла во дворе в качестве подставки для подвесных фонариков.

Холодное черное железо остудило его горячую голову. Глядя на этого железного здоровяка, Чан Гэн вспоминал молодые года... То, как каждый день он хватал корзинку и заполнял ее самыми разными закусками и сладостями, а затем он, радостно подпрыгивая на ходу, пробегал мимо этого гиганта к Гу Юню, отдыхавшему на заднем дворе. Там он слушал его бесконечные рассказы обо всем на свете – о северных землях и другие всякие глупости.

То, как, готовясь к дню рождения маршала, они обмотали тело марионетки нелепыми и очень потешными ленточками и шелками, а потом всунули в две ее мощные руки миску не слишком аппетитной с виду лапши.

Эти воспоминания невольно вызвали на губах Чан Гэна легкую улыбку. Все его теплые и счастливые воспоминания были связаны с Гу Юнем.

Он перевесил лампу, которую держал в руках, на руку марионетки, после чего с нежностью погладил шестеренки на ее шее. Вспомнив последние слова Гу Юня, он судорожно вздохнул, а в темных глазах появился скорбный блеск.

Чан Гэн ждал, что Гу Юнь сильно рассердится или, возможно, попытается его активно переубедить. Но он никак не ожидал, что он так отреагирует?

Из всех возможных Гу Юнь, подобно тому, как весенний ветер рождает дождь [1], выбрал самую спокойную позицию: я по-прежнему твой ифу и больше всех люблю тебя таким, каким бы ты ни был. Чтобы ни было в твоем сердце, чтобы ты ни сказал, я прощу тебе все. Я не могу потворствовать твоим противоестественным желаниям, но также надеюсь, что однажды ты вернешься на правильный путь.

На теле Чан Гэна было написано «отринь желания» [2], в то время как Гу Юнь был «тверд словно неподвижный камень» [3].

– Все кончено, – с горькой ухмылкой сказал Чан Гэн. – Почему бы мне просто не оставить эгоистичные чувства к этому человеку за пределами дворца?

Чан Гэн догадывался, почему Гу Юнь тогда внезапно осекся. Не потому, что он докучал ему и маршал хотел побыстрее его выпроводить. Нет, дело было в том, что тот явно догадывался, что последует за его словами, поэтому тактично предложил ему прикусить язык. С учетом текущей ситуации в стране лучшим решением было не пытаться сгладить углы, а поднять восстание. С помощью армии захватить власть и сместить правящий режим, что позволило бы объединить государственную власть и армию.

Если появится единая сила, способная в любой момент отправить войска за границу, то законы, касающиеся морских путей и Шелкового пути, управляющий монетным двором сможет легко исправить в лучшую сторону. Тогда Великая Лян сможет как атаковать, так и отступать по желанию, а как только ее авторитет во всем мире вырастет, они смогут наконец отменить запреты, связанные с цзылюцзинем.

Как жаль, что за кажущимся бесстыдством Гу Юня и его готовностью отнимать жизни скрывался честный и благородный человек, способный выстоять против ветра и волн. Он никогда бы не пошел на столь низкий поступок как свержение Императора и захват власти в стране.

Чан Гэн неспешным шагом вошел в свои покои. Раздалось знакомое трепетание птичьих крыльев в воздухе. Чан Гэн протянул руку и поймал потрепанную деревянную птичку. Когда он достал послание, там оказалось письмо от Чэнь Цинсюй, написанное на грубом хлопковом волокне.

Она редко писала столь небрежно и неразборчиво, Чан Гэн с трудом разбирал иероглифы: «Я обнаружила источник яда в теле маршала. Если мне удастся узнать тайный рецепт, можно будет создать противоядие».

Чан Гэн замер на месте.

Однако не успел он обрадоваться полученному благому известию, как прочитал следующее предложение: «Но прошло много лет с тех пор, как его слух и зрение пострадали. Он лечит подобное подобным, и новый яд постепенно накапливается в его организме. Это серьезная, застарелая болезнь, и ее будет трудно излечить. Ваше Высочество, пожалуйста, крепитесь».

Следом шла новая строчка, почерк в ней еще сильнее напоминал иероглифы, записанные ребёнком на старом хлопковом лоскутке: «Подозреваю, что это тайна богини варваров, неизвестная чужакам. Поскольку последняя богиня в качестве жеста мира вошла во дворец, непросто разыскать сведения о ней за границей. Если можешь, попробуй поискать в запретном дворце».

Чан Гэн еще раз перечитал письмо от начала до конца, затем свернул его и тщательно сжег. На сердце было неспокойно.

Многие поколения Аньдинхоу сражались на поле битвы. Их вклад в дела страны был непомерно велик, даже поместье было пожаловано Аньдинхоу особым указом Императора. Изгибы роскошной золотой крыши императорского дворца в серебристом лунном свете отливали золотом и яшмой, и были видны даже из маленького внутреннего дворика поместья. Дворец вольно и невольно приковывал к себе взгляд. От одного взгляда в ту сторону в глазах Чан Гэна сверкнули ветер и гром.

Вспышка эта длилась всего мгновение и вскоре прошла, никем не замеченная.

Гу Юнь последовал его совету и рано утром действительно направил во дворец письмо с извинениями.

Он разумно начал с того, что переосмыслил свой поступок и со всей искренностью покаялся, затем, ссылаясь на беспокоившую его старую рану, выразил опасение, что не справится со своим долгом, поэтому просит Императора не возвращать его маршальскую печать.

Провинившиеся подданные часто ссылались на недуги, но в устах Аньдинхоу это не звучало отговоркой. Маршал использовал собственный стиль каллиграфии Кай [4], имевший определенную репутацию среди простого народа, для того, чтобы изложить подробную информацию о передаче военных дел. Завершала письмо совершенно нелепая просьба разрешить ему отбывать домашний арест вместо поместья на окраине столицы.

За красиво сложенными словами между строк явно читалось: «Я уже подумал над своим поведением, отпустите меня поразвлечься».

Письмо было написано в типичной для Аньдинхоу манере – честной и немного наглой. Поэтому не оставалось никаких сомнений, что он составил его лично, а не поручил кому-то писать от его имени.

Целый день Император Лунань тянул с ответом, не отклоняя, но и не одобряя его просьбу. На следующий день в знак своей милости он послал в поместье Аньдинхоу в подарок множество ценных лекарственных растений и отменил домашний арест, что можно было расценивать как одобрение его прошения. Из уважения к Гу Юню Его Величество не стал сразу же искать ему замену, таким образом маршальская печать осталась на время без владельца. Император заверил своего подданного, что как только Аньдинхоу поправится и вернется во дворец, то ему будет возвращена маршальская печать.

После полудня Ли Фэн где-то раздобыл книгу, которую читал в юности, и оттуда выпал исписанный листок с каллиграфией. Если сравнивать с письмом, лежавшим на его столе, то по некоторым штрихам и недостаточному нажиму становилось заметно, что писал его более наивный молодой человек, тем не менее обладающий силой нажима,, которую можно было заметить в изгибах каждого символа. Уже тогда можно было увидеть в том почерке сильный и твердый характер.

Ли Фэн пристально рассматривал листок, а затем с легким изумлением спросил Чжу-кopотенькие-ножки:

– Знаешь, кто это написал?

Чжу-кopотенькие-ножки прикинулся дурачком и, сделав вид, что не знает, о чем идет речь, ответил ему:

– Это... Ваш старый слуга ничего не смыслит в искусстве письма, но раз Ваше Величество сохранили эту каллиграфию, значит, она принадлежит кисти известного мастера?

– Твои речи такие складные... Но эта каллиграфия действительно принадлежит кисти известного мастера – дяди Шилю.

Ли Фэн осторожно положил листок на стол, разгладив его при помощи пресс-папье. Казалось, он погрузился в воспоминания, а его взгляд видел события далекого прошлого:

– В юности мы неохотно занимались каллиграфией и получили за это выговор от нашего сиятельного отца. Когда дядя узнал об этом, то потратил всю ночь, чтобы подготовить для нас прописи...

Тогда зрение Гу Юня уже оставляло желать лучшего, а по ночам еще сильнее ухудшалось. Он ничего не видел без люли цзин. К утру после целой ночи усердной работы его глаза покраснели, как у кролика, показывая, насколько ответственно он подошел к своей задаче.

Ли Фэн продолжил рассказ о былых днях, в голосе его прорезалась ностальгия:

– В детстве дядя был крайне замкнутым и не любил общаться с людьми. Какой разительный контраст с тем, кем он потом стал. Кстати, а где он сейчас?

Евнух ответил:

– Я слышал, что он отдыхает на горячих источниках на севере столицы.

Ли Фэн не сдержал смешок:

– И правда отправился поразвлечься? Хотя неважно... Во дворец недавно доставили тюки чая "Весна в Цзяннани" [5]. Распорядись послать и ему немного. Когда он вернется, передай ему наше повеление создать каллиграфию для нашего северного загородного дворца.

Чжу-кopотенькие-ножки не нужно было повторять дважды.

Во второй половине дня из оборонительного гарнизона Северного Синьцзяна, расположенного за восемьсот ли от столицы, пришло донесение, что на границе замечена необычная активность противника, а Черный Железный Лагерь отказался подчиняться указу «Цзигу Лин» и взял под стражу Северо-Западного командующего, и так далее.

Императору Лунаню это напомнило о былых временах. Он прочитал донесение, но решил ничего пока не предпринимать. Только послал своих людей в Северный Синьцзян, чтобы отчитать Хэ Жунхуэя за противодействие указу, в качестве наказания урезал его жалование и приказал Черному Железному Лагерю продолжить охранять границу.

Чан Гэну было не так просто выделить время, чтобы посетить горячие источники на севере столицы и ввести Гу Юня в курс дела. Но когда он наконец туда выбрался, то обнаружил маршала с чаркой в руках – он сидел в халате, погрузив ноги в горячую воду, а две прекрасные служанки разминали ему плечи. На лице у него читалось неземное блаженство – похоже здесь Гу Юнь стал бессмертным.

Гу Юнь писал Императору, что хотел бы «поправить здоровье», и верный своему слову полностью отдался процессу.

Этот полуглухой бездельник не слышал, как кто-то вошел, поэтому склонил голову, что-то на ухо нашептывая сидевшей рядом молодой девушке. Было не разобрать, что такого он ей сказал. Но девушка не ответила – лишь рассмеялась и густо покраснела.

Чан Гэн решил, что слова тут излишни.

Покрытое румянцем лицо служанки было настолько прелестным, что по нему хотелось провести рукой. Рука Гу Юня остановилась на полпути, когда он заметил, что девушки отвешивают кому-то торопливые поклоны.

Гу Юнь не мог разглядеть лица гостя, поэтому обернулся в поисках своего люли цзин и вернул его на переносицу.

Поняв, что пришел Чан Гэн, этот старый развратник ни капли не смутился, а радостно обратился к нему, лениво поднимаясь на ноги:

– Давненько мне не выпадал шанс расслабиться. А то мои кости совсем окаменели от такого образа жизни.

Чан Гэн сказал:

– ... Так может, они не от этого окаменели?

Открыв рот, он тут же пожалел о своих словах.

– А? – похоже, Гу Юнь его не расслышал, потому что с озадаченным видом переспросил: – Что?

И тут Чан Гэн вспомнил, что когда этот хитрец вместе с Шэнь И жил в Яньхуэй, притворяясь нищим бездельником, то любил делать вид, что не расслышал сказанное, если не хотел отвечать.

Никто лучше Гу Юня не умел закосить под дурачка. Но он был мастером своего дела: стоило тому притвориться, что у него проблемы со слухом, он становился опаснее тигра, отрастившего крылья [6].

Аньдинхоу – самый великий притворщик в Великой Лян – жизнерадостно спросил его:

– Ах да, так ты принес мне лекарство? Вечером отведу тебя в Сюэмэй Чжай [7]. Там как раз пара новых певичек приехали. Говорят, в конце года в башне Циюань пройдет песенный конкурс на звание лучшей певицы, поэтому предлагаю заранее ознакомиться с их творчеством.

Поскольку Гу Юнь просил захватить с собой лекарство, то Чан Гэн решил, что вопрос не терпит отлагательств. А оказалось, что это все потому, что глухому не в радость наслаждаться цветочным вином [8]. Поэтому с фальшивой улыбкой Чан Гэн ответил:

– Ифу, у каждого лекарства есть побочные эффекты. Если в нем нет особой нужды, ифу лучше не злоупотреблять им.

Гу Юнь ответил ему совершенно невпопад:

– Угу, как удачно, что ты его захватил! В ней можно полежать, погреться и как следует отдохнуть. Иди сюда!

Чан Гэн сдался.

Чан Гэн оправил полы одежды и чинно уселся на край горячего источника. Подняв взгляд, он сказал на языке жестов.

– Император получил донесение о происходящем на Северо-западе. Все под контролем, можешь не переживать.

Гу Юнь медленно кивнул:

– Ну, раз уж ты пришел... Ты ведь пришел сюда не только поговорить со мной? Не хочешь немного поплескаться?

– ... Нет, – хладнокровно отказался Чан Гэн. – Желаю ифу хорошо провести время.

Гу Юнь громко и разочарованно поцокал языком, а затем ничуть не смущаясь, словно Чан Гэн и не мог его смутить, спокойно разделся и зашел в воду.

Чан Гэна это зрелище застало врасплох, он спешно отвел взгляд. Поскольку он не знал, куда ему смотреть, то схватил чарку с вином и украдкой сделал быстрый глоток. Лишь почувствовав вкус вина на губах, он припомнил, что чарка-то была Гу Юня!

Неожиданно Чан Гэн резко вскочил, едва не снеся небольшой столик, и сухо произнес:

– Я пришел лишь сообщить своему ифу последние новости. Если тебе уже донесли, я... Я пойду, у меня есть срочные дела.

– Сяо Чан Гэн, – позвал его Гу Юнь, снимая люли цзин, запотевшее из-за горячего пара. Хотя взгляд маршала был слегка расфокусированным, он напомнил владыку драконов, повелевающих водой, когда облокотился на край бассейна и беспечно произнес: – Мы ведь оба мужчины и от природы сложены одинаково. Что ты тут не видел?

Чан Гэн задержал дыхание и наконец рискнул поднять взгляд. В облаке пара фигура Гу Юня немного расплывалась, зато его шрамы сразу бросались в глаза. Один из них, самый жуткий, пересекал грудь до самой шеи, практически разделяя его тело на две неровно сшитые половинки.

Гу Юнь прекрасно понимал природу соблазна. Чем суровее что-то запрещать, чем дальше уходить от темы, тем больше этого будет хотеться. Поэтому он щедро решил разрешить Чан Гэну вдоволь насмотреться. Все равно его тело представляло собой жалкое зрелище.

– Многие питают глубокую привязанность к своим родителям. Ты не исключение, со мной тоже так было, – сказал Гу Юнь. – Мой отец был точно дикий зверь. Его любимым занятием было натравливать на меня тренировочных марионеток. Тем, кто, держал меня за руку и учил письму, был покойный Император. Тем, кто уговаривал меня принять лекарство и давал в награду засахаренный фрукт, был также покойный Император. Когда я был моложе, то казалось, что никто на свете, кроме него, больше меня не полюбит. Порой подобная привязанность заходит слишком далеко и дает почву иллюзиям. Но со временем все приходит в норму. Чем больше ты будешь об этом думать, чем сильнее будешь поддаваться этому чувству, тем сложнее тебе будет отпустить это.

Чан Гэн было открыл рот, но Гу Юнь притворился глухим, чтобы проигнорировать любые сказанные им слова, и продолжил:

– Ифу знает, что ты хороший мальчик, но склонен излишне утруждать себя. Расслабься, останься со мной на источниках на пару дней. Ты вечно живешь как монах. А толку? Тут так хорошо, столько интересных занятий. Не упрямься.

Примечания:

1. 春风化雨

chūnfēng huàyǔ

весенний ветер рождает дождь (обр. в знач.: сеять семена просвещения; благотворное влияние воспитания)

2. 无欲则刚

wú yù zé gāng

(можно) быть стойким, только не имея страстей (One can be austere if he has no selfish desires)

3. 岿然不动

kuīrán bùdòng

стоять как гора; стоять твердо; быть стойким (непоколебимым); не подвергаться изменениям, быть консервативным

4. 小楷

xiǎokǎi

петит, мелкий шрифт, мелкое письмо [почерком кайшу]; строчная печатная буква, иероглифы мелкого уставного письма

5. Чай "Весна в Цзяннани"

江南春

_

«Весна в Цзяннани» (стихотворение 杜牧)

dù mù

Ду Му (803–852 гг., китайский поэт периода заката Танской империи)

6. 如虎添翼

rú hǔ tiān yì

[как если бы] тигру ещё и крылья придать (обр. в знач.: с удвоенной силой, усилиться, окрепнуть)

7. 雪梅

xuě méi

засахаренные сливы

8. 花酒

huājiǔ

вост. диал. пить вино в обществе проститутки

Глава 54 «Потрясение»

____

Тем временем, над светящейся ночными огнями столицей нависла куда более опасная и неожиданная буря.

____

Чан Гэн надолго замер на одном месте, прежде чем сделать шаг по направлению к горячему источнику и опуститься медленно на колени, внимательно разглядывая многочисленные шрамы на теле Гу Юня.

С годами он привык к тому, что Кость Нечистоты может разбудить его среди ночи в третью стражу [1]. И всегда во время подобных приступов он просыпался с мыслями о Гу Юне.

Чан Гэн с детства предпочитал вести спокойный образ жизни. Хотя иногда казалось, что его неугомонный ифу глух к голосу разума. При более близком знакомстве на ум все чаще приходил странный вопрос: «А как Гу Юнь стал тем, кем стал?»

Ведь он был единственным сыном старого Аньдинхоу и старшей принцессы. С учетом высокого драгоценного статуса, Гу Юню полагалось вырасти крайне надменным аристократом. Когда в раннем детстве он внезапно лишился зрения и слуха, железные отцовские кулаки не позволяли сдаться. Его не до конца выросшие крылья изуродовали шрамы, а потом пришлось пройти через потерю матери с отцом. Мощь и слава Черного Железного Лагеря поблекли, Гу Юнь был заперт в глубинах запретного дворца... Переживший подобные горести в малом возрасте ребенок, конечно, не обязательно вырастет мрачным и хладнокровным, но все же вряд ли однажды даст волю такому светлому чувству, как любовь.

Когда Чан Гэн думал об этом, он не мог совладать со своими эмоциями.

Трудно было вообразить, через какие страдания должен был пройти Гу Юнь, чтобы стать тем, кем стал.

В сердце Чан Гэна вдруг вскипела злоба. Почему он не родился на десять лет раньше, чтобы сжимать в руке детскую ладошку, пока маленький Аньдинхоу преодолевает многочисленные беды и несчастья, выпавшие на его долю? По этой причине он всю свою жизнь будет ревновать к Шэнь И.

Словно одержимый, Чан Гэн наклонился вперед, отодвинул разметавшиеся длинные мокрые пряди, а затем бережно и немного робко провел пальцами по шраму, пересекавшему грудь.

– Ауч... – от щекотки у Гу Юня кровь в жилах застыла, и он поспешно отшатнулся. – Я тут с тобой как с разумным взрослым человеком разговариваю, а ты руки распускаешь?

Хриплым голосом Чан Гэн спросил:

– Откуда он у тебя?

Поначалу Гу Юнь не расслышал, поэтому Чан Гэн взял его за руку и начал писать свой вопрос на ладони, делая паузу после каждого иероглифа.

Его слова застали Гу Юня врасплох: сходу тот не мог вспомнить, откуда у него этот шрам.

Чан Гэн протер запотевшее от пара люли цзин и вернул его Гу Юню на переносицу. После чего пристально посмотрел ему в глаза и спросил на языке жестов: «Ифу, давай каждый из нас честно ответит на один вопрос, хорошо?»

Тот нахмурился.

Чан Гэн продолжил: «Ты был глубоко привязан к покойному Императору. Хотелось ли тебе поцеловать его, сжать в объятиях и виском прижаться к виску [2] до конца ваших дней?»

Гу Юня настолько потрясли его слова, что он охрип:

– Чего?

Невольно ему вспомнилось старое, покрытое морщинами скорбное лицо покойного Императора, и его аж передернуло.

«Хорошо. Теперь мой черед. – Чан Гэн очистил сердце и умерил желания, затем продолжил: – А мне хочется».

Гу Юнь онемел.

До него не сразу дошел смысл этого «А мне хочется». Не успело потрясение от первоначального вопроса пройти, как тело снова покрылось мурашками, волоски встали дыбом, будто у ежа.

«Не могу вспомнить ни единого мгновения, когда мне бы этого не хотелось. Даже во снах, особенно теперь... Этим мои желания не ограничиваются, но тут мне лучше остановиться, чтобы не оскорблять ифу непристойностями».

Чан Гэн закрыл глаза, чтобы больше не видеть Гу Юня, и продолжил на языке жестов: «Если бы я не погряз так глубоко, разве использовал бы я слова "впал в безумство"?»

Гу Юнь поперхнулся, задохнувшись от гнева, и надолго потерял дар речи. Только спустя какое-то время он сухо произнес:

– ... тебе следовало читать больше сутр с монахами.

Чан Гэн продолжил: «Если бы ты дал мне этот совет пять лет назад, то, возможно, удалось бы преодолеть мое увлечение и избежать этого разговора».

Слишком много дней и ночей минуло, слишком много кошмаров и несчастий Чан Гэн переживал, снова и снова, раз за разом повторяя имя Гу Юня. Он постоянно пытался утолить жажду отравленным вином.

Уже слишком поздно.

Аньдинхоу бросало то в жар, то в холод, он все никак не мог прийти в себя, потрясенно размышляя: «Пять лет назад, я-то думал, что ты всего лишь мелкий паршивец, у которого молоко на губах не обсохло!»

«Тогда мой следующий вопрос, – спросил Чан Гэн, плотно зажмурившись. – Я отвратителен ифу?»

Гу Юнь долго молчал. Ресницы Чан Гэна подрагивали, пальцы непроизвольно теребили рукава. Физическая реакция Гу Юня на его слова была однозначной: от ужаса он покрылся гусиной кожей.

Быть может, Гу Юнь понимал, что у него на сердце, но вряд ли когда-либо поймет его желания.

Чан Гэн услышал плеск воды. Гу Юнь вышел на берег и накинул на себя одежду.

Затем вздохнул, протянул руку и, погладив Чан Гэна по плечу, уклончиво и спокойно ответил:

– Ты же знаешь, что это невозможно.

Уголки губ Чан Гэна слегка изогнулись. Возможно, он пытался изобразить беззаботную улыбку, но у него не вышло. Он едва заметно шевельнул губами:

– Я понимаю и не буду усложнять ифу жизнь.

Гу Юнь присел рядом. Спустя несколько долгих минут, пока Гу Юнь приходил в себя после их разговора, он уже раскрыл было рот, чтобы заговорить, но промолчал.

Внезапно он почувствовал, как странный порыв ветра будто острыми иглами ударил в спину. Стоявшая сбоку чарка отразила отблески металла. Гу Юнь не успевал уклониться, но Чан Гэн быстро отреагировал и бросился к нему.

Стоило ему крепко обхватить руками Гу Юня, повалив его на бок, как острое обоняние маршала почуяло едва уловимый запах крови.

Побелевший от пара кончик смертоносной стрелы надвое распорол цзяньца на поясе Чан Гэна и задел его длинный рукав, обнажив кровоточащую рану.

Чан Гэн поднял голову. Где-то рядом с мирным горячим источником блеснуло металлом оружие. Там стоял наемник в легкой меховой накидке!

От Северного гарнизона до источников было всего пять ли пути, даже если не скакать во весь опор, подмога скоро прибудет. Откуда взялся этот наемный убийца?

Несмотря на то, что первая попытка не удалась, нападавший не собирался так просто сдаваться.

Закатное солнце неторопливо скрылось за горизонтом загородных земель [3], когда человек в легкой меховой накидке, выпустивший стрелу, перемахнул через ограду.

И тут же снова в мгновение ока возник перед ними, перемещаясь по воздуху при помощи парового двигателя в ботинках. Теперь Гу Юнь оттолкнул Чан Гэна в сторону, а затем потянулся и извлек из-под маленького столика с вином стальной меч. И тут же отразил два удара убийцы.

Гу Юнь оттачивал свое умение обращаться с мечом, голыми руками сражаясь против железных марионеток. Даже когда легкая броня сжигала весь цзылюцзинь, он не обращал на это внимания – ему не нужна была поддержка топлива для сражения. Впрочем, после двух ударов Гу Юнь ошеломленно отступил. Его руки задрожали, будучи не в силах удержать стальной меч.

Чан Гэн сразу понял, что это неспроста. Он крепко схватил Гу Юня за запястье, направляя державшую меч руку, и яростным точным ударом зарубил нападавшего. Когда лезвие меча прорезало железную маску, войдя под челюстью, хлынула кровь.

Чан Гэн не удостоил поверженного врага взглядом. Его пальцы снова скользнули на запястье Гу Юня, считая пульс. Затем он тихо произнес:

– Тебя отравили.

Гу Юнь почувствовал онемение в груди; сердце стучало, как бешеное. Он застонал, не в силах сделать вдох. Вскоре онемение охватило все тело, и теперь этот человек, который и без того не мог ясно видеть и слышать, занервничал.

– Ерунда, – часто и тяжело дыша, сказал Гу Юнь. – Боюсь, это еще не конец. Ты...

Не успел он накаркать новые беды, как на стене появились десятки людей в легкой броне. Это привлекло внимание стражи, охранявшей купальни, вынудив их присоединиться к заварухе.

Никто не знал, что на уме у убийц в легкой броне. Их ничуть не смутило провалившееся покушение, и вместо того, чтобы отступить, они на свою погибель, точно рой дикий пчел, бросились на стражу.

Поместье Аньдинхоу охраняли солдаты, пережившие на поле брани множество побед и поражений; эти воины не шли ни в какое сравнение с обычными телохранителями. Они нападали и отступали с потрясающей точностью, легко маневрируя. Чан Гэн окинул взглядом поля боя, где победитель был очевиден, и помог Гу Юню опереться на свое плечо.

– Ифу...

Гу Юнь прижал палец ко рту и похлопал его по плечу. Затем бережно придержал его раненную руку и жестом попросил сначала позаботиться о себе.

Чан Гэн проигнорировал его предложение – поднялся на одно колено и снова взял Гу Юня за запястье. К тому моменту его пульс уже пришел в норму. Чан Гэн попытался успокоить себя тем, что организм Гу Юня сродни горшку с лекарствами [4], а его устойчивость к ядам гораздо выше, чем у обычного человека.

Так просто его не вырубить. Возможно, пока он отмокал в горячей воде, эффект его и настиг.

Тотчас же раздался громкий шум во внутреннем дворе. Содрогнулась вся горная усадьба. Даже полуглухой Гу Юнь услышал шум.

Битва была недолгой. Вскоре покушавшиеся на жизнь маршала убийцы были повержены прекрасно обученными стражниками из поместья. Стоило командиру стражи отдать приказ арестовать их, как нападавшие разом проткнули золотые коробочки в легкой броне, и те взорвались.

Гу Юнь прищурил свои бесполезные глаза и понизил голос:

– Солдаты-самоубийцы...

Отдав подчиненным приказ потушить огонь, командир стражи подбежал к Гу Юню:

– Ваш подчиненный подвел вас. Прошу Аньдинхоу и Его Высочество отступить.

Его не удостоили ответом – разум Гу Юня витал где-то далеко отсюда.

В одно короткое мгновение выцветшие воспоминания давних лет кровавыми брызгами вырвались на поверхность и пробудили череду давно забытых образов, которые впились в разум когтями, с надменным видом скаля острые зубы.

В тот год небо над Гуаньвай несло за собой кровавые помыслы. От черной железной брони рябило в глазах, куда ни посмотри, вокруг были лишь угрюмые разоренные степные пастбища с кружившими в небе стаями черных грифов. Стоило лошади сделать пару шагов в высокой траве, как под ее копытами оказывались обглоданные зверями непогребенные кости.

Маленького Аньдинхоу, тогда еще не достававшего до стола, строго наказывали за любую провинность. Отец заставлял его стоять в позе всадника и лишал завтрака. При виде раскорячившегося мальчика проходившие мимо солдаты не могли удержаться от смеха, заставляя его сдерживать слезы. С ранних лет он рос чересчур гордым и скорее умер бы, чем позволил кому-то увидеть, как он плачет.

К тому времени война закончилась, цзылюцзиневая дань от восемнадцати варварских племен уже поступила в государственную казну, а их богиня стала второй женой [5] Императора. Ничто не предвещало беды...

Как вдруг патрульный рядом с маленьким Гу Юнем повалился на землю. Ни с того ни с сего. Патрульный носил тяжелую броню и не имел на теле видимых ран. Один за одним солдаты в лагере падали на землю, а воздух сотрясали призывы к убийству. Гу Юню прежде не доводилось наблюдать столь чудовищного зрелища. Обезумев от страха, ребенок ненадолго впал в ступор, а затем инстинктивно потянулся к оружию.

Но был слишком мал и даже двумя руками не смог поднять самый легкий меч.

Отряд нападавших также состоял из бесстрашных воинов в легкой броне. Они были быстрее ветра и дрались как демоны. Один из солдат гарнизона, который еще недавно подтрунивал над сыном маршала, теперь подобно умирающей птице никак не мог подняться и из последних сил закрыл маленького Гу Юня своим телом.

Годы спустя он прекрасно помнил, как широко открытыми от ужаса глазами смотрел на то, как враги расправляются с солдатами из гарнизона точно со скотом на скотобойне. Как их люди погибали один за другим в кровавой мясорубке. Он прекрасно помнил, как что-то ударило в спину и от резкой боли сжалось сердце.

Вскоре боль притупилась. Постепенно конечности потеряли чувствительность, звуки и цвета померкли, все исчезло. Сознание поплыло, не оставалось ничего, кроме биения сердца, а потом он понял, что не может дышать...

И в ту секунду, когда мальчик уже почти потерял сознание, он услышал, как невообразимо громкие звуки потрясли небо и всколыхнули землю – на помощь прискакала дочь Императора, окружившие их враги начали подрывать себя вместе с броней.

Чан Гэн потряс его за плечо:

– Ифу!

Отрешенный взгляд Гу Юня наконец сфокусировался, и он прошептал:

– На еще не сгоревших трупах есть татуировка с головой волка?

Чан Гэн спросил:

– Что?

Пораженный командир внезапно поднял голову. В то время Гу Юнь был совсем ребенком, зато у стражников поместья остались об этом инциденте гораздо более отчетливые воспоминания.

– Аньдинхоу думает, что...

– Проверь, как только огонь потухнет, – с каменным лицом приказал Гу Юнь. – А что касается того, кто пытался меня отравить...

Когда он почувствовал, что действие яда на организм заметно ослабло, то, опираясь на Чан Гэна, поднялся на ноги.

Рука его была холодной, как у трупа. Чан Гэн вздрогнул. Гу Юнь тут же ослабил хватку, словно пытаясь избежать любого физического контакта.

Гу Юнь с растерянным видом шагнул вперед. Поскольку люли цзин вдребезги разбилось во время нападения, а видел он плохо, то маршал едва не свалился в горячий источник. Чан Гэн почти никогда так сильно не переживал. Он мгновенно подбежал к Гу Юню, и, никого не слушая, обнял его сзади и довел до покоев.

Поскольку тот все еще витал в облаках, то не стал уклоняться от прикосновения.